Текст книги "Легенда о счастье. Стихи и проза русских художников"

Автор книги: Николай Рерих

П. А. Родимов
1887–1967 гг.[115]115
  Стихи печатаются по изданиям: Радимов П. Картины Подмосковья. М.: Художественная литература, 1958; Радимов П. Столбовая дорога. М.: Советский писатель, 1959; Радимов П. Стихи пешехода. М.: Художественная литература, 1968; Радимов П. Перелески. М.: Советский писатель, 1973.


[Закрыть]

I. Природа

Земля

 
Никто мне не сказал про землю,
Но к ней моя любовь.
Долины, реки – все приемлю,
Люблю до страсти вновь.
 
 
И эту мелкую осину
На дальнем бугорке,
За ней весною небо сине;
С котомкой налегке
 
 
Брожу среди полей бескрайных
Под птиц веселый грай,
И сколько радостей случайных
Дает мне милый край.
 

Природа

 
Еще звучит в тебе, природа,
Широколиственное слово
Зеленых девственных лесов,
 
 
Еще в лазури небосвода
Сияют первозданно-ново
Гряды летучих облаков,
 
 
Еще гремит родник кипучий,
И пенной влагой орошает
Долину светлая струя,
 
 
И ум, пытливостью могучий,
Еще упорно вопрошает
Текучий облик бытия.
 

1937

Воля

 
Курлычут журавли в лазоревом зените,
Весенним запахом наполнены поля,
И ветер желтый пух на молодой раките
Колеблет, ласково барашки шевеля.
 
 
Кой-где еще лежат седые глыбы снега,
Насквозь проточены дыханьем полевым,
Но солнца теплая разымчивая нега
Без устали их пьет и превращает в дым.
 
 
И вмиг летучий пар струею белой, тонкой
Уносится за даль к синеющим лесам,
Где ржаных полей глашатай с песней звонкой
Дрожащей точкою взлетает к небесам.
 

1912

Перед весной

 
Зимы пуховая постель
Укутала лощины.
Еще далек в году апрель,
Когда цветут лозины,
 
 
И пчелы шумною семьей
Сбирают мед весенний,
И одуванчик золотой
Разрыхлит лист последний.
 
 
Должна быть дружная весна,
Снега осядут разом,
И солнце, встав из-за гумна,
Весь, мир окинет глазом.
 

Ручей

 
Лощину завалил сугроб,
В снегу следов от зайцев много.
С теплынью ухнула дорога,
Весна стучится у ворот,
 
 
И ястреб в облаке летит,
У птиц же щебеты и звоны.
Меняет поле прежний вид,
Заметно обнажились склоны,
 
 
И влагой чистою своей,
Пробившийся в осевшем насте,
У моста заиграл ручей
Весенней молодою страстью.
 

Вешние дни

 
Весна щекой прижалась к изголовью
От зимних снов оттаявшей земли.
Волнуяся давнишнею любовью,
С заморья кликом кличут журавли.
 
 
И в мареве волнующего света
Широк простор и гомон у лесов.
И кружевом береза приодета,
Синеет лыка волчьего покров.
 
 
А дятел смотрит за лесным порядком
И нарушителю стучит «тук-тук».
На огороде показались грядки,
И землю подымают сотни рук.
 

Журавли

 
Тлеет день чуть жаркий, духовитый,
Пьяный запахом сырой земли.
Желтым пухом расцвели ракиты,
Стороной курлычут журавли.
 
 
Еле видно призрачную стаю
В золоте расплавленных небес.
К голубому улетают краю
Через буерак за синий лес.
 
 
Журавли, воздушные бродяги!
Знать, милы вам вольные места,
Заводи, болота да коряги,
Дикая, глухая красота!
 

1936

Опушка

 
Весна. Все ново. Солнце блещет,
И с каждым мигом чудеса,
И вольный ветер рукоплещет,
Мешая птичьи голоса.
 
 
Там ворон каркнул, там свистит
Щегол, аукнула кукушка;
Поет, звенит и шелестит
Зазеленевшая опушка.
 
 
И слушает, внимая, бор,
Как старец, к детям терпеливый,
Пестроголосицы шумливой
Неумолкаемый задор.
 

Вечер

 
Заря янтарной пеленой
Горит за синими лесами,
И месяц в дымке голубой
Нависнул между облаками,
Как серп, с округлыми краями.
 
 
В овсах послышался дергач
И тянет песнь одну и ту же.
Перед мостом блеснула лужа,
И грузно пролетает грач.
Заря же стала как кумач.
 
