Текст книги "Избранное"

Автор книги: Николай Глазков

«Покуда карты не раскрыты…»

 
Покуда карты не раскрыты,
Играй в свои миры.
И у разбитого корыта
Найдешь конец игры.
 
 
И, утомленный неборьбой,
Посмотришь на ландшафт,
И станешь пить с самим собой
Стихи на брудершафт.
 

1939

Баллада

 
Он вошел в распахнутой шубе,
Какой-то сверток держал.
Зуб его не стоял на зубе,
Незнакомец дрожал.
 
 
Потом заговорил отрывисто, быстро,
Рукою по лбу провел, —
Из глаз его посыпались искры
И попадали на ковер.
 
 
Ковер загорелся, и струйки огня
Потекли по обоям вверх;
Огонь оконные рамы обнял
И высунулся за дверь.
 
 
Незнакомец думал: гореть нам, жить ли?
Решил вопрос в пользу «жить».
Вынул из свертка огнетушитель
И начал пожар тушить.
 
 
Когда погасли последние вспышки
Затухающих искр,
Незнакомец сказал, что слишком
Пустился на риск.
 
 
Потом добавил: – Теперь мне жарко,
Даже почти хорошо… —
Головой поклонился, ногой отшаркал
И незаметно ушел.
 

1939

«В созвездья линзами двоякими…»

 
В созвездья линзами двоякими
Труба смотрела Галилея.
В страну, открытую варягами,
Плыла Колумба кораблея.
 
 
В страну открытую, забытую —
Таков удел любых Америк,
А старый мир стал картой битою,
Наивной картой Птоломея.
 

1939

«Эх, раскинулось да Запорожье…»

 
Эх, раскинулось да Запорожье
У Днепра.
Люди уходили за Поволжье.
Или я не прав?
 
 
Наши предки шашками рубали,
Налетая на невольничий базар:
Плохо быть рабами
Всяких там хазар.
 
 
И скакали кони по долинам,
По полям.
Только плохо подчиняться мандаринам
И сражаться даром за бояр.
 
 
Это в непробудном этом детстве
Я припоминаю, как во сне.
Мир сиял, огромен и естествен,
В жалкой исторической возне.
 

1939

«А школа мало мне дала…»

 
А школа мало мне дала:
Там обучали только фразам,
А надо изучать дела
Затем, чтоб развивался разум.
 
 
Я был изгой и ротозей,
О чем не сожалел нимало,
Хоть, кроме нескольких друзей,
Среда меня не понимала.
 
 
Я был всамделишный изгой,
Не умещающийся в эру,
А в классе целый день доской
Скрипят старательно по мелу.
 
 
Мне было многое дано,
Читать я мог бы Вальтер Скотта,
Но пропрошли давным-давно
Мои потерянные годы.
 
 
Тогда я был еще дурак,
Но я не знал, учившись в школе,
Что, не куря еще табак,
Нельзя писать стихов о море…
 
 
Прошли года навстречу бедам,
Я осознал, что не старьем
Прекрасен мир, что быть поэтом
Гораздо лучше, чем царем.
 

1940

«Поэта день – как дéнь царя…»

 
Поэта день – как день царя,
Всю жизнь готов трудиться я.
Но каждый раз – тенденция
И всякий раз – традиция.
Ловлю минуту каждую
И волю проявляю.
В стихах, однако, царствую
Я, а не управляю.
 

1940

«Надо плакать иль смеяться…»

 
Надо плакать иль смеяться —
На оркестрах полотна
Будут образы сменяться,
Как в трамвае у окна.
 
 
Это было лет за триста
До тебя, Луи Люмьер,
И великие артисты
Все могли (кто как умел).
 
 
Но судьба не помогала
Всефортунною рукой,
И на бедного Макара
Шишки падали (на кой?).
 
 
А теперь, билет потрогав
По цене рубля за три,
Приходи в кинематограф
И смотри.
 

1940

«Проходя по знойному Арбату…»

 
Проходя по знойному Арбату,
Я мечтал всегда по мелочам.
И людей бегущую армаду
Я, не изучая, замечал.
 
