Текст книги "30 контейнеров для господина Зет"

Автор книги: Николай Гуданец

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 11 страниц)

Глава 5 МАЛЫШ ПРОТИВ СТАРИКА

Неопознанный корабль, приближающийся к орбитальному поясу Космопорта без разрешения диспетчера и не отвечающий на запросы, – явление редкое, но отнюдь не из ряда вон выходящее. Мало ли что случается в космосе. Например, отказала основная связь, а потом и дублирующая. Бывает. Для таких случаев резервируется как минимум один входной сектор вместе с орбитой средней удаленности, чтобы потерпевшие аварию могли с помощью собственного электронного лоцмана лечь в дрейф, никому не мешая, и спокойно дожидаться подмоги.

Впрочем, не успела разбуженная среди ночи группа техпомощи приготовиться к старту, локаторы показали, что с корабля, сохранявшего стойкое радиомолчание, стартовала разъездная шлюпка. Начальник группы получил указание отложить взлет до выяснения обстоятельств.

Между тем недоумение наземных служб возрастало. Шлюпка также не ответила на запросы ни в общем, ни в аварийном диапазонах. Попытки обеспечить посадку штатными сигналами она оставила без внимания и, игнорируя указанный ей участок на служебном космодроме, устремилась к общему взлетному полю. Она села почти у самых стен центрального здания. А когда трое поднятых по тревоге таможенников рысью примчались к месту происшествия, навстречу им уже шагал прихрамывающий бородатый человек в лишенном должностных знаков комбинезоне, с кое-как наложенным пенобинтом вокруг головы.

– А, Вайс, – проговорил он. – Здорово, старина. Что новенького?

В резком свете прожекторов его лицо выглядело совершенно бескровным.

– Улье?! – изумился таможенник. – Что случилось? Ваш грузач ищут по всей Галактике…

– Чего искать, – он на резервированной орбите. Можешь двигать на досмотр. Зарегистрируй, что в грузе тридцать топливных контейнеров по липовой заявке. А еще познакомься с колонистами. Их там на борту двое, третий мертв.

– Ничего не понимаю. Как трое? Кто мертв? Где вы пропадали? Что, в конце концов, случилось, черт подери?

– Капитан Мэг убит. Хиск и Тод оказались колонистами.

– А третий колонист – Мэг?!

– Да нет же. Третий колонист – с планеты К-103. Я его захватил в качестве свидетеля. Оформи их статус пленников.

– Ты что, был на карантинной планете? Без разрешения?

– Да.

– Мы вынуждены тебя задержать, Улье.

– Погоди, старина. Успеешь. Отправляйся со своими ребятами на грузач, а мне до зарезу нужен Старик. Он что – на вахте?

– Да, как всегда. По-моему, он вообще ночует у себя в дежурке. Стой, ты куда?

– К Старику.

– До выяснения обстоятельств мы не имеем права…

– Успокойся. Никуда я не сбегу. Мне и нужен Старик для выяснения всех обстоятельств.

– Вообще-то мы обязаны тебя арестовать, – почесал в затылке Вайс. – Знаешь, доложи старшему дежурному по досмотру. Пускай он решает. А мы не, вправе нарушать кодекс.

– Не вправе так не вправе, – сказал Улье. – Пойду к дежурному.

– До встречи, – махнул рукой Вайс и вместе с двумя другими таможенниками зашагал к досмотровому боту.

Однако предоставленный самому себе Улье и не думал идти через таможенный турникет, а свернул к дверце служебного лифта. Набрав код замка, он вошел в кабинку и мигом вознесся на самый верхний ярус Космопорта, под утыканный радарными рефлекторами купол, в святая святых – диспетчерскую.

Разведчик постоял немного в хорошо знакомом ему овальном зальце, чьи стены почти сплошь состояли из дверей, затем, припадая на больную ногу, подощел к самой заметной – единственной двустворчатой, с крупными буквами Г и Д на ее половинках. Стоило ему коснуться дверного звонка, створки разъехались. Старик никогда не спрашивал, кто там. Просто открывал дверь. К главному диспетчеру не обращаются по пустякам.

