Текст книги "Избранное"

Автор книги: Николай Глазков

«Холуи и подхалимы…»

 
Холуи и подхалимы
Самые тщеславные
Рушили неутомимо
Церкви православные.
 
 
Холуи, конечно, цепки,
Но бывают странности:
Подхалимы сгинут, церкви
На века останутся!
 

Про череп

 
Возводился корпус № 8.
И лопаты ударялись оземь.
И от ветров
Подымалась пыль.
 
 
Наконец на глубине 2,5 метров
Обнаружен череп был.
 
 
Может, он убит винтовкой ТОЗ;
Но не умер он, а только замер.
Пусть лежит. Как говорил Христос,
Мертвые себя хоронят сами.
 

«Не признан я бездарными такими…»

 
Не признан я бездарными такими,
Которые боятся как огня
Непризнанных. Им нужно только имя,
Но именно имени нет у меня.
 
 
Но все равно. Способен я на то,
И ты поймешь, в газетах роясь,
Все это вышеупомянуто…
За что боролись?
 
 
Не хочу я здоровой советской мистики,
Одного хочу лишь:
Чтоб в сегодняшний день мои стихи
На эпиграфы разошлись.
 
 
Я равняться, как и все, по средним
Не имею никаких охот.
Как достойный капитан, последним
Я покину футуризма пароход.
 

«Я потерпел под небом крах…»

 
Я потерпел под небом крах,
Хоть было небо темно-синее…
Я побежден. Мне плохо, как
Итальянцам в Абиссинии.
 
 
Я молодец, что мир постиг,
И сам себе я шар земной, —
И даже тот меня простит,
Кто недоволен мной.
 

«В отряд наш явилась девушка N…»

 
В отряд наш явилась девушка N.
Зовут ее Лена.
Она попадать не желает в плен,
И море ей по колено.
 
 
Но я возразил ей, что в море глубко
И ей по колено не море, а юбка.
Она сказала, что эта обыденность
Ей надоела. Она обиделась.
 

1942

Ю-88

 
Он в чужое небо лазил,
Ибо власть ему дана
Разрушать на радость расы
Неповинные дома.
 
 
Хоть летал часами долгими,
В облаках скрываясь ватных,
Но на подступах к гор. Горькому
Протаранен был стервятник.
 
 
Долетался и доюркался,
Получил свое возмездье —
И лежат осколки «юнкерса»
На завидном видном месте.
 
 
Возле памятника Чкалову,
Чтобы пальцами стучали
Все – от старого до малого —
По осколкам горьковчане.
 
 
Это чтоб ребята малые,
Металлические части
От стервятника отламывая,
Испытывали счастье.
 

«Корабли ушли на базы…»

 
Корабли ушли на базы,
Небосвод синел…
Жили-были папуасы
И миссионер.
 
 
Он рассказывал им сказки
Про духовный быт,
А они, закрывши глазки,
Поглощали спирт.
 
 
Но один из них однажды,
Думая про рок,
Заявил ему: – О наш ты
Пастырь и пророк!
 
 
Отпусти нас в Апеннины,
Где священный Рим,
Под напевы пианины
Мы его узрим…
 

«В мелких и грязных делах…»

 
В мелких и грязных делах
      здорово руки умыть,
Смело взглянуть в жизни
      слащавую муть.
К черту уйти навсегда
      да при этом иметь
Только лишь веру в себя
      да черного хлеба ломоть,
В поле открытом его
      пополам разломить
Здорово…………..!
 

1612–1812–2012?

 
Поляками Москва была оставлена,
И двести лет должно было пройти,
Чтоб армия бежала Бонапартина
По самому обратному пути!
 
 
Есть в этих цифрах что-то предсказамое,
А потому имею я в виду,
Что, может быть, случится то же самое
В 2012 году!
 

«Диалектический контакт…»

 
Диалектический контакт
Явленья сущности и сущности явлений,
Действительность, ты – проходящий акт
В трагедии эпох и поколений.
 