 
Я не знал, куда они спешили,—
Всяк по-всякому спешил пожить,—
Но проверено, как дважды два четыре:
Мне некуда больше спешить.
 
 
Все суета сует и всяческая суета.
Я всех люблю. Желаю всем успеха.
Но не влияет на меня среда.
Я все могу, но только мне не к спеху.
 

1940

Из цикла «Схема смеха»

 
Жила на свете женщина,
Ей было двадцать лет.
Была она уже жена,
А может быть, и нет.
 
 
Приехала на «форде»,
Явилась в кабинет,
А муж ее на фронте,
А может быть, и нет.
 
 
Разделась и оделась,
Глядит туды-сюды.
Вдруг очень захотелось
Ей прыгнуть с высоты.
 
 
Устроен испокону
Веков так белый свет,
Что прыгнула с балкону,
А может быть, и нет.
 
 
Так написал банальные
Стихи один поэт,
Должно быть, гениальные,
А может быть, и нет.
 

1940

«По пароходу дождь идет…»

 
По пароходу дождь идет,
На пароходе здорово!
Мне кажется, что пароход
Дождем относит в сторону.
 
 
Позатопила рвы вода
И скачет пеной белою.
А вывод тот, что вывода
Я из воды не делаю.
 

1940

«Загружая гулкие года…»

 
Загружая гулкие года,
Громоздятся факты биографии,
Я иду и думаю тогда
О своей подпольной типографии.
 
 
Обвиняют. Не хотят учесть,
Что ничем подпольным не владею.
Говорят они, что слухи есть,
А поэтому вредна идея.
 
 
Так, к примеру, пусты небеса,
А идея бога в них зачата.
И Глазков чего-то написал,
Но на ясном небе напечатал.
 
 
Это все совсем не пустяки:
Облака из типографской сажи.
– Эх, Глазков, забросил бы стихи
Да шаблонной жизнью ихней зажил.
 
 
– Я бы рад, да только не могу,
И к тому ж стихи – моя работа,
А вдобавок на своем веку
Не привык бояться идиотов.
 
 
Если б типографию имел я
Пошиба тайного,
   побрал чтоб черт его,
На бумаге лучезарней мела
Напечатал очень бы отчетливо:
 
 
«Легионы женщин и мужчин,
Жители квартир и общежитий,
У меня ротационных нет машин,
А не верите, так обыщите!»
 

1940

«Все мы, проработавшие Пушкина…»

 
Все мы, проработавшие Пушкина,
Знающие признаки делимости на три,
Разбиваем лучшую игрушку,
Чтоб посмотреть, что у нее внутри.
 
 
Только я нисколько не такой,
На других нисколько не похожий,
Безусловно самый я плохой,
Потому что самый я хороший.
 
 
Я не тот, кто дактиль и анапест
За рубли готовит Октябрю.
Я увижу на знаменах надпись
И услышу надпись: ЛЮ-Я-БЛЮ.
 
 
ЛЮ-Я-БЛЮ. Моя любовь разбита.
Это слово тоже разрублю,
Потому что дьявольски избито
Словосочетанье: «Я ЛЮБЛЮ».
 
 
Так затасканы Амура стрелы
Да публичнодомная кровать.
Это слово очень устарело,
Но Любовям не устаревать.
 
 
Пусть любовь сюсюканьем альбомится,
Так любить умеют и кроты.
Скажи мне, кто твоя любовница,
И я скажу тебе, кто ты.
 

1940

«Не сразу смазал карту будня…»

 
Не сразу смазал карту будня,
Постигнув краски на плакате;
Вся жизнь моя была беспутней,
Чем путешествие по карте.
 
 
Но я сумел коробку спичек
Назвать консервами огня,
А вы слова своих привычек
Не променяли на меня.
 

«Умирая под ураганным огнем…»

 
Умирая
Под ураганным огнем,
Стучится в ворота рая
Энский батальон.
 
 
– Мы умерли честно и просто.
Нам в рай возноситься пора.—
Но их не пускает апостол,
Они умоляют Петра:
– Попы говорили всегда нам,
Что если умрем на войне,
То в царствии, господом данном,
Мы будем счастливей вдвойне.
 
