Текст книги "Земля солнечного огня"
Автор книги: Николай Сладков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц)
Ошибка могла бы стоить мне жизни. Но все обошлось. А полоза большеглазого мне до сих пор так и не привелось встретить. Но я все надеюсь. И уже теперь-то ни с кем его не спутаю!
При ловле змей много встречается любопытного, и я всегда наблюдения такие записываю. Однажды видел, например, как две сороки напали на полоза. Полоз был крупный, но спасался от них «со всех ног». Сороки подлетывали за ним, долбили в спину, щипали за хвост. Наконец полоз спрятался в камни. Сороки, отчаянно стрекоча, заглядывали вниз, задирая свои хвосты вверх.
Я тут же сбросил рюкзак, сел на первый попавшийся камень и стал записывать виденное: я и не знал, что сороки нападают на змей!
Скоро сорокам надоело трещать, и они улетели. Я захлопнул блокнот, а карандаш положил на плоский камень у своих ног.
Дул ветерок, сидеть было удобно и не жарко, и никак не хотелось вставать. Но отдых отдыхом, а дело не ждет. Я сунул блокнот в карман, протянул руку за карандашом – и вздрогнул! Карандаш мой лежал не на камне, а на свернувшейся в кольца гюрзе! Жабья ее голова тупо уставилась на мою ногу. Тусклое толстое тело в мутных размытых пятнах точно под цвет земли, щебня и камня, покрытого лишаями.
Гюрза – змея не ищущая, а поджидающая. Она терпеливо ждет, когда зверек или птица сами на нее наткнутся. Поэтому ей очень важно быть незаметной. Можно рядом пройти – она и не пошевелится, и не зашипит. Вы ей не нужны: она ждет жаворонка или песчанку. Но, конечно, если вы начнете ей руки в нос совать – лопнет и ее каменное терпение. И тогда – если вам повезет! – вы поплатитесь двумя месяцами больницы. Ну, а если не повезет…
Я не стал испытывать гюрзиного терпения. Медленно отодвинул подальше ноги, встал на них – хоть они и подкашивались! – и отпрянул в сторону. Перевел дух, наладил свою рогульку и сперва поймал эту самую гюрзу, а потом и полоза отыскал в камнях. Нашел свой карандаш и, сидя на том же камне, записал новое приключение. Вот этим самым «гюрзиным» карандашом!
Про черепах
Черепах в степи собирают так: медленно катится грузовая машина, а вправо и влево от нее – две цепи сборщиков. Идут и смотрят вперед и под ноги. Черепах среди редкой и низкой полынки далеко видно. Блестят на солнце как булыжники. Или как шляпки диковинных степных грибов. Выходят сборщики черепах, как у нас выходят по грибы.
Но грибы ценятся маленькие, молодые, а черепахи большие и старые. Молоденьких не берут – пусть себе подрастают. А больших поднимают и, словно камни, бросают в кузов. Набросают доверху и везут на приемный пункт. А потом из черепах делают вкусные консервы для людей или кормят зверей на зверофермах.
Золотые слова
У лисы главная увертка – на глаза не лезть!
У кого зубы слабые – ищет еду помягче.
Ворон тысячу раз крикнет, а весны все нет; гусь раз крикнет – весна тут как тут!
Лежащее на земле яйцо станет летящей в небе птицей.
Жаба на песке, но глаза ее в луже.
Лето
Когда начинается лето?
У нас в июне, когда зацветает сирень. А в пустыне сирень зацветает… в апреле. А в июне там все желтеет и вянет – словно осенью в наших полях. Поэтому начнем лето просто по календарю.
Лето в пустыне время суровое и тяжелое. Почти как у нас зима. Только зимой у нас мучит холод, а тут летом гнетет жара. Днем пусто, безжизненно и уныло. И только ночью, когда чуть посвежеет, из трещин и нор выползают, выходят и выбегают змеи, ящерицы и зверьки. Но проходит приятная ночь, и снова начинается страшный день.
Над головой добела раскаленное солнце. Под ногами вязкий, сыпучий песок. Жгучий ветер пышет огнем.
День за днем
1 июня. Ящерица ушастая круглоголовка снесла в песок яйца.
2 июня. Исчезли на барханах черепахи – зарылись в песок до осени.
3 июня. Не видно желтых сусликов – залегли в летнюю спячку. Трава-то высохла, есть им нечего.
