Текст книги "Земля солнечного огня"
Автор книги: Николай Сладков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 12 страниц)
Не успел сыч взлететь – что-то темное его заслонило, черкнули искры красно-зеленые, и все исчезло. И вот опять в овале света одни белые стебли кораллов. А за ними плывущие раскоряки теней.
Ящурка и круглоголовка
Золотая в черную крапинку ящурка что-то учуяла сквозь песок. Сунула в песок нос, стала копать. Ага – вот оно тонкое, полосатое, вроде знакомой гусенички. Цап ее!
А это не гусеничка, это хвост песчаной круглоголовки. Так бедная дернулась – чуть шею ящурке не свернула! Ящурка с перепугу в одну сторону кинулась, круглоголовка в другую.
Вот страх-то!
Лунная струйка
Лунная ночь – свои же следы на песке видны. Тянутся позади, как черное многоточие. Даже от тощих стебельков четкие черные тени. А уж струйчатые барханы словно киты-полосатики брюхом вверх! И везде по песку искорки, искорки: грани песчинок горят. Из черного куста на посверкивающий песок словно лунная струйка вытекла: лениво течет, извивается, переливается. Это ночной удав на охоту выполз: ползет и под луной светится…
Напудренная куропатка
Пустынную куропаточку найти трудно. И все потому, что любит она… пудриться!
Выроет лапками лунку, ляжет в нее и давай крыльями пыль на спину взбивать. Грудкой и животом по пыли ерзать. Напудрится от хвоста до носа – и будто ее и не бывало! Только была – и нет!
Живет на желтом склоне – пудрится желтой пылью, на сером – серой, на красноватом – красной. Попробуй-ка разгляди ее, если она на желтом желтая, а на красноватом красноватая! Хоть глаза прогляди – все равно не увидишь. Лишь голосок звонкий слышен: «Чиль! Чиль!» Словно красноватые и желтоватые камешки сами по себе переговариваются.
Белая смерть
Измотанные перелетом через пустыню утки наконец-то увидели воду – целое озеро! Радостно крякая, плюхнулись с лету в воду: их истомила жажда, жара и голод. Утки плескались и окунались, вздымая фонтанчики брызг. Но вдруг блаженное крякание сменилось тревожным. В воде не было ни единой живой козявки, чтобы утолить голод. Да и жажду вода не утоляла: была она противная, горько-соленая, вязкая, как рассол.
Не вода, а соленый кисель; вся будто пронизана инеем, покрыта соленой шугой и плавучим соленым «салом». Брызги воды на перьях ссыхались в нашлепки соли: перья слиплись, лапы увязли, крылья стянуло коростой.
Утки в ужасе заметались, забились, отчаянно закричали. Но уже было поздно. Соленая жижа превратила перья в сосульки.
С трудом выползли утки на плоский песчаный берег. Но тут и того хуже. Липкие лапки прилипли к песку, липкие перья ссохлись – и утки превратились в соленые мумии.
Долго лежали на берегу эти белые комочки соли, пока ветер их совсем песком не занес.
А озеро ласково сверкало и переливалось, манило новых измученных жаждой и голодом птиц.
И жук – мясо!
Все торопятся запасать. Сорокопут летом вялил на солнце жуков и ящериц, натыкая их на колючки. Большая песчанка запасла в норе сено, а краснохвостая – зерно. Корсак еще весной зарыл в песок птичьи яйца. Еж жирку на боках запас, толстохвостый тушканчик жирок отложил в хвосте. У верблюда на спине два горба – словно два рюкзака с салом. Сыч в дупло, как в холодильник, уложил дюжину воробьев, полдюжины мышей, пяток скворцов, парочку жаворонков и кузнечика. А саксаульная сойка насовала в ямки и щели жуков и зерен: зимой и зернышку будешь рад, зимой и жук мясо!
Бегут кусты перекати-поля
Пусто в степи – ни зверя, ни птицы. Голо в степи – трава выжжена солнцем. Зато есть где разогнаться осеннему ветру!
Вихри, визжа и подвывая, как стая голодных псов, гонят перед собой легкие шары перекати-поле.
Шары бегут наперегонки, подскакивают, сталкиваются и, сцепившись, катятся кучей. Подхваченные смерчем, вздымаются ввысь; вдруг падают, распадаются и опять бешено мчатся на край степи, где земля сливается с мутным небом.