 
А Петр отвечает: – Вот сводка.
Там сказано вот как.
Убит лишь один,
Кто убит – проходи.
 
 
– Мы все здесь убиты, и двери
Ты райские нам распахни.—
А Петр отвечает: – Не верю!
Я выше солдатской брехни.
Наверно, напились в таверне
И лезете к небесам,
А сводка – она достоверней,
Ее генерал подписал.
 

1940

Себе

 
Свои грехи преодолей,
Как Эверест турист,
И ты не протоиерей,
А неофутурист.
 
 
А в этом счастье и тоска,
Но так и надо так.
И прогремят стихи пускай
Созвучьями атак.
 
 
А фронда – это ерунда.
Да сгинет пусть она.
Иди туда, ведет куда
Тебя твоя страна.
 
 
А бога нет, и черта нет,
И жизнь одна дана,
Но если смерть придет, поэт,
То смерть, как жизнь, одна.
 

1940

В Переделкине у Пастернака

Весной 1941-го

 
Он стал хвалить Шекспира и Толстого,
Как песнопевцев самого простого,
Самого в литературе дельного,
Что не забудется в теченье лет.
 
 
– В жизни, – он говорил, – лишь одни
   понедельники,
А воскресений почти что нет.
 
 
Никого не надо эпатировать,
Пишите так, как будто для себя,
И не важно, будут аплодировать
Или от негодованья завопят.
 
 
Впрочем, лучше вовсе не писать,
А заниматься более достойными вещами,
А поэзия – не детский сад —
Посему и не хожу на совещанья.
 

31 мая 1941 г.

«Как рыбы, золотые купола…»

 
Как рыбы, золотые купола
Плывут туда, где небо синевее,
Из той страны, которая была,
В такую даль, которая новее.
 
 
Они плывут, как рыбы из былого,
А мимо них, виденцев старины,
Проходим мы, поэты-рыболовы
И прочие рабочие страны.
 

1941

«Писатель Андрей Белый…»

 
Писатель Андрей Белый
На Черном море бывал,
И очень правильно делал,
Что камешки собирал.
 
 
Так, например, Гамлет,
А до него Эдип,
Не собирали камни,
И кто-то из них погиб!
 

1941

«Ко мне отношение Невежд…»

 
Ко мне отношение Невежд
Зависит от ношения
Мной тех или иных одежд;
 
 
Но равнодушен я к болванцам
И пребываю оборванцем.
 

1942

«Все очень просто, хоть и сложно…»

 
Все очень просто, хоть и сложно,
Но если слово лишь
   нетленно,
То сам себя спрошу: как можно
Писать стихи не ежедневно?
И сам отвечу: жизни жаждой
Слаганье назову.
Но не могу писать день каждый,
Ибо не каждый день живу.
 

1942

Лапоть

 
Валялся лапоть на дороге,
Как будто пьяный,
И месяц осветил двурогий
Бугры и ямы.
 
 
А лапоть – это символ счастья,
А счастье мимо
Проходит, ибо счастье с честью
Несовместимо.
 
 
В пространстве, где валялся лапоть,
Бродил с гитарой
НН, любивший девок лапать,
Развратник старый.
 
 
НН любил читать Баркова
И девок лапать,
И как железная подкова
Валялся лапоть.
 
 
И как соломенная крыша,
И листья в осень…
То шел бродяга из Парижа
И лапоть бросил.
 
 
Под ним земные были недра,
Он шел из плена.
Бродяга был заклятый недруг
Того НН-а.
 
 
Была весна, и пели птички.
НН стал шарить
В карманах, где лежали спички,
Чтоб лапоть жарить.
 
 
И вспыхнул лапоть во мраке вечера,
Подобный вольтовой дуге.
Горел тот лапоть и отсвечивал
На всем пространстве вдалеке.
 
 
Какой-то придорожный камень
Швырнув ногой,
Бродяга вдруг пошел на пламень,
То есть огонь.
 