4 июня. У кандыма начинается веткопад – так кандым экономит воду.
5 июня. Щенки гиены впервые высунули носы из пещеры. Трусят: ко всему принюхиваются и присматриваются. Хоть и большие уже, а все еще молоко сосут.
6 июня. Сцинковый геккон отложил яички.
7 июня. Встречены молоденькие песчаные круглоголовки – только что вылупились из яиц.
8 июня. Появились молоденькие сетчатые ящурки.
9 июня. В гнезде тугайского соловья вылупились птенцы.
10 июня. Над барханами, как над желтыми волнами, кружила… белая чайка! Уж не мираж ли это? Как попала жительница воды в безводные пески? Оказалось, чайка залетела в глубь пустыни по оросительному каналу. И ловит она в песчаных волнах не рыб, конечно, а… ящериц!
11 июня. На соленых озерах у фламинго вылупились птенцы.
13 июня. Рысь-каракал стала выходить на охоту с рысятами.
14 июня. Дневные змеи кобры и полозы стали охотиться по ночам – днем очень жарко.
15 июня. Воронята пустынного ворона вылетели из гнезда. Перелетают с саксаула на акацию, с акации на кандым – набирают силы в крылья.
17 июня. Варан снес дюжину яиц и закопал их в песок…
20 июня. Встречены первые молодые агамки – вылупились из яиц.
21 июня. Молодые тонкопалые суслики вылезли из норы.
29 июня. Птенцы тугайского соловья выпорхнули из гнезда.
Варан собирает дань
След варана тянется через барханы от одной деревни песчанок к другой. Песчаный крокодил, словно рыцарь, закованный в латы, собирает с песчанок-подданных дань. Появление его в «деревне» вызывает страшный переполох. Песчанки выскакивают из одних нор и шарахаются в другие. Топотня, возня: тревога, тревога! Пыль взлетает, как от маленьких взрывов. А где-то под землей уже хозяйничает варан, продираясь сквозь лабиринты узких ходов, наводя ужас и панику. Достается от него и хозяевам, и жильцам. Песчанка замешкалась – очень хорошо, удавчик в норе заспался – тоже не плохо! Фаланга, скорпион, песчаный таракан – вполне съедобно. Агама, геккон – лучшего и не надо!
Но сегодня варану не повезло. Все тупики облазил, а нашел только компанию бабочек, спрятавшихся от жары.
Бабочки так бабочки, хотя, конечно, пища это не серьезная, легковесная, да и в горле от нее что-то першит…
Высунул голову из норы, облизался и не спеша, вразвалку дальше поковылял. Потянулся вараний след через барханы к новой «деревне» – за новой данью.
Равнина цикад
Вся раскаленная солнцем равнина стрекочет трескучими голосами цикад. Стрекочет земля, стрекочут колючие кустики, даже воздух стрекочет. Цикады с треском взлетают, с треском парят в воздухе, с треском гоняются друг за другом и с треском падают на щебенку. Прямо какие-то летающие пулеметики! Жара от их сухого дробного треска кажется еще невыносимей. Как будто бы все живое – стебельки, травинки, колючки – все на корню засыхает, лопается и растрескивается.
Я ловлю цикаду на лету – она трещит и в кулаке, сажаю в коробок – трещит в коробке! Стеклянные выпученные глаза, слюдяные в прожилках крылья, вся сухая, скрипучая, – как катышек целлофана.
Равнина трещит и стрекочет – от горизонта до горизонта. И чем злей раскаляется солнце, тем веселей, безудержней, исступленней стрекочут цикады. Гимн солнцу, слава жаре!
Шум в норе
В земляной норке, у самой моей ноги, что-то вдруг загудело, зашелестело, залопотало! В глубине, как в трубе, кто-то жужжит и приближается к выходу. Ближе, ближе, и вот выскакивает из норы ночная толстая бабочка! Мчится со всех ног, трепеща, как вертолет, серыми крыльями. А за ней бросками гонится пестрый геккон. Оба – ночные, – выскочили из темноты на яркий свет. Бабочка не растерялась, смело вбежала на мой ботинок, а геккон струсил и вильнул назад в норку.
Только на миг увидал я кусочек их скрытой подземной жизни.
Жавороночья степь
Степь плоская, неоглядная. Ветер накатывается волнами, взблескивает на буграх пеной шелковистого ковыля. А под ногами седые колючки, над головой белое небо. И со всех сторон песни жаворонков. Они свежи и нежны, они оживляют пустыню, как журчание струй.
Машина летит и летит по пустынной дороге, ветер ревет и завывает в колесах. Юрты темнеют на горизонте старыми стогами сена. Белые смерчики завиваются по дорогам и бегут наперегонки. Вприскочку несутся перекати-поле. А жаворонки – большие и маленькие – взлетают, бегают, порхаются, виснут над головой. И поют, поют и поют…
Цветное пятнышко
Жалкий седой саксаульничек среди блеклой пустыни показался над ярким оазисом. Глаза обрадовались цветному пятнышку среди унылой безбрежности.
Серые кустики – как вихри пыли, но между ними там и тут яркие розовые клумбочки каких-то колючих цветов. Тут и там большие багрово-бурые ферулы с «зонтиками» зрелых семян.
Белые в лиловую крапинку сухие бессмертники. Приземистые кустики кандымов, увешанные желтыми и красными шариками, как бы скатанными из пенопласта. Какая-то травка сухая, вся в крошечных слюдяных зеркальцах, блестящих от солнца.
Жук зеленый в белую крапинку висит словно огромная, но недозрелая земляничина. Агама пятнистая с синим горлом выползла на сухой сучок. Глядит не насмотрится на желтое, розовое, бурое и зеленое.
Вкусная паутина
Изголодалась за ночь черная ворона, а утром ей охота не удалась. Ни гнезда чужого не высмотрела, ни мышь не выследила, ни падали не нашла. Ходит вразвалку, сердитая и голодная.
Ну жучишку по пути склюнула, ну муху поймала, комара проглотила – разве это еда? Даже червячка не заморила. Если за каждым комаром гоняться и прыгать – не долго и околеть от переутомления.
И вдруг видит ворона – блестит! Посмотрела одним глазом – так и сияет, посмотрела вторым – переливается! Подскакнула, а это паук паутину сплел, а в паутине той полным-полно разной вкуснятины! Натолклись в нее комары, мухи, кобылки, стрекозки, кузнечики – прямо авоська с продуктами. Разинула ворона клювище от удивления – да все и проглотила! И паутину, и паука, и всю добычу его.
Вот это другое дело! Сразу веселей стало. Завертела ворона головой во все стороны, не блеснет ли где еще вкусная паутинка?
Хитрый удод
Для того у удода и нос длинный, чтобы его во все щели совать. Нос не сунешь – с носом и останешься! В щелях-то и жуки, и пауки, и личинки прячутся.
Зато и достается бедному носу: то ударит его, то защемит, то набок свернет. Земля жесткая, камни крепкие, щели узкие. До того за день удод нос наломает – глаза б не глядели на щели и трещины.
А глаза глядят – на то они и глаза! Вот опять норка у камня. И паутинка у входа блестит. Значит, паук в глубине засел. А пауки очень вкусные. Ничего не поделаешь, надо нос в щель совать.
Ткнул удод для начала носом в мягкую паутину – а паук как выскочит! Вот он – и доставать из щели не нужно. Подумал паук, наверное, что это кузнечик запутался в его паутине, сеть его стал трясти. Выскочил паук закусить, да сам на закуску попал! Защемил его удод клювом, словно пинцетиком.
С тех пор удод приспособился. Увидит паутинку у норки – нос напрасно в щель не сует. Подергает за паутинку слегка, выманит глупого паука – и проглотит. Ни тебе забот, ни труда. И нос цел-невредим. Даже и не зачешется.
Бегунок
Бегунки бегом живут, всю жизнь на бегу. Ищут насекомышей – бегут, спасаются от недругов – бегут. На бегу играют друг с другом, на бегу собирают былинки для гнезд. Вот только еще яички на бегу высиживать не научились. Но, может, еще и научатся. И так уже почти одно солнышко за них яички высиживает. Солнце яички прилежно греет, а бегунки беззаботно бегают!
Авдотка
Когда авдотка стоит – ее издалека видно. А ляжет – и вмиг с глаз долой. Будто рассыплется птица на сухие стебельки и песчинки, да еще останутся от нее на песке два ясных камешка – два сияющих янтаря. Камешки – это ее глаза. Круглые, золотые, блестящие. За такие глаза называют авдотку – «глазуном». А за то, что весь день лежнем лежит – «лежень».
Зато по ночам авдотка на ногах и на крыльях. Тут и там слышится ее голос – громкий, таинственный: «При-дии! При-диии…» Давно бы и за голос авдотке прозвище дали, да только мало кто знает, что это авдотка ночью кричит.
Птичий базар
Скалы и камни, как лепестками, усыпаны розовыми птицами. Тысячи розовых скворцов – целое поселение. Гвалт, щебет, песни и вскрики. Взлеты, посадка, гоньба, лопот крыльев – настоящий птичий базар! И на него, как на настоящий базар, со всех сторон собираются «покупатели». Соколы молча кидаются сверху и уносят в когтях свою «покупку». Медлительные коршуны летят как-то боком и хватают всех, кто плохо лежит: больных, слабых, подбитых. Ворон сует носище во все щели – «покупает» скворчиные яйца дюжинами. Хорь-перевязка бегает на птичий базар, как в свой личный курятник. Лисица по соседству вырыла нору-дом: чтоб за провизией было не далеко ходить…
Шумит, галдит, толчется базар. «Покупатели» наседают со всех сторон, а «продавцы» прячутся кто куда!
Бабочки под землей
Даже бабочки, эти живые солнечные зайчики, испугались солнца. И стали прятаться от жары… в землю! Покружив у входа, они залетают в старые норки и садятся в глубине на прохладные стенки. Много брошеных норок в пустыне, прохладных уголков на всех бабочек хватит.
Поющий бархан
Молча вглядываемся в горизонт. Солнце печет, как сквозь увеличительное стекло. Пот разъедает глаза, как мыло! И мелкие мушки пустыни, колючие и сухие, словно песок, вечно изнывающие от жажды, липнут на лицо и жадно пьют пот и слезы. И мы щурим и щурим глаза: слишком много яркого неба вокруг!
На самом краешке горизонта две плоских лиловых горы – как две спящие черепахи. Между лиловых черепах что-то желтеет. Это таинственный поющий бархан, похожий издали на египетскую пирамиду. Целая гора золотого рассыпчатого песка!
Два ветра, сшибаясь у спящих гор, навеяли живую сыпучую гору. И острая вершина ее, как вулкан, курится в синее небо.
Поднимаемся на бархан по острому песчаному гребню. Поднимаемся медленно, шаг за шагом. И кажется, что идем мы по узкому коньку крутой крыши.
Песок тяжел и сыпуч. Он странно похрустывает и скрипит под ногами, словно идем мы не по песку, а по морозному скрипящему снегу. Ветер подхватывает плывущий песок и целыми пригоршнями швыряет в глаза.
Больше всего сейчас хочется пить. В радужных пятнах перед глазами видятся стеклянные фляги с кристальной водой. Грани их посизели от холода, они выскальзывают из задубевших ладоней. Горячие губы стынут на горлышке, ледяная вода булькает в пересохшем горле. Но только обжигающий ветер засвистывает в ушах да на зубах поскрипывают песчинки. И рыжие космы песчаной поземки струятся по крутым склонам, трут их и гладят, метут к вершине тучи песка, и вершина шевелится и дымится.
И вдруг гора охнула и задрожала! В самой ее утробе зародился тяжелый гул: он приближается и нарастает, он рвется наружу! Вот вырвался и навис над пустыней: глухой, тревожный и непонятный.
Мы прыгаем с гребня на склон и катимся вниз. Под ногами взбухают желтые волны песка. Справа и слева, обгоняя нас, несутся песчаные лавины. Гора гудит и трясется. Всем телом ощущаем яростную и безудержную дрожь: гору бьет лихорадка. Поет поющий бархан!
Мы сползаем вниз обалдевшие и оглушенные.
И вдруг тишина. Гора умолкла так же внезапно, как и запела. Поднимаемся, осматриваемся – как будто и не было этого чуда! Вытряхиваем песок из волос и ушей. Пригоршнями выгребаем из карманов и «выливаем» из ботинок и сумок. Песок, песок – он так и струится сквозь пальцы. Мы перепуганы, но довольны: мы слышали голоса духов горы…
Совсем недавно еще непонятное гудение песчаной горы вызывало суеверный страх. Сейчас, конечно, все понимают, что это не угрожающий «голос пустыни» и не вой «духов гор». Но загадка поющих песков не разгадана до конца. Много высказано разных догадок и предположений, но твердой разгадки нет.
Гора опять спокойна и величава. Все так же желтые космы поземки змеятся по склонам, укладываясь в косую песчаную рябь. Все так же дымится песком вершина.
Мы снова идем по пустыне, топча ногами черную тень. В знойном мареве извиваются стволики саксаула. Далекие впадины под горами наливаются синевой, как водой. А лиловые вершины далеких гор-черепах то вдруг сплющиваются в лепешку, то вытягиваются столбом, а то и совсем отрываются от хребтов и повисают в воздухе, как облака…
Все ослепительно и неверно. Солнце колет глаза, и снова мухи-слезопойки лезут в лицо.
Поющая гора все меньше и меньше, и вот уже опять желтеет, как далекая египетская пирамида. А юркие струйки песка вползают в следы позади, все заравнивают и засыпают.
События на поющем бархане
28 мая. Вечером у родничка тягуче трещит козодой и нежно свистят жабы. А в скалах тоненько потявкивают сычи.
29 мая. Большой желтый махаон порхал у бледно-зеленого саксаула, увешанного ярко-красными жуками. В кусте гнездо пустынного сорокопута. Птенцам в гнезде уже тесно, они ворочаются, и гнездо прямо по швам расползается.
30 мая. Лазоревый родник с черно-зеленой каемочкой. Зеленая каемочка – водоросли, черная – головастики. На родник прилетели желтые рябки, прильнули к воде: получилась еще каемочка – желтая.
2 июня. С треском лопнула туча – словно мешок с горохом! На землю обрушился град! Град побил траву, поломал тростники, оббил листья у зеленой туранги. После града у родничка нашли мы убитых жаб, прилетевших на водопой рябков и кеклика, бабочек и стрекоз. А в степи попалась убитая стрелка-змея, агама, жаворонок и каменка.
14 июня. Заяц-песчаник спрятался от солнца под кустик джузгуна. Тень от куста движется по песку – и заяц за ней ползет. Целую канавку под кустом в песке протер.
На родник нахлынули розовые скворцы: верещание, суета, брызги! Стал родник голубым блюдечком с розовой каемочкой.
15 июня. Пожухли и высохли столбики заразихи. На эремурусах набухли белые шары с семенами. А песчаные грибы высохли на корню. Готовые сушеные собирать можно!
Инкубатор
Такая жара, что пустынный воробей бросил яйца в гнезде насиживать. Чего их напрасно греть, когда и без того жарко! Сколько не сиди на них, все равно больше сорока градусов не нагреешь: а сейчас и в тени сорок пять! Яйца сами насиживаются.
Залетает воробей в гнездо только затем, чтоб яички переворачивать, чтоб со всех сторон они ровненько прогревались. А в свободное время мух ловит да во все горло чирикает.
Зеленые зонтики
Накрылся я от солнца огромным листом ревеня – с развернутую газету! Тень от него зеленая и прохладная. Сижу и вижу, что не я один такой догадливый. Вон жуки сгрудились с теневой стороны толстого стебля. Бабочка-репейница повисла в тени цветочного бутона. Серая саранча притаилась в зеленых ветках кандыма.
Так и сидим все под зелеными зонтиками, ждем, когда солнце остынет.
Слепушонка пьет тюльпаны
Любит слепушонка тюльпаны: так и выискивает их под землей. Всю весну, когда было сыро, тюльпаны запасали в своих корнях-луковичках воду. Сейчас жара наверху, ни росинки, ни дождинки – сушь, а в ходах слепушонки, как в подземных подвалах, луковички рядами торчат, словно фляжечки, словно бочонки с прохладной водичкой!
Кто спит – тот пьет
Кого мучит жажда, тот, понятно, больше всего хочет пить. А вот желтый суслик при жажде больше всего хочет… спать! «Я так давно, братцы, не пил, что мне страшно захотелось… спать».
Человек без воды помрет, суслик без воды – уснет. И будет спать до тех пор, пока не придет в пустыню весна, пока снова не вырастут сочные травы. Тогда он проснется и станет эти травы и есть и… пить! Ведь в каждой зеленой травинке воды больше трех четвертей.