 
И это повторяющийся факт,
Которому нельзя не покоряться.
Хоть факт упрям, но мы живем в антракт,
Где происходит смена декораций.
 
 
В такие дни стихи срывают с губ,
Зажатые в какой-то жуткой сумме:
Во-первых, тот, кто безнадежно глуп,
И во-вторых, кто дьявольски безумен!
 

Небывализм меня

 
Мне ночь дарует мрак,
Сверлит сознанье рок.
Да здравствует дурак,
Проникнувший в мирок.
 
 
А я совсем не то,
И песнь моя не та.
Я гений и знаток,
Но действую не так.
 

«„Самиздат“ – придумал это слово…»

 
«Самиздат» – придумал это слово
Я еще в сороковом году.
Время предвоенное сурово:
Не щадились яблони в цвету.
Те событья со стихами сверив,
Я не одного себя виню:
Яблони нарком финансов Зверев
Погубил налогом на корню.
 
 
Вырубались уголки глухие,
И сады российских деревень,
И стихов дремотную стихию.
Сокрушали все, кому не лень.
Именно тогда я, очень странный,
Поступил почти как психопат:
Вместо публикаций и изданий
Выдумал ненужный Самиздат.
 
 
Не сдаваться было трудновато,
Издаваться было тяжело —
Слово то, которое крылато,
Мировую славу обрело.
Самиздат без всякого подвоха
Действовал отважно, как солдат…
А сегодня мы живем неплохо
И кончается мой Самиздат!
 

«Она не хотела сказать мне: „Ты скиф“…»

 
Она не хотела сказать мне: «Ты скиф», —
А может быть, только боялась.
Иной бы весь день изнывал от тоски.
Иной приходил бы в ярость.
Однако я самый иной из иных.
Однако я строю паяца.
Однако могу, но не все из-за них…
Однако – не надо бояться.
 

Четыре времени года

(Подражание Пьеру Беранже)

 
Стоял в Гренобле холод ярый,
Как полагается зимой.
Поклонник Вакха запоздалый
Не мог найти пути домой.
Стремился он домой, к постели,
К своей жене, согреться чтоб…
Бандиты пьяного раздели
И голым бросили в сугроб.
 
 
А наутро он опохмелялся,
Подымая заздравный бокал,
И людской доброте умилялся,
И свирепых бандитов ругал.
 
 
Фиалки зацвели в апреле,
В реке сияли стаи звезд,
Когда поклонник Вакха пере-
Бирался через Чертов мост!
На оптимиста хулиганы
В ту ночь напали неспроста
И прямо к морю-океану
Швырнули с Чертова моста!
 
 
А на утро он опохмелялся,
Подымая заздравный бокал,
И людской доброте умилялся,
Хулиганов коварных ругал.
 
 
Великолепна ночь июля,
Вокруг огни и тишина,
На небе города, ликуя,
Смеялась пьяная луна.
 
 
Поклонник Вакха до рассвета
Природой любоваться мог,
Но королевская карета
Его, беднягу, сбила с ног.
 
 
А наутро он опохмелялся,
Подымая заздравный бокал,
И людской доброте умилялся,
А владельца кареты ругал.
 
 
Роняет листья лес багряный,
Сверкают звезды в вышине.
В такую ночь все тот же пьяный
Вернулся к собственной жене.
Ну, а она сбирает вещи,
Опустошенная до дна,
И говорит ему зловеще:
– Тебе я больше не жена!
 
 
А наутро он опохмелялся,
Подымая заздравный бокал,
И людской доброте умилялся,
И супругу свою обнимал!
 

«Акмеист Николай Гумилев…»

 
Акмеист Николай Гумилев,
Вероятно, не наш идеолог.
Паладин экзотичных краев,
До сих пор редкий гость книжных полок.
 
 
Монархистом он был, говорят,
Да и конквистадором при этом,
Допускаю любой вариант —
Оставался прекрасным поэтом.
 
 
Не мешает сегодня издать
Все стихи, не лишенные смысла,
А приходится слышать опять:
Как бы где-то чего не вышло!
 