 
Покой на паханой земле,
Проехала телега тряско,
Звезд позолоченная связка
Уж проглянула в сизой мгле,
Огонь зажегся на селе.
 

Легкий ветер

 
Покраснела за сараем бузина,
Легкий ветер на пригорке пролетел.
Сыплет солнце из зенита сотни стрел,
И лощина незабудками полна.
 
 
По нагорью раскричалися грачи,
Знать, готовятся к отлету за моря.
Сушит рожь теперь спожинками заря,
В роднике же всё колышутся ключи.
 

Родник

 
Родник не иссякнет под горкой крутой,
И нет холодней той подземной воды.
Как вьются стрекозы веселой гурьбой,
Над самой струею кружат чередой,
Между купырей и травы-лебеды.
 
 
А речка в низине, в кустах осока,
И птицы снуют, все одни кулики,
И кличут подруг с золотого песка,
И впадин речных темнота глубока,
К воде наклонились купав лепестки.
 
 
Полденная дрема вступает в права,
Русалка на тине плеснула хвостом,
И, может, от щуки вскипела трава,
И в омут на дно прокатилась молва,
И бучень забукал под низким кустом.
 

Бабье лето

 
Перепутывает ветки паутина
Белым, тонким, шелковистым волокном.
В тяжких гроздьях наклонилася рябина,
Закраснелась над поломанным плетнем.
 
 
Нитью зацепились тонкие шерстинки,
Обмотали колья, виснут по бокам,
Протянулись к мосту до кривой лозинки,
Просияли в небе и застыли там.
 
 
День сухой и звонкий с эхом голосистым,
Грач ли гаркнет в поле, слышно за версту.
Ворон пролетает, и крыло со свистом
Редким взмахом режет купол-высоту.
 

* * *

 
Заянтарел кустарник мелкий,
И липа уронила лист.
В лесу лишь тетерев, да белка,
Да стай синичьих тонкий свист.
 
 
Сквозь маковки вершин зеленых
Светлеет просинь, и на ней
Зардели огненные клены
Червонным полымем ветвей.
 
 
Здесь осень гостьей неминучей
Пришла, как скорбная жена,
И стелет из листвы зыбучей
Постель для векового сна.
 

1937

Золотые будни

 
Уж осени дыханьем золотистым
Овеяны леса.
Сквозит уже в отроге темнолистом
Янтарная краса.
Звончей, слышней, просторней в поле сжатом,
Пустынном и нагом.
Лишь заяц, проскакав, мелькнет за скатом
Да грач свистит крылом.
 

За выгоном

 
За выгоном набиты колья,
Воронам есть где отдохнуть.
Осыпал дождь полей приволья,
Осенний мокнет в лужах путь.
 
 
Но клен сияет красотою,
Он в листьях золотых резных.
Цветет татарник над межою,
Поэт слагает новый стих
 
 
И внемлет голосу пустыни
И кличу серых журавлей.
Как сердце трепетно! В низине
Бежит без устали ручей.
 

II. Деревня

Спозаранок

 
Еще сизый туман над лугами,
А от солнца по хвое лучи,
Вот и встало оно над лесами,
Взгомонились по небу грачи.
 
 
От скирдов протянулися тени,
Поутру оживает гумно,
Пред трудом преклоню я колени,
Полюбил я работу давно.
 
 
Начинается день перепалкой,
Каждый с делом рабочим спешит.
Уж проснулись крикливые галки,
Облака поднялися в зенит.
 
 
В поле ржанище все опустело,
И кладушки легли на воза,
Хорошо ты, мужицкое дело,
Хороша и небес бирюза.
 

Пашня

 
Гром прогремел стороною, лягушки в пруду раскричались.
Крупный, как белый горох, дождь застучал по траве.
Дальний порядок села занавесился частою сеткой.
Миг – и ушло на поля облако дымом седым.
Снова разведрился день, и сверкает зеленой щетиной
С красною былкой в корню озимей пестрый ковер.
«Быть урожаю, – решили тогда же в беседе на бревнах
В голос один мужики, – время с сохой поспешить».
Утром, чуть-чуть жаворонок запел над полынной межою
И, трепыхаясь, в зенит выше и выше пошел,
Поле пестрело народом: шагая прямой бороздою,
Пахарь за лошадью шел, звякал палицей в сошник.
Рядом, лукошко с овсом перекинув на ленте суровой,
Сеятель в землю бросал горстью наотмашь зерно,
Возле телег молчаливо собаки дремали и лаем
Не нарушали почин важного сельского дня.
Только грачи, из ночевки с церковных берез подымаясь,
Каркали в небе пустом, после за пахарем шли.
Следом за ними стрижи прилетели, и долго их стая,
Воздух пронзая крылом, реяла на вышине, —
Знать, и они захотели почтить земледельца работу,
Ревностный пахаря труд, дело святое земли.
 