Весна в пустыне короткая. Трава позеленеет-позеленеет, да и начнет сохнуть. А сухая трава для питья уже не годится. И тогда суслик снова почувствует жажду, и снова ему захочется… спать.
Есть у людей поговорка: «Кто спит – тот ест». Суслики бы так ее переиначили: «Кто спит – тот пьет».
Пчелиные отбивные
Щурки-пчелоедки, растопырив крылышки, «ласточкой» ныряют с проводов вниз, стрелкой проносятся над самой землей, хватая с цветов то пчелу, то кузнечика. И снова взмывают на провода – есть добыча!
Но уж больно жесткие да колючие все эти кузнечики, жуки, осы да пчелы! Их так просто не съешь – поперек горла застрянут. Надо их еще приготовить. Надо сделать из твердокаменных насекомышей мягонькие котлетки – пчелиные отбивные. Вот и стучат-отбивают щурки насекомышей о провода – только щитки да лапки летят! Так стараются, что провода звенят-играют.
Пируют под веселую музыку.
Черепахи несутся
Черепахи роют в песке лунки и несут в них яйца. Из каждой лунки торчит черепаха: задние ноги в ямке, передние – наверху. Снесет яичко, задними лапками его на дно лунки опустит, присыплет песком. Яйца точь-в-точь гуттаперчевые мячики для пинг-понга. Как снесет 3–4 яйца, так лунку доверху засыплет: пусть теплый песок яйца высиживает. Песок щитком сверху заровняет, загладит и уползет. Теперь бы только ветер песок не раздул – засохнут тогда на солнце яйца. Только бы варан о гнезде не пронюхал – разроет и все сожрет. Ну, а если все будет благополучно – осенью из яиц вылупятся черепашата. И – такие хитрые! – из гнезда, на зиму глядя, не выползут. Всю зиму под песком просидят. А весной, как солнце пригреет, вылезут из песка и пошагают в разные стороны.
Подземный луг
Зверек слепушонка пасется не на земле, а… под землей. Уж очень сверху трава ненадежная: весной реденькая, летом выгорает вся, а зимой еще и снегом ее сверху засыплет. А под землей у слепушонки всегда роскошное пастбище: корни, стебли, клубни! Ветвистые, развесистые, густые. Круглый год свежие да сочные. Солнцу до них не добраться, ветру не иссушить, снегу – не засыпать.
Наверху летом пусто и голо, а под землей изобилие. Ни голод, ни жажда слепушонку не мучают. А что нет на подземном лугу ярких бабочек и цветов, так это для слепушонки неважно: слепушонка она – все равно плохо видит.
Черепашья скала
Черная скала-останец торчит посреди голой равнины. Показали мне ее пастухи. И сказали, что там – кладбище черепах.
И верно: вокруг скалы разбитые панцири. Прямо свалка битой посуды: битые «глиняные» миски, тарелки, тазики, полоскательницы… Сапоги с костяным стуком перекатывают черепки, каблуки с хрустом их давят. Большие старые панцири, похожие на засохшие ананасы.
Пастухи говорили, что старые черепахи со всей равнины сползаются сюда умирать. Вот уже много-много лет. Древнее кладбище черепах…
Скала тягуче и тоскливо гудит. Волны горячего ветра накатываются на одинокий утес и, разбившись, поскуливают и свистят. Почему бы черепахам и в самом деле не сползаться умирать в это пустынное и унылое место.
И мне представляются древние черепашьи старики и старухи: больные, слабые, немощные. Дряблые складки на серой шее, слезящиеся глаза с набрякшими веками. Тусклые панцири их в шрамах и трещинах. Тупо переставляя слоновьи ноги, черепахи медленно подползают к скале и, уткнувшись в черные камни, лежат неподвижно. Угрюмо гудит скала, ветер завивает песчаные смерчики над тяжелыми панцирями. Дальше пути нет. И нет желания двигаться.
Но почему все черепашьи панцири разбиты и покорежены? Не могли же черепахи сами себя покалечить! Тут какая-то тайна: что-то непохоже, чтобы черепахи умирали своей смертью.
Перебирая битые панцири, внимательно смотрю по сторонам. Разгадка должна быть где-то рядом!
Разгадка свалилась… с неба! Чуть-чуть мне не на голову. Что-то глухо хрястнуло о скалу сверху, что-то запрыгало по камням вниз и шлепнулось на песок. Черепаха! Большая, старая, с расколотым, как орех, щитком.