 
Испугался зимой комаров
Из немыслящей серии критик,
Но такой, как у нас Гумилев,
Был в Британской империи Киплинг!
 
 
Воин, рыцарь и конквистадор,
Он стихи сочинял в том же стиле,
Не вступая с поэзией в спор,
Англичане его сохранили!
 
 
За огромный талант и за труд,
Как романтика и романиста,
Любят Киплинга, ценят и чтут
На Британской земле коммунисты.
 
 
А вот люди Советской земли,
Уважая чеканное слово,
Опрометчиво не сберегли
Своего Гумилева родного!
 
 
Его следует переиздать
Тиражом тысяч в двести иль триста,
Чтобы мог царскосельски блистать,
Петергофски фонтанно искриться.
 

«Не уйдет Глазков из плена…»

 
Не уйдет Глазков из плена
Им написанных стихов;
И себе не взрежет вены,
Потому что он Глазков.
 
 
Не уйдет Глазков из плена —
Я услышал разговор,
Но такого нет полена,
Чтобы я не расколол.
 
 
Был сто раз не прав пускай я.
За хорошие стихи
Сам себе я отпускаю
Все прошедшие грехи.
 
 
И еще свободу действий
Самому себе дарю,
Но того, что было в детстве,
Никогда не повторю.
 

«Я очень много понимаю…»

 
Я очень много понимаю,
Ибо рожден небывалистом,
Только 13-го мая
Не кончу жизнь самоубийством.
Луна уставилась на лужу,
А города берутся с бою.
 
 
Я трижды договор нарушу,
Поскольку он с самим собою.
«Очень трудно верить в рай и áд страстей…»
Очень трудно верить в рай и ад страстей,
И совсем не выскочишь из прозы ведь.
В этом мире слишком мало радостей,
Чтоб оставшиеся не использовать.
 
 
Тебе не надо стихов читать
И водку не надо пить.
Ты дура и перестраховщица,
И глупо тебя любить.
 
 
С тобой про любовь говорить нечто вроде
Того, что говорить про дождь
И о всякой другой погоде,
Но ты все равно придешь ко мне, придешь,
И я тебе буду очень рад.
 

«Ни на кого не похож…»

 
Ни на кого не похож,
Ибо родился поэтом.
Скажут глупцы: – Ну и что ж!
Где же гражданственность в этом?
 
 
Я, никого не дублируя,
Скучной не делаюсь тенью.
Слово поведаю миру я,
Равное изобретенью!
 

«Азбука теней…»

 
Азбука теней
Тоже не без А.
Тени простыней
Вхожи в небеса.
 
 
Тени по стене —
Вроде обезьян.
Азбука теней
Тоже не без Я.
 
 
В азбуке теней,
Как в миру вещей,
Плавает тюлень,
В частности, вообще ль?
 
 
Азбуки такой
Нет, как таковой!
Мне она на кой?
Заслоню рукой!
 
 
Но из-под руки,
Где еще темней,
Скачут старики
Азбуки теней!
 

«Жил да был…»

 
Жил да был
Искатель клада —
Человек
Такого склада,
Что работал
Парень милый
До упаду,
Как умел.
Если б только
Рыл могилы,
Был бы он
Миллионер.
 

«Обнаружили воровку…»

 
Обнаружили воровку,
Что похитила веревку,
Уголовный кодекс в силе,
На суде ее спросили:
 
 
«Отвечай ты нам, воровка,
Для чего тебе веревка?»
И ответила девица:
«Я хотела удавиться».
 

«Один взлетел превыше облак…»

 
Один взлетел превыше облак,
Другой ушел на север жить…
Я думал, что придумать подвиг
Трудней, чем подвиг совершить.
 
 
Но всюду степь и всюду тундра,
И мне понятно что к чему:
Совет хороший дать не трудно,
Труднее следовать ему!
 

Про водяного

– Водяной! – вскрикнула она.

 
С растрепанными волосами
И с синяками под глазами,
В одежде в самой во дрянной,
Я, в самом деле, водяной.
 