 
А лапоть, став огня основой,
Сгорел, как Рим.
Тогда схватил бродяга новый
Кленовый клин.
 
 
Непостижимо и мгновенно,
Секунды в две,
Ударил клином он НН-а
По голове.
 
 
Бить – способ старый, но не новый —
По головам,
И раскололся клин кленовый
Напополам.
 
 
Тогда пошел НН в атаку,
На смертный бой,
И начал ударять бродягу
Он головой.
 
 
Все в этом мире спор да битва,
Вражда да ложь.
НН зачем-то вынул бритву,
Бродяга – нож.
 
 
Они зарезали друг друга,
Ну а потом
Они пожмут друг другу руку
На свете том.
 
 
Поскачут также на конях,
Вдвоем, не врозь,
И вместе станут пить коньяк
Небесных звезд.
 

1942

«Существует четыре пути…»

 
Существует четыре пути.
Первый путь – что-нибудь обойти.
 
 
Путь второй – отрицание, ибо
Признается негодным что-либо.
 
 
Третий путь – на второй не похож он,
В нем предмет признается хорошим.
 
 
И четвертый есть путь – настоящий,
Над пространством путей надстоящий:
 
 
В нем предмет помещается в мире.
Всех путей существует четыре.
 

1942

«Движутся телеги и калеки…»

 
Движутся телеги и калеки,
Села невеселые горят.
Между ними протекают реки.
Реки ничего не говорят.
 
 
Рекам все равно, кто победитель,
Все равно, какие времена.
Рекам, им хоть вовсе пропадите, —
Реки равнодушнее меня…
 

Про войну

 
Сорок первого газету прочти
Иль сорок второго.
Жить стало хуже всем почти
Жителям шара земного.
 
 
Порядок вещей неприемлем такой.
Земля не для этого вертится.
Пускай начинается за упокой,
За здравие кончится, верится.
 

1942

«Век двадцатый войной исковеркан…»

 
Век двадцатый войной исковеркан.
Осознал с головы до пят его.
В глубину двадцать первого века
Я смотрю с высоты двадцать пятого.
 
 
Я смотрю сквозь веков венок,
Не вступивших еще в обращение.
И еще я смотрю сквозь бинокль
Поэтического обобщения.
 
 
Вижу город, где нет для ближнего
Никаких наказаний лютых,
И совсем ничего лишнего
Ни в стихах, ни в вещах, ни в людях.
 
 
На земле никому не тесно,
Не дерется с народом народ.
Скажут – это неинтересно,
А по-моему, наоборот.
 

«Немец пытается окружить…»

 
Немец пытается окружить
Наши под Курском части,
Которым частицу судьбы решить
Выпадает несчастье и счастье.
 
 
Немец-мертвец не имеет лица,
Немец страшится сражаться.
Но всех нас схватила рука мертвеца —
Она не решится разжаться.
 

«Обстреливаются на Невé дома…»

 
Обстреливаются на Неве дома,
Сгорают стихов тома.
Потомкам будет неведомо,
Какие были дома.
 
 
Историками прилежными
Забудутся дни войны,
Но люди останутся прежними:
Богатырями Невы.
 

1942

Пародия на Михаила Кульчицкого

 
Если бы кто-нибудь мне сказал:
«Водку не пей – коммунизм начнется»,
Я только бы губы свои покусал,
Я б только подумал: «Мне это зачтется».
 
 
И чтобы, как в русское небо,
Французские девушки смотрели ввысь,
Я б не пил, не пил и не пил,
А потом бы не выдержал и выпил за коммунизм!
 

1942

«Сообщало радио, что Германия…»

 
Сообщало радио, что Германия
Фронт проигрывает Восточный,
А я не обращал внимания
И зачеркивал слабые строчки.
 
 
За невнимание прошу прощения
У бойцов, что дерутся отважно,
Но очень важные сообщения
Заставляют зачеркивать то, что не важно.
 

«Без поражений нет побед…»

 
Без поражений нет побед.
Стих плох – в огонь бросай его.
Так неудавшийся поэт
Становится прозаиком.
 