Задираю голову – так и есть! – над скалой плывут два орла. Как два самолета-бомбардировщика. Вот задний орел кренится на крыло, закладывает широкий вираж – словно заходит на цель – и вдруг пикирует на скалу. Выходя из пике, он распахивает широченные, как два одеяла, крыла, бросает «бомбу» и взмывает в вышину. «Бомба» стукается о камни и катится вниз. Еще одна черепаха!
Так вот оно что!
Отбомбившиеся орлы не спешат улетать. Они рассаживаются на камни поодаль и ждут. Ждут, когда я уйду и отдам им их добычу.
Черепаха – крепкий орешек даже для орлиных клювищей и когтей. Вот они и кидают их с вышины на камни – раскалывают орешки…
Потому-то у этой скалы – одной-единственной на всю равнину! – и образовалось кладбище черепах.
События на заброшенном кладбище
10 июня. Сегодня ночью у самой большой могилы в самом большом колючем кусту кто-то долго ворочался, сопел, скрежетал зубами. Слышался глухой стук костей.
15 июня. В кладбищенской ограде и в старых могилах кто-то сверлит дыры. С каждым днем их все больше и больше. Кто бы это мог быть?
25 июня. Заглянул случайно в провал у могилы, а оттуда как зашипит кто-то – будто автобус со всего ходу затормозил! Я отскочил, а потом направил в провал зеркальцем солнечный зайчик. И увидел в глубине… белый человеческий череп! А больше там никого не было…
26 июня. Сегодня разгадал, кто роет на кладбище норы – обыкновенные черепахи! Им пора в летнюю спячку, вот они сползаются сюда и зарываются в рыхлую землю. Сегодня одна большущая черепаха дремала у своей норы. А на ней, как на булыжнике, спокойно сидела каменка-плясунья и чистила свои перышки.
28 июня. Из провала с человеческим черепом вылезла… утка с утятами! Вот уж выбрала местечко для своего гнезда! Красные утки-огари любят гнездиться в норах. Если их там тревожат, то они громко шипят. Вся веселая семейка выкарабкалась из могилы и вразвалку поковыляла к соленому озерку.
10 июля. Разгадал тайну зубовного скрежета и стука костей. Под колючим кустом в глубокой норе живет дикобраз! Нашел у его норы полосатые иглы и сразу же догадался, кто по ночам возится и ворочается под кустом, кто стучит костяными иголками и скрежещет зубами.
События в ущелье каменных козлов
11 июня. К ручью на водопой и купанье торопятся стаи розовых скворцов. Барахтаются в воде, трясут хвостами и крылышками, чистятся, гоняются, неумолчно щебечут! Сядут на куст – и куст розовый, рассядутся по камням – и камни расцветут розовыми цветами, спорхнут в воду – и в воде кутерьма из розового, черного и голубого!
12 июня. Из кустов будто рыжий фонтан бьет – толчется столбом рой мошкары. Большущие пучеглазые стрекозы, сухо шурша слюдяными крылышками, тычутся и тычутся в этот живой фонтан, хватая полные пригоршни мошек.
13 июня. Птенцы вылетают из гнезд. Два взъерошенных скальных поползня – кургузых, испачканных, головатых! – сидели на одном камне под гнездом и кланялись друг другу, по очереди приседая. Радуются, наверное, что, наконец из тесного гнезда выскочили!
А слёток синего дрозда сидит спокойно. Мать принесла ему бабочку, и он держит ее в клюве, как белый платочек.
14 июня. Утром высунулся я из палатки – гости к нам со всех сторон. Высоко в небе кружит гриф, над скалами с визгом проносятся стрижи белобрюхие, на колышке палатки прицепился геккон со стеклянными глазами, а в упавшем ведерке деловито царапается скорпион.
Сторожевые колокольчики
Солнце выжгло пустынные предгорья. А давно ли была тут зелень и ярким лиловым цветом цвел колючий бурьян.
Сейчас над выжженной землей нависла раскаленная белая мгла.
Все обманчиво в этой белесой мгле. Кустик травы вдруг шевельнется, да и обернется лисичкой, поджарой и быстрой. Колючий бурьян выше пояса, а тронешь, и бурьян бесшумно рассыплется в прах.