 
В одеянья водяные
Сам собою облачен,
На деянья на иные
Я судьбою обречен.
 
 
Меня охают и оглупят
Игрушкой сплетни заводной,
И девочки меня не любят
За то, что есть я водяной.
 
 
А за что меня любить-то,
Если я люблю людей,
Если, кроме лабиринта,
Не сыскал иных путей?
 
 
А путь повторный – путь напрасный.
Ищу, как будто вот иной.
Я счастлив тем, что я несчастный
И сухопутный водяной.
 

Почему наступает весна?

 
Почему наступает весна
И просторы ручьями залиты?
Потому что весна, она
Не зависит от волокиты!
 
 
Ну, а если б ее приход
Мог зависеть от бюрократа?..
Полагаю, что в этот год
Людям стало бы страшновато.
 
 
– Снег, – изрек бы он, – не истек,
И устроим мы обсужденье,
Прежде чем установим срок
Снеготаянья и потепленья.
 
 
В силу вышестоящих причин
Пусть вода никакая не льется
До того, как мы в план включим
Все лучи исходящего солнца.
 
 
И бранили бы люди тогда
Затянувшийся холод проклятый…
 
 
Но бежит по канавкам вода,
Ибо таянье снега и льда
Не зависит от бюрократа!
 

«Чья душа настолько измельчала…»

 
Чья душа настолько измельчала,
Что отдаст меня за огурец?
Где оно, великое начало,
Положившее всему конец?
 
 
От всего немногое отведав,
Я смотрю на все издалека.
По путям вопросов и ответов
Очень быстрая езда легка.
 
 
По путям ответов без вопросов
Очень быстрая езда трудна —
И торчу, непризнанный философ,
В океане Истины, у дна.
 

«У меня, должно быть, в душе нищета…»

 
У меня, должно быть, в душе нищета —
Не хочу ни старья, ни модерн.
Вижу книги – я книги еще не читал,
Книги я только смотрел.
 
 
Я и умный, и глупый, в то время как вы
Очень умные люди – и только.
Я от вас убежал на поля трын-травы.
Что толку?
 

«Не ведая брода…»

 
Не ведая брода,
Не зная реки,
Не суйся в болото,
Как все дураки.
 
 
О многом не ведай,
Но праведным будь.
Победой, победой
Закончится путь!
 
 
Люблю все на свете
За то, что поэт —
И солнце, что светит,
И тучи, что нет.
 
 
Спасибо, планета,
За холод и зной.
Победа, победа,
Победа за мной!
 

«Должны мы все свой пай нести…»

 
Должны мы все свой пай нести,
Зовет на то Расея нас,
Но, кроме гениальности,
Присуща нам рассеянность.
 
 
Стихов слагаю томики,
И строчка в память врезана;
А между тем на домике
Торчит себе железина.
 
 
Неведомая даль ясна,
Иду, беды не ведая,
И в тот же миг ударился
Железину об эту я.
 
 
Виском хватился правыим,
Должно быть, оглушительно.
Хотя мы мелко плаваем,
Но действуем решительно.
 

«Он всю жизнь бессмертьем бредил…»

 
Он всю жизнь бессмертьем бредил,
Ненавидел смерть,
Более всего на свете
Опасался умереть.
Мысли многие набатны
И зовут на бой.
А мысль о смерти неприятна,
Как зубная боль.
Мысль о смерти угнетала,
Как никто иной.
И вот, чтобы ее не стало,
Покончил он с собой.
 

«Пусть будет эта повесть…»

 
Пусть будет эта повесть
Написана всерьез
О людях тех, чья совесть
Чиста, как Дед Мороз.
 
 
Один из них пропойца,
По пьянству богатырь,
И светит ярче солнца
Его душе бутыль.
 
 
Чтоб водка вместо чая
Струилась как река,
Он пропил все, включая
И друга, и врага.
 
 
И в день веселый мая
Привел меня туда:
Одна стена прямая,
Другая – как дуга.
 
