Текст книги "Под шапкой-невидимкой"

Автор книги: Николай Сладков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 8 страниц)

Барсук и Заяц

– Вот бы тебе, Заяц, да лисьи зубы!

– Э-э, Барсук, всё равно плохо...

– Вот бы тебе, серый, да волчьи ноги!

– Э-э, Барсук, не велико счастье...

– Вот бы тебе, косой, да рысиные когти!

– Э-э, Барсук, что мне клыки да когти! Душа-то у меня всё равно заячья...

Барсук и Медведь

– Что, Медведь, спишь ещё?

– Сплю, Барсук, сплю. Так-то, брат, разогнался, пятый месяц без просыпу дрыхну. Все бока отлежал!

– А может, Медведь, нам вставать пора?

– Не пора. Спи ещё.

– А не проспим мы с тобой весну-то с разгону?

– Не бойсь! Она, брат, разбудит.

– А что она – постучит, песенку споёт или пятки нам пощекочет? Я, Миша, страх как на подъём-то тяжёл!

– Ого-го! Небось вскочишь! Она тебе, Боря, ведро воды как даст под бока – не залежишься! Спи уж, пока сухой.

КАМЕННАЯ ПЕРИНКА

Птенцы вылупляются слабыми.

Только поднимут головы вверх, и тык в землю носом!

Но мамы о них заботятся. Под животы и бока стелют пёрышки и пушинки. Пушинка к пушинке, пёрышко к пёрышку. Ни живот не натрёшь, ни бока не набьёшь, через голову перекатывайся и тыкайся носом хоть тысячу раз!

И вдруг нахожу гнездо, в котором яички на голых камнях лежат! Ни листика, ни травинки, ни пёрышка, ни пушинки. Одни камешки, жёсткие да гранёные.

В таком гнезде не разбалуешься, через голову не перекатишься. Носом тыкнешься – тоже в камень! Будто не мать перинку слала, а злая мачеха.

Вылупились в каменном гнезде птенцы – каждый со своею перинкой! В пуху с головы до ног, будто знали, что им на голых камнях лежать. Не унывают: головки уверенно держат, глаза смотрят весело, ножки не расползаются. Хоть сразу наперегонки! Люлька таким не нужна. Чуть обсохли – и ходу. Прощай, каменное гнездо! А спать в пути захотел – постелька всегда с собой: живот подстелил, пуховой спинкой накрылся. Зуйчиха будет сон сторожить. Никому в обиду не даст. Потому что мать она, а не мачеха.

ТРЕТИЙ

Две птички сплетали гнездо – круглое, как яичко.

Две птички маскировали его – мхом, лишайником, паучиными коконами. Две птички поочерёдно высиживали яички – кругленькие, как горошинки. Две птички тревожились у гнезда. Всегда и везде они были вдвоём. Две длиннохвостые синички. Неотличимые и неразлучные.

И вот у парочки вылупились птенцы. И тут у гнезда объявился третий! Тоже длиннохвостая синичка: чужак или чужиха. А ведёт себя, как свояк. Будто и он гнездо сплетал. Будто и он маскировал. И яйца высиживал, и тревожился. Нос свой короткий в гнездо суёт, птенцов пауками и мухами угощает. И парочка моя его терпит!

Горихвостки бы третьего до смерти заклевали, дятлы бы из леса прогнали, дрозды бы хвост выщипали. А эти – хоть бы что!

Три птички у гнезда стали жить. Дружной троицей улетают, дружно в ветвях перекликаются, дружно насекомышей ищут. Дружно к гнезду летят и один за другим птенцов кормят.

Птенцы быстро растут. В окошко выглядывают. Ждут папу с мамой. И третьего, неизвестного.

Кто же он, этот третий?

Может, несчастный, который своих птенцов потерял и вот к чужим прибился? Такое у птиц бывает. Может, это сын их или дочь прошлогодние? И такое у птиц бывает. А может, родственник или знакомый, что сам гнезда не свил? Кто его знает, на лбу у него не написано.

Вырастили птенцов три дружные птички. Да не мало, а целую дюжину!

РАСТЕРЯВШИЕСЯ ПЕРЕЛЕСКИ

Перелески любят на солнце смотреть. Всю весну глаз с солнца не сводят. Глаза жёлтые, ресницы белые – куда солнце, туда и глаза.