Спожинки

 
Шумно ликует в ристалище неба крылатая стая
Птицы осенней: грачей, галок и с ними ворон.
Слышится свист от гульбища, как будто бы буря проходит,
День же с утра золотой, бабьего лета пора.
В поле снопа не осталось, блестит на меже паутина,
Через пустой косогор лентой дорога лежит.
Стылый дымок над овином синеет; село на ладони;
Видно, какие дела будний заполнили день:
Бабка Аганя пестом обдирает сушеное просо
И на веретье потом сыплет из ступки крупу;
Митрий Алешин повез умолот на Большую Водянку,
В горку коню подсобив, он ухватился за гуж;
А на гумне всей семьею молотит Степан оржаное,
Сам, да жена, да мальцов пятеро, спорых к труду,
Только мелькают тяпицы, в черед ударяя о землю.
Даже трехлеток – и тот хочет за всеми поспеть, —
Цеп ему сделал отец для забавы по росту и в меру,
Им он поодаль стучит, бьет в колосок по зерну.
 

1924

Хлеб

 
Хлебы испечь норовя, приступила с обычной сноровкой
Дарья-хозяйка, – она делала это вот так:
В погребе гущу квасную ковшом зачерпнула до края,
С теплой смешавши водой в липовой емкой квашне;
Две плоскодонные чашки с мукой опрокинула следом,
После, мутовкой взболтнув, к печке поставила греть,
Чтобы в тепле этой ночью повыше поднялась опара
И без закала был хлеб, с крупной и пышной ноздрей.
Сверху тряпицей покрыла и, фартук свой сняв, подвязала, —
Чуть ли не баба теперь стала по виду квашня.
Утром, тряпицу загнув, увидала хозяйка: недаром
Слышно ей было сквозь сон, точно ворчал домовой,
Дулся впотьмах пузырями и лопался с жалобным писком, —
Это гуляло всю ночь тесто и липло к бокам
Плотно закрытой квашни, а теперь все опало, как надо,
След показавши густой более чем на вершок.
«Тесто укисло», – решила хозяйка и всыпала соли,
Бросив две горсти, затем долго мешала рукой,
Голой до локтя, все время муку подсыпая. Как только
Ком загустел, кулаком Дарья ударила вниз,
Дно не достала, а тесто от пальцев тянулось, как лента,
В пленке пузырчатой сплошь, словно в стоячих глазах.
Горстью комок оторвав, разваляла по чашкам с мукою
Дарья, подбросила вверх полные чашки не раз,
Даже, примету блюдя, широко покрутила рукою;
На печь поставила в ряд чашки, чтоб тесто взялось.
Стали хлеба подыматься; тут печку она затопила;
Красным лизнул языком черные сучья огонь;
Коркой с полена скоробясь, тогда береста затрещала,
И разгорелся костер. Баба не раз и не два
Тесто по чашкам до печки ходила проведать. Все выше
Ком вылезал из краев; Дарья сказала себе:
«Хлебы дошли!» – и, руку снабдив полновесным оружьем
Кухонных дел, кочергой, весь свой истоп загребла,
Угли, как кудри в ряду, по краям от заслонки ровняя.
Дальше, схватив помело, точно на миг обратясь
Ведьмой, всю золу смела без остатку веником мокрым,
Чтоб уголек не пристал к корке исподней и зря
Он не попортил красы пропеченного хлеба, – ведь этим
Много гордится подчас баба, хозяйка-жена.
Под приготовив на славу и бросив метлу на полати,
Дарья с лопатой теперь стала справляться: раз, раз!
И опрокинула чашку; и тесто в муке отвалилось,
Пышность свою сохранив, – хлеб испечется неплох.
Все посовавши, тут скутала печку хозяйка, заслонку
Плотно прикрыла к челу, вьюшки, блинок за блинком,
дружку на дружку поклала и сбила задвижку.
Запахла духом печеным изба. Время свое просидят
Хлебы и легкими станут, с подсушенной нижнею коркой,
Так что руки не обжечь, если стряпню вынимать.
Твердую корку хозяйка, как хлебы брала, прищелкнула,
В чашки рассунула все жареным исподом вверх.
А поостынут лишь, Дарья ножом каравай перекрестит,
Тесно под груди прижмет, срежет горбушку в длину;
И, коль случишься тут быть, обернется к тебе и промолвит,
Свежий гостинец подав: «Съешь на здоровье ломоть!»
 