Он сидел в просторном кабинете за столом, уставленным видексами, спиной к карте звездного неба, занимавшей всю стену. Терминал компьютера на столике в углу и ряд стульев сбоку дополняли аскетическую обстановку дежурки.

– Малыш, – утвердительно сказал он, когда дверь захлопнулась позади Ульса.

– Он самый.

– Я так и думал, что неопознанный грузач – твой.

– Да, я вернулся. Привез теплую компанию во главе с господином Зет.

– Вот как, – спокойно произнес главный диспетчер. – Неплохо. Ну, присаживайся. Поговорим. Улье пододвинул стул ближе к столу и уселся.

– Что у тебя с ногой?

– Мелочи. Скоро совсем пройдет. Голова тоже в порядке.

– Досталось тебе, я вижу.

– Ты, конечно, не надеялся, что я вернусь? Старик и не думал отводить глаза. И вообще он не был похож на изобличаемого с поличным,

– Да, – ответил он. – Честно говоря, мне было жаль. Ты сам понимаешь, не я тебя послал на грузач. А когда узнал, изменить ничего не мог.

– Ты жалел обо мне или о заведомом провале? Главный диспетчер усмехнулся:

– Неплохой вопрос. Как ни странно, оба исхода меня мало привлекали. И имели равную вероятность. Что поделаешь…

– Трогательно до слез, – заметил Улье. – Ну да ладно. Перейдем к делу.

– Ты, конечно, явился требовать объяснений.

– Само собой.

– Пожалуйста, – главный диспетчер откинулся на спинку кресла. – Что тебя интересует?

– Прежде всего почему восьмая бригада представила липовый отчет?

– Очень просто. Когда мы обнаружили корабль, я взял со всех подписку о молчании. Объявил это делом высочайшей важности и сверхсекретности. Сказал, что лично доложу о нем Лиге.

– Но никому ничего не сказал, а вступил с колонистами в сговор. Вдобавок заменил работающие пискуны на орбитах испорченными, чтобы беспрепятственно нарушать карантин.

– Ты, я вижу, даром времени не терял.

– Меня хорошо обучали, Старик. Продолжим. Затем ты стал готовить группы для захвата горючего. Основную и запасную. В них вошли только колонисты. Так?

– Так.

– Но как тебе удалось завербовать тех, кто перебрасывал колонистов, учил, внедрял? Они-то как согласились?

– Я и не вербовал– их вовсе. Они до сих пор уверены, что участвуют в тайном эксперименте, разработанном Лигой, а я лишь осуществляю руководство. Конечной целью эксперимента якобы являлось воссоединение всего человечества.

– Лихо. Очень лихо, Старик. Но как ты уцелел после арестов в третьем порту?

– Колонисты благоразумно помалкивают. А те, кто считает себя участниками эксперимента, соблюдают секретность. Даже те, кого арестовали в связи со следствием по этому делу. Они полагают, что недоразумение скоро разрешится.

– Но долго это не может, продолжаться, разве нет?

– Я с минуты на минуту ожидал прибытия крейсера. Если бы не ты, Космопорт давно капитулировал бы.

– Понятно. Скажи, а капитан Мэг тоже участвовал в твоем эксперименте?

– Нет. Я не успел его обработать. Пришлось форсировать операцию, когда основная группа провалилась.

– Еще вопрос. Как удавалось внедрять колонистов в судовые роли и проводить их через таможню?

– Нет ничего проще. Я устраивал им путешествие на перекладных, без захода в порты. Сменив два-три корабля, они запутывали след и беспрепятственно шли через турникеты.

– Теперь все ясно. Но ты понимаешь хоть, что ты – убийца? Из-за тебя зарезан Мэг. И чуть не погибла вся ойкумена.

– О Мэге я сожалею. Указания убивать его я не давал. А что касается ойкумены, то, если ее может погубить один-единственный пиратствующий крейсер, туда ей и дорога.