За серым камнем залег старый дрофич. Дудак-дрофа – самая крупная птица степи, весом с пуд – настоящий степной великан. Как олень-одинец отбился он от своей стаи и кочует теперь один по голой широкой равнине. Такой сумеет себя охранить, ни зверь к нему не подтаится, ни человек. Зоркий. И все в степи знает.
Вот в мутной дали среди бегущих шаров перекати-поля чуть показалось серое пятнышко. А дрофич настороже: это за ним собрался охотник. Охотник будет медленно подвигаться в арбе, запряженной неповоротливым верблюдом, будто он едет мимо, по каким-то другим заботам. А на самом деле начнет упорно и незаметно приближаться к пасущейся одинокой дрофе.
Дрофич не стал дожидаться арбы, встал на ноги и, разогнавшись, тяжело поднялся на воздух.
Полетел он не прямо от арбы; в той стороне, куда она направлялась, могла лежать цепь охотников. Старик полетел в сторону и летел до тех пор, пока арба не пропала из глаз.
Тогда он опустился на землю и спокойно залег за камнем с подветренной стороны.
Пусто в степи. Голо в степи. Одни только легкие шары перекати-поля с шорохом бегут и бегут мимо.
Песчинки, большие и маленькие, бьют в камень. Камень звенит. Звон тихий, ласковый, чуть слышный. И вдруг сердитый, тревожный.
Дрофич поднял седую усатую голову и смотрит в степь. Бегут и бегут кусты перекати-поле. Одни проносятся сбоку, другие перескакивают через камень. Вдали несколько легких кружевных шаров сгрудились в темную кучу, и куча, медленно переваливаясь, катится к камню. Дрофич снова опускает голову, прижимается к земле и дремлет.
Вот в другой раз дрофич поднял голову: все так же бежали по степи легкие кружевные шары, все так же медленно переваливалась темная груда кустов перекати-поля; только теперь она была совсем близко.
Зорче оленьих глаза у старого дрофича. Далеко-далеко примечают они врага.
Слух дрофича не уступит оленьему слуху. Хоть уши его и скрыты под перьями, но далеко слышит он в траве даже мышиный писк.
Вот бы тебе, дрофич, еще тонкий олений нюх! Подкатила по ветру темная груда кустов к самому камню, вдруг отвалилась в сторону, а перед дрофичем охотник стоит! И уж ружье к плечу поднял.
Невидимый за темной грудой кустов, неслышный в шуршащей степи, подтаился он вплотную к строгому степному великану. Был бы у тебя, дрофич, олений нюх, давно бы зачуял ты крадущегося охотника!
В солонке
Белая впадина словно гигантское белое блюдо. Гигантское блюдо, полное соли. Это шор, солончак – солонка пустыни.
Соль на блюде то слюдяной корочкой, как ледок, то пухлым ворсистым ковром, словно иней или мох белый. Но и в солонке кто-то живет!
Бегают по соли пустынные зуйки, ходят по соли джейраны, скачут тушканчики малые. Семенят солончаковые и серые жаворонки.
Но жизнь в солонке не сладкая.
Тут и там валяются провяленные и просоленные жуки, муравьи, черепахи. Горька и тяжела жизнь в солонке.
На чужих крыльях
Не у всех семян есть свои крылья-летучки. У кого своих крыльев нет – тот на чужих летает. И это очень просто, тут и стараться не надо: знай сиди да жди. Рано или поздно, а чужие крылья сами тебя подхватят и понесут.
Жаворонок проголодается – влезет в пучки травы с семенами. Рябкам ветер надоест – спрячутся в густой бурьян. Сове от солнца укрыться нужно – забьется в самую гущу трав.
А семенам только того и надо, они тут как тут: вцепятся, приклеются, вбуравятся в рыхлое птичье перо. И на чужих крыльях полетят счастья искать.
Сквозь землю
Среди серой полынки желтый песчаный круг. Весь он в дырочках, словно ломоть сыра. У каждой дырочки песчанки столбиком, как цирковые собачки. Стоят и перекликаются: «Би-биб! Би-биб!»
Издали выглядят они вполне симпатично. Но вблизи похожи на крыс.
Вообще, чем ближе их узнаешь, тем подальше хочется отойти. Говорят, что переносят всякие болезни. Говорят, что губят кусты. С корнем выедают траву, обнажая голый песок.
Кони и овцы ломают ноги, проваливаясь в норы песчанок. И очень уж их много: у каждой норки так и торчат.