1920

Блины

 
Кучу больших рогачей, круторогих в обхвате, раздвинув,
Чапельник цепкий взяла баба: пекутся блины;
В липовой кадке опара, туда и ныряет половник;
Смазана маслом, шипит жаркая сковорода.
Шлепнется тесто ноздристым, прилипчивым комом в середку
И, разойдясь по краям, круг весь займет на огне.
Полымя бок зарумянит, а чапельник сунется в печку, —
Чтобы тот блин не сгорел, вынуть его на шесток.
Нож с деревянною ручкой, скользнувши под испод немедля,
Блин на весу обернет, снова тот сунут на жар.
Вот и испекся. А вышел красавцем, с двойною сережкой,
Пышен, поджарист, румян, коркой, как хворост, хрустит.
Целую стопку сложила в тарелку таких же стряпуха,
После на стол подала к ним из пера помазок,
В масло топленое в чашке его обмакнуть не забыла.
Коли ты в гости пришел, тут же садись и за стол.
Мажь, не жалеючи сдобы: еда ведь на редкость какая!
Блин и другой закусив, добрую бабу хвали.
 

1920

Печка

 
Печку Анисья с утра протопила и, жар загребая,
Старым гусиным крылом золу с загнетки смела.
Стукнула жестью заслонки, заботливо под посмотрела,
Щи, в чугуне прокипев, преют капустным листом,
Каша в горшке разварилась и коркой поджаренной вспухла,
В плошке свинины кусок салом избу продушил.
Пыл от углей сберегая, Анисья завесила тряпкой
Печку с чела, рогачи кряду поставила все,
А кочергою баран заслонила и сунула вьюшки,
Чтобы тепло по трубе только до борова шло.
Кончив дела и махотки обсохнуть засунув в печурки,
На печь полезла сама старые кости погреть,
Кофту на средний кирпич от ожога под тело постлала,
С теплой поддевкой затем долго возилась она,
После решила и ею накрыться совсем с головою,
Сонная дрема верней в эдаком разе возьмет.
 

1920

Сход

 
В било, в чугунную доску, колотит мужик деревяшкой.
Знак он народу дает, чтоб собирался на сход.
Только что стадо прогнали, и утро за крышами рдеет,
Осени ясной пора, бабьего лета конец.
Звон услыхавши железный, идут мужики и степенно
Речи ведут меж собой; ладно ль с уборкой полей.
Все собрались: Николай, Тимофей, Адриан, Пантелеймон,
Яков Баширов, Мысев, Пронин, Брызгалин Кузьма,
Стенька Вавилов, Терехин Василий, Максим Агафонов,
Трое Иванов, Петра два и Гришин Егор.
Важное дело они обсудить порешили на нынче:
Можно ли стадо пускать на озимя или нет.
Первым сказал Адриан, рыжеватый мужик, со штаниной
В частых заплатах, в лаптях: «Озимь-то в былку пошла, —
Коль не запустим скотину, без хлеба весь год насидимся,
Вот мое слово: велеть, чтобы не медлил пастух.
Я-то ему говорил, а пастух мне ответил: «Ты скажешь,
Сделаю я, а весь мир мне по загривку и даст».
Мешкать не следует, братцы», – тем речь Адриан и закончил,
Сел на завалень, свернул тут же цигарку и ждал.
«Правда! – то Пантелеймон вступился, мужик тороватый,
С черной большой бородой, в валенках и в зипуне: —
Только б коровы кормов не объелись, следить непременно,
Лошадь ведь жвачку жует, та же глотает в живот».
«Да постеречь не мешало б, – из кучки откликнулся Пронин, —
На озимях лошадей, чтоб не ушли далеко».
«Вот уж с неделю в Баракове скот весь по озимям ходит, —
Молвил старик Тимофей, дед всей деревни он был. —
Прежде и мы запускали, случалось, себя не корили, —
После бывал урожай: конный не виден во ржах».
Стенька Вавилов прибавил: «Как войлок озими стали,
Выросли в дождь и тепло, в пору косою косить».
«Братцы, пускать и решим, – рассудил Николай, – для работы
Сходное время стоит, зря не годится терять».
Крепко надвинув шапки на лоб, мужики разошлися:
Надо картошку копать иль молотить на гумне,
Бревна тотчас опустели у двери Мысева амбара,
Било покойно висит, случая нового ждет.
 

