Текст книги "Под шапкой-невидимкой"
Автор книги: Николай Сладков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 8 страниц)
ПАДАЮТ ИЛИ НЕ ПАДАЮТ?
Зимой тетерева часто ночуют под снегом. Под снегом теплее, да и от ветра и хищных глаз скрыт. Иной раз набежишь на лыжах на такую ночёвку, а вокруг тебя, как мины, начнут «взрываться» чёрные косачи вместе с белыми фонтанами снега.
Тетеревиная спальня – это две норки в снегу: вход и выход. С выходом всё ясно. Выспавшись под снегом, тетерев утром высунет из-под снега голову, оглядится и взовьётся свечой. По краям лунки оставит два мазка крыльев. Когда особенно тихо, просто из снега вылезет и пошагает. А если тревога, то и не высовывается даже, а сразу взлетает, вздымая снежный фонтан. Это тоже всё по следам видно, и загадки тут никакой нет.
Но вот вход в спальню – загадка. Он ровный, овальный, без мазков крыльев. Будто круглый камень бросили сверху в снег. Охотники так и считают, что тетерева на ночёвку камнем падают с дерева. Сложат крылья, сожмутся, грохнутся с высоты и, пробив грудью снег, останутся в нём ночевать.
Нырять в снег с дерева-вышки не страшно, если снег глубокий и рыхлый. А вдруг на нём наст? А вдруг под снегом валежина или пень? Или до земли всего одна ладонь? Грохнешься в такой с высоты и разобьёшься насмерть.
Столько разных «вдруг», что невольно сомненье берёт: а уж и вправду ли падают косачи в снег, как камни? Может, как-то иначе попадают они под снег? Но как?
Некоторые охотники твёрдо уверены, что не падают. Но как зарываются – и они не знают. Это загадка тетеревов. И разгадать её надо юннатам.
ОГНИ НА ЦВЕТАХ
Всю жизнь можно прожить и ни разу этого не увидеть. Но уж если увидишь – надолго запомнишь.
Я видел только однажды. Вечер был тёплый и тихий. Краешек солнца ещё светился над лесом, но в кустах уже густели первые сумерки.
Вдруг на опушке леса, где уже смутно белели цветы, я заметил лёгкое голубое свечение. Было оно зыбкое, неуловимое: будто блики и отсветы невидимого огня. Будто над каждым цветком парило крохотное облачко света.
Светились цветы. Светились недолго. Я стал трогать лепестки и бутоны – они были влажными и холодными.
Всё это было так неожиданно и неправдоподобно, что я никому не рассказал. А потом узнал, что и другие видели что-то подобное. Случаи такие даже описаны.
Но почему вдруг цветы начинают светиться, пока никому неизвестно.
ДОБРЫЕ СОСЕДИ
Любит лиса курочку, не пропустит и уточку. Чуть ли не у каждой лисьей норы шевелятся пёрышки: куриные – белые, утиные – серые.
Сколько проклятий сыплется на лисью голову! А она и за ухом не чешет.
Вообразить невозможно, чтобы лиса с уткой в мире жила. Не помиришь кошку с мышью, а мухоловку с мухой. Лиса в птичнике – всё равно что волк в овчарне или козёл в огороде. Да и может ли быть иначе?
Но оказалось, что... может!
И не на птичнике, не в курятнике, а в степи вольной и дикой. Есть одна дикая утка, которая живёт в дружбе с дикой лисой. Да что там в дружбе – в одной норе часто живут! И не просто живут, а лисят и утят растят. В главной норе – лиса с лисятами, в боковом отнорке – утка с утятами.
Никто утку не сторожит! Голодная лиса каждый день мимо ходит. Других уток ловит, а свою жиличку не трогает.
Высидит утка утят у самого лисьего носа, высушит, обогреет и уведёт из норы на озеро. И только тут уже между лисой и уткой дружба врозь. Теперь не дремли, утка: лисица не пощадит!
Утка эта – о́гарь. Она ярко-рыжего цвета. И потому зовут её ещё красной уткой. Гнездится она на нашем юге. Гнездо её найти очень трудно. Особенно в лисьей норе. Но уж если найдёте, попробуйте разгадать тайну. Тайну небывалой дружбы лисицы и утки.