– Что-что-что-о?! – ошарашенно спросил Улье. – Погоди. На что же ты рассчитывал? Ради чего все это?

– Изволь. И на этот вопрос я отвечу. Неужели ты еще не понял, что человечество, насильственно разделенное на две свои противоположности, зашло в тупик? С одной стороны – ангельская и высокоразвитая ойкумена. С другой – колония, смрад и мерзость. Первые грешат против своей же совести, отрекшись от вторых. А те не в силах сами преодолеть собственную натуру и медленно развиваются по пути, чреватому катастрофами и тотальным самоубийством в итоге. Я решил встать над теми и над другими. Взять на себя роль демиурга и дать миру первотолчок. Взболтать Галактику, словно бутыль с микстурой.

– Старик, – ахнул Улье, – да что ты такое говоришь? Это же типичная паранойя.

– Может быть, малыш. Может быть. Поживи с мое.

Ссохшееся, морщинистое, усыпанное старческими веснушками лицо главного диспетчера озарилось улыбкой. Однако слезящиеся глаза смотрели строго и, как показалось разведчику, чуть печально. Улье знал, что Старик явился одним из первых добровольцев, испытавших на себе действие агеронтона. С тех пор прошло почти пять тысяч гал, и еще никто в ойкумене не умер естественной смертью.

– Попробуй понять меня, – заговорил Старик снова, – Я прожил длинную жизнь, гораздо длиннее твоей. И больше проработал в разведке. Я слишком долго служил промежуточным звеном между тем миром и этим. И знаешь, как протекает жизнь такого промежуточного звена? Вначале ты ненавидишь колонистов – до судорог. Потом на смену омерзению приходят понимание и жалость. Эта вторая фаза сменяется третьей, когда душа огрубевает, ты становишься равнодушен к людскому страданию, а заодно и ко всему на свете. Потому что ты навидался всего. Когда хорошенько узнаешь колонию, больше ничто тебя не потрясет. Так-то, малыш.

– Ты хочешь сказать, что поступил так из равнодушия?

– О нет. Есть и еще одна фаза, последняя. Когда начинаешь понимать, что всю жизнь простоял между, ни к кому по-настоящему не примкнув и глубоко презирая и тех и этих. Но гораздо больше тогда начинаешь ненавидеть именно своих. За их якобы чистоту. За то, что они столь неколебимы в своем моральном дутом превосходстве. За то, что у них раз и навсегда все решено и нет места для сомнений. Знаешь, как умер твой отец? Их группа потеряла связь. Он неделю лежал в шалаше, умирая от раны в животе. Вскоре его уже ничто не могло спасти, и он агонизировал, долго и страшно. Его муки не оборвал никто – из милосердия. Потому что гуманисты никого не лишают жизни. Я ненавижу такое милосердие. Этот мир дошел до предела, малыш. И обнажился полнейший абсурд. Наш Принцип лежит вне природы. Он ложен и обречен. Рано или поздно колонисты вырвутся в космос со всей своей злобой и беспощадностью, а наши слюнтяи ничего не смогут им противопоставить. Пока не откажутся открыто от нашего лживого великого Принципа. Я решил ускорить этот процесс и бросить в космос крейсер, словно щепоть фермента. Только и всего.

– Старик, это безумие. Безумие и преступление.

– Может быть. Все возможно. Повторяю, поживи с мое. А потом уже суди.

– Мне жаль тебя. Но я вынужден передать дело в Лигу. Пусть решает она.

– Не спеши, – сказал главный диспетчер, и в его руке тускло блеснул ампульный пистолет. – Игра продолжается.

– Надеешься выкрутиться? Зря. Даже если ты уберешь меня, хватит одной-единственной улики – тридцати контейнеров по фальшивой заявке. До тебя доберутся, будь уверен.

– Между прочим, я возглавляю комиссию, расследующую дело о пропаже грузача с контейнерами. Она установила, что заявку подделал второй диспетчер.

– Ну а что говорит по этому поводу он сам?

