355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Николай Чергинец » Вам — задание » Текст книги (страница 8)
Вам — задание
  • Текст добавлен: 9 сентября 2016, 17:15

Текст книги "Вам — задание"


Автор книги: Николай Чергинец



сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 32 страниц)

Ох, как хотелось Славину не поворачивать обратно, а пойти с этими людьми, которых ждут бои с врагом! Но делать нечего, нужно возвращаться, и Володя, попрощавшись, отправился в обратный, такой же опасный путь. К утру он был дома.

14
ПЕТР ПЕТРОВИЧ МОЧАЛОВ

Петр Мочалов проснулся от того, что звякнуло оконное стекло и в палате пахнуло чистым, свежим воздухом. Кто-то из раненых, очевидно, тот, кто раскрыл окно, тихо, с восхищением сказал:

– Красота какая! А воздух! Сам ешь, но и друзьям надо.

В палате заворочались и послышались голоса:

– Значит, тебя уже выписывать пора...

– Раз о природе заговорил, факт, что здоров...

– На ногу он припадает для того, чтобы врачи думали, что до полка не дойдет...

Мочалов не спешил открывать глаза и старался по голосам определить, кто говорит. Тот, который покашливает и говорит отрывисто – капитан Старостин, артиллерист. Веселый, задиристый голос с нажимом на "о" принадлежит уже немолодому лейтенанту – саперу Дубенцову.

Мочалов вспомнил рассказ Дубенцова о том, как его в конце марта ранило. Дубенцов со своими солдатами наводил мост через небольшую речушку, а тут в небе немецкие самолеты неожиданно появились и давай клевать переправу. Дубенцов услышал сзади взрыв, и последним ему запомнилось то, что он начал тонуть. Здесь, в полевом госпитале, он позже шутил: «Плавать по Волге с пеленок умею, а теперь, после этого, кажется, разучился». Его, раненного и контуженного, спасли двое бойцов-саперов, которые в сплошном грохоте разрывов увидели, как пошел ко дну их командир, и бросились на помощь.

Петру вспомнился сон. Здесь, вдалеке от передовой, он почти каждую ночь видел во сне свою семью. «Что с ними? Живы ли?» Перед глазами стояли такие родные, милые лица: улыбающаяся Таня, по-деловому серьезный, но готовый пуститься на любую шалость Ванюшка и нежная, кроткая, внимательная Юля. Она очень любила сидеть у него на коленях, прижать к груди головку или шептать что-то папе на ухо. Юле очень нравилось, когда отец тоже отвечал шепотом. В такие минуты Таня, как правило, смеясь, говорила Ванюшке: «Смотри, сынулька, какие заговорщики у нас в доме объявились. Видишь, шепчутся, не иначе как заговор против нас с тобой готовят». Счастливое мирное время. Каким дорогим и далеким кажется оно сейчас.

Мочалов не обратил внимания, что в палате неожиданно прекратился шум, стихли веселые голоса. Он вздрогнул и открыл глаза, когда услышал спокойный, мягкий голос врача Василевской:

– Что, товарищи, расшумелись? Ведите себя спокойнее, рядом с вами палата с тяжелыми.

Она перевела взгляд на Мочалова и, чуть улыбнувшись, подошла к его кровати.

– Ну как чувствуете себя?

– Спасибо, Ольга Ильинична, скоро буду просить о выписке.

– Все вы торопитесь, но выпишем только тогда, когда будете здоровыми.

От ее внимательного взгляда Мочалову стало неловко. Он со злостью ругнул себя: «Лень побриться. На человека неудобно смотреть с такой рожей». А врач уже повернулась к другому раненому, лежащему на соседней кровати. Он прибыл в госпиталь раньше Мочалова, но раны его долго не заживали. Василевская спросила:

– А как вы себя чувствуете, товарищ Мухин?

Мочалову стало несколько обидно, что так быстро отошла от него Ольга Ильинична. За полтора месяца, которые он провел здесь, между ними установились какие-то особые отношения. Случилось это после того, как ему впервые разрешили выйти во двор. Щурясь от яркого солнца, пошатываясь от слабости и чистого весеннего воздуха, Мочалов прошел в самый дальний конец двора. И вдруг здесь, за сараем, где была столярная мастерская, увидел сидящую на досках Василевскую. Она, вытирая марлевой салфеткой глаза, плакала.

