Текст книги "Избранное"

Автор книги: Николай Глазков

«Все на свете очень сложно…»

 
Все на свете очень сложно,
Королевна!
Жить со мною невозможно
Ежедневно.
 
 
Доля истины и здесь есть,
Королевна!
Приходи дней через десять
Непременно.
 
 
Я в словах довольно точен,
Королевна!
Только будь со мною очень
Откровенна.
 

1944

«Соберутся пять парнишек…»

 
Соберутся пять парнишек,
Прочитают двести книжек,
И начнут ребята сдуру
Создавать литературу.
 
 
Понапрасну ум мрача,
Изучают Кумача,
Тем не менее, однако,
Изучают Пастернака.
 
 
Ничего не понимают,
Как и чем живет страна;
На зато упоминают
Всех поэтов имена.
 

1944

«Москва послевоенная…»

 
Москва послевоенная.
Ее себе представь:
Живут в ней повседневная
И праздничная явь.
 
 
Рассветная – занудная
От серой суеты,
Вечерняя – салютная —
Уводит в мир мечты.
 

1944

«Вечная слава героям…»

 
Вечная слава героям
И фронтовое «прости».
Фронт не поможет второй им,
А мог бы им жизнь спасти.
 
 
Лучше в Америке климат
И дешевизнее быт;
Но мертвые сраму не имут,
А вы отказались от битв.
 
 
Вы поступаете здраво,
Пряча фронты по тылам;
Но в мире есть вечная слава,
Она достается не вам.
 

1944

«Идет война, неся события…»

 
Идет война, неся события
И всё и вся бросая в бездну.
И не забыть ее
Нам даже в царствии небесном.
 
 
Потом – потом война закончится,
Сдадутся немцы нам на милость,
А нам, конечно, не захочется,
Чтобы все это повторилось.
 

Руки

 
Руки разные на белом свете,
И у всех различные названья,
У меня рука – как у медведя,
А у Вас предмет для целованья.
 
 
Но своей руки не обменяю
На такую, как у Вас, – красивую.
И своей судьбы не променяю
На такую, как у Вас, – счастливую!
 

1944

«Быт заел или сам устал…»

 
Быт заел или сам устал
От своих и чужих бед…
И стихи писать перестал
Очень хороший поэт.
 
 
Говорю: не писать трудней,
Только я куда-то спешу
И поэтому целых сто дней
Почти ничего не пишу.
 
 
– Только времени зря не трать, —
Сам себе все время твержу.
Не хочу себя повторять —
И поэтому не пишу.
 
 
Не хожу ни в театр, ни в кино,
Не читаю ни книг, ни брошюр.
Значит, то-то оно и оно —
И поэтому не пишу.
 
 
Без стихов моя жизнь петля,
Только надо с ума сойти,
Чтоб, как прежде, писать стихи для
Очень умных, но десяти.
 

1944

Подсобный рабочий

 
Спать хочу, но мне не спится,
На машине еду в склад.
Денег нет, а с круга спиться
Очень даже был бы рад.
 
 
Облака плывут по небу,
Письмена ползут по почте.
Всё равно, куда приеду —
Я подсобный рабочий.
 

1944

«Могу от женщин одуреть я…»

 
Могу от женщин одуреть я
И позабросить все дела,
А женщина за все столетья
Ничего не изобрела.
 
 
Всему виной один мужчина,
Все делал он, а не она,
И даже швейная машина
Не ею изобретена.
 

1944

«Тáк работают: утро, день, вечер…»

 
Так работают: утро, день, вечер —
Что едва поспевает Гознак;
Заработав, бросают на ветер,
Не на ветер, а на сквозняк.
 
 
И работают вновь, задыхаясь
От вседневных забот и обид,—
Это есть артистический хаос
И неарифметический быт.
 

1944

В. Хлебникову

 
Работаю на Поэтоград.
Не разливанка – винный берег.
Мой ежемесячный оклад
Лишь 235 копеек.
 
 
Смех невозможно запретить.
Засмейтесь, смехачи, засмейтесь:
Чтоб не работать, сам платить
Готов пятьсот копеек в месяц.
 