Дрозд и Сова
– Слушай, объясни ты мне, как сову от филина отличить?
– Это смотря какую сову...
– Какую сову... Обыкновенную!
– Такой совы не бывает. Бывает сова-сипуха, сова-неясыть-серая, сова ястребиная, сова болотная, сова полярная, сова ушастая...
– Ну вот ты – какая сова?
– Я-то? Я неясыть длиннохвостая.
– Ну вот как тебя от филина отличить?
– Это смотря от какого филина... Бывает филин тёмный – лесной, бывает филин светлый – пустынный, а ещё рыбный филин бывает...
– Тьфу ты, нечисть ночная! До того всё запутали, что и сами, поди, не разберётесь, кто у вас кто!
– Хо-хо-хо-хо! Бу!
Лиса и Заяц
– Был бы у тебя, Заяц, длинный хвост! Такой, как у меня!
– А на что такой мне, Лисица? Чтоб все надо мной потешались?
– Стал бы, как я, на прыжках подруливать, стал бы, как я, следы заметать, стал бы, как я, врагов обманывать!
– Тогда бы ты, Лисица, с голоду околела! Пожалей хоть себя, если меня не жалко!
* * *
– Почему это, Заинька, у тебя такие длинные ушки? Почему это, серенький, у тебя такие быстрые ноги?
– А всё потому, Лисонька, что уж очень у тебя тихие шаги да уж очень острые зубы!
***
Сидим с Лесовичком под ШАПКОЙ, помалкиваем. Вдруг в «окошко» – бельчонок!
Я пошевелился – он не испугался. Я руку протянул – он пальцы обнюхал. Корочкой угостил – взял. Будто всю жизнь из рук ел!
Я удивляюсь, а Лесовичок посмеивается.
– Твой, что ли, приручённый? – спрашиваю.
– Нет, друг мой, не мой и не приручённый. Самый что ни на есть лесной и дикий. Это загадка леса. Я давно голову над нею ломаю.
Бельчонок в углу корочку зубрит, Лесовичок рассказывает:
– Появляются вдруг в звериных семьях необыкновенные зверята – совсем не боятся человека! Сами в дома забегают, сами навстречу бегут, угощение из рук берут без боязни. Братья и сёстры дики, злобны, пугливы, а эти будто в избе выросли. И кажется мне, что ищут они с человеком дружбы, сами в друзья набиваются. Только вы, люди, никак этого не поймёте. Знаешь небось, что бывает, когда забежит в село белка, куница или барсук... Они к вам с дружбой, а вы к ним с палкой. Доверчивых убиваете, остаются одни злобные и пугливые. Но лес опять к вам своих посланцев шлёт, лес всё надеется: а вдруг люди поймут и отбросят палку? Вот и этот бельчонок – посланец лесной.
Бельчонок не слушал нас, он корку зубрил. Но весь вид его говорил: «Ну ударьте меня, посадите в клетку – дело ваше. Но в другом выводке появится опять такой же доверчивый, он снова к вам прибежит. И до тех пор будут бегать, пока вам не станет стыдно».
– Звери надеются на человека, – говорил Лесовичок. – При большой беде к человеку бегут. Лоси от волков забегают в посёлки, куропатки в голод залетают на задворки, даже мелкие птички, спасаясь от ястреба, кидаются человеку в ноги. Такую доверчивость ценить бы надо!
Сказал и на меня посмотрел. И так посмотрел, что я невольно протянул бельчонку вторую корочку.
ТОПИК И КАТЯ
Дикого сорочонка назвали Катей, а крольчонка домашнего – Топиком. Посадили домашнего Топика и дикую Катю вместе.
Катя сразу же клюнула Топика в глаз, и он стукнул её лапой. Но скоро они подружились и зажили душа в душу: душа птичья и душа звериная. Стали две сироты друг у друга учиться.