Бабка Сентябриха

 
Бабка Сентябриха до грибов охоча,
Только листик липы глянет золотым,
Над трубой в деревне не повиснет дым,
Подобрав подол (так росы не намочат),
Бабка в лес плетется с кузовом пустым.
Как сморчок по виду бабка Сентябриха,
Кожица желтее восковой свечи,
Полем над старухой каркают грачи,
Только бор зеленый встренет гостью тихо,
Ей под лапоть кинет вороха парчи.
У корней средь моха грузди и совики,
Розовых волвенок тесная семья.
Белый гриб покажет желтые края
Испода, как масло. Рядом, невелики,
Боровик-малина и валуй-скуфья.
Бабка Сентябриха все сберет. Поганку
Палкой поколотит, ворохнет листок.
Так и есть: глядится молодой груздок!
Видно, нынче утром вылез спозаранку.
Бабка тут и шамкнет: «Ну, иди, милок!»
Обойдет по лесу бабка все овраги,
Ей давно грибные ведомы места,
У какого корня, или у куста,
Или у побитой грозами коряги
Гриб родится, – чует бабка неспроста.
Оттого и нынче бабка с божьим даром,
Сбор листом накрыла. До дому идет.
В поле – бабье лето. Паутины лёт.
Бабка, чтоб добычи не терять задаром,
Кузов обернула задом наперед.
 

1925

Хозяин

 
Двор белый как ладонь, светло, и все видать.
Ночь месячна в звездах, горит снег хрусталями,
Бежит от месяца тень робкая, как тать,
От перекладины ложится костылями.
 
 
Спи, старый хрыч! Пора свой двор прибрать!
И домовой кряхтит, нагнувшись над лаптями.
Овцам бросает сноп (чтоб мягче было спать),
Коровам чешет шерсть корузлыми ногтями.
 
 
Под лаской нежною скотине сладко млеть,
Сощуривши глаза, размеренно сопеть,
А домовой в дозор уходит за ворота.
 
 
Все старому нужда, все старому забота:
Где сторожит беда? Не видно ли волков?
И, руку козырьком, глядит в простор снегов.
 

Ветряк

 
Как эта мельница потрепана ветрами:
Одно изломано, другого нет крыла;
На крыше, по стене, меж ветхими столбами
Трава высокая так густо поросла.
А мельника уж нет. Глядит за жерновами
Лишь старый домовой из темного угла…
А ветер налетит и крылья закачает,
И мельница вздохнет и стоном отвечает.
 

* * *

 
Тишина и покой умирающей ночи,
Звезд прекрасных неслышный, размеренный бег.
Месяц бледен, и тени короче…
Спит туман на лугу, как белеющий снег.
 
 
Зазывает русалка. Плеснулась игриво.
Плавником шевельнула. Вот машет рукой.
Провалилась. В тумане лениво
Леший лапоть плетет над рекой.
 

1914

БесыЕСЫ

 
Зимний бес блудить заставил,
Потерял я все пути,
Много есть молитв и правил,
Их на четках перечти.
 
 
В поле слышно песнопенье,
То полночная яга.
Отпусти ты прегрешенье,
Замети следы, пурга!
 
 
Хлопья вьются несудом,
Не найду родимый дом,
Утомился ходом пешим,
Повстречался с чертом-лешим,
 
 
Под микитки хочет взять,
Длинным пальцем щекотать.
Чур меня, слепые бесы,
Чур, гуляки и повесы.
 
 
Здравствуй, русская зима!
Ведьма плачется сама.
 

Старая мельница

 
Кругом пустырь: снега, полынь да вешек строй.
Налево – в Серкино, в Рожново путь – направо.
В лощине мельница с поломанной ветлой
И стогом небольшим, где сложена отава.
 
 
На всем зима легла пушистой бахромой.
Прикончилась в реке беспутная забава.
Все черти вымерзли. Один лишь водяной
Отвоевал себе местечко близ постава.
Он дует из угла и плещется в воде,
Гремит сосульками на длинной бороде
И гонит белый пар от мерзнущего плеса,
 
 
А ночью перейдет через окрепший лед,
По-старчески кряхтя, все силы соберет
И ледяной рукой вертит, вертит колеса.
 

1914

Пан

 
Потемнели ночи. Звезды поярчели.
В тишине осенней слышен звук свирели.
 