 
Пускай таскаю я мешки
И ничего не получаю,
Пусть неуместны здесь смешки,
Мой стих не сменится печалью.
 
 
Мне не хватает на харчи,
Но, чтоб в глупца не превратиться,
Скажу: «Засмейтесь, смехачи!»,
Как «Все-таки она вертится».
 

1944

I. «Своих стихов не издавая…»

 
Своих стихов не издавая,
Ищу работы отовсюду,
Пилить дрова не уставая
Могу с рассвета до салюта.
 
 
Могу к Казанскому вокзалу
Доставить чемоданов пару.
Могу шататься по базару
И загонять там что попало.
 
 
В Поэтоград моя дорога,
Меня среда не понимала,
Так что могу я очень много
И в то же время очень мало.
 

II. «Но если путь к иным победам…»

 
Но если путь к иным победам
Я предпочту иным дорогам,
Тогда не буду я поэтом,
Тогда не буду я пророком.
 
 
Я обрету людей степенность,
Я принесу немало пользы,
Меня признает современность;
Но обо мне забудут после.
 

1944

Эпитафия на самого себя

 
Жил-был поэт. Он был обманут
Несогласившимися с новым.
Но все равно его помянут
Великолепным добрым словом.
 
 
Поэты завтрашнего мира!
Грядущих лет!
Остановитесь у могилы,
Которой нет!
 

1944

«Ветер, поле, я да Русь…»

 
Ветер, поле, я да Русь
В мире небывалом.
Не сдаешься? Не сдаюсь
Никаким шакалам.
 
 
А снежинок всех число
Велико, как горе,
Все дороги замело
Снеговое море.
 
 
Я смотрю по сторонам,
Месяц – что полено;
Снеговое море нам
Тоже по колено.
 

1944

«И в этой самой жизни нашей…»

Другу из Поэтограда[1]1
  Эмка Мандель – поэт Наум Коржавин.


[Закрыть]

Э. М.

 
И в этой самой жизни нашей,
В быту лишений и побед,
Ты, милый, самый настоящий
Очаровательный поэт.
 
 
Ты пишешь очень много дряни:
Лишь полуфабрикат-руду,
Но ты прекрасен, несмотря ни
На какую ерунду.
 
 
В рубцах твоих стихов раненья,
Которые в огне атак.
А те, кто лучше и ровнее,
Писать не выучатся так.
 
 
У них стихи круглы и дуты,
Хоть и металл, а не руда,
И никакие институты
Им не помогут никогда.
 

1945

«Мы поедем за Мытищи…»

 
Мы поедем за Мытищи.
Что нам думать и гадать?
Заработаем мы тыщи
И не будем голодать.
 
 
Люди любят все, что праздно,
Но достоин труд любви.
Мы работаем прекрасно,
Если платятся рубли.
 
 
А металл презренный самый —
Мой любимейший металл…
Подружусь с огромной славой,
Ей всю душу промотал.
 
 
Хорошо под гору, в гору,—
Путь зачеркивает нудь.
Счастье гнется, как подкова,
Но не всякому согнуть.
 
 
Ну, а мы богатыреем
Чуть не с каждым божьим днем.
Все, что есть, – преодолеем
И подковину согнем.
 

«Один мечтал о жизни царской…»

Е. В.

 
Один мечтал о жизни царской,
Другой любил считать ворон.
А мы – как Минин и Пожарский
И как Брокгауз и Ефрон.
 
 
Пусть затруднений впереди сто
Миллионов гектоватт,
У нас идейное единство
И, может быть, Поэтоград.
 
 
Пойдем навстречу воскресеньям
Мы, а не будням.
Чтоб стать могло увеселеньем
Хоть что-нибудь нам.
 
 
Мы мудрецы, и путь наш праведн,
И свят, и солнечн,
И нашим разумом не правит
Всякая сволочь!
 
 
И ни тебе (таков твой жребий),
Ни мне не сгинуть.
И разве есть такая мебель,
Чтоб нам не сдвинуть?
 