Как проснутся, так глаза на восток. И весь день, как заворожённые, поворачивают головки от востока на юг, а от юга на запад. Солнце за лес – перелески ресницы смежат и спят до утра.

Весело и просто на солнце глядеть: знай только голову поворачивай.

Но однажды перелески растерялись. Солнце поднялось за облаками. И днём его было не видно. И вечером садилось за тучу. В какую сторону голову поворачивать?

Растерянно смотрят золотые зрачки из-под белых ресниц. Головки повёрнуты в разные стороны. Смотрят, смотрят, а солнца и нет!

Согнулись слабые шейки. Поникли белые венчики. Глаза уставились в землю.

ФЛАЖКИ НА БОЛОТЕ

Неохота вылезать из-под тёплого одеяла!

За окном сырая весенняя ночь. Без того знобит, а тут натягивай ещё скользкие сапоги, задубелую куртку.

– Ну куда тебя несёт? – возмущается во мне нытик. – В чёрное лесное болото! Под сапогами будет булькать вода, засопит и зачмокает хлябь, в глаза будут тыкаться сучья...

А бодрячок хорохорится:

– Подумаешь – хлябь, первый раз, что ли? А вдруг что-нибудь и увидишь!

– Ну что ты увидишь? – канючит нытик. – Всю весну месишь грязь; всё уже видано-перевидано! Всё расписано по минутам. В два пятьдесят заблеет бекас, в три часа прилетят косачи, через тридцать минут они запоют. В пять десять пролетит над током ворона, в пять тридцать прилетят на болото чайки. Хоть часы проверяй!

– А вдруг? – сопротивляется бодрячок.

– Что «вдруг», что «вдруг»? – сердится нытик. – «Вдруг» только в книжках бывает. А вот ноги будут в засидке мёрзнуть – чай, воды по колено. Спина замлеет, пальцы перестанут сгибаться. И уж это не вдруг, а наверняка!

– Всё так, – вздыхает бодрячок. – И руки, и ноги, и пальцы. И замлеет спина. И чайки прилетят в половине шестого. Пошли!

Я выхожу за дверь и долго стою, приглядываясь к темноте. Но вот сдвигается туча и показывается луна. И сразу земля отделилась от неба – можно идти. Я шагаю мимо деревни. Моросит, грязь под ногами мнётся, как упругий пластилин. Луна поочерёдно вспыхивает в окнах домов: будто в них кто-то зажигает и сразу же гасит свет.

Я иду по болоту, и лунный свет теперь уже вспыхивает и гаснет в лужах. Всё – как говорил нытик: и тень, и холод, и хлябь.

Бодрячок хрипло дышит. Потом толкает меня под ШАПКУ и прячет нос в воротник.

Два часа пятьдесят минут. Над головой заблеял бекас.

Три часа. Короткое «па-па-па!» – и рядом уселся косач.

Три часа двадцать пять минут. Слышится странное бульканье, будто воду льют из бутылки. Это косач заворковал.

Нытик зевает:

– Я что говорил?

И вдруг...

Бодрячок кричит прямо в ухо:

– Ты только послушай, ты такого ещё не слыхал!

– Тише, тише, – успокаиваю я его. – Может, тебе показалось?

Но я уже знаю: не показалось! Слышатся звуки, которых я ещё не слыхал. Я слушаю и пишу: «3 часа 30 минут. На чёрном болоте незнакомые звуки – будто быстро лопаются пузыри».

Как и положено, ровно в пять десять над током пролетела ворона. Ровно в пять тридцать появились и чайки. Но нытик уже не ехидничает.

Вода на болоте золотая от солнца. Кочки в ней – как чёрные камни. И чуть не на каждой кочке – белый флажок! Непонятные белые треугольники, непонятные тихие звуки.

Белые точки то появляются, то исчезают. Так умеют подмигивать солнечные зайчики. Но это не «зайчики», это чибисы. Первый раз в жизни я вижу чибисиные танцы!

Бодрячок хватает нытика за воротник:

– Будешь, будешь скулить? Говорил я тебе «а вдруг»? То-то, Фома неверный!