 
От края и до края
Примерно два шага.
И комната такая
Не очень велика.
 
 
Однако очень славно,
Не ведая забот,
Там девочка Светлана
Безвыездно живет.
 
 
Она провоевала
Число иных годов
И видела немало
Людей и городов.
 
 
По Западной Европе
Поездила она.
Хранятся в гардеробе
Медали, ордена…
 
 
Я это понимаю,
Хоть сам не бил врага…
Одна стена прямая,
Другая – как дуга.
 
 
И свет не льется яркий,
Окно затемнено.
Под Триумфальной аркой
Запрятано оно.
 
 
И лампочка мигает
Всего в пятнадцать свеч,
Но это не мешает
Веселью наших встреч.
 
 
Мы курим, дым вздымая
Почти до потолка.
Одна стена прямая,
Другая – как дуга.
 

1950

«Голосистый петух…»

 
Голосистый петух —
Звонко горлышко —
Кличет курочек двух
На два зернышка.
 
 
А плохой петух – тот,
Как придурочек,
Сам клюет, не зовет
Милых курочек.
 

Поэт и рояль

 
Говорил рояль поэту:
– Я нисколько не щучу.
Над твоим стихом победу
Одержать всегда могу.
 
 
Это я тремя ногами
Все поэмы растопчу,
Черно-белыми зубами
Над тобой захохочу!..
 
 
Отвечал поэт роялю
В тот решительный момент:
– Сам тебя я презираю,
Бестолковый инструмент!
 
 
И в лишенной смысла бездне
Ты, рояль, давно бы сгнил,
Если б текста глупой песни
Я тебе не сочинил!
 

1950

Моя жена

 
Не две дороги светлого стекла.
Не две дороги и не две реки…
Здесь женщина любимая легла,
Раскинув ноги Волги и Оки.
Заопрокинув руки рукавов
И золото своих песчаных кос,
Она лежит на ложе берегов
И равнодушно смотрит на откос.
 
 
Кто знает, что она моя жена?
Я для нее не пожалею строф,
Хотя не я дарил ей кружева
Великолепно связанных мостов.
Она моя жена, а я поэт…
Сто тысяч раз изменит мне она, —
Ни ревности, ни ненависти нет:
Бери ее, она моя жена!
 
 
Она тебя утопит ни за грош:
Есть у нее на это глубина,
Но, если ты действительно хорош,
Возьми ее, – она моя жена.
Возьми ее, одень ее в гранит,
Труды и камни на нее затрать…
Она такая, что не устоит
И даст тебе все то, что сможет дать!
 

1950–1951

Послание Мише Луконину

 
Луконин Миша! Ты теперь
Как депутат почти,
И я пишу письмо тебе,
А ты его прочти.
 
 
С чего бы мне его начать?
Начну с того хотя б,
Что можешь и не отвечать
Мне ямбами на ямб.
 
 
Но ты поэт и я поэт,
Мы, зная толк в стихах,
Друг друга знаем больше лет,
Чем пальцев на руках.
 
 
Избрали мы давным-давно
Поэтов ремесло,
А было что перед войной,
То былью поросло.
 
 
Ты побывал в огне, в воде
И в медных трубах, но
Кульчицкий где, Майоров где
Сегодня пьют вино?
 
 
Для них остановились дни
И солнца луч угас,
Но если есть тот свет, они
Что думают про нас?
 
 
Они поэзию творят
В неведомой стране.
Они сегодня говорят,
Наверно, обо мне.
 
 
Что я остался в стороне
От жизненных побед…
Нет! Нужен я своей стране
Как гений и поэт!
 
 
Сегодня мной почти забыт
Наплыв былых забот.
Вчера я был как следопыт,
А нынче как завод…
 
 
И я поэт, и я таков,
Что выполню свой долг:
Я сам рабочий у станков
И сам себе профорг.
 
 
Встает рассвет. Я вижу дом.
Течет из дома дым.
И я, поэт, пишу о том,
Что буду молодым…
 
 
Не молодым поэтом, нет,
Поскольку в наши дни
Понятье «молодой поэт»
Ругательству сродни.
 