Топик стрижёт травинки, и Катя, на него глядя, начинает травинки щипать. Ногами упирается, головой трясёт – тянет изо всех своих птенцовых сил. Топик нору роет – Катя рядом крутится, тычет носом в землю, помогает рыть.
Зато когда Катя забирается на грядку с густым мокрым салатом и начинает в нём купаться – трепыхаться и подскакивать – к ней на обучение ковыляет Топик. Но ученик он ленивый: сырость ему не нравится, купаться он не любит, и поэтому он просто начинает салат грызть.
Катя же научила Топика воровать с грядок землянику. Глядя на неё, и он стал объедать спелые ягоды. Но тут мы брали веник и прогоняли обоих.
Очень любили Катя и Топик играть в догонялки. Для начала Катя взбиралась Топику на спину и начинала долбить в макушку и щипать за уши. Когда терпение у Топика лопалось, он вскакивал и пытался удрать. Со всех своих двух ног, с отчаянным криком, помогая куцыми крыльями, пускалась вдогонку Катя. Начиналась беготня и возня.
Однажды, гоняясь за Топиком, Катя вдруг взлетела. Так Топик научил Катю летать. А сам потом научился от неё таким прыжкам, что никакие собаки стали ему не страшны.
Так вот и жили Катя и Топ. Днём играли, ночью спали на огороде. Топик в укропе, а Катя на грядке с луком. И так пропахли укропом и луком, что даже собаки, глядя на них, чихали.
НА ЗАРЯДКУ СТАНОВИСЬ!
Утро начинается с зарядки. Я включаю радио и выхожу во двор. Катя скачет за мной вдогонку. В окно несётся: «Поставьте ноги на ширину плеч. Первое упражнение – ПОТЯГИВАНИЕ. Начали: раз-два, раз-два, раз-два! Очень хорошо!»
Ещё бы не хорошо: солнце и ветер!
«Новое упражнение – ПРИСЕДАНИЕ. Присесть! Встать! Присесть! Встать!»
Катя приседает, но вставать ей не хочется. Она насмешливо смотрит на меня, удивляясь моему послушанию.
А в окно: «Последнее упражнение – ДЫХАТЕЛЬНОЕ. Начали. Дышите глубже, глубже! Так, хорошо! Руки в стороны! Очень хорошо!»
Катя дышит старательно. И вот долгожданное: «Зарядка окончена, переходите к водным процедурам!» Катя не переходит, а перелетает к тазу с водой. Окунаться, плескаться, купаться она очень любит.
После купания мы снова вместе. Мы сохнем и загораем. Я спрашиваю Катю о том и о сём. Она что-то бормочет, лопочет, стрекочет. Катя торопится: впереди день, полный событий и приключений. Вот Катя не выдержала и понеслась. Сейчас не выдержу и я.
ЧАЙКА
Я спросил у Моряка:
– Какая птица на земле самая прекрасная?
– Чайка! – не задумываясь ответил Моряк.
Я спросил у Рыбовода:
– Какая птица самая отвратительная?
– Чайка! – ответил мне Рыбовод.
С тех пор я никого больше не спрашиваю, сам смотрю.
ДОМАШНЯЯ БАБОЧКА
Ночью в коробке вдруг зашуршало. И выползло из коробки что-то усатое и мохнатое. А на спине сложенный веерок из жёлтой бумаги. Но как я обрадовался этому уродцу!
Я посадил его на абажур, и он неподвижно повис вниз спиной. Сложенный гармошкою веерок стал отвисать и распрямляться. У меня на глазах безобразный мохнатый червяк превращался в прекрасную бабочку. Наверное, так вот лягушка превращалась в царевну!
Всю зиму куколки пролежали мертво и неподвижно, как камешки. Они терпеливо ждали весну, как ждут её семена в земле. Но комнатное тепло обмануло: «семена проросли» раньше срока. И вот по окну ползает бабочка. А за окном зима. А на окне ледяные цветы. Живая бабочка ползает по мёртвым цветам.
Она порхает по комнате. Садится на эстамп с маками. Развернув спиральку тоненького хоботка, пьёт из ложечки сладкую воду. Опять садится на абажур, подставив крылышки жаркому «солнцу».
Я смотрю на неё и думаю: а почему бы не держать дома бабочек, как держим мы певчих птиц? Они не порадуют голосом, зато порадуют цветом. И если это не вредные бабочки, весной их, как птиц, можно выпустить в поле.
Есть ведь и певчие насекомые: сверчки и цикады. Цикады поют в спичечном коробке и даже в неплотно стиснутом кулаке. А сверчки пустыни поют прямо как птицы.
Завести бы дома красивых жуков: бронзовок, жужелиц, оленей и носорогов!
А сколько можно приручить диких растений! Ландыши, папоротники, кувшинки. А перелеска, а росянка? А волчье лыко, медвежье ухо, вороний глаз! А почему бы не развести в горшках прекрасные мухоморы, огромные грибы-зонтики или гроздья опят?
На дворе будет зима, а у нас на подоконнике – лето. Папоротники высунут из земли зелёные кулачки, ландыши вывесят восковые звоночки. Раскроется чудо-цветок белой кувшинки. И запорхает первая бабочка. И запоёт первый сверчок.
...И чего только не напридумываешь, глядя на бабочку, пьющую из ложечки чай с вареньем!
СИЛУЭТЫ НА ОБЛАКАХ
Под самыми облаками проносятся птицы. То медленно, то стремительно; в одиночку и стаями, россыпью, клином и вереницей. Ни цвета не распознать, ни голоса не расслышать. Чёрные безымянные силуэты и белые облака.
Летят журавли.
СИЛУЭТЫ НА ВЕРШИНАХ
Весной каждая птица старается себя показать. И потому каждая спешит сесть как можно выше. Что ни ёлка – то с птичкой на самом торчке. Как только ветром не сдует, как только голова не закружится!
Тетерев-косач.
Есть у пухляков выдающиеся певцы – «дудари». Песенку их отличишь сразу: свистовая, звонкая, чуть печальная. Вот «дударь» дудит...
КАРЛУХА
Карлуха – воронёнок. Живёт он во дворе. Тут он делает всё что хочет. А больше всего он хочет – прятать.
Прячет всё, что только в клюв попадёт. Корка попадёт – корку спрячет, кожура от колбасы – кожуру, камешек – камешек. Прячет он так. Шагает и по сторонам смотрит, а как высмотрит местечко укромное – тык в него носом! Положит и сверху травой прикроет. Оглядится – никто не видел? – и опять пошагает. Ещё что-нибудь прятать.
Раз он пуговицу прятал. Сунул её в самую густую траву. Ромашки там росли, колокольчики, колоски разные и метёлки. Стал пуговицу травой прикрывать. Пригнул колосок, а колосок распрямился. Метёлочку пригнул – и метёлочка выпрямилась. Ромашку наклонил – и ромашка поднялась. Колокольчик согнул – и колокольчик поднялся! Старался-старался, прятал-прятал, а пуговица сверху лежит. Вот она. У всех на виду. Любая сорока украдёт.
Растерялся Карлуха. Даже каркнул от удивления. Забрал свою пуговицу и на новое место пошагал прятать.
Сунул в траву, колосок пригнул – а тот распрямился. Колокольчик нагнул – а тот поднялся!
А сороки уже близко в кустах тарахтят, прямо как спички в коробке. Вот-вот пуговицу увидят. Скорей запихнул Карлуха её под кирпич. Побежал, щепочку принёс, заткнул дырочку. Моху нащипал – все щёлочки законопатил. Камешек сбоку привалил. И для верности ещё и сам сверху на кирпич сел.
А сороки нахальные всё равно тарахтят! Уж наверное, замышляют что-то.
Карлуха сердится. Ромашку сорвал, лапой прижал, клювом лепестки ощипывает – так и летят во все стороны. А мне со стороны кажется, что он на ромашке гадает: украдут – не украдут, украдут – не украдут?
И всё-таки пуговицу ту сороки у Карлухи украли.
СИНИЧКА НЕОБЫКНОВЕННАЯ
Звонкоголосую и белощёкую нашу синицу называют большой или обыкновенной. Что большая, я с этим согласен: она больше других синиц – пухляков, московок, лазоревок. Но что она обыкновенная, с этим я не могу согласиться!
Она поразила меня с первой же встречи. А было это давным-давно. Она попалась в мой западок. Я взял её в руку, и она... умерла! Только что была живая и резвая, щипала с вывертами за пальцы – и вот умерла. Я растерянно разжал руку. Синичка неподвижно лежала на раскрытой ладони вверх лапками, и глаза её затянулись белым. Я подержал, подержал – и положил на пенёк. И только руку отвёл – синичка вскрикнула и улетела!
Какая же она обыкновенная, если такая необыкновенная обманщица! Захочет – умрёт, захочет – воскреснет.
Потом я узнал, что многие птицы впадают в какое-то странное оцепенение, если их положить спинкой вниз. Но у синички это получается лучше всех и часто спасает её от неволи.
ЛИШНИЙ ГВОЗДЬ
До сих пор не могу забыть, как мотал его, бедолагу, ветер! Он всё повыше сесть норовил – на самую высокую «свечку» самой высокой сосны. А там, наверху, ветер; вот и мотало его вместе с веткой, да так, что у меня внизу голова кружилась, на него глядя. Но он упорно сидел, вцепившись в мохнатую «свечку» коготками, и, запрокинув клюв в небо, изо всех силёнок выкрикивал своё «крути-верти, крути-верти!».
Ему очень важно, чтоб песня его была слышна как можно дальше. Пусть все слышат, что здесь поёт он – пеструх-мухолов. Что есть у него на примете уютный дом, о чём он всем и спешит объявить. Впрочем, не всем... Ну к чему ему, например, франт горихвост, который только и умеет трясти красным хвостом? Или скворец, который его передразнивает? Не для них он на самую высокую «свечку» взлетает и песни свои выкрикивает.
Он знает, кто его должен услышать. Для неё он и поёт. Для неё на ветру мотается, под дождём мокнет. «Подумаешь, беда какая – на дожде вымокну, на ветру просохну!»
И вот она его услыхала. Она – круглоглазенькая пеструшка. Пеструх встретил её по всем правилам мухоловкиного гостеприимства. С песенкой подлетел к дуплянке – посмотрите, пожалуйста! Первый туда впорхнул, повозился внутри – ах, какие удобства! Высунулся, повертел носом по сторонам – что за вид из дупла! Рядом с пеструшкой сел – пожалуйста, залетайте, убедитесь сами!
Пеструшка была недоверчива. Пять дупел уже проверила, и ни одно не годится. Послушаешь свистунов этих, так не дупло они отыскали, а дворец. А проверишь – старая развалюшка. В бока сквозняк, на голову дождь. Ему-то что, а ей яички высиживать, птенцов растить.
Пеструшка впорхнула в дуплянку, долго чем-то шуршала, высунулась, повертела недовольно носом и улетела.
Пеструх в отчаянии кинулся вслед – да где там! Не понравилась пеструшке чем-то его дуплянка. Может, в ней щели, может, соседи не приглянулись – скворец и горихвост. У пеструшек мерка своя: главное, чтоб дом надёжный, а потом уж звонкие «крути-верти». Не для капризов, а для птенцов...
Полетел пеструх снова на свою «свечку», снова стал петь, запрокинув клюв в небо. И снова его ветер мотал и дождик мочил.
Прилетали к нему ещё пеструшки, но ни одной не понравился домик.
Так и остался пеструх один.
Ах, как вышло нехорошо! Ведь я во всём виноват, а не он! Ведь это я повесил плохую дуплянку. Ну что мне стоило вбить в неё для крепости лишний гвоздь!
СОВА, КОТОРУЮ ПОЗАБЫЛИ
У знакомого моего жила сова-сплюшка. Она так долго жила у него, что стала совсем ручной. Больше всего любила она сидеть неподвижно и дремать. Если её сажали на раму картины, она сидела на раме. Сажали на этажерку – сидела на этажерке.
Незнакомые люди часто принимали её за чучело. Да что незнакомые, даже свои, стирая пыль с вещиц на этажерке, часто машинально обтирали тряпочкой и её...
Сплюшка умудрялась спокойно сидеть на руле мотоцикла или велосипеда – и тогда все принимали её за тряпичный «талисман», который так любят вешать на руль мотоциклисты и велосипедисты.
Брали её с собой и в лес, когда выезжали за город. Сажали на сучок, но она не оживлялась и на сучке. Сидела и дремала, полузакрыв влажные свои глаза.
Она забыла лес. Она всё позабыла. Сидела и ждала, когда её угостят.
А сколько раз её где-нибудь забывали! Приедут домой, спохватятся, а сплюшки-то и нет! Вернутся в лес – сидит сплюшка там, где её забыли!
Вот такой она стала ручной и домашней.
Однажды её опять забыли. И забыли, где позабыли. Поездили, поискали – да и махнули рукой. А она, может, и сейчас ещё там сидит, где её забыли...
ТУК-ТУК, – Я ТУТ!
Я по дереву тук-тук, а он тут как тут! С лёту к сосне прилип и выставил любопытный нос: кто тут стучит?
Синее небо над ним, зелёные волны над головой перекатываются. А внизу тихо и солнце печёт.
Я стучу потихоньку, а из-за дерева то дятлов нос, то дятлов глаз. «Ты, дурень, зачем прилетел?» – спрашиваю я его. Удивляется дурень: «Как зачем? Раз тук-тук – значит, родичи тут! Только вот что-то не вижу».
Манит его родной стукоток.
Давно ли ещё все вместе стучали, в прятки-пятнашки играли, весело перекликались. Только и слышно было: «Тук-тук, – я тут! Тук-тук, – вы там? Тук-тук, – все тут!»
И вот лету конец – начало самостоятельной жизни. Каждый сам по себе, каждый сам за себя. Не до пряток, не до пятнашек: лес суровый вокруг. И каждому надо в этом лесу свою ёлку с шишками найти.
Но шапка-то на затылке совсем ещё детская, красная-красная. Вспоминается ему беззаботное времечко: «Тук-тук, – я тут! Тук-тук, – вы там? Тук-тук, – все тут!»
Вслушивается, вслушивается, вглядывается, вглядывается – а вдруг свои, а вдруг позовут? Всё выглядывает, всё надеется. Я только тук-тук, а он тут как тут!
Белка и Медведь
– Ау, Медведь! Ты чего по ночам делаешь?
– Я-то? Да ем.
– А днём?
– И днём ем.
– А утром?
– Тоже ем.
– Ну, а вечером?
– И вечером ем.
– А когда же ты не ешь?
– Да когда сыт бываю.
– А когда же ты сыт бываешь?
– А никогда...
Сорока и Енот
– Енот, а Енот, а ты ягоды есть любишь?
– Люблю!
– А птенцов и яйца любишь?
– Люблю!
– А лягушек и ящериц любишь?
– Люблю!
– А жуков и сороконожек любишь?
– Люблю!
– А... а червяков и улиток любишь?
– Тоже люблю!
– А чего же ты тогда не любишь?
– Не люблю, когда меня глупыми вопросами от еды отвлекают.
Воробей
– Здорово ль живёшь, Воробей?
– Чуть-жив, Пастушок, чуть-жив!
– Сладко ль спал-ночевал, Воробей?
– Чуть-жив, Доярочка, чуть-жив!
– Чего, Воробей, не весел, чего нос повесил?
– Чуть-жив, Птичница, чуть-жив!
Пастушок ему корочку, Доярочка – зёрнышко, Птичница – колосок.
– Сыт-жив, люди добрые, сыт-жив!
Сойка и Волк
– Эй, Волк, чего хмурый такой?
– От голода.
– А рёбра отчего выпирают?
– От голода.
– А воешь отчего?
– От голода.
– Поговоришь с тобой. Заладил одно, как сорока: от голода, от голода! Чего это ты нынче такой неразговорчивый?
– От голода.
Сорока и Волк
– Батюшки, Волк, что с тобой, на тебе лица нет!
– Не видишь – в капкан попал! Лица нет... Скоро, Сорока, на мне и шкуры не станет!