 
Плохи рассказы – в печь бросай их,
А сам беги хоть в Лысково.
Становится плохой прозаик
Коллегою Белинского.
 
 
Пусть люди пишут – будешь крыть их…
Но и статейка брак дала?!
Не унывай, негодный критик,
А поступай в редактора!
 

1942

Поэтодень

 
Видишь слово значее,
Отвергаешь сам его,
Что-то пишешь начерно
И слагаешь заново.
 
 
Рифма появляется,
Нечто вроде ролика.
Но не выявляется
Наших дней героика.
 
 
Видишь нечто славное,
Как бои на Немане,
Пропускаешь главное:
Не хватает времени.
 
 
За голову хватишься,
Бестолково тычешься,
Ан проходит два часа,
А потом и три часа.
 
 
Так весь день до вечера
Угорелый носишься
И к стихам доверчиво
Очень ты относишься.
 
 
Заставляют век, страна
Действовать, как гения.
Только надо экстренно:
Не хватает времени.
 
 
Научен ты опытом
В том числе и Пушкина —
Пропадет то пропадом,
Что стихом упущено.
 
 
И, ложась в постель свою,
Думаю до полночи:
Мол, если я бездействую,
То действую, как сволочи.
 

1942

Всемирная история в самом сжатом виде

 
Чуть дремлет недремлющий пламень,
Затихший, но вечный огонь.
Резьбою изрезанный камень
Глядит первобытной строкой.
 
 
Объемлет селения пламень.
Но им освещается мгла,
И зодчим отвергнутый камень
Ложится главою угла!
 

1942

«Хочу одного, хотя я изгой…»

 
Хочу одного, хотя я изгой:
Чтоб было всем хорошо;
А мир состоит из несчастий, из горь,
Да и из молекул еще.
 
 
Ни на кого не хочу пенять
За в чем-либо невезенье,
Надо понять
ВСЁ —
В этом мое спасенье:
 
 
Приказать, рассказать, досказать,
Сбить с замка замок,
Чтоб не мне могли доказать,
А я доказать мог.
 

1943

«Я не знаю, что я буду…»

 
Я не знаю, что я буду
Говорить через минуту
Или в завтрашнее утро.
Понимаю, что не мудро.
Но могу лишь дать ответ:
Нет!
 
 
Но я знаю, что со всеми
Будет лет через пятьсот,
Каково Земли спасенье,
Что и как людей спасет,
Каковы к нему преграды
И каков Поэтоград.
Как пройти к Поэтограду,
Рассказать про это рад.
 
 
Так ученейший умнейший
Всю жизнь звездам посвятил,
И он знает о дальнейшем
Продвижении светил.
Глубь небесную измерит,
Так какого же рожна
Он не знает, где изменит,
С кем, когда ему жена.
 
 
Что угодно можно трогать,
Все атаки отразить,
Ну а самый близкий локоть
Невозможно укусить.
 

1943

«За неведомым бредущие…»

 
За неведомым бредущие,
Как поэты, сумасшедшие,
Мы готовы предыдущее
Променять на непришедшее.
 
 
Не тужи о нас. Нам весело
И в подвале нищеты;
Неожиданность инверсии
Мы подняли на щиты.
 

1943

«Кто за меня, кто за него…»

 
Кто за меня, кто за него,
Не всё равно, не все равны;
Но на себя на самого
Я посмотрел со стороны.
 
 
Мой предок раб. Мой предок скиф.
Он неразборчив был на средства,
И недостатков нет таких,
Чтоб я не получил в наследство.
 
 
Как предок, для своих побед
Готов идти на что попало;
Но я, пророк, но я, поэт,
Хочу, чтоб было небывало.
 
 
И в то же время надо мне,
Мое чтоб имя стало громким.
И я шатаюсь по стране,
Что между предком и потомком.
 

1943

«Я знаю это из…»

 
Я знаю это
      из
Опыта. Между друзьями
Всякая затаенная мысль
Передается через расстоянье.
 
 
Мысль если враждебна,
Ничто глубина
Молчания и расстояния дальность.
И так же друзей разлучает она,
Как будто бы если
   они поругались.
 