 
Мол, если молодой, то он
Валяет дурака,
И как поэт не завершен,
И не поэт пока.
 
 
Нет! Просто мир побьет войну
В безбрежности земной,
Тогда я молодость верну,
Утраченную мной!
 
 
Пусть я тебя не изумил
И цели не достиг;
Но, как стихи стоят за мир,
Так станет мир за стих!
 

1951

Примитив

 
Москва. Декабрь. Пятьдесят первый год.
Двадцатый, а не двадцать первый век.
Я друг своих удач и враг невзгод
И очень примитивный человек.
 
 
А за окном обыкновенный снег.
Его бы мог сравнить я с серебром.
Зачем? Я примитивный человек,
Который платит за добро добром.
 
 
Который понимает, что зимой
Снег популярен – потому воспет.
А я предпочитаю летний зной
И вешних яблонь белоснежный цвет.
 
 
Мне счастье улыбалось иногда,
Однако редко; чаще не везло,
Но я не обижался на года,
А возлюбил поэта ремесло.
 
 
Чтоб так же, как деревья и трава,
Стихи поэта были хороши,
Умело надо подбирать слова,
А не кичиться сложностью души.
 
 
Я по примеру всех простых людей,
Предпочитаю счастье без борьбы!
Увижу реку – искупаюсь в ней,
Увижу лес – пойду сбирать грибы.
 
 
Представится мне случай – буду пьян,
А не представится – останусь трезв,
И женщины находят в том изъян
И думают: а в чем тут интерес?
 
 
Но ежели об интересе речь,
Я примитивность выявлю опять:
– С хорошей бабой интересно лечь,
А не игру в любовь переживать.
 
 
Я к сложным отношеньям не привык,
Одна особа, кончившая вуз,
Сказала мне, что я простой мужик.
Да, это так, и этим я горжусь.
 
 
Мужик велик. Как богатырь былин,
Он идолищ поганых погромил,
И покорил Сибирь, и взял Берлин,
И написал роман «Война и мир»!
 
 
Правдиво отразить двадцатый век
Сумел в своих стихах поэт Глазков,
А что он сделал, – сложный человек?..
Бюро, бюро придумал… пропусков!
 

1951

Утомление

 
Бездействовать – бездарно и нелепо,
Когда вокруг занятий миллион,
Я чувствую себя великолепно
Только тогда, когда я утомлен.
 
 
Быть может, оттого, что я писатель,
А больше в жизни стать никем не смог,
Мне хорошо, когда сумею за день
Перевести сто или двести строк.
 
 
Тогда я ощущаю утомленье
И радует меня мой светлый путь,
А если был весь день отмечен ленью,
Я почему-то не могу заснуть.
 
 
Нет никакой отрады от безделья!
Что праздность нам на радость, люди врут.
Ночь провести с любимой на постели
Приятно, потому что это труд!
 

1951

В защиту мира

 
Нам опять угрожает война,
О ней, о проклятой, пиши:
Война – это подвиги и ордена,
Война – это голод и вши!..
 
 
Война преждевременно старит сердца
И губит хороших людей,
А встанет убить одного стервеца
В один миллион рублей!
 

1952

«Что ни год, идет вперед…»

 
Что ни год, идет вперед
Бесконечно долгий путь тот:
Все, что будет, все пройдет,
Что пройдет, того не будет.
 
 
Все сметут, сведут на нет
Годы, бурные, как воды,
И останется поэт —
Вечный раб своей свободы!..
 

1952

«Я сбиваюсь с пути…»

 
Я сбиваюсь с пути
И лечу с высоты:
Меня можешь спасти
Только ты.
 
 
Вижу странную ночь,
Царство злой темноты,
И мне можешь помочь
Только ты.
 

1953

«Царь-пушка – милая игрушка…»

 
Царь-пушка – милая игрушка.
Своим величием горда,
Как благородная старушка —
Талантлива и молода.
 