«Да чтоб вы сквозь землю все провалились!» – крикнул я и топнул ногой. И песчанки мигом все… провалились! Не сквозь землю, конечно, а в свои норки. Только хвосты из норок мелькнули да взлетели фонтанчики пыли. А забавные они, все же, зверьки!
Полынка ложится спать
Летом полынка высохла, осыпалась, скрючилась и замерла. Думали уж, что погибла, а она, оказывается, словно суслик, от жары в летнюю спячку впала!
Не ест, не пьет, чуть-чуть дышит. Не растет, не зеленеет, не цветет, не зреет – спит.
А осенью, когда посвежело, когда дожди выпали, полынка проснулась. Проснулась, ожила, потянулась и зазеленела. Стала недожитое доживать, не доросшее доращивать, недозрелое дозревать. А как семена созрели – тут же их вокруг себя и посеяла.
В норку погреться
В тихие теплые вечера сцинковый геккончик все еще выходит из норки. По утрам все еще встречаю на песке его следы-звездочки. Но чем холодней вечер, тем короче гекконов след. Тем чаще он забегает в свою норку погреться, на холодные пальчики подышать, запотевшие от холода глаза языком протереть.
Корабль пустыни
Издали верблюд похож на древнюю ладью. И даже на двухмачтовик с парусами. Ход у него плавный, размеренный: ну чем не корабль на желтых волнах?
Когда-то только парусники бороздили синие волны морей и только верблюды одолевали желтые волны пустынь. И непривычных пассажиров при этом укачивало до морской болезни.
Усталые птицы при перелетах над морем опускались на корабли. И при перелетах через пустыню птицы иногда опускаются на верблюдов: на спины, на седла, на вьюки. Встречаются осенью караваны, прямо усыпанные ласточками. Правда, в море ласточки на кораблях отдыхают, а на верблюдах они охотятся. Тысячи мух летят за караваном, десятки ласточек кружат вокруг. Прямо как дельфины вокруг настоящего корабля в настоящем море.
Так корабли пустыни и моря помогают птицам одолеть море песка и пустыню воды.
Травяной островок
Равнина как поле заборонованное. Глазу не на чем споткнуться. Разве что на крохотном травяном островке, веселом пятнышке среди серой унылости, оазисе жизни среди глухой пустоты.
Поселился в траве на островке лентяй рябок, веселая каменка-плясунья, суетливый серый жаворонок и важный серый сорокопут. Живут пока дружно – словно робинзоны-островитяне.
Прогревание животов
Все позавтракали, пообедали и поужинали – теперь животы греют. Всяк свой живот греет по-своему. Ящурка животом на горячий песок и лапки в стороны. Лежит, дремлет. Чуть песок под нею остынет – дальше переползет.
Агама вскарабкалась на куст и выставила живот на закатное солнышко. Такырная круглоголовка греет живот горячим камнем, как грелкой! Только не грелку на живот, а живот на грелку. А удавчик зарылся в песок с головой. Принимает горячую песочную ванну. Прогревает сразу и живот и бока, и спину. Подогревает свой аппетит.
Красотка и красава
Редкое событие: встретились на бархане красава и красотка! Красава прилетел на зимовку из лесотундры, а красотка еще не успела улететь из пустыни в далекую Индию.
Дрофа-красотка ловит на песке сонных кобылок, свиристель-красава клюет на кусте ягоды.
Каждый своим делом занят – и внимания друг на друга не обратили. А ведь диковина: житель Арктики с жительницей тропиков встретился!
Следы тушканчиков
1. Следы тушканчика толстохвостого. 2. Следы земляного зайчика. 3. Следы малого тушканчика.
Следы сусликов
1. Следы тонкопалого суслика. 2. Следы малого суслика. 3. Следы желтого суслика.
Следы песчанок
1. Следы большой песчанки. 2. Следы песчанки полуденной. 3. Следы тамарисковой песчанки.
Кошки-мышки
Следы на песке домашней кошки. Следы на песке домашней мышки.
Какая черепаха
Если измерить ширину черепашьего следа, то можно точно узнать, какого роста была черепаха. Раздели ширину следа на три и полученную треть прибавь к ширине. Если ширина следа 3 сантиметра, то длина щитка черепахи будет 4 сантиметра, если ширина следа 15 сантиметров – длина черепахи 20.
День за днем
5 ноября. Не видно больше хлопотливых следочков ушастого ежика. На всю зиму спать завалился.
7 ноября. Опадают семена и веточки у саксаулов.