1945

«Мы подрубим сучки…»

Ал – ру Меж – ву

 
Мы подрубим сучки,
На которых сидим,
И сожжем свои корабли…
И я буду один, и ты будешь один,
Словно иначе мы не могли.
 
 
И уйдем, и не выпьем стаканов до дна,
И покинем праздничный пир,
И ты будешь один, и будет одна
Та, которую кто-то любил.
 
 
Я поссорюсь с тобой,
Ты расстанешься с ней,
И настанет такой денек,
Что ты будешь один,
   но не станешь сильней
Оттого, что ты одинок.
 

1945

«А она не добрая, не злая ведь…»

 
А она не добрая, не злая ведь…
Мы по дыму судим о Казбеке.
И не надо на эпоху сваливать
Промахи свои и неуспехи.
 
 
У меня чудных стихов не кипа ли?
Только жить мешает сила вражья, —
И у нас нет денег, а в день гибели
Деньги были или нет – не важно.
 

1945

Юрка-граф

 
Жил на Арбате Юрка-граф,
Он по анкетным данным
Одной из многих строгих граф
Причислен был к дворянам.
 
 
Рождал гражданских битв буран
Анкетные вопросы,
И на потомственных дворян
В те дни смотрели косо.
 
 
А Юрка-граф с дошкольных лет
Мог доблестью гордиться,
И славой дедовской согрет
Был Юрий Коновницын!
 
 
Когда беда вставала в рост
И становилось хмуро,
Тогда на Бородинский мост
Шел Коновницын Юра!
 
 
Там честь была сохранена.
На бронзовой таблице
Среди имен Бородина
Звенело: «Коновницын!»
 
 
Отважный русский генерал
Приветливо и громко
В минуты грусти ободрял
Далекого потомка!
 
 
Когда фашистский голиаф
Шагал к Москве-столице,
Достойный уваженья граф
Сумел с врагом сразиться.
 
 
Герой вошел в число потерь
У энской переправы,
И Коновницыны теперь
Двойной достойны славы!
 

Баллада о Доносове

 
Школа. Директорский кабинет.
Отсюда все потекло.
Говорил ученик двенадцати лет:
«Петров раскокал стекло».
 
 
Директор решил: «Ко всему привыкну,
Но не потерплю хулиганства!
Потому Петрова из школы выгоню,
А Доносову объявлю благодарность».
 
 
Доносов был на хорошем счету,
Газеты почитывал, слушал радио
И всем говорил про свою мечту —
Вступить непременно в партию…
 
 
На партийном собрании как-то раз
После очередных вопросов,
Сотрясая собравшихся треском фраз,
Выступал товарищ Доносов:
 
 
«Учитывая состоянье момента,
А состоянье такое есть,
Когда нестойкие элементы
Пытаются в партию нашу пролезть.
 
 
С Петровым, нам всем хорошо знакомым,
Не стоит якшаться и нянчиться зря:
Он матом секретаря райкома
Ругал, понимаете, – сек-ре-та-ря!»
 
 
Петрова не приняли: можно и без
Матерщинников обойтись.
А Доносов ускоренным темпом лез
По служебной лестнице ввысь.
 
 
Но в сорок первом скверном году
Доносов решил: «Все пойдет на слом.
А я и у немцев не пропаду
Со своим основным ремеслом!..»
 
 
«Позвольте, херр оберст, я слышал сам
И сообщить вам рад,
Что Петров есть партизан,
Взорвал этот самый склад.
 
 
Петров не один…»
      Да, Петров не один,
Не только уроды в семье!
И места Доносов не находил
На освобожденной земле.
 
 
Судьба не заставила долго ждать.
Был весь ход истории неумолимым.
Доносов привык обвинять, осуждать,
А тут он стал подсудимым.
 
 
И оправдывался:
«Да, я сотрудничал, что ж,
Для вас же могу стать полезнее.
Про немцев я вам расскажу…»
      Капал дождь,
Когда эту тварь повесили.
 

1945

На смерть Владимира Николаевича Яхонтова

 
В такие дни я разучился плакать,
Не потому, что прекратилось горе;
Но если слезы были бы деньгами,
Я был бы самый бедный человек.
 