1943

Поэт и дьявол

 
– Не считаясь с тем, что говорят,
Ты нуждаешься в насущном хлебе.
Хочешь – и не будет звезд на небе.
Дам тебе за это миллиард.
 
 
Все откроются перед тобой пути,
И тебя признает вся страна.
 
 
– Отойди
От меня, сатана.
 

1943

«Вначале, когда помышлял лишь о деле…»

 
Вначале, когда помышлял лишь о деле
И не вычислял ритм саженный сражений,
В твоей голове пребывали идеи
Простыми рабами твоих ощущений.
 
 
Но вскоре идеи тобой овладели,
Ты стал по сравнению с ними ничем.
И начал ломиться в закрытые двери…
Зачем? А черт его знает, зачем!
 

Другу

 
Пусть жизнь трудна,
Пускай бедна,
Счастливей мудреца тупица.
Вода настолько холодна,
Что невозможно утопиться!
 
 
Пускай, греша
Из-за гроша,
Ты должен всюду торопиться,
Но жизнь настолько хороша,
Что невозможно утопиться!
 

1943

«Поэт, ты не можешь добиться издания…»

 
Поэт, ты не можешь добиться издания,
Хотя твой стих и великолепен.
Ты – как церковь, которая лучшее здание,
Но в которой не служат молебен.
 
 
Ты имеешь на вещи особенный взгляд
И, как Пушкин, расходишься с чернью.
Ты, как церковь, что сбоеприпасили в склад,
Но не в этом ее назначенье.
 

1943

«Прежде я пребывал как в раю…»

 
Прежде я пребывал как в раю,
Высоты строчек беря,
А нынче целый день продаю
Ненужные мебеля.
 
 
Прежде я сидел за столом
И смотрел из окна,
А нынче решил, что это старо —
Стол нужно загнать.
 
 
Прежде я ругал совмещан
За мелочность, за пустяки.
А завтра скажу, что в себе совмещал
Продажу вещей и стихи.
 

1943

«Все происходит по ступеням…»

 
Все происходит по ступеням,
Как жизнь сама.
Я чувствую, что постепенно
Схожу с ума.
 
 
И, не включаясь в эпопеи,
Как лампа в ток,
Я всех умнее – и глупее
Среди дорог.
 
 
Все мысли тайные на крики
Я променял.
И все написанные книги, —
Все про меня.
 
 
Должно быть, тишина немая
Слышней в сто крат.
Я ничего не понимаю,
Как и Сократ.
 
 
Пишу стихи про мир подлунный
Который раз?
Но все равно мужик был умный
Екклезиаст.
 
 
В реке причудливой, как Янцзы,
Я затону.
Пусть не ругают вольтерьянцы
Мою страну.
 

1943

Одной из двух умнейших

 
В мире самой хорошей,
Как и всем прочим, льстя,
Можно сказать разве ложь ей?
Нет. Нельзя.
 
 
Что-нибудь в этом роде
Писать не имею прав.
Вы никогда не умрете,
Жизнью смерть поправ.
 
 
Вам посвящаю песни те,
Что будут снова и снова,
А если умрете – воскреснете,
Даю Вам честное слово.
 

1943

«Звезд на небе мириады…»

 
Звезд на небе мириады,
И растут над ними травы.
Для чего же в мире яды
И различные отравы?
 
 
Хорошо смотреть на волны,
Нарифмовывая строки.
Для чего же в мире войны,
А в домашних битвах – склоки?
 
 
Очень долго я думал про
Мир нелепостей и идеалов,
Пока не догадался, что зло и добро
Разность каких-то потенциалов.
 

1943

«Над томами домов…»

 
Над томами домов,
Над телами домов
Вверх взлетают шары,
Так как не тяжелы.
Они такие же, как бусы,
Как огурцы и как арбузы,
Как зернышки от кукурузы,
И как пиковые тузы.
Они такие же, как пятна,
Остановившиеся ядра,
Что утром спустятся обратно.
К чему они – весьма понятно:
Они над светлою Москвою,
Которая затемнена,
Как несусветное морское
И в то же время стен стена.
 