10 ноября. Перестала рыть слепушонка, угомонилась на зиму.
15 ноября. Майны начали посещать свалки, скотные дворы и помойки. Роются там вместе с галками и воронами. В холодные ночи ночуют в скотных дворах и под застрехами крыш.
20 ноября. На пятнышках первого снега засуетились снежные блошки. Протянешь руку, а они поджимают лапки, валятся набок и притворяются мертвыми.
Ветер метет барханы
Осенний ветер барханы метет. Сухие травинки и стебли над песком летят, семена и зерна по песку скачут. Скачут, ползут, катятся – пока не застрянут в обвалившейся норке суслика или песчанки. Вот застряло одно семечко, вот второе, вот третье. И уже целая горстка скопилась: готов для кого-то продуктовый склад.
Знают об этих «ветряных» складах и столовых песчанки, тушканчики, птицы. Ну-ка попробуй в холод еду по зернышку собирать! А тут выскочил наскоро из норы, пробежал накоротке до столовой, быстренько набил животок и назад в норку.
Спят под свист ветра в теплых норках тушканчики и песчанки.
А ветер за них работает, барханы метет, семена и зерна для них собирает.
Хвост-сачок
Кто обед свой зубами ловит, кто клювом, кто когтями. А удавчик так всем телом, узлом на своем «обеде» завязывается. А ночница – летучая мышь – ловит жуков… хвостом! Хвост у нее с перепонкой, как утиная лапка. Вот она им, словно сачком, и ловит на лету насекомых. А уж потом, как из авоськи, вынимает зубами.
На солнышке
Парочка песчанок вылезла греться. Намерзлись за ночь в холодной норе, теперь блаженствуют. Одна врастяжку лежит на теплом песке – лапки растопыркой в четыре стороны.
Вторая сидит столбиком, жмурится. То один бок солнцу подставит, то другой. То спиной повернется, то животом. То потянется, то зевнет. Вот мыться затеяла: кулаками глаза протирает, пальцами щеки трет и мнет. Наклонилась и коготками, словно гребенкой, шерстку на животе расчесывает. Усы расправляет. Тут у нее подмышкой зачесалось, всей пятерней начала шаркать. Потом на задних лапках подошла к лежебоке, наклонилась, легонько за ухом почесала, пальчиками шерстку на спине разгребла – блох, что ли, у соседки ищет? Лежебока потянулась, изогнувшись в спине, сладко зевнула и ткнула подругу губами в губы – поцеловала, что ли?
Так я их и оставил за этим мирным занятием.
Мышь-робинзон
Много диковинных зверьков можно встретить в пустыне: тушканчиков, слепушонок, дикобразов. Белого ежика, пятнистую землеройку. А мы мышь встретили – рыжую! А положено мыши быть серой.
Гадали, вспоминали, расспрашивали: нет, никто такой мышки раньше не видел. Может, неизвестная науке мышь?
Но оказалось – известная-переизвестная! Самая обыкновенная домовая мышка, что ворует в домах корки и объедает свечи. Видно, завезли их когда-то вместе с юртой в пустыню кочевники, сами уехали, а мыши одичали и расплодились. На сотни километров вокруг ни одного дома, а домовых мышей сколько угодно! И так они сжились с пустыней, что даже в песочный цвет перекрасились – сразу и не узнаешь!
Великий посев
Катятся по степи сухие кусты перекати-поля. Гоняет их ветер, словно колеса. Подскакивают на буграх, перепрыгивают через канавы и камни.
А иногда, как свирепые псы, вдруг вцепятся друг в друга и катятся мохнатым клубком. Бывает, столько их сцепится, что кажется, катится целый стог сена.
Но чаще несутся, как резвые зайцы, наперегонки. С разгону, в вихрях пыли, перескакивают через дорогу. Целыми копнами застревают в ямах. Путаются в изгородях, как в сетях, повисают на проводах. А то смерч их подхватит, закружит, закрутит, втянет под самое облако и оттуда, из-под облаков, разбросает по всей пустыне.
А перекати-поле и рады. Нет у их семян ни летучек, ни цапучек: приходится самим родителям рассеивать детей по земле. Идет великий посев. Мчатся кусты перекати-поля и везде пристраивают своих деток.
Варан набирает вес
Из яйца варанчик вылупляется маленьким – весом в три бронзовых пятака.