То видишь озеро, по озеру торопятся беспокойные волны. Ствол одинокого деревца извивается в жарком мареве, будто не деревцо это, а его отражение в неспокойной воде.
Но воды вокруг нет.
Все сгорело: трава, бурьян, даже цепкие и живучие кусты держи-дерева. Вокруг камень, пыль, смерть. И миражи.
Вон за каменистым гребешком целые заросли высоких белых цветов! Цветы такие свежие и такие яркие, что, кажется, пахнут.
Прикрыв ладонью глаза от нестерпимого блеска солнца, я молча смотрю на чудесный мираж. Сейчас колыхнется жаркая мгла и видение растает.
Но нет, цветы не пропадают. На дальнем краю цветочной поляны вдруг звякнул колокольчик. Ему ответил другой. Вот опять.
Звяканье все ближе.
И впереди этого ползущего к нам глухого непонятного звона один за другим выпархивают хохлатые жаворонки. В панике, с испуганным посвистом вырываются они из белых цветов. Вслед за жаворонками, заложив уши на спину, шарахнулись из цветов два ополоумевших от страха зайчонка и скрылись!
Это уже не мираж!
И жаворонки, и зайчата настоящие. Ишь сколько их собралось сюда в цветы! Видно, в голой-то степи не по вкусу!
А звон все ближе. И совсем он не страшный: тихий, ласковый и какой-то глухой, костяной. И чего так зайчата и птицы шарахаются от него?
Звон совсем близко. Вот дрогнули крайние цветы, и звон оборвался. Из зарослей медленно вылилось длинное тело змеи.
Полоз!
Полоз потянулся вверх, поднял голову выше цветов и стал смотреть в ту сторону, куда улетели жаворонки и ускакали зайчата.
Я шевельнулся. Змея медленно повернула голову в мою сторону, облизала сухие чешуйчатые губы раздвоенным языком и, повернувшись, лениво уползла обратно в бурьян. И опять я услышал – теперь удаляющийся – звон, будто цветы были костяные, а их сталкивала друг с другом быстрая струйка ветра.
Как зачарованный, слушал я этот непонятный звон. Миражи, действительность – все перепуталось.
Опомнился я только тогда, когда звон стих – там, на дальнем конце лощины. Только после этого спустился я к необыкновенным цветам.
Цветы и вправду оказались необыкновенными. Высокие стебли засохшей травы были густо облеплены ракушками. Тысячи улиток с белыми раковинами вползли на них, приклеились и повисли белыми гирляндами. От жары они впали в летнюю спячку.
Тронешь такой цветок – ракушки ударятся друг о друга и звякнут. Полз полоз, задевал сухие стебли – и над ним звякали костяные колокольчики. Звенели нестрашно, глухо, но зайчата и птицы знали: страшный приближается враг.
Все стало ясно.
В голой степи, в жарком мареве сейчас все неверно. Виден куст, а это лиса. Жаркий ветер шуршит по сухой земле, а может, змея тянет свое тело?
Зайчата с ног сбились, спят с открытыми глазами. Жаворонки на землю боятся присесть.
Вот и собрались они сюда, в сухой бурьян, увешанный ракушками.
Тут уж никто неслышно к ним не подтаится. Тут без обмана: только хищник спустится в лощину, тотчас зазвонят сторожевые колокольчики.
Улетайте, жаворонки! Удирайте, зайчата! Враг рядом!
Хвост торчком
Песчаная круглоголовка. Всю жизнь на песке живет и сама словно из песка слеплена. Чешуйки как песчинки, и цвета песчаного, от хвоста до носа. В общем, и шапка-невидимка на ней, и курточка-невидимка, и штаны-невидимки. А чтоб совсем с глаз исчезнуть, так ловко распластывается, что и тень свою под живот прячет. И никакой злыдень бы ее никогда не заметил, если бы не любила она… задирать хвост!
То и дело задирает хвост всем напоказ. А хвост у нее заметный, полосатый, как рейка, как дорожный шлагбаум – всем в глаза так и бросается. А чего бы уж проще: поджать хвост и жить спокойненько. Но ей это не нравится. Что это за жизнь, если хвост не задирать?
Не задерешь, – так никто тебя на песке и не увидит. Не только враги, но и друзья. А с кем тогда играть-веселиться? С кем по барханам гоняться наперегонки? Не-ет, пусть хвост торчком! Была не была! Где наша не пропадала!