Мочалов повернулся и тихонько ушел обратно за угол столярки. Но когда отошел немного, подумал: «А вдруг у нее горе? Погиб муж? Нет, пойду, может, как-то успокою». Он повернул обратно. Доктор не видела его, продолжала плакать. Мочалов сел рядом и только тогда, когда она испуганно взглянула на него, сказал:

– Извините, Ольга Ильинична, я случайно забрел сюда. Увидел ваши слёзы, и не мог уйти.

Ольга Ильинична быстро поднялась:

– Извините меня, Мочалов, это обычные бабьи слезы, – она невесело улыбнулась. – Вспомнилось былое, довоенное... господи, даже не верится, что всего год прошел, а так много потеряно, разрушено...

Ее глаза снова стали влажными. Но ниточка доверия была уже протянута, ей самой, вероятно, захотелось поговорить с этим невеселым, всегда задумчивым человеком.

– Сегодня день рождения моей дочери, Юленьки.

– Ну вот видите, у вас глаза мокрые, а день-то радостный, дочь на год повзрослела. Кстати, сколько ей сегодня исполнилось?

– Одиннадцать...

– Здорово. У меня тоже дочь Юля, и ей тоже одиннадцать, правда, только в июле исполнится.

Ольга Ильинична снова взглянула на Мочалова. И взгляд этот поразил его: такая мучительная боль была в ее глазах.

– Ей было бы одиннадцать.

Потрясенный Петр молчал.

– Десятого июля прошлого года у меня не стало детей – Юленьки и Сереженьки... С ними погибла и моя мама. Так случилось, что меня срочно из дома в госпиталь вызвали. В этот момент немецкие самолеты налетели, началась бомбежка. Как обычно во время налетов они прятались в погреб, а я побежала в госпиталь. А когда после операции прибежала домой, на месте дома огромная воронка... Лучше бы я осталась с ними в погребе...

Мочалов не знал, что можно сказать этой женщине, как утешить ее, да разве можно утешить в таком горе. Они долго разговаривали. Ольга Ильинична спросила о его семье. И Петр не таясь рассказал ей обо всем, о своей постоянной тревоге.

Тогда же Мочалов узнал, что муж Ольги Ильиничны, командир артиллерийской батареи, воюет под Ленинградом.

И сейчас, лежа на госпитальной койке, он так задумался, что вздрогнул, почувствовав прикосновение к своей руке. Перед ним стояла Ольга Ильинична.

– Вам нехорошо? – глаза ее смотрели встревоженно.

– Нет-нет. Я просто задумался, – ответил Петр, а на душе стало приятно от того, что за долгие месяцы кто-то беспокоится о нем.

Ольга Ильинична, кивнув головой, направилась к выходу. У самых дверей она чуть не-столкнулась с молодым лейтенантом. Строго спросила:

– А кто вам разрешил в палату вот так врываться?

– Доктор, миленькая, – начал он оправдываться, но Ольга Ильинична перебила его:

– Не миленькая, а военврач, капитан медицинской службы Василевская.

– Очень приятно, – невпопад ляпнул лейтенант, и это решило дело в его пользу. В палате грохнул хохот, улыбнулась и врач. Спросила:

– Откуда вы и к кому?

– Прямо с передовой, на одну минуточку, к капитану Мухину, мне сказали, что он в этой палате лежит.

А Мухин уже сел на кровати и громко крикнул:

– Купрейчик! Алексей!! Каким ветром?

Василевская подозрительно посмотрела на свертки в руках лейтенанта и чуть потеплевшим голосом сказала:

– Ладно, товарищ лейтенант, побудьте несколько минут, но только не задерживайтесь. Сейчас начальник госпиталя начнет обход, а в этой палате посторонним находиться нельзя.

– Спасибо, доктор, извините, товарищ капитан, я, ей-богу, на одну минуточку, – и он быстрым шагом направился к койке Мухина.