На каждой кочке – пара. До чего ж они хороши! Зелёные крылья и спинки, снежно-белые грудки и красные ножки, блестящие от росы и солнца.

Он поклонится ей, клювом сорвёт травинку и отбросит её вправо. Она сейчас же – ответный поклон, тоже сорвёт травинку, но отбросит влево. Поклон и травинка, поклон и травинка. Наверно, на счастье бросают: по всему видно, что будет у них тут гнездо.

«У-у, ку-ку-ку-ку! У-у, ку-ку-ку-ку!» – начинает петь кавалер, а сам клонится грудкой в мох, сложенные крылья ставит торчком, хвостик задирает вверх и трясёт им, как белым платочком.

Чибисы ждали этого дня. Хорош бы я был, если б его пропустил! Никогда б не узнал, что этот пернатый народец так занятно танцует на кочках болота.

Я тычу нытика носом в мох. Потому что новое не узнать – это хуже, чем старое позабыть. Подумаешь, старое! Оно всем известно.

ПЕТЬ ТАК ПЕТЬ!

Не зря певчих птиц певчими назвали. Знали, что делали. Вот жаворонок хотя бы: там, где он, сам воздух поёт! Каждая струйка ветра пропитана песней. Кружит над полем, кружит – и всё поёт да поёт.

Певчие птицы поют старательно, серьёзно, самозабвенно. Песня для них не шутка. Песней они утверждают себя. «Что могут сказать о тебе другие, если сам ты о себе ничего не можешь сказать?» Вот птицы и говорят о себе песней. «Я пою – значит, я тут, я весел, я существую!»

«Я пою значит, я занял место под солнцем, нашёл уголок для гнезда, значит, я не бездомный бродяга!»

«Я пою, я жду, – прилетай!»

Это просто и ясно, но всё это надо повторять и повторять.

И они повторяют. Зяблик в рассветный час может спеть 300 песен. Натощак: не пьёт и не ест! А потом, подкрепившись жучком или мухой, споёт до вечера ещё песенок тысячи две с половиной.

Пуще зяблика заливается лесной конёк: от зари до зари успевает спеть песен три тысячи восемьсот! И не охрипнет, и горлышко не прополощет. И так всё лето поёт.

Тысячи тысяч песен гремят по лесам. Тысячи тысяч в полях. Над болотом, над лугом, в степи.

ПЕСНЯ ИЗ ДВУХ БУКВ

Ночью в лесу слышен самый слабый звук. Слышно, как упадёт хвоинка. Как скребёт под корою жук. Как пробежит землеройка – зверь ростом с... пчелу!

Но вот звук незнакомый и громкий послышался с вырубки: резкая трелька из двух букв – «з» и «р»: «3-ррррр! 3-рррр!»

Иду осторожно, отгибая от лица колючие ветки. На вырубке светло от луны. Стоит засохшее дерево. В дереве чёрное пятно дупла. Незнакомая песенка-трель льётся из дупла, как ручеёк.

Быстро вспоминаю ночных певцов: козодой, сверчок, кузнечик? Нет, всё не то. Тихо подхожу к дереву и скребу его пальцами. Для жителей дупел тихое царапанье страшнее самых громких ударов. Уж им-то известно, что настоящий враг с барабанным боем по лесу не ходит!

Сейчас же стрекотание умолкает – и из дупла выпархивает... летучая мышь!

Потом я ушёл от дупла, и трели послышались снова. Долго пела летучая мышь. Я слушал её с удовольствием. Лету конец, птицы умолкли давно, и в безмолвии ночи радуешься любому живому голосу. Да и песенка совсем не плоха, хоть и вся-то она из двух букв.

ЗВЕРИ НА УЛИЦАХ

Глухая зимняя ночь. Тёмные проспекты, как широкие лесные просеки. Над просекой зелёная луна-светофор. Безлюдно и тихо. И вот в этот тихий час на улицы города выходят звери...

Ночью их трудно увидеть. Прошуршит снежок, промелькнёт неясная тень – только-то и всего. И лишь следы на свежем снежке говорят о том, что глаз и ухо не обманули тебя.

