Текст книги "Легенда о счастье. Стихи и проза русских художников"

Автор книги: Николай Рерих

Соавторы: Константин Коровин,Ефим Честняков,Василий Перов,Константин Юон,Аполлинарий Васнецов,Павел Федотов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 27 страниц)

Не прислушиваться и не присматриваться к этим сильнейшим факторам современного тогда искусства для молодого художника было невозможно. Еще в годы учебы в Училище живописи, ваяния и зодчества в летнее время мне удалось побывать за границей, в частности в Париже, и увидеть там произведения родоначальников этой новой (импрессионистской) живописи. Имена Мане, Моне, Ренуара, Сислея, Дега, позднее Гогена, Сезанна, Ван Гога были тогда самыми модными. Их живопись мне нравилась, она поражала своей необычайной свежестью, новизной техники, богатым и новым колоритом, восхищала многообразием оттенков, предельной насыщенностью цвета, светосилой. Я не могу сказать, что возвратился на родину с «пустыми руками».

Мной было принято то, что, казалось, поможет лучше увидеть красоту родного живого Мира; моя палитра, бывшая до того несколько серой, после знакомства с этими мастерами стала просветляться и зазвучала звонче. Однако импрессионизм как самоцель для меня никогда не существовал. Всегда стремясь собрать мед со всех медоносных трав, я старался использовать его для своих художественных намерений.

Под воздействием внешних влияний, не довольствуясь достигнутым, в поисках новых путей я затосковал. Хотелось избежать повторения пройденного, увидеть новое в окружающем мире, найти свое место как художника.

В то время я совершил ошибочный шаг, который, однако, впоследствии оказался для меня счастливым. Бессознательно стремясь к экзотическим переживаниям, я уехал на Кавказское побережье Черного моря с намерением там найти давно желанный новый материал для своей живописи. Я отправился в Сухуми – в субтропический климат, искать там свое счастье; в трех километрах от Сухуми, в знаменитом саду Синоп, я прожил целое лето, сделав много рисунков и крупных этюдов богатого и разнообразного, необычайно декоративного растительного царства.

Более трех тысяч пород деревьев растет в Синопе: пальмы, гигантские цветущие азалии и камелии. Поля роз и лимонных деревьев гармонически группируются чудесными ансамблями на фоне морской синевы и захватывают своей красотой. Однако в этом райском саду обитали ядовитые змеи, пауки, сколопендры и фаланги, в темноте ночи в горах по-кошачьи визжали шакалы.

Чем дольше я оставался там, тем яснее понимал, что душой не был связан со всем этим сказочным миром, прекрасным, но чуждым мне. Мне не хватало родных северных зорь, вечерних и утренних, не хватало красок, которые рождаются в лучах заходящего солнца, окрашивающих в желтый, фиолетовый и пурпурный цвета природу; я заскучал по просторным полям, по зеленым лужайкам, речушкам, по березовым рощам.

Любимый мной с детства Московский Кремль призывно манил назад, домой, где каждый домик, каждая мелькнувшая человеческая фигурка, каждая лошадка и даже трубный дым казались настолько родными, близкими и дорогими, что я затосковал по ним, с тех пор полюбив их навсегда и больше всего другого. Там, на юге, я понял с предельной ясностью, где мне искать свое счастье художника. Я почувствовал себя поистине счастливым от охватившего меня нового сознания, которое пробудилось так неожиданно и с такой разительной силой.

Вернувшись в Москву, окрыленный сильным душевным подъемом, я больше не сомневался в том, что мне необходимо делать и где искать нужные материалы. Этот год был для меня переломным, он открыл перед воображением далекие перспективы и совершенно новые задачи. Таким математическим методом – методом «от противного» я познал свой путь художника и никогда более не отходил от него.

Москва сыграла в моей художественной жизни большую роль. В Москве началась моя живопись; Москва вскормила во мне основные интересы и увлечения.

К этому городу я постоянно возвращался. В 1911 году мной была написана акварель «Москворецкий мост зимой (со стороны Балчуга)». Большое оживление на этом мосту, соединяющем Красную площадь с Замоскворечьем, наглядно выражает неизменно господствовавшие в московской уличной жизни неразбериху и людскую сутолоку. Картина написана на фоне Кремля и части Китайгородской стены; в ней передан серебристо-серый, жемчужный колорит московского зимнего дня. Эта большая акварель была издана книжной фирмой «Гроссман и Кнебель» и напечатана в Лейпциге в натуральную величину. Ее репродукция, висевшая во всех школах Германии, служила пособием по географии, показывающим облик русской столицы.