Потом всю жизнь растет и набирает вес. Вырастет в 80 сантиметров – потянет на полкило. В 90 сантиметров – уже кило двести. Дальше – больше, а раз больше – то тяжелей.
В метр длины весит кило пятьсот, в сто десять сантиметров – уже два килограмма. В сто двадцать – три, а в сто двадцать пять – три двести.
Вырастает варан до полутора метров. Это уж не варан, а целый варанище.
Сколько такой весит – мне неизвестно. К такому не то что с весами, к такому и с палкой не подступиться!
Пошла Жучка в пески…
Привыкла Жучка во дворе кошек гонять. Все лето слышался ее заливистый лай на задворках. Натерпелись кошки от Жучки!
Осень пришла – Жучка пуще обнаглела. Надоели ей коты на задворках, подавай зайцев в песках!
Завернула хвост кренделем, задрала нос и затрусила в пески. И сразу там увязалась за зайцем: колокольчиком покатился ее лай по барханам.
Звенел, звенел колокольчик, да вдруг дико взвыл, завизжал, заскулил и умолк. А Жучка исчезла – как сквозь песок провалилась!
Но на самом-то деле она под облака взвилась. Летели на юг орланы. Кружили в небе, как черные махровые полотенца. Только белые хвосты блестели на солнце. Заметил орлан Жучку и упал с неба. Только ветер свистел и шипел в крыльях. Свесил тяжелые лапищи, сграбастал Жучку за шиворот, встряхнул хорошенько и поволок по песку. На радость всем кошкам и зайцам.
Вот так: пошла Жучка за зайцем, да и сама не вернулась. Пески – это тебе не задворки!
Охотничий дом
Дом заядлого охотника сразу узнаешь, всегда он украшен трофеями – рогами, шкурами, чучелами. Мы нашли гнездо – птичий дом! – в котором тоже жил заядлый охотник.
В гнезде расстелены коврики из заячьих и сусличьих шкурок. Лежит засушенная голова ящера варана. Под гнездом «пепельницы» из черепашьих щитков, сухие птичьи ноги и головы, черные джейраньи рожки.
И хоть самого хозяина дома не было, мы сразу поняли, что жил тут летом знаменитый охотник – орел беркут.
Земляная крыса
Земляные крысы-незокии пакостят тихой сапой. Сперва сделают под дом подкоп. Потом просверлят все глиняные стены и пол. Прогрызут крышу и потолок. Снаружи посмотришь – дом как дом, а изнутри он весь в дырках, словно головка сыра. На пол шагнешь – по щиколотку провалишься, о стену обопрешься – по локоть увязнешь. И с потолка за шиворот сыплется. А налетит вихрь – рухнет дом, и останется от него только куча мусора.
Гости из тайги
Из хвойной тайги прилетели в пустыню на зиму золотоголовые корольки и хохлатые свиристели. Из смешанных лесов прилетели дрозды певчие и чернозобые. Из лесов лиственных прилетела мухоловочка-белошейка. Прилетели ворóны черные и серые. Видно, в лесах-то зимой хуже еще, чем в пустыне!
Тропинка гостей
Много разных тропок натоптано у поселений песчанок. От норы к норе, от нор к траве. От норы к норе – это как у нас от двери до двери. От норы к траве – это как от двери до огорода. Но есть еще особые тропки: от поселения к поселению. Как у людей от деревни к деревне. По этим тропинкам песчанки бегают друг к другу в гости: новости разузнать, друг на друга полюбоваться, а то и подраться. Ну в точности, как и у нас!
Пир на весь мир
Пир на падали всегда начинается с драки: уж больно много всегда гостей за одним столом! Ворóны, сороки, вóроны. Орлы, коршуны, канюки. Сипы, стервятники, грифы. Пируют в две смены: днем птицы, а ночью звери: лисы, шакалы, коты. И все торопятся: не прозевать бы! Пируют в тесноте и обиде. Карканье, стрекотанье, клекот – вместо застольных песен. Клювы, когти, зубы – вместо ножей и вилок. А вместо застольных бесед – драка. Пируют так, что только перья летят!
Скоро от падали остаются рожки да ножки. А от гостей пух да перья. Ветер потом кружит их над местом пира как праздничные конфетти.
Сам карусель
Средь золотых тростников у озерка красная осоковая поляна. Осоку ночью ожег мороз, и она стала красной. Иду на зорьке по колена в красной траве, вслушиваюсь и всматриваюсь. Слышу – звякнула под ногой льдинка, вижу – из-под сапога выстрелили веером белые стрелки-трещинки.
И вдруг взрыв – хвостатая рубиновая ракета!
Сзади вторая – кричащая, сверкающая, стремительная! Фазаны!
Я крутнулся, повел за фазаном ружье и уж было догнал стволами его дрожащий на лету хвост, – фазан исчез за ветлой.
Взрыв слева – круть влево! Но вижу только стволы ружья и не вижу фазана. Взрыв справа – кручусь вправо, вижу фазана, но не вижу ружья. Взрыв – в глазах двоится: два фазана, четыре ствола!
И пошло: взрыв сзади, спереди, слева, справа, рядом, дальше, ближе! Кручусь, кручусь ошалело – карусель да и только.
Ружья больше не вижу. Вижу только сверкающих птиц, перо которых вобрало в себя весь блеск солнца и все жаркие краски юга. Вижу их синие рогатые головки, отчаянно косящие глаза, бешено бьющие крылья, роскошные длинные хвосты, вибрирующие от ветра.
Дюжина жар-птиц на пылающей полянке!
Голова кругом!
Франты
Чешуйчатые франты пустыни – змеи, ящерицы – меняют за лето четыре одежки. А одежка у них не чета нашей: прочная, ноская. Не мнется, не пачкается – чешуйка к чешуйке. Но все равно: чуть костюм станет несвежим или на локотках протрется – сейчас же его целиком долой. А под ним уже готов новый! Прочный, красивый, блестящий. Чешуйка к чешуйке. Носи да форси.
Сон
Сонное белое небо. Сонный голый такыр с тихими сонными лужами. Вокруг каждой лужи спят птицы.
Утки лежнем лежат, уткнув носы в перья. На одной ножке стоят кулики и сонно смотрят на свое отражение. Сидят рябки, уложив клювы на зоб.
Ни звука, ни движения. Сонное царство птиц, околдованных усталостью, измученных перелетом.
Телеграфный лес
Тянутся через пустыню телеграфные линии. Если взять да и сдвинуть все столбы вместе – получится густой телеграфный лес. Чем телеграфный столб не дерево? Чем перекладины на нем не сучки? Чем провода не ветки?
Коршуны, пустельги, сизоворонки, щурки, сорокопуты приспособили столбы под наблюдательные вышки. С высоты им все вокруг хорошо видно.
Пустынные вóроны, пустельги, коршуны строят на столбах гнезда. Столб – «дерево» высокое и надежное, это вам не хилая песчаная акация или разлапистый саксаул.
Дятлы пустыни превратили столбы в свои барабаны: лихие барабаны получились из звонких столбов.
В жару в тени столбов, словно в тени стволов, прячутся от солнца жаворонки, каменки. А удоды, пустельги и сорокопуты прячутся в тени изоляторов – словно в тени ветвей.
На закате все птицы телеграфного леса любят на проводах посидеть: отдохнуть, перышки перебрать, жаркое солнце проводить за барханы.
Есть у этого столбового леса и свой лесной шум. Весной ветер поскуливает в проводах, летом щурки звонят клювами – оббивают о провода жестких саранчуков, осенью позванивает о провода град.
Верблюжий гребешок
Кто-то расчешет кудлатую верблюжью голову? Все-то на ней перепуталось, переплелось да слиплось. Озирается верблюд, нет ли поблизости хоть какого-нибудь столба с перекладиной? Глядь, а чесальщики сами к нему летят! Уселись на голову и за дело. Клювами и коготками расчесывают спутанные прядки, репей на затылке выдирают, колючки на челке выщипывают, за ушами что-то ищут. Верблюд от удовольствия даже глаза прижмурил.
А скворцы торопятся, а скворцы стараются. Все обшарили, расчесали, выклевали, вычистили и улетели. Стоит верблюд, причесанный по последней верблюжьей моде.
Следы очень редких зверей
1. Это след гепарда. 2. А это след дикого осла кулана. 3. След полосатой гиены. 4. Рядом с гепардами, куланами и гиенами живет совсем редкий зверь – медоед. Вот его след. 5. Но самый редкий зверек пустыни – маленькая с огромными ушами афганская лисичка. Она так редка, что даже следа ее еще никто на воле не зарисовал. Пришлось рисовать его в зоопарке.
1. След дрофы-дудака. 2. След дрофы-красотки. 3. След стрепета.
Следы этих больших птиц чаще встречаются весной или осенью.
Силуэты на проводах
На проводах сидят горлинка, черный коршун, а на столб взгромоздился огромный бурый гриф.
Странный попался след! Если бы были ежи ростом с собаку и если бы эти ежи катались по пескам, свернувшись в клубок, то тогда бы и получился вот такой странный след. Но таких ежей нигде нет!
Такой след оставляет не зверь, не птица, а… растение. Удивительное растение, которое бегает. Знаменитое перекати-поле.
РЫЖЕВАТАЯ ПИЩУХА. «Биология почти не изучена». Живет в пустынных горах южной Туркмении. Другие пищухи там не живут, поэтому спутать ее нельзя. Всякое сообщение о ней очень интересно.
СЕЛЕВИНИЯ. «Редкий зверек, подробности жизни которого еще почти неизвестны: все сведения о селевинии представляют интерес». Похожа селевиния и на полевку и на соню. Живет в пустыне у озера Балхаш. И больше на всей земле ее нигде нет.
ТУШКАНЧИК БОБРИНСКОГО. «Очень редкий зверек. Данных о питании и размножении нет». Живет на щебнистых пустынных берегах Аму-Дарьи. Живет-то живет, а вот как – неизвестно.
ТУШКАНЧИК ВИНОГРАДОВА. «Строение нор и биология неизвестны». Выходит, что известен ученым только его внешний вид. И еще выходит, что всякое наблюдение над этим тушканчиком будет ценно. Даже можете сделать научное открытие. Да и без науки разве не интересно разузнать о том, о ком никто ничего не знает?
ЯЩЕРИЦА ПЯТНИСТЫЙ ЭУБЛЕФАР. «Данных об образе жизни из Туркмении нет». Значит, и вообще данных нет, потому что за все время ящерица эта у нас была поймана только дважды, и оба раза в предгорьях Южной Туркмении. Юннаты Ашхабада, попробуйте найти эту ящерицу. Вы ее сразу узнаете, у нее очень толстый и неуклюжий хвост.
УДАВЧИК СТРОЙНЫЙ. «Экология неизвестна». Находили этого редкого удавчика в горах Копет-Дага. А может, он живет и в других горах, и в пустыне? Лежат в банках заспиртованные удавчики, а где и как живут – никто не знает.
ЗМЕЯ ЗЕРИНГЕ. «Экология неизвестна». До сих пор поймана всего одна змея недалеко от Ашхабада. О жизни ее никто ничего не знает.
ЗМЕЯ ВОЛКОЗУБ. «Экология в СССР почти неизвестна». «Образ жизни ночной, день проводит в укрытии. Других данных нет». Так отзываются о волкозубе ученые. А встретить его можно у Ашхабада, Мары, Чарджоу, Ташкента.
ЗМЕЯ АФГАНСКИЙ ЛИТОРИНХ. «Экология этого вида почти неизвестна». «Образ жизни весьма плохо известен». Юннаты Мары и Теджена, слово за вами. Змея эта безопасная и живет в ваших краях.
ЗМЕЯ БОЙГА. «Экология бойги в СССР не изучена». Ловили бойгу не раз, но о жизни ее мало что узнали. Змею эту легко узнать: у нее очень темная голова, будто бы змея окунула голову в тушь.
Кто чего может?
МОХНОНОГИЙ ТУШКАНЧИК может за 15 минут выкопать в песке нору длиной в полтора метра, да еще с запасным полуметровым выходом.
БАРСУК может съесть самую ядовитую змею, и у него даже живот не заболит.
ВАРАН может легко проглотить колючего ежонка и бронированную черепашку.
ПУСТЫННЫЙ УДАВЧИК без труда «тонет» в таком крупном песке, что, будь он ростом с огромного тропического удава, он не задумываясь «нырял» бы в булыжную мостовую.
КРАСНОХВОСТЫЕ ПЕСЧАНКИ могут высоко прыгать вверх и на лету скусывать колоски у пшеницы.
ДЛИННОИГЛЫЙ ЕЖ, когда сердится, может визжать как поросенок.
Хитрецы
«Живет в песках зверек Биб-биб. Ой-бой, до чего хитрый зверь! Летом траву косит и сено сушит. На зиму запасает. Разложит у своей норы на горячий песок и сушит. И встряхивает, и переворачивает, и в кучку складывает. А чтобы ветер сено не раздул, прикалывает его к земле рогульками. Настрижет на кустах рогулек и приколет сено со всех сторон: никакой ветер не сдует!