Следы зверей можно снять только на рассвете, пока их не затоптали ещё ноги пешеходов, не закатали колёса машин. Вот посмотрите. Чей это след? Снял я его на аллее парка. Зверь не малый: длина следа четверть метра. Догадались? Правильно, лось, самый большой зверь наших лесов. Сейчас их много стало в окрестных лесах, и они нередко заходят на улицы города.

Рыщет у сараев и складов ловкий и дерзкий зверёк горностай. В город его привлекли мыши и крысы. В тех же местах можно встретить ласку или хорька.

А тут через сквер пробежала лисица. Лисий след в городе редкость. Может, собаки загнали её на окраину, а потом она заблудилась на улицах. Для зверей ведь город – что для нас с вами лес тёмный.

Бывает, убегают звери из зоопарка или из живых уголков. Тогда можно повстречать и совсем удивительные следы: волка, енота, песца. В большом парке можно встретить след белки, а то и зайца.

А однажды на окраине города увидел я отпечатки больших круглых лап рыси. След её очень похож на кошачий, только кошка-то эта с собаку! Голод пригнал её к жилью. Думала поживиться на задворках курицей, кошкой или маленькой собачонкой. Вот и петляла по огородам, вдоль заборов, от сарая к сараю.

Зима для зверей – нелёгкое время. Потому-то и ищут они у жилья укрытия или поживы. И как только опустится ночь, звери выходят на улицы города.

ТАНЕЦ «КОСАЧОК»

Танец «косачок» отплясывают косачи на току. В танце шесть главных фигур: «огляды», «вертуши», «подскоки с хлопушами», «подскоки с повертушами», «наскоки» и «побегуши».

Всё происходит так. Ещё в темноте слетаются на ток косачи. В темноте и петь начинают. Но общее оживление у них на восходе. Покажется красное солнце, и каждый осмотрится: кто тут ещё на току? Ага – на каждой кочке по косачу! А слева? А справа? А позади? Других посмотрим, себя покажем. Это и есть первая фигура танца – «огляды».

Теперь несколько быстрых шажков вперёд, и можно начинать «вертуши». Для этого надо склониться, вытянуть шею вперёд, а хвост развернуть в лиру. Надо топтаться на месте и медленно поворачиваться вокруг. Пусть противник оценит тебя со всех сторон и по всем статьям: в профиль – лихость крыла, в фас – крепость клюва, а с тыла – закрученность лиры. Чем лира закрученней и пышней, тем сильнее и старше косач. И надо, конечно, петь: песню за песней, песню за песней!

«Но кто их там разберёт, видят меня или не видят? Может, собрались одни недотёпы, сглупа ещё и не заметят! Чтоб все обратили внимание, исполню-ка я «подскок и хлопуши». Надо лихо подпрыгнуть вверх и громко прохлопать в крылья. Ещё раз, ещё! Ага, теперь все меня разглядели, все знают, что я тут и готов начать перепляс! Эй, сосед, – уж не вздумал ли ты меня передразнить? Я «вертуши», и ты «вертуши», я «подскок», и ты «подскок»! Что это всё значит? Чув-шиии!!

Исполню-ка я «побегуши», – может, это его охладит? Клюв вперёд, крылья чуть вниз, а хвост круто вверх. И быстрой перебежкой к нему. Ого – и у него «побегуши»! Тогда испытаем «подскок с повертушей». Подскок, переворот через плечо клювом к хвосту – и громкое злое «чув-шшиии!».

А сосед не боится! Собезьянничал и «подскок с повертушей», да ещё и нагло крикнул: «Чув-шии!» Ну, нахал, заслужил ты «наскока»! Теперь, краснобровый, держись! И вот «побегуша» и с ходу «наскок». Выпад и отскок – как у бойца с рапирой: вперёд и назад, назад и вперёд! Сшиблись, как петухи, как в чехарде, один через другого. Наскок и отскок, наскок и отскок. Ага, испугался и побежал!

Трус бежит спотыкаясь, подскакивая смешно и нелепо. Храбрец гонится сзади, только лапки мелькают, будто катит на велосипеде. Трус удрал, а храбрец на кочке исполняет танец победы. Тут и «огляды» и «побегуши», тут «вертуши» и разного фасона «подскоки». Танцует, пока солнце не припечёт. А припечёт – пора и червячка заморить.