 
Самоубийца – это не убийца,
А перед этим всё ему казалось,
Что всё не так, что всё несправедливо,
И что он очень-очень одинок.
 
 
Наверняка он был серьезно болен,
А все, кроме меня, ему твердили:
– Здоровье как? Владимир Николаич!
Не чувствуете ль плохо Вы себя?
 
 
Он чувствовал себя довольно плохо,
А если б чувствовал себя прекрасно,
То и тогда б, наверно, усомнился,
В прекрасном самочувствии своем.
 
 
Он верил, что его не понимают,
И огорчался, что летают мухи,
Что звания народного артиста
Народному артисту не дают.
 
 
Ему казалось – это и сказалось
На самом окончательном решенье,
Когда переспективы исказились
И оставалось броситься в окно.
 
 
Он неожиданно исчез из дома,
И день прошел. А я гулял на свадьбе
Тогда, когда решалось уравненье
Его неосмотрительной судьбы.
 
 
И вечер ликовал, и ночь исчезла,
И после ночи наступило утро,
А я гулял на продолженье свадьбы,
Когда явился Витя Гончаров
 
 
И рассказал мне про исчезновенье.
А я сказал, что у меня он не был,
А где он может быть, того не знаю.
А в самом деле, где он может быть?
 
 
Я вечером опять туда явился
И вновь увидел Витю Гончарова.
Он мне сказал, что Яхонтов разбился.
На Клементовском дом стоял высокий.
 
 
Самоубийство – это не убийство,
А подвиг и великое несчастье.
С шестого этажа он взял и прыгнул
В шесть часов вечера после войны.
 
 
Проклятый час и день, и всей вселенной
Нет дела до народного артиста
И до меня, как и до миллионов
Живущих и скончавшихся людей.
 
 
Вот также жил Владимир Маяковский,
А Яхонтов, он жизнь его продолжил
И так читал любимого поэта,
Что даже разделил его судьбу…
 
 
Великий дар – сказать слова поэта
На уровне их значимого смысла;
Но даром я таким не обладаю,
А он достиг шестого потолка.
 
 
Он самый лучший чтец-недекламатор,
А чтец из тех читателей прекрасных,
Ради которых стоит быть поэтом
И сочинять хорошие стихи…
 
 
Стихи без рифмы написать труднее,
А эти вот стихи – они без рифмы…
 
 
Но горечь преждевременной утраты
Я опасался рифмой исказить.
 
 
…Мысль о самоубийстве так нелепа,
А жизнь великолепно хороша…
 

1945

«Мы любим жизнь со всеми трын-травáми…»

 
Мы любим жизнь со всеми трын-травами,
Которые увидели воочию.
Хорошим быть – такое дарованье,
Которому способствуют все прочие.
 
 
Как мудрецы, мы волосы ворошим
И всевозможные вопросы ставим.
Бездарный человек не может быть хорошим,
Хотя бы потому, что он бездарен.
 
 
Он обыватель в худшем смысле слова,
Всегда слывет за моего врага.
Он крепко ненавидит все, что ново,
На всех пространствах и во все века.
 
 
С отвагой безошибочного труса
Он распинал Иисуса на кресте,
Чтобы потом, во имя Иисуса
Сжигать Джордано Бруно на костре.
 

1945

«Слово лучше компаса в пути…»

 
Слово лучше компаса в пути,
Словом можно путь предугадать.
Разве можно так: сказать – приду – и не прийти,
Разве можно так: сказать – отдам – и не отдать?
 
 
Слово мир особый и иной,
Равнозначный названному им;
Если слово стало болтовней —
Это слово сделалось плохим.
 
 
Это слово не нужно стихам,
Это слово – мир, который гнил,
Лучше бы его я не слыхал,
Не читал, не знал, не говорил.
 

1945

«Жизнь во многом была дрянна…»

 
Жизнь во многом была дрянна,
Но минувшее не возвратить…
Нету в мире такого бревна,
Чтобы я не мог своротить.
 
 
Мне победа нужна, а не месть,
Все минувшее очевидь.
Разве книга такая есть,
Чтобы я не смог сочинить?
 
 
Мне дорога моя дорога,
Не устану по ней бродить.
Нету в мире такого врага,
Чтоб друзья не могли победить.
 

1945

Рынок

 
Не хочу спотыкаться, и каяться,
И кому-нибудь потакать.
Хорошо, когда люди толкаются,
Если можно людей толкать.
 
 
Это дело толковое, знамое,
Но без денег тоскливая скверь, —
И поэтому рынок самое
Интересное место теперь.
 
 
И я с года сорок четвертого
Уваженье к рынку питаю,
Только нет постоянного, твердого,
Оборотного капитала.
 
 
Быть, конечно, могло бы иначе,
Жизнь тогда бы была иная;
Но я не воротила рыночный,
А поэт, и стихи сочиняю.
 

1945

Саше Межирову

 
…Ты любишь свое столетие,
Живи и стихи пиши;
Но только поверь в бессмертие
Моей и твоей души.
 
 
Настала эпоха итога,
А мы с тобою друзья;
У нас лишь одна дорога,
И нам разойтись нельзя.
 
 
Дорога, она неделима;
Поэзии путь возлюбя,
Пройти мы не можем мимо,
Мимо самих себя.
 
 
По небу летают рыбы,
На солнце бывают пятна;
Поэты дружить могли бы,
Но мнительны невероятно.
 
 
И если в такие-то числа
Ты ко мне не придешь,
Мне лезут в голову мысли,
Что ты меня предаешь.
 
 
И с горя пилю дрова я,
И не понимаю того,
Что ты, меня предавая,
Себя предаешь самого.
 

1945

«Смейся надо мною или плачь…»

Поэтоград убьет поэзию.

А. Межиров

 
Смейся надо мною или плачь,
Счастье счастьем, тоска тоской.
Почему ты такой трепач?
Почему я такой изгой?
 
 
Если б мне половину того,
Что ты так справедливо достиг,
Я бы не унывал давно,
А печатал толковый стих.
 
 
А тебе б – половину того,
Что я всю свою жизнь имел,
Ты бы тоже был очень доволен
И являл бы для всех пример.
 
 
Но не надо сердиться и дуться,
Ибо правда прекрасней, чем лесть.
Половины, они не сойдутся
Ни в загробном мире, ни здесь.
 
 
Я считаю, что ты меня мельче
И поэтому любишь размах,
Ты считаешь, что противоречье —
Это ветер в стихах-парусах.
 
 
Без него и стихов не будет,
Как и следователей без воров.
Скажем, если мужик рыбу удит,
Быть ничтожным должен улов.
 
 
Ну, а если река что надо
И улов будет очень хорош,
То эпоха не виновата,
И поэзии ни на грош.
 
 
Не сердись на меня безрассудно
И с моим утвержденьем смирись,
Я нарочно довел до абсурда
Твою подгениальную мысль.
 

1945

«Зал рукоплескал…»

 
Зал рукоплескал
И схватывал стихов слова, —
Владимир Яхонтов читал
Владимира Маяковского.
 
 
Никто не ждал победы бреда…
Нелепо радовать толпу
Стихами лучшего поэта
И разделить его судьбу.
 
 
Несправедливо и нелепо
Шагает смерть, одна и та ж…
Нет! Не хочу бросаться в небо,
Забравшись на шестой этаж!
 

______

 
Когда с мечтой хорошею
Печально я порву,
Уйдет далёко в прошлое
Все то, чем я живу.
 
 
Живу, стихов не издавая,
Зато поэзию творю.
Не важно, как я поступаю,
А важно, что я говорю.
 
 
Что говорю, тем обладаю,
А издаваться не спешу.
Не важно, что я там болтаю,
А важно то, что я пишу.
 
 
Пишу, что станет жизнь иная
Поэтоградной наяву.
Не важно, что я сочиняю,
А важно то, как я живу.
 

______

 
Глупцы вели со мной беседы,
Совсем не то вообразя…
Должны существовать все беды,
Чтоб познавались все друзья.
 
 
В искусстве ценят древность либо
Безоговорочное новое.
Всё, что друзья сказать могли бы,
Я беспощадно зарифмовываю.
 
 
Друзья со мной проводят время,
Как будто им и делать нечего.
Для них слагаю я поэмы
Так гениально и доверчиво.
 
 
Но и мои друзья не верят,
Что я великий гуманист…
А хорошо, что ветер веет,
И хорошо, что зелен лист.
 
 
Что солнцем, а не только печкой
Бывает человек согрет,
Что иногда поэт беспечный
Встречает радостный рассвет.
 
 
Настанет день, не станет ночи,
Настанет ночь, не станет дня.
Так жизнь становится короче
Для всех людей и для меня.
 
 
Но проживу чем больше дней я,
Тем лучше зазвенит строка.
Так жизнь становится длиннее
И глубже, так же как река!
 
 
Пусть и поэтам будет весело
В дни испытаний и побед.
Поэты – это не профессия,
А нация грядущих лет!
 

1945

«Куда спешим? Чего мы ищем?…»

 
Куда спешим? Чего мы ищем?
Какого мы хотим пожара?
Был Хлебников. Он умер нищим,
Но Председателем Земшара.
Стал я. На Хлебникова очень,
Как говорили мне, похожий:
В делах бессмыслен, в мыслях точен,
Однако не такой хороший.
Пусть я ленивый, неупрямый,
Но все равно согласен с Марксом:
В истории что было драмой,
То может повториться фарсом.
 

1945

9-е Мая

 
Ракеты чудной красоты
Пронизывали высь.
И в небе были их следы
Такие же, как мысль.
 
 
Мне как поэту изменя,
Из рук бежит перо,
А в небе пишет за меня
Стихи Информбюро.
 

9 мая 1945 г.

С. Н

 
Мысли не к ночи ли
Что они значили?
Мы с тобой кончили
Раньше, чем начали.
 
 
Пусть она страшная
И бесполезная,
Все-таки славная
Штука поэзия.
 

1946

«Я утверждаю, что мы не те…»

 
Я утверждаю, что мы не те,
Которых не миллионы,
На небывалой своей высоте
Очень традиционны.
 
 
Что из того, что день наш черен,
Не привыкать к бедам.
Наши предки Чацкий, Печорин,
Рудин, Базаров, Бендер.
 

1946

«Надоело Робинзоном…»

 
Надоело Робинзоном
Жить на острове стихов.
Я завидую боксерам!
Что с того, что я Глазков?
 
 
Так сказать, за коим лешим
Побеждает в боксе тот,
Кто является сильнейшим,
А в стихах – наоборот?
 

1946

«На Тишинском океане…»

 
На Тишинском океане
Без руля и без кают
Тихо плавают в тумане
И чего-то продают.
Продает стальную бритву
Благороднейший старик,
Потому что он поллитру
Хочет выпить на троих.
 

1946

«Иные люди очень любят пиво…»

 
Иные люди очень любят пиво,
Другие жажду утоляют чаем.
Но разве так они трудолюбивы,
Как я, кого они зовут лентяем?
 
 
Я их трудолюбивее раз во сто,
Всех пьющих пиво или молоко,
И трудолюбье – основное свойство
Характера и склада моего!
 

1946

«Где они, на каких планетах…»

 
Где они, на каких планетах —
Разливанные реки вина?
В нашем царстве поэтов нет их,
Значит, тактика неверна.
 
 
Я достаточно сделал для после,
Для потом, для веков, славы для;
Но хочу ощутительной пользы
От меня не признавшего дня.
 
 
И считаю, что лучше гораздо,
Принимая сует суету,
Под диктовку писать государства,
Чем, как я, диктовать в пустоту.
 
 
Мне писать надоело в ящик
И твердить, что я гений и скиф,
Для читателей настоящих,
Для редакторов никаких.
 
 
Безошибочно ошибаться
И стихов своих не издавать…
Надоело не есть, а питаться,
И не жить, а существовать.
 

1947

«Выискивая разное…»

 
Выискивая разное,
От мухи до слона,
До и от,
От четных до нечетных,
Стою, поэт Глазков,
Перед вывеской:
            Красная
            Чайхана —
            Оплот
            Почетных
            Стариков.
Что за черт?
И чем я не старик?
Течет
Арык.
 
 
Везет
Ишак
Шашлык
В кишлак.
 
 
Смотрел арык
И ел шашлык,
Сосал насвой
И – сам не свой…
 

1947

«Это нас учили в институтах…»

 
Это нас учили в институтах.
Мы поэты поперек и вдоль.
Разбираемся в науках трудных,
Кроме деньгологии одной.
 
 
Очевидно, это не так важно, —
Я к такому выводу приду.
Ибо, если рассуждать отважно,
Каждый получает по труду.
 
 
Дураки – это лентяи мысли,
А лентяи – мысли дураки.
И над ихним бытом понависли
Недостигнутые потолки.
 

1947

«От ерунды зависит многое…»

 
От ерунды зависит многое —
И, верный милым пустякам,
Готов валяться я у ног ее
Из-за любви к ее ногам.
 
 
Она, единственная самая, —
Душе живительный бальзам,
Лишь на нее глядят глаза мои
Из-за любви к ее глазам.
 

1947

«Пусть с вашей точки зрения…»

 
Пусть с вашей точки зрения
Все это извращения —
Но мир в момент творения
Был создан из вращения.
 
 
Вращались точки мнимые,
Что не имеют плотности,
Потом вращались линии,
Потом вращались плоскости.
 
 
Вращалась вся Вселенная,
Был бесконечный радиус.
Всё для увеселения,
Всё, что живое, – радуйся!
 
 
А ежели в наш век не те
Я изложил учения,
Возьмите опровергните
Пяти минут в течение.
 

1947

«Я не люблю, когда слова цветисты…»

 
Я не люблю, когда слова цветисты
И строчки перманентно завиты,
И облака плывут, как аметисты, —
Все это лишь бумажные цветы.
 
 
Не тот поэт, пронырлив кто и ловок
И норовит продать скорее стих,
Но точности простых формулировок
По формулам природы не постиг.
 

1948

«Это так устроено всевышним…»

 
Это так устроено всевышним,
Что два мира в мире я имею.
У меня сегодня в мире книжном
Варварская ночь Варфоломея.
 
 
С факелами рыщут изуверы,
Диким криком оглашая тьму,
Люди умирают из-за веры
И живут в страницах потому.
 
 
Смерть и смерть, и слава гугенотам —
Повествуют ветхие слова.
А в реальном мире счастлив кто там?
Кто своей любимой обладал?
 
 
Будет счастье биться за идею,
Будет счастье пировать с любимой.
Счастье – это выдумка злодея
И закон судьбы неколебимый.
 
 
Счастье устарело. Поновее
Будет вероятность и расчет.
Ни в какое счастье я не верю,
Потому меня к нему влечет.
 
 
И к тебе влечет. А ты такая,
Что, наверно, не поймешь любви.
В нашем мире – истина нагая,
В книжном мире – в море корабли.
 
 
И любовь… Я сам не верю фразам,
В эту ночь все было трын-трава.
В книжном мире находился разум,
А в реальном – жалкие слова
 
 
О любви, где обладанье чудно
Всем, что есть от пальцев до волос.
Сговориться, вроде бы, нетрудно,
Только вот мечтанье не сбылось…
 
 
И от пораженья стало горько,
Как от бесполезного труда.
Я тебе не нравился нисколько
И себе не нравился тогда.
 
 
А потом писал стихи, черкая,
Ибо мне не нравились они.
Ты была хорошая такая.
Между нами протянулись дни,
 
 
Как забор. Но ты ему не рада
И забор забвению предашь.
Девочка, ты не корабль пирата,
Чтобы брать тебя на абордаж,
 
 
Доставляя этим неприятность
Мне, тебе и призраку любви.
Между нами вера – вероятность,
В книжном мире – в море корабли.
 
 
И любовь, какой на свете нету…
Просто перепутались пути,
Просто в биографию поэта,
Если хочешь, можешь ты войти.
 

1948