А когда сено высохнет – тащит в нору, в норе у него сеновал есть. Ой-бой, до чего хитрый!
Есть еще и другой Биб-биб, чуть поменьше, но еще хитрей! Он даже зерно на зиму запасает, с полей ворует. Соберутся гуртом на поле и давай скусывать колоски. Скусывают и стаскивают в общую кучу. Потом самые длиннохвостые подбегают к куче и ложатся на живот. А все другие начинают их нагружать, складывать колоски на спину. Как караванщики верблюдов грузят! Только вместо веревки груз увязывают своим же хвостом. Задирают хвост к голове, колоски им к спине прижимают, а кончик хвоста берут в зубы. И растаскивают целыми возами по норам!
В норах особые комнаты – зернохранилища. Зимой живут – не унывают».
Верные сторожа
«Есть орел морской, он рыбу ловит, в пески залетает редко. Есть орел беркут. Он в горах живет и в песках бывает – самый известный у нас орел. Наши охотники приучают его для охоты. И живет у нас еще один орел, малоизвестный, его даже охотники не все знают. Он поменьше морского и беркута, и ловит не рыб и не зайцев, а змей. Сам змей ест, орлиху змеями кормит и орлят.
У змеиных орлов всегда только один орленок. Зато уж берегут они его изо всех сил. С воздуха никто к гнезду не подступится – сразу прогонят. А с земли… Ну, а с земли и тем более никто не сунется. С земли у них охраняют верные сторожа. Да такие, что сам обойдешь и другим закажешь. Я раз от них без оглядки бежал. Лет десять назад это было, а и теперь мороз по спине.
Пас я овец, – я их всю жизнь пасу. И был у меня подпасок, бедовый такой мальчишка, джигит. Вот забыл только, как его звали. Прибегает он раз и кричит:
– Беркут змею по воздуху несет!
Ну, я сразу понял: не беркут это, говорю, это змеиный орел. В гнездо змею потащил.
Пристал ко мне мальчишка: пойдем да посмотрим, какое такое у змеиного орла гнездо? А мне и самому интересно. Пошли к роще, куда улетел орел. Пришли, видим – гнездо на туранге. Над гнездом орел кружит, в когтях змея болтается, как веревка. Подпасок мой, бедовый, бегом к туранге и полез! Вскарабкался чуть не под самое гнездо, да вдруг как заорет! „Ты чего?“ – кричу снизу. А он заикается, ничего не понять.
Я присмотрелся и даже попятился. Под самым гнездом висят на сухом суку две змеищи, головами качают и жала высовывают! Уползти, видно, не могут – орел спины им перешиб. А укусить могут – живые ведь! Орлы нарочно их повесили, чтобы, значит, никто к их птенцу забраться не мог. Чтобы в их отсутствие единственное дитя было под охраной. Вот змеи и охраняют: извиваются и шипят.
„Слезай, – кричу, – прыгай!“ Подпасок руки разжал да плюх о землю, словно бурдюк.
А я словно окаменел: стою и смотрю. А орел прямо надо мною повис, крыльями пошевелил, когти разжал, да и бросил змею на мою голову! Я вдогон за подпаском – не посмотрел даже, куда змея шлепнулась. Потом мы рощу эту долго стороной обходили.
Больше я никогда змеиного орла не встречал. Редкий это орел. Много их не разводится, хоть и надежная у них охрана».
Петушок
Приглянулся мне петушок для плова. Говорю хозяйке:
– Продайте мне во-о-он того шустрого.
– Да я вам его и так отдам! – отвечает хозяйка.
– Ну что вы… – стесняюсь я.
– Берите, берите! Только…
– Что «только»?
– Только не знаю, можно ли его есть.
– А почему же нельзя? – удивился я.
– Да он у нас особый. Проглоченный.
И рассказала про петушка историю. В саманном сарайчике устроила курица гнездо. Нанесла яиц, села высиживать. Вот уж и цыплята стали в яичках попискивать, а тут заползла в сарай кобра. Курица поклевать выбежала, а она давай яйца глотать! Пока курица ее увидела и крик подняла, она два яйца проглотила. Тут на крик прибежали, увидели кобру, стукнули палкой по голове. Из двух проглоченных яиц одно оказалось целым. Его пометили и снова под курицу положили. Вылупился из яйца цыпленок, совсем такой же, конечно, как и другие. И петушок из него вырос обыкновенный. А хозяйка все на него косится: как-никак, а в животе у кобры был.