Журавль и Чибис

– Давно ли, брат Журавль, мы с тобой в Африке от жары изнывали? А сейчас от холода аж поджилки трясутся! Поторопились мы с тобой домой, поторопились... На всё наше болото одна кочка оттаяла!

– Для тебя, братец Чибис, это просто одна кочка, а для меня она – единственная! Я, брат, из яйца на ней вылупился. Бывало, вспомню о ней в жаркой Африке – так и похолодею. А сейчас увидал – даже в жар бросило!

Сорока и Медведь

– Эй, Миша-Медведь, на вопрос ответь.

– Какой вопрос, стрекотуха?

– Почему тебя Медведем зовут? Глухаря – понятно: он весной глохнет, Зайца-беляка – понятно: он зимой белый, а вот Медведь не понятно!

– Хе-хе! Бестолковая птица. Мед-ведь – значит мёд ведающий. Знаю, стало быть, где мёд в лесу спрятан.

– А где, где он, мёд-то?!

– Так я тебе и сказал! Ты же всем разболтаешь сразу, – все вы в лесу тогда медведями станете.

***

Повстречались с Лесовичком на опушке, он мне и говорит:

– Ростом ты против меня эвон какой, только я тебе не завидую!

– Что так? – удивился я.

– А то, что вижу я вдвое больше тебя. Ты привык на всё свысока смотреть, с высоты своего роста. У тебя на всё одна точка зрения. У тебя точка, а у меня – кочка!

Лесовичок вскарабкался на кочку и огляделся.

– Во, вижу! – крикнул он.

– Чего видишь? – спросил я.

– Невиданное вижу. О-ё-ё-ё-ё-ёй! Хочешь посмотреть?

– Ещё бы! – воскликнул я.

– Тогда скорей опускайся на четвереньки!

– Куда опускаться?

– На четвереньки, на четвереньки! А то глазеешь, как пожарник с вышки.

Я опустился на четвереньки: «О-ё-ё-ё-ёй! Действительно! Вот это да!»

– Что я тебе говорил? – подмигнул Лесовичок. – Кочка-то не хуже точки. Хочешь понять жизнь птиц – по воздуху полетай, покачайся на ветках. Хочешь понять насекомых – поползай на животе, а четвероногих – опустись на четвереньки. Да вот с их кочки-то о них и суди!

ЦВЕТНЫЕ СТРАНИЦЫ

Страницы, исписанные вдоль и поперёк. Белые, серые, чёрные. Зелёные, жёлтые, голубые. Белые, как зимний снег; серые, как летняя пыль; чёрные, как весенняя грязь. Зелёные, как трава, жёлтые, как песок, голубые, как вода.

Страница за страницей, как сезон за сезоном.

Разные письмена, разные и писатели. Этот правой лапой написал, а тот – левой ногой. Носом пишут, крыльями и хвостом. О себе и о других: где был, что делал, за кем гонялся, от кого спасался? А ты шагай и читай.

БЕЛЫЕ СТРАНИЦЫ

Исписаны синим по белому. Пишутся чаще ночью, а читаются по утрам. Хочешь читать – не очки надевай на нос, а лыжи на ноги. Да по строчке бегом.

Тянется, тянется строчка, и вдруг норка – точка. Сорока хвостом поставила знак восклицательный. Мышь многоточие настрочила. Воробей двоеточия наскакал. Всё читается без запинки.

Следы рыси.

СЕРЫЕ СТРАНИЦЫ

Страницы пухлые, рыхлые – словно пыль. Чуть ветерок – всё сотрёт, как резинкой. Читаешь их чуть дыша.

Следы водяной полёвки.

ЧЁРНЫЕ СТРАНИЦЫ

Трудно читать: написано чёрным по чёрному. Строчки размыты, слова неразборчивы. Записи – как телеграммы. «Перебежал дорогу барсук». «Вальдшнеп тыкал клюв в грязь». Вот совсем короткая запись: несколько точек и бороздок. А перевод у записи длинный: «Прилетел в эту лужу ночью плавунец из реки, охотился на бабочек, упавших в воду».

Следы барсука.