Моя работа на природе вне Москвы и систематические поездки в древние города русской провинции теснейшим образом были связаны с темой Москвы, являясь как бы ее продолжением.

Спустя некоторое время после моего возвращения с Кавказа меня потянуло в Нижний Новгород. В этом городе, изобилующем бесчисленными историко-художественными богатствами, я, к полному своему удовлетворению, нашел то, о чем затосковал на Кавказе.

Другие переживания, с такой же мощью охватившие все мое существо, связаны с Сергиевым Посадом, Троицкой лаврой (ныне г. Загорск). Сильно взволновали меня красочные архитектурные памятники этого сказочно-прекрасного городка, исключительного по ярко выраженной русской народной декоративности. Да и сама народная жизнь, оживлявшая это историческое место, потрясла мое воображение.

Московский дух, понимание красоты по-московски отражены в колоритных красках, в причудливых сочетаниях архитектурных форм построек лавры. Узнав Троицкую лавру, я стал еще лучше и глубже понимать все «московское».

Влияние московской народной культуры, в известной мере знаменовавшей единство самосознания русского народа, передалось не только Троицкой лавре, но и другим древним городам средней России, получив свое яркое выражение в их архитектуре.

Однако вместе с общим, связующим художественным единством вкусов и навыков отдельные города обладали особыми неповторимыми чертами, придававшими каждому из них свою уникальность. Таковы древние города: Ростов, Ярославль, Углич, Кострома, Владимир, Суздаль, Торжок, Тверь, Коломна, в которых мне удалось побывать. Несколько иные по архитектуре великие северные города – Новгород и Псков, однако и они объединены с Москвой общими корнями русской народности.

Моя работа в Москве в дооктябрьский период заключалась не только в изображении видов столицы, но также в изучении характера жилищ и особняков, ее торговых помещений и деловых дворов. Специфические черты Замоскворечья сравнительно с центральной частью Москвы, особый склад жизни, домоустройства и бытовой уклад, отличающие Таганский район от Арбатского, Сокольнический от Тверского или Хамовнического, требовали своего специального изучения для обретения историко-художественных знаний о Москве.

Основательное знание «внутренней» Москвы требовалось не только для создания картин, но и для осуществления театральных постановок: между дворянским особняком на Поварской и купеческим домом в Замоскворечье была большая разница, хотя в том и другом господствовал единый московский стиль и характер жизненного обихода.

Дооктябрьская жизнь Москвы и москвичей конца прошлого века была нашей живой современностью; она по времени как будто была далека от быта, нравов и привычных устоев русской жизни исторического прошлого. На самом же деле эта дистанция была не таких уже огромных размеров, что особенно касалось бытовой стороны жизни. Унаследованные от прошлого «устои жизни», выражавшиеся в народных традициях и в привычках, продолжали жить не только в дворянских и купеческих домах, но они бытовали и среди сельского населения, среди простого городского люда и городской интеллигенции в нетронутом виде. Переходя от поколения к поколению, эти устои казались нерушимыми. Четыре времени года делили его на части, в которых бытовая сторона домашней, семейной жизни определялась во многом церковными праздниками, накладывавшими свою печать на распорядок и характер домашних работ городского и сельского населения, на поведение и даже на одежды купечества, фабрикантов и ремесленников, интеллигенции и чиновничества. Здесь невольно вспоминается замечательное описание рождественских дней в «Евгении Онегине» Пушкина.

Жизнь и быт Москвы второй половины XIX века получили свое яркое выражение в произведениях Тургенева, Чехова, Достоевского и особенно Л. Толстого, например в его известном описании пасхальных дней в романе «Воскресение»; они замечательно воплощались в пьесах Островского. Показанная этими авторами современная жизнь глубоко уходит своими корнями в прошлое, с которым она была связана всеми своими привычками и предрассудками, всем укладом и бытом. Лишь Великая Октябрьская революция перестроила вековые жизненные устои, в значительной степени покоившиеся на основах религии и царизма.