 
Артиллерийская подружка,
Она не едет никуда.
И, словно кружка на пирушке,
Не устареет никогда.
 
 
Ее для ахов и для охов
Отлил прекрасный мастер Чохов,
Она не бредила войной.
 
 
Стреляла. Всякое бывало.
Но никого не убивала,
За это ей почет двойной!
 

«Оглушенный грохотами всеми…»

 
Оглушенный грохотами всеми,
Отрешенный от полезных дел,
Я неостроумно тратил время
И не знал того, что я хотел.
 
 
И вступал в бессмысленные споры,
Ну, а жизнь моя была бедна.
Я хотел иметь златые горы
И озера, полные вина.
 
 
И мои желанья не сбывались,
Всех почти лишился я друзей…
И мои знакомые боялись
Связывать свою судьбу с моей…
 
 
По издательствам отважно тычась,
Я сдавал свои работы в срок.
С именем Глазкова много тысяч
Появилось стихотворных строк.
 
 
И меня признали… Что же дальше?
Люди недовольны, как и встарь.
Стали говорить: – Глазков продался:
Он теперь ремесленник, кустарь…
 
 
И, понятно, не живет без денег:
Переводит, пишет на заказ…
Да, ремесленник, а не бездельник,
Работяга, а не лоботряс!
 
 
Как сапожник или токарь занят:
Где искусство, там и ремесло!..
Многие, чего хотят, не знают,
Я не увеличу их число!
 

1954

«Я знаю, жизнь чудесно хороша…»

 
Я знаю, жизнь чудесно хороша,
Особенно в часы большого пира.
И хорошо, что молодость прошла,
И хорошо, что старость наступила.
 
 
Я стал ценить мирок простых вещей:
В своих глазах я, возвышаясь, падаю,
Но дров охапка для меня важней,
Чем сыгранная шахматная партия.
 

«Ты, как в окно…»

 
Ты, как в окно,
В грядущее глядишь —
И все равно
Мужчину победишь.
 
 
А он, стерпя
Сто двадцать пять обид,
Потом тебя
Спокойно победит.
 
 
Однако вы
Перехитрите в быте —
И не как львы,
Как кошки победите.
 
 
Потом на нас
Потомки поглядят
И сложат сказ
О том, как победят…
 
 
Я снова жду
С тобой желанной встречи,
Но слова «побежду»
Нет в русской речи!
 

1954

Правда

 
Я поэт. Творю четверостишья
Много лет.
Может, я других святей и чище?
Вовсе нет!
 
 
Просто знаю, если не вкрадется
В душу ложь,
То тогда без всякой позолотцы
Стих хорош.
 
 
А проникнет если лицемерье
В глубь стиха,
Знаю, будет и в павлиньих перьях
Чепуха.
 
 
Повести, рассказы, басни, песни
Выйдут в свет…
Ничего они не значат, если
Правды нет!
 

1954

Про чертей

 
В чертей хоть верьте, хоть не верьте,
Но я скажу вам не шутя:
Мне начали являться черти
От многодневного питья.
Они являлись мне ночами
Из тьмы безграмотных веков
И с подоконника кричали:
– Глазков, Глазков, Глазков, Глазков!
 
 
Те черти вовсе обнаглели
И сразу после пьянваря
Расположились на постели,
Мне ничего не говоря.
Они в количестве немалом
Обрушивались на кровать,
Барахтались под одеялом
И, так сказать, мешали спать.
 
 
Нечистый этот шум, однако,
Меня нисколько ни смущал:
Я пил живительную влагу,
Когда потребность ощущал.
Что черти мелкие поэтам?
Их не должны пугаться мы!..
Но как-то раз перед рассветом
Ко мне явился сам князь тьмы.
 
 
Он, серый, словно весь из дыма,
Стал дуть что было адских сил —
И я весомо, грубо, зримо
Смертельный холод ощутил…
С тех пор… Да сгинет сила злая!
Я самому себе не враг:
И водку не употребляю,
А лишь по праздникам коньяк.
 

1954