 
Это Пан забытый, древний бог лохматый,
Леший молчаливый, хмурый и рогатый,
 
 
У межей оржаных за седой полынью
В травяную дудку дует над пустынью.
 
 
И летят от духа листья парчевые,
Низовых туманов облака густые,
 
 
И, заклятьем тайным скованы, покорно
Припадают к нивам обнаженным, черным.
 

Оттепель

 
Подтаяло. Ноздрястый снег осел.
С застрехи каплет. Куры спозаранку
Кудахчут, и петух свой клич пропел.
Подтыканы поневы наизнанку
 
 
У старых баб. Нет никого без дел:
Сторновки на плечо взвалив вязанку,
Идет мужик. За ним телок поспел
И корм жует, свинья грызет лоханку.
 
 
Вороны, галки – все орут без толку.
Мальчишка-карапузик втихомолку
Себе готовит из полозьев лыжи,
 
 
Скрипит бадья и журавель сгибает,
Ушат молодка верхом наполняет,
И лапти хлюпают в навозной жиже.
 

Будни

 
Запахло талою землею,
Навоз обмяк и побурел,
Деревня с раннею зарею
Полна хлопот и всяких дел.
 
 
Зима, ей скатертью дорога,
Ушла с полей наверняка,
И телки чешут у порога
Амбаров рыжие бока.
 
 
В пурыни распушились куры
И горлопанят петухи.
Собаки, нос уткнувши в шкуры,
Следят за скоками блохи.
 
 
На розвальнях проезда нету,
Дорога пупом поднялась,
Весенним солнцем разогрета,
У крылец показалась грязь.
 
 
Ее разбрызнув сапогами,
С ушатом, с ведрами, с бадьей,
Молодки с карими глазами
Ведут коров на водопой.
 
 
Ровно в колоду льется влага,
С мохнатых морд бежит струя.
А в небе галочья ватага
И вздорный щебет воробья.
 

Начало весны

 
Едва туманами клубящаяся мгла
С оттаявших бугров сползла на топь болота
И ясный вспыхнул день, на землю низошла
Весенней кутерьмы спешащая забота.
Для всех нашлись дела: вон бабы у села
Вступили в жаркий спор, мальчишек рьяных рота
Уж строится в полки. Навозный сор, зола —
Для петухов и кур давнишняя работа.
Враз топоры стучат. Ревет рогатый скот,
Учуяв дух земли и сладостную негу.
Весна! Свистят скворцы в скворечнях у ворот,
И воробьи дождем осыпали телегу.
И важный и большой за тощим стариком
Мирской шагает бык с отвислым кадыком.
 

1913

Утро

 
Рассеялась, как дым, ночная мгла.
Бледнея, звезды ясный лик скрывают.
Восход зари все петухи села
Приветом велегласно возвещают.
 
 
Какая алая заря пришла!
На небе облака, зардевшись, тают.
Проснулось и село. Из-за угла
Амбара стадо бабы выгоняют.
 
 
Косясь на шутки бойких молодух,
Идет седой, маститый вождь-пастух,
Его зипун прорехами богат.
 
 
В руках, как жезл, огромная дубина.
За ним ревет, мычит на разный лад
Спешащая на бедный корм скотина.
 

1912

На рассвете

 
В избушке пахнет молодым ягненком,
Вчера лишь окотилась пестрая овца.
В передрассветной мгле спросонку
Старуха охает. Болит у костреца.
Тряпье горбом развесилось с полатей.
Тулуп махорится дубленым рукавом.
Молодка разметалась на кровати.
Прижалась к армяку зардевшимся лицом.
Рука висит на переплетах зыбки.
Ребенок дремлет. Теплый воздух полон снов.
И только кот, неугомонно-прыткий,
Свершает свой обход вокруг пустых горшков.
 

1925

Давнее

 
Весна. Весенний гам. Торопятся капели,
Срываясь жемчугом, пробить зернистый снег.
Вот неожиданно сосульки загремели,
С застрехи сорвались, рассыпав звонкий смех.
 
 
Дорога ухнула. И сколько канители,
Пока обоз с пенькой до городских утех
Дотянет большаком. Погонщики взопрели,
И сладкая мечта теперь томит их всех:
 
 
В трактире у окна заняв скрипучий стол
С клеенкой липкою, из вывернутых пол
Извлечь горсть медяков не без скупого стона,
 
 
Оправить волосы и осенить крестом
Маститый крупный лоб, чтоб, закусив, потом
Пить желто-бурый чай под хрипы граммофона.