А у Мочалова пропал голос. Он тоже хотел крикнуть Алексею, но спазмы так сдавили горло, что он только чуть слышно промычал.

Алексей подошел к Мухину, они обнялись и наперебой стали спрашивать друг друга. А Мочалов, справившись наконец с волнением, решил пока не окликать двоюродного брата. «Пусть наговорится, – решил он, – а затем я ему устрою сюрприз!»

Он вспомнил, как однажды, с полмесяца назад, Мухин рассказывал о командире взвода разведки, который на железнодорожном полустанке случайно встретил свою жену. Но фамилию командира взвода капитан тогда не назвал. «Так вот о ком он рассказывал, – волнуясь, думал Мочалов, – значит, Алексей встретил Надю».

Вдруг Петр вспомнил, что Ольга Ильинична строго-настрого предупреждала Купрейчика о том, чтобы он долго не засиживался, и испугался, что Алексея вот-вот могут выпроводить из палаты. Он прислушался к разговору Мухина и Купрейчика и, поняв, что о главном они уже переговорили, поудобнее устроился на кровати и спокойно сказал:

– Алексей Васильевич, может, и со мной немного по-поговоришь?

Алексей на полуслове оборвал разговор и оглянулся. На него весело смотрел заросший бородой мужчина с повязкой на голове. И вдруг лейтенант вскочил:

– Петр? Петя-я-я!

Он, хватаясь за спинку кровати, обежал вокруг нее и бросился к Мочалову:

– Браток, брат!

Они обнялись и поцеловались. Никто не видел, как в этот момент в палату заглянула капитан Василевская. Увидев эту встречу, она не сказала ни слова и тихонько закрыла за собой дверь.

А Петр и Алексей, не скрывая слез радости, держались за руки и молча смотрели друг на друга. Эта встреча никого не оставила равнодушным. Даже тяжелораненый пожилой капитан, повернув голову, с улыбкой смотрел на них.

Мочалову хотелось о многом поговорить с Алексеем, и он предложил:

– Алеша, я сейчас встану, и мы пойдем во двор, – и он попросил раненых: – Братцы, если обход будет, то прикройте меня.

Молчавший во время этой сцены Мухин первым ответил:

– Идите, идите. Мы найдем, что сказать. Только ответьте мне: вы что, братья?

Мочалов улыбнулся:

– Двоюродные. Меня же война застала в доме его родителей в деревне под Гродно в день его свадьбы, которую мы так и не успели сыграть.

Мухин рассмеялся:

– Ну, Купрейчик, я уже однажды сказал: везучий ты человек на неожиданные встречи. То с женой нос к носу столкнешься, то вот теперь – с братом.

Через несколько минут Петр и Алексей были на улице. Рассказали друг другу о своих мытарствах после того, как они расстались, удивляясь, как почти одинаково сложилась у них в первые месяцы войны судьба. Петр сказал:

– Когда Мухин в палате рассказывал о том, как ты встретился с Надей, то он не назвал фамилии, а то бы я уже давно знал, что ты жив и воюешь со мной где-то рядом. Ты Надю больше не видел?

– Нет, – Алексей грустно опустил глаза, – никак не могу простить себе, что в суматохе не записал ее адрес. Ты знаешь, теперь не могу пройти мимо ни одного медсанбата или госпиталя. Все кажется, что именно там она и служит.

– Писал куда-нибудь?

– Писал, но сам понимаешь, что вокруг творится, трудно ее найти... Ну, а ты как? Вестей из дома, конечно, никаких?

– Никаких... Извелся весь от неясности... Сам знаешь из газет, как фашисты издеваются над нашими людьми. Мне порой так страшно становится за них, что ты даже себе представить не можешь! Таня у меня такая беспомощная, и ребята еще маленькие. Кажется, полжизни отдал бы только за одну-единственную весточку от них...

К ним подбежала медсестра. Стрельнула веселыми карими глазами на подтянутого лейтенанта и строго сказала:

– Больной Мочалов, идите немедленно в палату, начался обход, вас сегодня будет смотреть профессор.