С детства мне приходилось вращаться главным образом в кругу служащих, однако были знакомства, позволявшие мне еще в юные годы бывать в купеческих и дворянских семьях. Практически жизнь моя сложилась так, что в поле моих наблюдений оказались тогда люди, близкие героям пьес Островского.

Мне очень хорошо запомнилась специфика некоторых богатых купеческих домов Замоскворечья, большей частью двухэтажных, с антресолями. Просторные помещения в этих домах были поделены на пустовавшие парадные комнаты, которыми пользовались лишь в праздничные дни или во время приема гостей, и на интимную жилую часть, где проходила будничная жизнь ее обитателей.

При домах были уютные дворики, поросшие зеленой травкой, и более или менее обширные сады с беседками и цветочными клумбами. В парадных комнатах висели люстры и нередко портреты «предков» в золотых рамах, стояли горки с серебром – в подражание дворянским домам. Хорошо запомнились вместительные деревянные сени в виде хозяйственных пристроек к каменным домам, с чуланами, шкафами и сундуками, обладавшие всегда своим особым запахом.

Приходилось бывать и в более скромных купеческих домах, где неизбежно господствовал тот же хозяйственный уклад и быт, тот же распорядок и те же тенденции. Позднее эти впечатления моих юношеских лет обогащались в результате изучения торговых помещений, контор и складов самых разнообразных типов и видов, знание устройства которых мне требовалось как художнику для некоторых текущих театральных работ. Этими бесконечно разнообразными складами и конторами московского купечества и московских фабрикантов был густо застроен так называемый Китай-город: Зарядье – улички и переулки бывшей Варварки (ныне ул. Разина), бывшая Ильинка (ул. Куйбышева) и Никольская (ул. 25 Октября), примыкавшие к бывшим торговым рядам на Красной площади (ныне ГУМ). Весь этот тесный складской и торговый городок восходит к XVI–XVII векам и стоит на том же месте, где в те времена была сосредоточена московская торговая жизнь, от которой осталась та же сутолока и те же привычки торгового дела. Живые впечатления, полученные мной в юности от обстановки домашнего быта и торговых дел московского купечества, явились обильным и очень нужным материалом для моих иллюстрационных и театральных работ. Я много пользовался им для постановок пьес Островского в Малом театре, где они до последнего времени не сходят со сцены. Для художественного оформления этих спектаклей необходимо было хорошо знать не только купеческое Замоскворечье, но и другие районы Москвы. Действие «московских пьес» Островского происходило не только в домашней обстановке, но и в ресторанах и увеселительных садах Петровского парка; в московских трактирах, у ворот древних монастырей, в подвальных помещениях купеческих домов, в особняках московских вельмож и в дворянских домах. Пьесы Островского заставляли меня расширять свой опыт и углублять знания о Москве, собирать о ней материалы, интересоваться, как и чем она живет, каковы особенности не только дворянских, купеческих домов, но и жилищ чиновников, интеллигенции, студентов, мещан, рабочих и других слоев и классов московского населения. Очень важно было изучить и самих типических представителей этих слоев и классов, их характер, психологию, их взаимоотношения, образ жизни, одежду и т. п. Диапазон нужных и содержательных материалов для творческой художественной работы простирался от богатейших особняков до ночлежных домов, от крупнейших богатеев до беднейших людей.

Необходимым материалом для моих текущих художественных работ были также объекты древней Москвы. Так, для постановки оперы Мусоргского «Борис Годунов» в Париже в 1913 году (спектакль «Дягилевской» антрепризы) требовалось знание истории архитектуры Новодевичьего монастыря, в котором происходит 1-е действие оперы (сцена обращения народа и бояр к Борису с просьбой занять царский престол), а также Чудова монастыря, в котором жил летописец Пимен. Для других картин оперы нужно было познакомиться с внутренней архитектурой Московского Кремля: царских теремов, Грановитой палаты, Красного крыльца, Благовещенского и Архангельского соборов. Кроме того, пришлось тщательно исследовать материалы, хранящиеся в Оружейной палате. Изученный материал позднее был использован мной и в станковой живописи – в картине «Пасхальная ночь в Кремле». Это полотно находится в Швеции, в частном собрании. Все эскизы к «Борису Годунову» были приобретены у меня Ф. И. Шаляпиным и ныне принадлежат Гос. театральному музею им. Бахрушина.