ЗЕЛЁНЫЕ СТРАНИЦЫ

Записи самые неразборчивые: тут пригнуто, там примято. Не успеешь и полслова прочесть, как распрямятся стебельки и травинки, глядь – а от следа не осталось и следа!

ЖЁЛТЫЕ СТРАНИЦЫ

Страницы рассыпчаты, как песок. И все записи на них немножко преувеличены. Дрозд за сойку себя выдаёт, горностай – за курицу, белка – за зайчика. Почерк у каждого чуть неразборчивый.

Следы выдры.

ГОЛУБЫЕ СТРАНИЦЫ

«Писано вилами по воде». А всё же следы и на воде остаются! Пузыри, где хвостом ударила рыба. Муть над норкой бобра. Утиные дорожки в ряске. Но уж больно зыбкие это страницы: не успевают конец строки дописать, как начало уже расплылось!

Белка и Бобр

– До чего тут место худое: ни тебе ёлок, ни тебе сосен со сладкими шишками – одна горькая осина вокруг!

– До чего ж миленькое тут местечко: ни тебе сосен смолючих, ни тебе ёлок колючих! Одни сладенькие осинки.

Мухоловка и Заяц

– Чего, Заинька, приплясываешь, чего, серенький, ушами потряхиваешь?

– С горя, Мухоловочка, с горя! Комары после дождя вылетели – ни попить, ни поесть. А ты чего подлётываешь, чего крылышками взмахиваешь?

– От радости, Заинька, от радости! Комары после дождя вылетели – самое времечко попить да поесть!

Лиса и Медведица

– Дочка моя Лисонька вся в меня: лапки точёные, глазки раскосые, шёрстка шёлковая!

– А мой сынок Мишка, наверное, весь в отца: губы отвислые, глазки подслеповатые, лапы кривые. И вся шкура в репейниках!

Стреляный Воробей и Синица

– Угадай, Синица, какое у людей самое страшное оружие?

– Ружьё?

– Э-э, не угадала!

– Пушка!

– Э-э, не угадала?

– Какое же, Воробей?

– Рогатка. Из пушки-то по воробьям не станут палить, а из рогатки – только успевай отскакивай! Уж я-то знаю, я стреляный Воробей.

В КОНЦЕ ТАИНСТВЕННОГО СЛЕДА...

Сверху озерко с песчаным пляжем казалось голубым блюдечком с золотой каёмочкой. Не бороздили воду рыбачьи лодки и не топтали песок грубые рыбачьи сапоги. Безлюдно вокруг. А там, где безлюдно, там всегда многоптично и многозверно.

Я приходил к озерку смотреть звериные росписи на песке. Кто был, что делал, куда ушёл? Вот лиса воду лакала, ножки намочила. Зайчишка на плюшевых лапках проковылял. А вот след со звериными когтями и утиными перепонками – это выдра из воды вылезала.

Знакомые следы знакомых зверей.

И вдруг следок незнакомый! Бороздки и двоеточия: то ли зверёк, то ли птица, то ли ещё кто? Пересёк след песок и исчез в кустах.

Вот ещё непонятный след – бороздка протянулась из кустов и пропала в траве.

Следы, следы: незнакомые следы незнакомых жителей берега.

Кто там, в конце этих бороздок, двоеточий, чёрточек? Скачет он, ползёт или бежит? Чем покрыто его тело – перьями, шерстью или чешуёй?

Ничего неизвестно.

И потому интересно. Потому я и люблю приходить на безлюдный бережок озера, похожего на голубое блюдечко с золотистой каёмочкой.

Вот кто оказался в конце следа-бороздки.

Грач и Жук

– Ну, Жук, прощайся с белым светом – сейчас я тебя проглочу. Как хоть звать-то тебя, бедолагу?

– Могильщиком меня, Грач, зовут. Жук-могильщик я.

– Фу, гадость какая! Хорошо, что хоть спросил, а то бы от одного названия подавился!

Синица и Воробей

– Чего это ты, Воробей, раззадавался, чего это ты расчирикался? Все хорошие певцы помалкивают ещё, а тебя прорвало – орёшь и подскакиваешь!

– Эх, Синица, мне-то с моим голосом только и петь, пока другие молчат! На безрыбье и рак рыба, на бесптичье и воробей соловей! Чик-чирик!