Петр повернулся к брату:

– У тебя есть листок бумаги и карандаш?

– Знаешь, после встречи с Надей всегда ношу с собой, – улыбнулся Алексей и полез в карман.

Мочалов попросил:

– Запиши мне свой адрес, а для себя – мой. И давай договоримся: если кто-то что-нибудь узнает о наших семьях – немедленно сообщает.

Поторапливаемые медсестрой, они пошли к небольшому двухэтажному зданию, в котором размещался госпиталь.

15
ТАТЬЯНА АНДРЕЕВНА

Летом 1942 года гитлеровская пропаганда захлебывалась от восторженных визгливых излияний. В газетах и по радио фашисты хвастливо заверяли, что войска непобедимого вермахта вот-вот сокрушат большевистскую армию. Люди уже привыкли к этой шумной болтовне главаря фашистской пропаганды Геббельса и его помощников.

Многое, конечно, не доходило до деревни, где проживала семья Мочалова, однако люди не верили фашистской пропаганде. И все больше и больше мужчин уходили в лес к партизанам.

В июне Татьяна Андреевна вместе с детьми смогла перебраться в свой дом. Немецкая воинская часть, которая квартировалась в деревне, ушла.

Татьяна ходила по своему дому и не узнавала его. Светлые и чистые комнаты были превращены в конюшню. Даже не верилось учительнице, что люди, которые везде трубили о себе, как о представителях высшей расы, вели себя как настоящие скоты.

Но делать было нечего, и Мочалова взялась за уборку. Милая и добрая Марфа Степановна, приютившая Татьяну Андреевну и ее детей в холодную зиму, и сейчас пришла на помощь. Они выгребли граблями и вилами мусор из дома, а затем стали мыть стены, окна, полы. Юля и Ваня, рады-радешенькие, что жить будут снова в своем доме, бросились помогать. Но женщины разрешили им только подносить воду к порогу дома: боялись, чтобы дети не схватили какую-нибудь заразу.

Марфа Степановна отыскала у себя в чулане немного хлорки, и вся она пошла в дело. Три дня ушло на уборку, и наконец можно было переносить вещи. В доме приятно пахло полынью, блестели окна.

И вот уже месяц, как Татьяна Андреевна вместе с детьми живет в своем доме.

Соседка Крайнюк, чем могла, поделилась с ними: дала немного муки, картошки, жиров. Но Татьяну постоянно беспокоила мысль: как жить дальше, к кому обратиться за помощью?

...Ваня подошел к возившейся у печи Татьяне Андреевне и серьезно сказал:

– Мам, знаешь, о чем я сейчас думаю?

– Нет, не знаю, – ответила механически мать, с тревогой думая о том, что немцы забрали с собой все продукты, даже картофель из погреба выгребли. Она вспомнила, как весной долго колебалась: садить огород или нет, и решила лишний раз не показываться на глаза немцам, рассчитывая на прежние запасы. Сын потянул ее за рукав:

– Я думаю, что теперь к нам папа придет.

Словно острая игла кольнула в сердце женщину. Она поставила ухват в угол и спросила:

– Почему ты так считаешь, сынок?

– А я знаю, он приходил к нашему дому много раз, но видел, что здесь немцы, а где мы – узнать не мог. А вот теперь он как придет, так сразу увидит, что их нету, зайдет прямо в дом и скажет: «Привет зайцам и маме тоже!»

Слезы брызнули из глаз Татьяны Андреевны, она прижала голову Ванюши к груди:

– Сынок, ты даже помнишь, что отец говорил, когда приходил домой?

– Мама, я все помню. Он сначала целовал тебя, потом меня, потом Юлю и всегда улыбался. Я очень люблю папу! – все это он выпалил скороговоркой и неожиданно заплакал.

Расстроганная мать, сама еле сдерживаясь, чтобы громко не разрыдаться, как могла успокаивала сына:

– Ты не плачь, Ванечка, папа обязательно вернется, и все будет по-старому, вот увидишь. Идем, сынок, на улицу, на солнышко.