Подобную же исследовательскую работу я проделал при постановке мной оперы Мусоргского «Хованщина» в Большом театре (в 1940 г.) и Глинки «Иван Сусанин» в Новосибирском театре (в 1945 г.). Для воссоздания в обеих операх картины Красной площади XVII века нужно было придать взамен современного ее облика черты прошлого. Сцена в Стрелецкой слободе также требовала творческого решения на основании документов и планов старой Москвы. Загородный деревянный дворец Хованского был мной выдержан в духе форм бывшего дворца царя Алексея Михайловича в селе Коломенском под Москвой. Этот ярчайший образец русской сказочно прекрасной древней деревянной архитектуры вобрал в себя все характерные формы и декоративные богатства, которые были типичными для боярских дворцов и теремов, заполнявших улицы и площади Кремля в XVI и XVII веках.

Собранные мной материалы о Москве XVII века вызвали желание дать, хотя бы в автолитографиях, цикл картин о народной жизни древней Москвы, показать в сценках около кружал (кабаков) уличные пляски и представления, кулачные бои и т. п., отобразить разнообразные типажи и удивительные костюмы того времени. Должен признаться, что часто приходилось испытывать душевную боль из-за постоянного недостатка времени для выражения всех переживаний и впечатлений, связанных с прошлым и настоящим любимой Москвы.

Есть в Москве хорошо сохранившиеся, горячо почитаемые народом и сейчас еще полные жизни памятники старины большой притягательной силы – это Архангельский, Останкинский и Кусковский дворцы.

Останкинский дворец – живое свидетельство об огромных талантах, которые таит в себе русский народ. Я видел дворцы эпохи Возрождения в Италии, я видел Версальский дворец и Трианон под Парижем, Потсдамский дворец около Берлина. Несомненно, там больше утонченной культуры, зрелого и завершенного профессионального мастерства, но то глубоко русское, что есть в Останкинском дворце, их богатствами не заменить. Это русское народное начало является одной из наиболее дорогих черт нашего самосознания, затрагивает самые глубокие душевные струны.

В Останкинском дворце словно сконцентрировались все лучшие представления народа о русской красоте, в красках дворца получило свое выражение и дальнейшее развитие богатейшее наследие национальной орнаментики деревянных дворцов и древнейших храмовых украшений, которое зазвучало здесь еще более гармонично. Не беда, что декоративное убранство дворца порой сыровато, иногда грубовато, но оно всегда полно светлой искренности, там все сделано с открытой душой, по-народному просто, трогательно и доходчиво.

В интерьерах Останкинского дворца много тепла и уюта; в них чувствуешь себя, как дома, они напоминают что-то родное, знакомое с детства. И потому, будучи здесь, испытываешь благородные и дружественные чувства к создателям этого прекрасного творения.

Свою нежную любовь к Останкинскому дворцу я старался выразить в написанных мной двух его интерьерах – Концертном зале и Итальянском зале (зале скульптуры).

В 1910 году я выполнил большую картину «Вид на Москву с Воробьевых гор», ныне находящуюся в Гос. картинной галерее Армянской ССР.

В 1916 году, непосредственно перед революцией, мной были сделаны две акварели на тему московской жизни. Первая из них – «Лубянская площадь» – написана из окна бывшего Российского страхового общества. В ней изображена Лубянская площадь (ныне площадь Дзержинского) с фонтаном, позднее перенесенным на площадь Свердлова. Москва в военные годы была переполнена приезжим народом; на площади, представленной в картине, царит оживленное движение. Декабрьское небо густо покрыто дымом, валящим из всех труб, по небу проносятся черные стаи ворон.

В другой работе воспроизведен последний вербный базар, ежегодно повторявшийся в Москве весной перед пасхой, на так называемой вербной неделе. Обычно местом базара была Театральная площадь, однако в последние два предреволюционных года его стали устраивать на Красной площади. Эту акварель я писал из окон бывших торговых рядов. Вербные базары были очень популярными и отличались исключительной пестротой красок, веселым весенним гомоном и крикливостью. На базаре шла бойкая торговля различными товарами: искусственными цветами, игрушками, воздушными шарами; особенным успехом пользовались «тещины языки» и «морские черти», прыгавшие в пробирках, наполненных водой.

Когда началось плановое созидание новой Москвы и было принято решение в целях упорядочения возраставшего уличного движения расстаться с некоторыми практически ненужными объектами старины, я поспешил запечатлеть в акварелях наиболее достопримечательные уголки Москвы на память о ее бывшем историческом облике. Так были написаны «Варварские ворота» с московским извозчиком и городовым на пустынной улице, так был запечатлен памятник первопечатнику Ивану Федорову, который ранее стоял в Театральном проезде и выгодно вырисовывался на фоне Китайгородской стены, тянувшейся от Никольских ворот к Театральной площади. У меня имеются материалы и к некоторым другим уголкам ушедшей Москвы, пока еще не использованные.

Наступил 1917 год. Грянувшая Октябрьская революция потрясла до основания привычные устои прежней жизни. Идеи и лозунги революции всколыхнули умы, заставили волноваться и мыслить по-новому; они привели к решительному пересмотру содержания и смысла всего «бывшего» под углом зрения народных нужд и интересов, под углом зрения требований трудящихся масс. Многие, ранее не служившие, пошли служить народу. В 1918 году я занял место в МОНО (Московский отдел народного образования) и получил длинный титул «инструктора-организатора по изобразительному искусству в трудовой школе и по внешкольному образованию». Однако я не бросил и живописи. Будучи очевидцем происходившей в Москве борьбы рабочих, солдат, матросов и крестьян, я тотчас после окончания боев и сдачи юнкерами Кремля пошел смотреть места недавних битв.

Под влиянием увиденного у меня зародилась мысль запечатлеть в картинах последние моменты этой борьбы. Вначале я сделал две небольшие акварели. В первой была изображена группа солдат и рабочих, пеших и на грузовиках, подоспевших к еще забаррикадированным Никольским воротам Кремля, который был только что взят Красной гвардией. Картина называлась «Перед вступлением в Кремль у Никольских ворот». Другая акварель воспроизводила момент последнего боя около Манежа и Кутафьей башни, у Троицких ворот Кремля. Разобрав баррикады, большевики через эти ворота вторглись в Кремль.

Обе акварели были напечатаны в журнале «Красная панорама», ныне они находятся в Музее Революции. Позднее картина «Перед вступлением в Кремль у Никольских ворот» была мной написана масляными красками в двух больших вариантах, из которых один находится в Гос. Третьяковской галерее, а второй принадлежит Художественному фонду СССР. Маслом же и в еще большем размере я сделал другой вариант картины – «Последний бой у Манежа». Эта работа сейчас находится в Художественном музее гор. Кирова.

В 1932 году издательством «Федерация» мне было предложено сделать иллюстрации к повести Александра Яковлева «Октябрь». Повесть передает правдиво и просто знаменательные события, происходившие в Москве в памятные дни Октября 1917 года. Их свидетелем мне пришлось быть самому. Главным героем повести был юнец Акимка, проживавший на Пресне и ушедший с вооруженными отрядами рабочих к центру столицы для свершения своего классового долга.

Автор рассказывает об основных этапах борьбы, развернувшейся в октябрьские дни в Москве.

Из двух рисунков, помещенных в настоящей книге,[119]119
  Замечание К. Ф. Юона относится к книге 1958 г. (Сост.)


[Закрыть] один изображает раздачу оружия рабочим в штабе Красной Пресни; на другом показана заполненная вооруженными рабочими и солдатами парадная лестница бывшей резиденции московского генерал-губернатора (на Тверской улице), превращенной в главный штаб восставших (ныне в этом здании находится Московский Совет депутатов трудящихся).

После революции утвердилась традиция ежегодного празднования дня победы Великого Октября – 7 ноября, отмечаемого парадом Красной Армии на Красной площади и демонстрацией трудящихся.

Первый такой парад происходил в пятую годовщину революции, в 1922 году. Мне довелось присутствовать на нем и отобразить это зрелище на полотне. На том месте, где теперь находится Мавзолей, тогда стояла огромная белая фигура рабочего, выполненная скульптором Лехтом. Позднее я написал «Первомайскую демонстрацию на Красной площади в 1929 году». На картине изображены демонстранты, несшие в руках модели первых тракторов отечественного производства как образец наших достижений в области техники.

Одно из моих произведений московского цикла – акварель «В те дни» – связано с памятью о Владимире Ильиче Ленине.

Кончина великого вождя глубоко потрясла народ. Январь 1924 года стал незабываемым. В те дни стояли сильные морозы, словно сам воздух, наполненный ледяным туманом, скорбел вместе с людьми. Я был в числе немногих художников, которые присутствовали тогда в Колонном зале Дома союзов и запечатлели В. И. Ленина в гробу.

В картине «В те дни» изображен нескончаемый поток народных масс, пришедших проститься с Лениным.

В 1928 году я написал учащуюся молодежь в дни экзаменов, перед зданием Московского университета. Эта картина, вначале называвшаяся «Пролетарское студенчество», позднее получила название «Вузовцы». Она была посвящена юношам и девушкам, пришедшим с фабрик и заводов, от станка – в университет. Мне удалось запечатлеть характерный типаж тех лет и типичные для рабочей молодежи того времени костюмы.

В 1930 году я снова воспроизвел парад войск на Красной площади, который в отличие от первого восхищал своей организованностью, строгой дисциплиной, геометрическим порядком в расстановке войсковых частей и новой военной формой.

Третий и последний раз я писал военный парад на Красной площади в годы Отечественной войны; на картине мной изображены заснеженные войска Красной Армии 7 ноября 1941 года – в тот памятный день, когда война была объявлена «священной Отечественной войной». Суровый день начинающейся зимы; свинцовые тучи, покрывая небо, удаляются вместе с маршем войсковых частей в глубь пространства. Вариант этой картины был подарен Советским правительством правительству Чехословакии.

В конце войны я запечатлел на большом полотне один из последних «салютов Победы» на Красной площади у собора Василия Блаженного.

Много лет меня преследовало желание посредством живописи опоэтизировать индустриальный труд. В 1949 году я осуществил свою мечту, написав картину «Утро индустриальной Москвы»: сквозь старые высокие деревья – остатки какого-то сада – на фоне зимнего восходящего солнца открывается вид на сложный индустриальный пейзаж со множеством дымящих фабричных и заводских труб. Разноцветные дымы смешались со снежным пейзажем и зданиями, образовав на картине перламутровый колорит. На переднем плане встречаются молодые рабочие и работницы, спешащие на работу. На ходу у них происходит короткий разговор. На втором плане проносится товарный поезд, ведомый паровозом новой конструкции.

Поэтическое чувство может сопровождать каждый трудовой будничный день, каждый трудовой процесс любой профессии. Одна из важных задач искусства – помочь трудящемуся человечеству почувствовать и полюбить поэзию труда, а вместе с ней и сам труд, увидеть в нем невиданную ранее красоту, которая кроется в красках, в ритме, в освещении, в настроениях, в трудовой обстановке, в лицах окружающих людей, в молодости молодых и в мудрости старых, воспеваемых в песнях, прозе, живописи и скульптуре художниками звука, слова, кисти и резца. Относительная немногочисленность моих работ, посвященных новой Москве, объясняется тем, что после Октябрьской революции моя творческая направленность значительно расширилась и углубилась. Мысль с годами стала обращаться к большим тематическим, композиционным картинам, требовавшим много времени и дополнительной исследовательской работы.

Картины, которые не имеют прямой связи с Москвой и написаны на темы исторических революционных событий или нового быта, не вошли в настоящее издание.[120]120
  Замечание К. Ф. Юона относится к изданию 1958 г. (Сост.)


[Закрыть] Среди них большие полотна: «Первое выступление В. И. Ленина в Смольном», «Проводы рабочих отрядов на гражданский фронт», «Есть такая партия!», «Инструктаж колхозниц», «А. М. Горький на полях совхоза «Гигант» в 1929 году», «Семья», «Подмосковная молодежь», «Город Горький» и др.

Много времени мной было отдано советскому театру и научно-художественным трудам по вопросам педагогики и художественной культуры.

Теперь, когда Советский Союз отметил 40-ю годовщину Великой Октябрьской социалистической революции, когда руками наших трудящихся создана и продолжает совершенствоваться мощная социалистическая база для процветания новой экономики и новой культуры, все мои художественные помыслы направлены на то, чтобы прославить языком искусства подвиги, совершенные великим советским народом.

Будучи старым патриотом Москвы, я приветствую ее плановое строительство как новой советской столицы и ничего лучшего не могу пожелать ей, как бережно сохранить все памятники русского национального зодчества, являющиеся ценнейшим народным достоянием, и рядом с ними воздвигнуть новые творения архитектуры и искусства, достойные нашей великой эпохи.

В своей живописи я стремлюсь и буду всегда стремиться давать художественное истолкование новой Москвы с учетом высоких идей и целей, к достижению которых направлено советское строительство. О Москве социалистической я давно лелею мечту, которой хотелось бы поделиться не только с москвичами и со всем русским народом, но которую хотелось бы донести и до общественности братских республик, имеющих свои представительства в Москве.

Москва, являющаяся теперь не только исторической столицей русского народа и Русского государства, но ставшая столицей всего многонационального Советского Союза, должна обрести свой достойный облик как таковая.

Надо сделать так, чтобы представители всех народов, входящих в состав СССР, приезжая в Москву, почувствовали и увидели, что они находятся действительно в столице СССР и что старшая и самая мощная из братских республик – РСФСР оказала достойное внимание другим республикам, отвела почетное место на своей территории для их представительств. На площадях столицы, в парках, садах и скверах должны быть установлены произведения искусства, образно выражающие те нерушимые идеи и моральные устои, те отличительные, принципиальные черты, которые объединяют все советские народы в единую семью. В скульптурных композициях, мозаике, фресках и архитектурных сооружениях должны быть запечатлены основные принципы советской культуры, служащей единой общей цели: счастью, свободе, независимости и благосостоянию всех народов нашей Родины.

Мероприятия, с помощью которых новой Москве можно было бы придать черты столицы советского многонационального государства и одновременно сохранить ее облик исторического центра русского народа, не слишком сложны, чтобы о них нельзя было помечтать. Само собой разумеется, что для практического осуществления этих мероприятий потребовались бы и некоторые усилия союзных республик, их согласие принять участие в этом общенародном деле.

Будущая Москва представляется мне в следующем виде. Московский Кремль – вековой памятник русской народности и русской народной культуры – с достаточной выразительностью отмечает Москву как древнюю столицу. Однако в Кремле находятся Верховный Совет и Большой Кремлевский дворец, которые в новой Москве как столице всего Советского Союза имеют важнейшее значение для современной жизни. Московский Кремль как символ мирного труда, как маяк наступившей новой эры в мировой культуре желательно еще более подчеркнуть и зрительно выделить там, где возможно. Это возможно сделать с западной стороны, в продолжение Александровского сада. Если за счет сноса существующих там мелких домов, идущих до самой Москвы-реки, разбить большой цветочный сквер, в результате этого мероприятия издалека откроется чарующий вид на Троицкие и Боровицкие ворота, на высокую кремлевскую стену и на золотые главы соборов и Большого Кремлевского дворца. В новом обширном сквере будет много места для постановки памятников, воплощающих основные идеи коммунистического учения. Этот сквер, будучи «ювелирно» обработан, еще более украсит Кремль. Ничто так не способствует завершению архитектурных ансамблей, как хорошо организованная, художественно обработанная почва с клумбами цветов, кустарниками и т. п.

Западная сторона Кремля – единственная, откуда он ныне плохо виден. Предполагаемый сквер сделал бы возможным обозрение Кремля со всех четырех сторон, отчего вид наиболее прославленной части Москвы – ее центра – значительно бы обогатился.

Надо признать, что Москва далеко не богата зелеными насаждениями, освежающими и украшающими город. Однако есть нечто более важное, чем скверы и сады сами по себе. Сады, скверы, парки и городские площади должны быть использованы для осуществления монументальной пропаганды, для воздвижения памятников не только великим людям, но и великим идеям, великим принципам коммунистической культуры, основным идеям и целям Великой Октябрьской революции, учению Маркса и Ленина. Ничто другое не было бы в состоянии популяризировать с большей силой наглядности высокие жизненные идеалы советских народов, чем произведения скульптуры, архитектуры, мозаики и живописи, используемые в целях идейной пропаганды. Такая пропаганда была бы полной противоположностью осужденному партией культу личности.