– Он уже никому ничего не скажет, поскольку на днях попал под погрузчик. Полагают, он покончил с собой, испугавшись разоблачения.

– Работаешь с размахом, – признал Улье. – Но мне очень не нравится, как ты разговариваешь со мной. Ты откровенен, как с трупом. Не рано ли?

– Мне жаль, что ты встал мне поперек дороги. Очень жаль, малыш.

– Допустим, ты от меня избавишься. Что толку? Я привел грузач, в нем контейнеры и твой лучший друг Зет. Думаю, он уже вовсю рассказывает таможенникам о вашем знакомстве.

– Считай, что никого из них больше нет на свете. Они – радиоактивная пыль, дружок. Я все предусмотрел. Как только они включат корабельную связь, до баржи дойдет кодированный сигнал с моего передатчика. А там, среди контейнеров, упрятана такая ма-аленькая машинка… Сигнал идет в эфир с тех самых пор, как пропал грузач. Словом, единственным свидетелем останешься ты, малыш. Поверь, мне жаль.

Широкое дуло пистолета было нацелено Ульсу в живот. Ампулы усыпляют в среднем на сутки. Старик – не Хиск. От его выстрела не увернешься.

– Мои люди тебя проводят, – сказал главный диспетчер. – Учти, они колонисты. Но обучены стрельбе Не хуже тебя. Будь благоразумен.

Он нажал на кнопку, и в распахнувшуюся дверь вошли двое громил в таможенных мундирах.

– Старик, – произнес Улье, – ты не человек. Ты оборотень.

– Может быть, – сказал тот. – Проводите его в ангар.

Двое достали ампульные пистолеты и, вполне квалифицированно держа их у бедра, вывели Ульса в коридор. Спускаясь с ними в лифте, разведчик чувствовал сквозь комбинезон холод обоих стволов. Один прижимал к груди, другой – к лопатке. Ай да ребята. Похоже, расклад безвыходный.

На космодроме в этот ночной час не было ни души.

Конвоиры вели Ульса вдоль шеренги грузовых барж, отстав от него шага на три. Он увидел, как впереди распахнулись ворота одного из ангаров, и там, в полутьме, загудел двигатель телеуправляемого погрузчика. Они даже не стесняются повторений, подумал разведчик.

До ангара оставался десяток шагов. За его воротами гудела и лязгала гусеницами смерть.

Где-то в ночном небе несся грузач с телами Мэга и Тода, с безумным Хиском, чахоточным Зетом и тремя таможенниками на борту. Адская машинка в его трюме ждала момента, когда Вайс включит общую систему связи. Этого Улье не сможет предотвратить. Даже если каким-то чудом выиграет схватку с двумя вооруженными конвоирами. Чтобы доложить о результатах осмотра и получить указания, таможенники воспользуются видексом грузача, но не успеют они повернуть рубильник…

Высоко в ночи зажглась сверхновая.

Ослепительные потоки света обрушились на Кос-мопорт с мгновенно поголубевшего неба. Казалось, все вокруг вспыхнуло белым пламенем, до рези в глазах, – так мощно полыхнуло фотонное топливо на орбите.

Но прежде чем погасла чудовищная вспышка, повергшая в изумленное оцепенение обоих конвоиров, Улье выстрелил из капитанского револьвера дважды. Два сдавленных вскрика слились в один. И два пистолета вывалились из простреленных рук.

А затем Космопорт снова объяла ночь, косо располосованная прожекторными лучами.

Глава 6…И ВСЯ ОЙКУМЕНА

Парящий в десяти локтях над постаментом обелиск, чье острие окутывали облака, можно было увидеть из любой точки Космопорта-1. По давней традиции многие разведчики приходили сюда перед тем, как уйти в рейд. Вот и теперь два человека стояли у громадного круглого цоколя, на котором алыми буквами человечество начертало свой главный и нерушимый Принцип.

– Вот не думал, что мой рейд окажется и впрямь последним, – сказал тот из двоих, что носил партикулярный костюм и при ходьбе опирался на трость.

– Неужто никакой надежды? – спросил его спутник, рослый атлет в комбинезоне с командирскими нашивками на рукаве.

– Почему же, есть. Мне предложили операцию, хотят удалить сустав и вырастить новый. Долгая морока, но ничего не попишешь, придется…

– Вот и отлично. Вылечишься – вернешься. Я похлопочу.

– Нет, командир, – возразил человек с тростью. – Я не вернусь в разведку.

– Как так?

– Видишь ли, я уже не тот малыш, у которого констатировали психологическую непригодность. Теперь эта непригодность совсем другого рода. Я хлебал с колонистами их аминореллу из одного котла. Я побратался с одним из них, и он спас меня от верной смерти. Пойми, я больше не смогу выйти на карантинную планету, оставаясь сторонним наблюдателем.

– Странно ты рассуждаешь. Как будто тысячу раз до этого ты не был в роли колониста.

– То-то и оно, что в роли. Тогда я носил личину. А тут прожил несколько суток их жизнью – по-настоящему, безо всяких прикрытий и надежды на то, что свои отовсюду вытащат. И во мне что-то перевернулось. Я увидел их совсем с другой стороны…

– А, ты наконец убедился?..

– Не только. Я понял еще кое-что. – Первый собеседник указал тростью на постамент: – Принцип Гуманности ошибочен. Прежде всего потому, что его попираем мы сами.

– Погоди-погоди. Не руби с маху. Пока Принцип не исповедуют все до одного, он и не может применяться во всей полноте. Это вытекает из него самого. Из его зеркальности.

– Нет, это ты погоди. Мораль – здание, из ее фундамента не вынуть ни одного постулата. Иначе вся она начнет соскальзывать по наклонной плоскости, разваливаясь на лету. Тот самый постулат оказался изъятым еще тогда, когда объявили несколько тысяч человек изгоями, посадили их в звездолеты и швырнули в космос, как горсть вредных отходов.

– Имперским политикам это казалось проще всего. Не строить тюрем, не содержать охрану, не заботиться о заключенных. А с другой стороны – раз и навсегда изолировать их, пресекая репродуцирование преступности, к тому же-в назидание остальным. Наконец, надеялись, что они просто вынуждены будут исправиться, оказавшись в узкой среде себе подобных, где их жизнь будет зависеть от плодов их труда…

– Можешь еще добавить, что агрессивность и жестокость считали тогда рецессивными генетическими признаками. Что ссылали из самых лучших, гуманных, евгенических соображений, вместо того чтобы стерилизовать насильственным путем.

– И это так, – сказал собеседник, которого назвали командиром. – Но что ни говори, теперь с насилием в ойкумене покончено, и Принцип Гуманности торжествует.

– Я же сказал, мы исповедуем вовсе не тот принцип. Мы выбили на этом постаменте: «Он – это ты». Но на самом деле придерживаемся иной формулы:

«Я – это он, если он такой же, как я». Вместо главного мерила – «он» выступает субъективное «я». И в итоге все сводится к тавтологии.

– Допустим, так и есть. А что ты предлагаешь взамен?

– Не знаю. Не мне судить. Я сам нарушил один из аспектов Принципа, пускай невольно. В какой-то мере из-за меня погибли люди, начиная с Мэга и кончая таможенниками.

– Не мог же ты всего предусмотреть. Вряд ли другой бы на твоем месте смог больше.

– И все-таки оказалось легче выжить, чем жить, сознавая, что из всех уцелел я один.

– И вся ойкумена, – сказал Ивз, кладя руку на плечо Ульса.

Вместо эпилога

С прогулки Улье вернулся в свой гостиничный номер и лег отдохнуть. Однако не успел он смежить веки, зазвонил видекс.

– Я слушаю.

– Это вы – Улье? Ну сколько можно вас искать?! – негодовал с экрана безукоризненно подстриженный и выбритый человек. – Пожалуйста, срочно явитесь в канцелярию Космопорта!

– Что-нибудь случилось?

– Вы еще спрашиваете! До сих пор вы не обменяли свой жетон на удостоверение второго пилота!