Она первой пошла к дверям, на ходу вытирая слезы. Сын пошел следом.

На улице ярко светило солнце, было жарко. К ним подбежала Юля. Она очень вытянулась за прошедший год.

– Мама, посмотри иди, какой я порядок навела в сарае.

Татьяна Андреевна вместе с соседкой еще вчера очистили сарай от навоза и грязи, посыпали земляной пол свежим песком и занесли немного сена.

Оказалось, что Юля перетаскала на сделанный из досок настил все сено, а внизу у стены аккуратно расставила разбросанные немцами лопаты, грабли и вилы, принесла немного полыни, запах которой перебил стоявший ранее спертый, перемешанный с навозом воздух. Мать обняла и поцеловала дочь:

– Спасибо тебе, помощница ты моя! – А сама грустно, уже в который раз за сегодняшний день, подумала: «Корову забрали, изверги проклятые, чем теперь детей кормить буду?»

Татьяна вышла из сарая. Она не заметила, как к их двору свернула телега с дороги. Одинокого седока Татьяна Андреевна увидела лишь тогда, когда он остановил лошадь возле ворот. Это был Петрусь, одинокий, замкнутый старик, обиженный судьбою и природой: горбатый, прихрамывающий на правую ногу, всегда чем-то недовольный, он так и жил бобылем. Петрусь и сейчас не улыбнулся, сухо поздоровался:

– Здорово, учителька! Отвори ворота, я тут тебе кое-чего привез.

Мочалова растерялась:

– Мне? А почему именно мне?

– Потому что есть забор и кирпичами от печки закусывать не будешь.

– Да, но...

– Не нокай, не запрягла, отвори ворота, времени у меня нету, чтобы слушать, как ты вслух соображать будешь.

Юля молча побежала к воротам и стала открывать запоры. Но железный засов не поддавался ее худеньким ручонкам. Дед Петрусь отстранил девочку рукой, нажал плечом на створки ворот и легко отодвинул засов. Открыл ворота, взял под уздцы лошадь и ввел ее во двор. Затем, вскинув на спину большой мешок с картошкой, спросил:

– Куда ее, в погреб, что ли?

Татьяна Андреевна поспешно пошла впереди деда, чтобы открыть дверь погреба, где обычно хранилась картошка.

Петрусь занес туда еще три мешка, затем, громко дыша, отнес в дом еще полный мешок муки. Вытирая рукавами пот с лица, сказал:

– Ну вот, учителька-хозяюшка, ешь себе на здоровье да детей корми, а я поехал.

Татьяна Андреевна, смущенная и растроганная, спросила:

– Дедушка, кто же это о нас позаботился?

Дед чуть заметно улыбнулся:

– Люди добрые, которые все видят, всегда помогут и ничего не забудут. – И он с трудом развернул телегу в узком дворе и выехал за ворота.

Уже давно ушла телега со двора, а она все еще смотрела. Даже мелькнула мысль о Петре. А вдруг это он, находясь где-то рядом, в партизанском отряде, в трудную минуту помог семье. К ней подошли притихшие дети. Ванюша взял мать за руку и тихо сказал:

– Это, наверное, нам папа прислал, значит, точно скоро домой придет.

«Господи, у нас с ним даже мысли совпадают», – подумала Татьяна Андреевна о сыне.

Наверное, также считала и Юля, потому что авторитетно заявила:

– Если папа и придет, то обязательно ночью. Днем его может Гришка рыжий увидеть.

Гришкой звали полицая Миревича. Он перед войной дважды сидел в тюрьме: один раз за кражу денег из бухгалтерии колхоза, а другой раз – за то, что будучи пьяным избил ни за что ни про что тринадцатилетнего мальчишку.

Как только пришли немцы, Гришка появился в деревне. Всегда пьяный, с повязкой на рукаве и с винтовкой за спиной, он ходил по дворам, не стесняясь забирал все, что ему нравилось, угрожая при этом хозяевам.