1943

Про гвардейцев

 
И там и тут
По прутьям проволок колючих
Они пройдут,
Как лучшие из лучших.
 
 
Любых высот
Достигнут, если надо,
И в дот и в дзот
Швырнут они гранату!
 
 
Чтоб немцы наш народ не покорили,
Они сметут всех немцев, как лавина.
И если будут улицы в Берлине,
Они пройдут по улицам Берлина.
 

1943

«Пришла пора осенняя…»

 
Пришла пора осенняя,
Покончившая с летом;
Хочу, чтоб вся вселенная
Была моим портретом.
 
 
Я не люблю баталии
И не гожусь в варяги.
Найдутся лишь в Италии
Мне равные вояки.
 
 
С неумностью эклектика
Впадаю я в эстетство,
Хотя мне диалектика
Была присуща с детства.
 
 
Предугадать, что близится,
Даю себе заданье
И не могу унизиться
До самооправданья.
 

1943

«Что-то рыбкается, и ползается…»

 
Что-то рыбкается, и ползается,
И решается вечным спором.
Пусть другой кто-нибудь воспользуется,
А бездельник умрет под забором.
 
 
Пусть, как прежде, пророк-фантаст —
У разбитого у корыта…
Ну и выпрыгну в «Окна ТАСС»,
Ибо двери мои закрыты!
 

1943

«Пошел тропой…»

 
Пошел тропой,
Сошел с тропы
И сгинул вдалеке…
У нас с тобой
Растут грибы,
Грибы на потолке.
 
 
Они от сырости растут,
Ты их, как я, прости,
Раз тут
Им хорошо расти.
 
 
Все те, которые глупы,
Привыкли к плоским залам.
Для них на потолке грибы —
Белиберда и заумь.
 
 
Из них любой на стол бы влез,
Чтоб сбить гриб кочергой!
А нам идти не надо в лес:
Природа под рукой.
 

1943

Про белую ворону

 
Правдою неправды умудренный
Хамельон
Не хочет белой быть вороной
Средь черных ворон.
 
 
Не очень умный и ученый,
Не очень смелый;
Он средь ворон совсем не черный,
А только серый.
 
 
Ну, а тому, кто открыватель,
Тому, кто первый,
Тому быть надо в черном аде
Вороной белой.
 
 
В среде мещан нерастворенный
Пророк Поэтограда,
Я белой остаюсь вороной —
Так мне и надо.
 

1943–1944

«Все изменяется под небом…»

 
Все изменяется под небом,
Цепь изменений – божий глас;
И книги по сравненью с хлебом
Подешевели во сто раз.
 
 
Своею всякий занят соткой,
Дабы картошка завелась.
А книги по сравненью с водкой
Подешевели в двадцать раз.
 
 
Мои стихи хотя как водка,
Но разделили судьбы книг,
Ибо окно они – не фортка,
И много свету через них.
 
 
Весь белый свет стихам цена,
Окно стихов не затемнят.
Но нет поэту мецената…
И сам себе ты меценат.
 
 
В дурацких хлопотах утонешь.
Времени уходит треть
Минимум на то лишь,
Чтоб с голоду не умереть.
 

1944

Г. У

 
Все творчество мое простое,
И в нем коварных мыслей нет;
Но хорошо, что я построил
Глазковский университет.
 
 
Мои стихойные исканья
В нем обязательный предмет,
И мной сработан не из камня
Глазковский университет.
 
 
Меня признают – я уверен —
Раньше, чем через двести лет,
И будет лучшей из таверен
Глазковский университет.
 
 
Но в наши дни всемирной дури
И героических побед
Вступать я не рекомендую
В Глазковский университет.
 

1944

Заявление в Литфонд

 
Пользуясь тем, что я не жена писателя,
Муж которой на фронте,
Не считаясь с тем, что я поэт,
Полагая, что обедать не обязательно,
Мне в Литфонде
Не дают талонов на обед.
 
 
Разве это справедливо?
Нет.
А на базаре купить что-либо
Не хватает монет.
 

1944