Ничего не ответила мать, только плотнее сжала губы. Не хотела она расстраивать сына. Пусть не угасает в его сердечке надежда на то, что придет отец. А что касается Гришки Миревича, то она сама его боялась. При встречах с ней на деревенских улицах Гришка сначала только ехидно и зло ухмылялся, затем, наглея все больше и больше, начал намекать, что вот, мол, и наступил час расплаты.

Вчера, когда Татьяна Андреевна вышла из дома Крайнюков, столкнулась с полицаем. Гришка был пьян, нагло ухмыляясь, сказал:

– А, мильтончиха, что слышно? Как там твой, поди уже сгнил где-нибудь? А я вот живу, под хмельком хожу, все думаю: не пора ли мне с ним посчитаться?

– За что же ты хочешь посчитаться и с кем? – вступилась за Мочалову Крайнюк, которая вышла из своего дома на помощь соседке.

– А, это ты, старуха? Я и до тебя еще доберусь. Скажи, где твои сыночки ненаглядные? Думаешь, не знаю? Гришка все знает! Он молчит, молчит, а потом однажды возьмет и прихлопнет. – Полицай яростно хлопнул в ладоши и снова посмотрел на Мочалову. – Ты думаешь, я забыл, как твой мильтон меня взял? Нет, Гришка все помнит! – Его бесцветные глаза сверкнули злобой. – Я все ждал, думал, что объявится, но вижу, нету. А я в долгу оставаться не хочу. Не с ним, так с тобой и твоим выводком посчитаюсь.

Побледневшая Татьяна еле стояла, ухватившись рукой за доску забора.

Марфа Степановна видела, как испугалась соседка, да и пьяный Миревич мог сгоряча что угодно сделать, поэтому решила не уходить и как-то успокоить его:

– Ты, Григорий, успокойся. У тебя же здесь в деревне отец и мать живут. Не трогал бы ты своих людей. Да и что плохого тебе учительница сделала? Твоего же младшего брата в школе грамоте учила...

– А ты, старая, не встревай в нашу беседу! – перебил ее Гришка. – Не мешай нам по душам говорить. Я на ее мужа в обиде. А его нет, так кому же мне счет предъявить за то, что он меня в тюрьму упрятал?

– Так ты же сам был виноват, вспомни хотя бы, как мальчонку соседского избил, ему вон уже шестнадцать, а парень до сего времени хроменький ходит...

– Жаль, что я его тогда недобил, – злобно сверкнул глазами Гришка, – но ничего, это за мной не останется. Я наведу здесь, в деревне, свой порядок! Так что пока прощай, мильтончиха, но вскоре встретимся.

И он, шатаясь, побрел к центру села.

Марфа Степановна подошла к Татьяне Андреевне и обняла ее:

– Ты, доченька, не расстраивайся, да и привыкай, что такие ублюдки хамить тебе будут. Знаешь, что я думаю? Схожу-ка я к его батькам, поговорю, чтобы угомонили его. Они же люди неплохие. Сами на суде говорили, что он заслуживает наказания.

– Ох, тетя Марфа, вряд ли это поможет. – Татьяна Андреевна неожиданно заплакала. – А я его боюсь! Честное слово, меня в дрожь бросает, когда увижу его...

Татьяна попрощалась с соседкой и пошла домой. В этот вечер ложилась как обычно: как только стемнело.

Татьяна уже начала засыпать, когда неожиданно кто-то постучал. Она вскочила с постели и, как была в одной ночной рубашке, подошла к окну.

– Это я, Марфа, открой, Танечка!

Татьяна Андреевна узнала голос соседки и поспешила к дверям.

Марфа Степановна дальше сеней не стала и заходить, тихонько сказала:

– Антон пришел. Оденься и приходи, он хочет поговорить с тобой.

– Хорошо, я сейчас.

Она вернулась в комнату, быстро оделась и на минуту замерла, прислушиваясь к ровному дыханию детей, беспокойно подумала: «Не проснулись бы, а то поймут, что одни остались, и напугаются».

Но дети спали крепким первым сном, и она тихонько вышла из дома.

В доме Крайнюков света не было. Хозяйка поджидала Татьяну Андреевну у дверей. Они в полной темноте вошли в дом. Из дальнего угла, где стоял стол, Татьяна услышала голос Антона:

– Здравствуйте, Татьяна Андреевна, проходите, присаживайтесь.

– Здравствуй, Антон, здравствуй! Давно тебя не видела, и жаль, что в темноте нельзя взглянуть на тебя. Как ты там?

– Нормально. В отряде много наших, деревенских. Я вот что хочу сказать. Мне командир отряда приказал поговорить с вами. Дело в том, что немцы звереют. Убивают ни в чем не повинных людей. Нередко сжигают людей живьем, даже целыми семьями, не жалея ни детей, ни женщин, ни стариков. Командир отряда беспокоится, что такое может случиться и в наших краях. Поэтому он предлагает вам уйти в отряд. Вашего же мужа знали все. А кого немцы схватят первыми? Конечно, тех, у кого мужья работали в партийных организациях, советских органах, милиции или сейчас находятся в Красной Армии. Так что думайте, Татьяна Андреевна.

Татьяна молчала. Да и что она могла ответить парню, когда в глубине души теплилась надежда, что здесь, в деревне, она получит хоть какую-нибудь весточку от мужа. Да и не верилось, что немцы или полицай Гришка могут убить беззащитную женщину с детьми.

– Так как, Татьяна Андреевна, – вывел ее из раздумья голос Антона. – решаетесь?

– Нет, Антон, передай твоим спасибо за заботу обо мне, но я останусь дома. Если уж придется туго, прибегу к вам, только как найти?

– Как найти? – переспросил Антон и, подумав ответил: – А я буду к матери заглядывать, вот и свидимся.

Татьяна еще раз поблагодарила парня и решила не мешать им, попрощалась и ушла. На улице стояла тихая и теплая летняя ночь. В домах ни огонька. Казалось, все замерло, наслаждаясь покоем, тишиной и теплом. Мочалова пришла домой. Дети спали, но сама она уснуть не могла. Взяла постилку и вышла во двор. Подошла к забору, где еще задолго до войны Петр соорудил скамейку, укутала ноги в постилку, села и задумалась.

Сразу же вспомнила те далекие и нелегкие годы, когда они еще только поженились с Петром, многого им тогда не хватало, но оба верили в лучшее. И действительно с каждым годом жить становилось легче. Потом переехали сюда. Таня вспомнила, как в тот год у Крайнюков случилась беда. Погиб муж, Михаил Евгеньевич Крайнюк, и двое сыновей. Были на рыбалке, вытягивали сеть, лодка неожиданно перевернулась, и все трое оказались в воде, запутались в сетях, старались помочь друг другу, но так все трое и утонули. Осталась Марфа Степановна с двумя старшими сыновьями.

Тяжело вздохнув, Татьяна подняла голову и поразилась. Небо было покрыто звездами. Их было так много, ярких и чуть видных, больших и малых, перемешанных шевелящейся звездной пылью, словно живых. Они приковывали взгляд, не давая оторвать от себя глаза.

Звезды начали расплываться и бледнеть в глазах. Таня плакала молча. Ей было страшно за Петра, за детей. «Господи, когда она кончится, эта война? – И подумала о том, что война может кончиться только тогда, когда мы победим. – Но ведь многие, в том числе и я, ничего не делаем для победы. Мой муж сражается на фронте, а что делаю я? Сижу и жду, плачу и дрожу от страха. Нет, я должна бороться с фашистами».

Она тут же с удивлением заметила, что такая мысль к ней пришла впервые за военное время. До этого она никогда не задумывалась о своем месте на войне. Ей казалось, что воевать должен кто-то другой, и вдруг поняла, что воевать с врагом должен каждый.

Ей стало стыдно, что она, молодая, здоровая женщина, сидит и ждет, когда прогонят врага, завоюют для нее и детей спокойную жизнь. Ей захотелось сейчас же бежать к Антону, спросить совета, но она сдержалась, не хотела мешать беседе матери и сына.

Неожиданно Таня вспомнила деда Петруся, который привез ей картошку и муку. «Надо с ним поговорить», – решила она и, успокоенная принятым решением, направилась в дом.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю