Текст книги "Вам — задание"

Автор книги: Николай Чергинец

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 32 страниц)

– Так что, будем занимать круговую оборону?

– А здесь немцев нет. Есть несколько паршивых полицаев, а они только против стариков да баб смелые.

– Так чего же мы прячемся под замком? – улыбнулся Панченков. – Давай погоняем полицаев.

– С тобой погоняешь! Лежи, поправляйся, и смотри, чтобы тебя командир отряда не погонял, что ты не сберегся.

– Так я же шнур сматывал, а вы тикали, словно крылья у вас появились, – беззлобно огрызался Сергей, а затем, неожиданно сменив тему разговора, спросил: – Володя, а как называется эта деревня?

– Не зною. Я даже не поинтересовался.

Панченков замолчал. Владимир, увидев, что лежит он с закрытыми глазами, прилег на стоявшую в соседней комнатке кровать и задумался. Вспомнил родителей. В душе Володя верил, что они останутся живы, но когда вспоминал зверства гестаповцев, тревога за судьбу родителей росла. Уже который раз Володя думал отпроситься у командира на несколько дней, пробраться в город и узнать хоть что-нибудь об отце и матери. Но адресов подпольщиков парень не имел, а соседи вряд ли знали, где его родители. Владимир надеялся, что командир и комиссар смогут что-нибудь выяснить в ближайшее время.

За сестру Володя беспокоился меньше. Как никак она была в относительной безопасности. Но в последнее время девушка все чаще просила командиров, чтобы перевели ее из хозяйственного взвода в группу подрывников или в разведку.

Когда в редкие минуты они были вместе, Женя плакала и все время вспоминала родителей. Она считала, что они погибли, и говорила, что она сама, с оружием в руках, должна отомстить фашистам.

Неожиданно он услышал, что к дому кто-то подошел. Владимир схватил стоявший у изголовья кровати автомат, который ему оставил Крайнюк и быстро вышел в комнату, где лежал Панченков. Сергей спал. Владимир осторожно выглянул в окно и облегченно вздохнул. Во дворе стояла соседка Крайнюков и настороженно смотрела по сторонам.

«Значит, мать Антона открывает дверь», – догадался Славин и вышел в кухню. В это время дверь распахнулась, и он увидел Марфу Степановну.

Она улыбнулась:

– Ну как вы тут без меня?

– Отсыпаемся.

Марфа Степановна достала из сумки два небольших чугунка. В одном были наваристые щи, в другом – горячая картошка.

– Садись, сынок, кушай, – ласково и грустно глядя на паренька, пригласила она. – А я возьмусь за твоего друга. Видишь, он уже проснулся. – И Марфа Степановна спросила у Панченкова: – Что, тоже проголодался? Но сначала, сыночек, я тебя перевяжу.

Хозяйка начала разбинтовывать рану, а Славин сел за стол и стал есть.

– А что ваша соседка не заходит? – спросил Владимир.

– Таня за улицей наблюдает. Ты не смотри, что мы бабы, у нас тоже мозги есть. Если вдруг она увидит, что кто-то сюда идет, замкнет нас и к себе домой пойдет. Мы даже обед вам у нее дома варили, чтобы из моей трубы дым не валил.

– Ого, какие вы конспираторы! – засмеялся Славин.

– Конечно, а ты как думал. Я же на свете немало пожила, а Таня хоть и молодая, но у нее же муж...

– Ой! – громко вскрикнул Панченков. Это Марфа Степановна оторвала от раны присохший кусочек самодельного бинта.

– Что, больно? Ты уж потерпи, сыночек, потерпи. Я сейчас рану промою, а затем перевяжу, и тебе сразу же станет легче. Настои трав у меня хорошие, сама собирала и знаю, как твою боль облегчить.

Если бы не возглас Панченкова, то Марфа Степановна сказала бы, что муж у Тани до войны был участковым уполномоченным, и наверняка Славин сразу бы сообразил, почему при встрече лицо соседки Крайнюков показалось ему знакомым. Но Марфа Степановна занялась Панченковым, и об этом они больше не говорили.

Наступил вечер. Марфа Степановна была у Мочаловой. Сидели до поздней ночи, ожидая появления партизан. Но, не дождавшись, легли спать. И только перед самым утром в окно тихонько постучали. Татьяна выглянула, но никого не увидела. Тогда она вышла в сени и спросила через дверь:

– Кто там?

– Учителька, открой, это я, Петрусь, разговор есть.

Мочалова сразу же узнала голос деда Петруся и не раздумывая открыла дверь:

– Здравствуйте, дедушка, проходите в дом.

– Некогда мне, зови Марфу, пусть дом откроет, я хлопцев заберу.

– Вы? А где же...

– Ты хочешь спросить, где Антон? – чувствовалось, что дед улыбнулся. – Он вместе с хлопцами за деревней ждет.

– Хорошо, я сейчас. – И Татьяна Андреевна вернулась в хату, чтобы позвать Марфу Степановну, а та, уже одетая, шла к двери.

Они подошли к дому Крайнюков. Возле забора стояла лошадь, запряженная в телегу. Марфа Степановна открыла дверь, и они втроем вошли в дом. Славин, который еще раньше увидел через окно, как дед Петрусь привязывал к забору лошадь, понял, что приехали за ними, собрался сам и помог одеться Панченкову. Сборы были недолгими.

Осторожно вынесли и уложили на сено раненого. Марфа Степановна положила рядом с Панченковым небольшой узелок:

– Это вам, сынки, на дорожку. Жалко, что Антона не увижу.

– Увидишь, – хмуро бросил Петрусь, – вон он, идет.

Оказалось, что Крайнюк и еще один партизан прикрывали их со стороны деревни. А когда увидели, что Панченков уже на телеге, подошли.

– Сынок, ты уж смотри, – просила его мать, – будь осторожен, береги себя!

Антон, несколько смущенный тем, что мать разговаривала с ним так при посторонних, ворчливо ответил:

– Мама, что ты меня все время учишь? Я же не маленький, и ты не волнуйся за меня. – И не в силах скрыть свою любовь к самому дорогому человеку, ласково добавил: – Все будет хорошо. Увидишь, все будет в порядке.

Начали прощаться. Славин, пожимая руку учительнице, еще раз подумал: «А может быть, мы действительно где-нибудь встречались? Может, спросить? А вдруг она в нашей школе бывала?»

Но так он ничего не спросил. Попрощался и, как положено взрослому человеку, пошел не оглядываясь рядом с телегой, сжимая в руках винтовку, которую только что возвратил ему Крайнюк, забрав свой автомат.

22
КОМАНДИР РОТЫ
СТАРШИЙ ЛЕЙТЕНАНТ МОЧАЛОВ

Шел 1943 год. Старший лейтенант Мочалов, сидя в окопном блиндаже при свете небольшой трофейной лампы, вспоминал недавно закончившийся бой. Немцы неожиданно атаковали позиции батальона. Основной удар пришелся по роте Мочалова. До десятка танков и бронемашин насчитал старший лейтенант. Казалось, положение роты стало катастрофическим, а тут еще немецкие самолеты. Но времена, когда красноармейцы вынуждены были надеяться на бутылку с горючей смесью, уже прошли. Не успели вражеские самолеты встать в круг для бомбежки, как их сразу же атаковали советские истребители. Да и бойцы Мочалова действовали довольно четко и грамотно. Они вели прицельный огонь по вражеской пехоте, отсекая ее от бронированных машин. И тут ударили наши противотанковые пушки. Вскоре враг отступил, оставив на поле боя долго чадившие черным, густым дымом шесть танков и три бронемашины. Командиру роты было приятно, что его бронебойщики тоже поработали неплохо – подбили два танка и бронемашину. Особенно отличился сержант Кислицкий. Мочалов даже сейчас, сидя в блиндаже, улыбнулся, вспомнив, как этот балагур и шутник, прежде чем выстрелить в бок вражеского танка, так выразился, что многие бойцы уже после боя хохотали до слез, вспоминая его слова.

«Надо не забыть и сказать командиру взвода представить к награде Кислицкого», – подумал Мочалов. И он живо представил себе сержанта: выше среднего роста, аккуратный, подтянутый. Он был женат и до войны жил в квартире тещи. В минуты отдыха Кислицкий с юмором рассказывал о своих любовных похождениях. Петр был уверен, что девяносто процентов этих рассказов – вранье. Но сержант умел все эта так подать, что солдаты, не задумываясь, правда это или нет, от души хохотали над его рассказами.

Мочалов поднялся и вышел наружу. День клонился к вечеру. Взглянул на поле боя. На белом снеге четко вырисовывались все еще дымящиеся танки, бронемашины, на нейтральной полосе, среди чернеющих воронок от снарядов, лежали убитые немцы.

Он подозвал командира второго взвода и приказал:

– Подготовь, Федор Васильевич, три группы автоматчиков и с наступлением темноты выдвинь их за первую линию на нейтралку. Пусть встретят немцев, те обязательно полезут: видишь, сколько убитых лежит и автоматов валяется?

– Я уже об этом подумал, Петр Петрович. Думаю, что и нам десяток автоматов не помешает. Одну группу направлю к танку, что Кислицкий подбил. Смотри, как он удобно стоит: под обстрелом практически все пространство можно держать.

– Не забудь с Герасимовичем свои действия согласовать. Он же наверняка тоже думает воспользоваться тем, что его взвод в охранении в первой траншеи находится и убитые фрицы от него недалеко. – Мочалов повернулся к телефонисту, стоявшему у входа в блиндаж: – Василий, соедини-ка меня с Герасимовичем.

Пожилой с заросшим лицом солдат, одетый в длинную шинель, ответил «есть» и нырнул за плащ-накидку.

– Товарищ старший лейтенант, Герасимович на проводе!

Мочалов взял трубку полевого телефона:

– Слушай, Павел, ты никаких действий на нейтралке пока не предпринимай. К тебе вечерком заглянет Северинов, вместе и подумаете.

Он положил трубку на рычаг и выглянул из блиндажа. Северинов стоял недалеко и рассматривал в бинокль поле боя. Мочалов сказал:

– Представь Кислицкого к медали «За отвагу».

– Хорошо. Я хотел за него просить тебя.

В этот момент послышался зуммер телефона. Телефонист взял трубку и тут же позвал Мочалова:

– Товарищ старшин лейтенант, вас комбат спрашивает.

Мочалов взял трубку и услышал голос Тарасова.

– Ты спрашивал меня?

– Так точно. Хотел доложить о результатах боя.

– Я их и сам видел, эти результаты. Во время атаки находился во второй роте, почти рядом с тобой. Поработали вы хорошо, спасибо. Какие потери у тебя?

– Четыре убито и три ранено, один – тяжело.

– Да-а, у тебя, Петр, не так как у других получается.

– Как это? – не понял Мочалов.

– Обычно раненых больше, чем убитых, а у тебя наоборот.

– Если бы во время боя вы не были в соседней роте, а в моей, то убитых, конечно, было бы меньше, чем раненых, – вспылил Мочалов.

– Ладно, ротный, ты не кипятись, а то бруствер окопов хорошо будет виден – снег растает, – добродушно сказал майор и добавил: – Ты лучше похоронки готовь да отличившихся к награде представь, – и Тарасов положил трубку.

Мочалов вышел из траншеи злой, как черт.

«Идиот, – ругал он себя, – сам же после госпиталя к этому Тарасову напросился». Стоило Петру подумать о госпитале, как он вспомнил, что перед самой атакой немцев ему почтальон принес письмо. Мочалов только успел заметить, что письмо от Алексея Купрейчика. Старший лейтенант сунул письмо в карман и начал готовиться к бою. И вот теперь вспомнил о нем. Он достал письмо и оглянулся, отыскивая место, где можно присесть. Увидел пустой деревянный ящик от снарядов и направился к нему. Развернул треугольник и начал читать: «Здравствуй, Петр! Пишу тебе лежа. Дело в том, что я последовал твоему примеру и угодил в госпиталь. Сначала было нелегко, но теперь дела пошли на поправку. Угораздило меня получить несколько ран, но самая обидная – в область горла. Пуля большого вреда не причинила, но на две недели лишила меня голоса. И надо же такому случиться, что именно в это время я встретил на станции Надю...»

Алексей с горечью рассказывал, как ему удалось увидеть жену, а у Петра глаза застилали слезы. Сколько душевной боли видел он между строк письма брата. Алексей писал: «Ты знаешь, как вспомню ее глаза, не узнавшие меня, волком выть хочется. Теперь мою душу терзает тревога: что с Надей, она же осталась на том безвестном мне полустанке! Смогла ли уйти, ведь там вот-вот должны были оказаться немцы? Я из госпиталя, как только смог писать, сделал уже три запроса, но ответа никакого. Правда, мне не везет еще и в этом, что перевезли меня уже в третий госпиталь, и вполне может быть, что ответ меня не нашел. Ты уж, брат, присматривайся к людям в госпиталях, спрашивай у них, а вдруг ты найдешь ее...»

Петр кончил читать, и подперев голову руками, задумался:

«Я сочувствую тебе, брат, потому что и сам терзаюсь неизвестностью. Тебе, конечно, тяжело, но ты же ведь хоть случайно, пусть редко и издалека, но видел свою жену. А у меня в лапах фашистов оказалась вся семья, мои дети, моя плоть и кровь, беззащитные, слабые существа!»

– Командир, что у тебя, несчастье?

Встревоженный голос Северинова вывел Мочалова из задумчивости. Петр поспешно ответил:

– Нет-нет, вот получил от брата письмо и расстроился. Ранен он.

– Ну хоть руки, ноги целы?

– Да вроде бы целы, да и воевать собирается дальше, так что все будет нормально.

– Ну тогда не унывай, что же делать, война! – Подпиши похоронки и представления к наградам.

– Хорошо, оставь.

Лейтенант ушел, а Мочалов, взял в руки похоронку: «Сержант Онапреенко».

«Хороший был солдат. Когда я вернулся из госпиталя, он уже был в роте», – Мочалов вспомнил его всегда бледное худощавое лицо, немного задумчивые глаза. Прочитал, кому пойдет сообщение о смерти – матери. Тяжело вздохнул и подписал. Взял следующую похоронку: «Красноармеец Николаенок», – старший лейтенант вспомнил, как Николаенок во время боя пробрался в одиночный окоп, вырытый впереди, и оттуда из ручного пулемета вел прицельный огонь. Видел Мочалов, как погиб Николаенок. Немецкий танк выстрелом из пушки попал в окоп. «Геройский был парень. Кому мы напишем?» Мочалов прочитал, и сердце сжалось от боли – внизу карандашом была сделана приписка: «Двое детей»...

Подписав документы, командир роты подозвал связного и приказал отнести их замполиту, а сам откинулся спиной на осыпающуюся песчаную стенку траншеи.

В свободную минуту на передовой мысли Мочалова часто возвращались в прошлое. Хотелось разобраться, проанализировать события.

Мочалову вспомнился госпиталь. Его встреча с Алексеем, врачом Ольгой Ильиничной. Судьба Василевской его взволновала. Женщина потеряла двоих детей и носит свое горе в себе, потому что вокруг нее столько несчастий, смертей и крови, что рассказывать о своем просто некому...

– Товарищ старший лейтенант! А товарищ старший лейтенант!

Мочалов вздрогнул и обернулся. Перед ним стоял телефонист:

– Вас комбат зовет к себе.

– Хорошо, скажи, что пошел, – взглянул на ординарца, – сиди, я один пойду.

Мочалов зашел в блиндаж, снял со стены висевший на гвозде автомат, вышел наружу, легко выпрыгнул из траншеи и зашагал к штабу батальона. Идти недалеко – с полкилометра.

Тарасов стоял у грубо сколоченного стола. Он как раз разворачивал карту. В блиндаже вдоль стен на нарах и пустых ящиках сидели командиры.

– Ну вот. Мочалов пришел – можем начинать, – то ли шутя, то ли серьезно сказал комбат и предложил: – Подходите, товарищи, поближе.

Все сгрудились у стола, и Тарасов начал ставить задачу.

Оказалось, что полк, в который входил и их батальон, получил приказ утром ударить по позициям противника и захватить несколько населенных пунктов. Тарасов сам недавно прибыл от командира полка и сейчас я; о собрал командиров рот.

Они слушали комбата, делая пометки на своих картах. В душе Мочалова росла тревога. Сегодняшняя атака немцев хотя и была отбита, но показала, что у противника как раз напротив его роты имеются значительные силы, в том числе и танки. Словно отвечая старшему лейтенанту, майор сказал:

– По всему фронту атаки нас поддержат артиллерия, авиация и кое-где танки. Мочалов, будь готовым выделить три отделения для того, чтобы посадить их на танки.

– Так у меня же людей с гулькин нос! С кем же я в атаку пойду?

– Танки и десант на них будут действовать в полосе твоего наступления, – резко оборвал командира роты Тарасов, но подумав немного, сказал: – Ладно, дам я тебе взвод разведчиков, пусть поддержат.

Мочалов в который раз говорил себе: «За мальчишку принимает. Зря я к нему в батальон после госпиталя просился».

Не знал Петр, что совсем недавно комбат лично передал в полк представление о награждении его орденом Красной Звезды и что, характеризуя его, не жалел хороших слов.

По Мочалов об этом даже не догадывался. Он спешил к своим, прикидывал действия роты, которую ему на рассвете надо будет вести в бой.

Первым в траншее он встретил командира третьего взвода Рубова. Пока тот спокойно вполголоса докладывал обстановку, Мочалов успел в сгущающихся сумерках рассмотреть старшину Леркова, который застыл метрах в пяти и ждал, когда командир роты освободится. Петр подумал: «А ведь из моей роты, кроме Рубова, уже ставшего офицером, Леркова, связного Чернышенко да Еремеева, из тех, с кем я воевал до ранения, никого не осталось».

Рубов закончил доклад. Но Мочалов не торопился уходить, а обратился к старшине:

– Товарищ Лерков, найдите Чернышенко, пусть он соберет у меня в блиндаже командиров взводов.

Лерков козырнул и тут же исчез в темноте. Мочалов повернулся к Рубову и тихо проговорил:

– Завтра с утра в атаку пойдем, так что готовься, Лева.

– В атаку так в атаку, – спокойно ответил младший лейтенант и добавил: – Это для меня не впервой и, чует мое сердце, скоро станет привычным.

– Да, пожалуй, ты прав. Чем люди занимаются?

– Четверо находятся в охранении, остальные отдыхают. В блиндаже недавно смех слышался, наверное, Кислицкий опять анекдоты травит.

– Пусть бы отдыхали. Силы-то утром потребуются, – как бы советуя, проговорил Мочалов, – так не забудь – через полчаса у меня в блиндаже встретимся.

– Может, из своего запаса по сто граммов выделишь, а то взводные запасы кончились. Их уже почему-то третий день не дают.

– Посмотрим на твое поведение, – шутливо ответил Петр.

Когда он подошел к небольшому укрытию, которое сам Рубов громко назвал блиндажом, то оттуда раздался взрыв хохота.

«Точно, Кислицкий травит», – улыбнулся Мочалов и поднял воротник шинели. Мороз крепчал. Навстречу ему от стенки траншеи отделилась фигура человека. Это был наблюдатель.

– Это вы, товарищ старший лейтенант? – По хриплому, простуженному голосу Мочалов сразу же узнал уже немолодого солдата Муравьева.

– Да, да, это я. Не холодно?

– На войне только в бою жарко бывает, да еще когда тебя бомбят или артиллерия снарядами забрасывает.

– Что там в блиндаже?

– Кислицкий уже час людей до слез доводит, концерт дает.

Муравьев замолчал, словно давая возможность командиру роты самому услышать, как Кислицкий «концерт дает».

Мочалов подошел ближе и услышал голос Кислицкого:

– Нет, братцы, я так считаю, что собаки только на подрыв танков годятся. В остальном их верность не на пользу человеку идет. Вот возьмите меня, что я имел до войны в семье? Жену тещу и пса, Даном его звали. Пес, я вам скажу, шикарный: огромный, уши торчком, хвост по земле. Бывало как зарычит и оскалит свои клыки, точь-в-точь как финки блестят – ужас! След как заправская ищейка брал. А как он, братцы, был ко мне привязан. Я, бывало, говорил теще: «Дан чувствует, кто в семье человек», а она только зыркнет на меня от печи и головой покачает, что на ее языке означает: «Ой ли?» Так вот, братцы, Дан-то и подвел меня однажды. Как-то вечерком я его взял на поводок и пошел на прогулку. Идем мы с ним, отдыхаем. Псина здоровая, отпускать с поводка опасно, человек увидит его и от неожиданности может потом штаны неделю отстирывать. И вдруг, здрасте, встречаю одну свою давнюю знакомую. Я еще ее до женитьбы знал хорошо. Разговорились. Сообщила она мне, что с мужем год назад разошлась и что живет недалеко в отдельной комнате коммунального дома. Приглашает: «А может, зайдешь? Чайком угощу, наливочкой вишневой».

А я, братушки, мужик на это дело слабый – это я вам откровенно скажу. Стоит симпатичную барышню узреть – и все тут. В общем, решил не отказываться. Думаю: «Скажу жене, что товарища встретил, вот и зашел на часик поболтать». Только одна проблема – куда пса деть? Если поведешь домой, то теща у порога грудью встанет и из дома уже не выпустит. Был у меня один секрет. Дело в том, что Дан никогда сам домой не любил идти. Если, бывало, спускал его с поводка, то домой загнать – целая морока, но стоило только сказать: «Дан, иди к теще!» – как он сломя голову домой мчался, где его теща всегда чем-нибудь вкусным угощала.

Вот я и решил этим секретом воспользоваться. Обвязал псу поводок вокруг шеи и говорю: «Дан, иди к теще!» Он и припустил во весь дух домой. Ну, а мы, смеясь, двинулись к моей знакомой. Жила она на втором этаже, в конце длинного коридора направо, как сейчас помню. Пришли, выпили по одной рюмочке. Наливка-а, я вам скажу, люкс! Налили по второй, затем по третьей... Все идет как надо. У меня в голове легкий туман уже с голубоватым оттенком, на диван поглядываю. И вдруг в дверь кто-то стук-стук. Моя знакомая говорит: «Это соседка за спичками, наверное, пришла. Она всегда их у меня по вечерам просит. Ты посиди, я сейчас». Встала, взяла на буфете коробок со спичками – и к дверям. Открыла, а сама как взвизгнет. Глянул я – мать моя родная. На пороге Дан! А следом на поводке теща! А из-за спины тещи – жена выглядывает! Сцена, я вам скажу, гоголевская – ревизор, да только не один прибыл. А Дан, увидев меня, уши прижал, бросился ко мне лизаться, словно сказать хочет: «Давно, мол, не виделись, я тебе заодно и их привел, чтобы тебе радостно было».

В общем, взяли они меня в плен и домой повели. И вот как это все получилось! Когда Дан домой прибежал, а меня долго не было, теща взяла его на поводок и командует: «Дан, ищи Эдика!» Мы в такие игры играли. Я запрячусь куда-нибудь, а Дан по команде жены или тещи находил меня по следу. Ну откуда мне было знать в ту пору, что эти игры меня до хорошего не доведут. Натренировал я эту псину на свою голову. Вот он и потащил за собой на поводке тещу, а заодно и жену к тому месту, от которого я его домой отправил, отыскал мой след и привел прямо на квартиру. В общем, братцы, после того случая я пришел к выводу, что собаки только для подрыва танков годятся.

Красноармейцы дружно смеялись, каждый пытался предсказать, что с Кислицким было дальше:

– Тебя, наверное, валенком, в который утюг вложили, обрабатывали?

– Скорее всего ребра скалкой считали...

– В четыре руки прическу наводили...

Молодой громкий голос перекричал всех:

– Эдуард, а что было с Даном дальше?

Враз все замолчали, дожидаясь ответа.

– В милицию отдал, чтоб жуликов ловил.

– Бесплатно?

– Конечно. Прямо и заявил на бумаге, что, желая быстрее покончить с ворами и прочими бандюгами, вручаю своего умного пса милиции.

– Ну, а что милиция?

– Благодарственное письмо на работу прислали, где просили начальство передать мне спасибо за то, что вырастил такого умного пса.

– Ну, а что с тобой дома было?

– «Что было, что было»... Плохо было.

– Что именно? – начали просить слушатели.

– Спать было плохо.

– Что, бока болели?

– Да нет. Жена и, особенно, теща всерьез поклялись, что сонного прибьют.

– Ну и как же ты спал?

– Правду сказать, или как?

Сразу же раздались голоса:

– Валяй, не стесняйся...

– Давай, Эдик, дело же прошлое, рассказывай, чего уж там, перетерпим любой страх...

– Ладно, – согласился Кислицкий, – расскажу. В общем, выключил я свет, лег спать на кровать и в полной темноте надел на голову большую кастрюлю, а на грудь положил крышку от выварки, которую заранее принес из кухни и в кровать под одеяло спрятал. Думал, если и попробуют они меня скалкой или колом каким-нибудь отходить, то эти предметы спасут меня.

В блиндаже поднялся такой хохот, что над немецкими позициями взлетели ракеты и пулеметы на всякий случай длинными очередями прочесали нейтральную землю.

Погасив улыбку, Мочалов вошел в блиндаж. Он был освещен самодельной солдатской «лампой», сделанной из стреляной гильзы сорокапятимиллиметрового снаряда. При виде командира солдаты встали, но Мочалов махнул рукой:

– Сидите, сидите! Чего это вы так хохотали, что даже немцы переполошились?

Все улыбались, не зная, что ответить. Первым нашелся все тот же Кислицкий:

– Мы, товарищ старший лейтенант, обсуждали сообщение газет о том, что Англия и Америка свои войска в Африке высадили. Там же крокодилов больше, чем немцев. Лучше бы они в Европе высадились, вот это была бы помощь нам. А так распыляют силы, теперь долго жди открытия второго фронта. Не понимаю, о чем думают ихние генералы.

– Ничего, – деловито заявил недавно прибывший из госпиталя красноармеец, – мы и без их второго фронта Гитлера в Берлине достанем.

– Правильно, – поддержал бойца Мочалов, пытаясь вспомнить его фамилию, но ему не удавалось, – не захотят открывать второй фронт, мы и сами с фашистами управимся.

– Хорошо, что они хоть консервы шлют, – проговорил Кислицкий, но тут же его перебил молодой солдат:

– А чего их консервы? Во-первых, сколько их там – с гулькин нос, а во-вторых, и без них, если понадобится, обойдемся.

Но Кислицкий, чуть улыбнувшись, ответил:

– Подожди, друг, не перебивай. Мне их консервы не так за мясо нравятся, как за то, что уж больно хорошо звенят, когда их пустые на проволочные заграждения повесишь – за версту слышно, если немчура полезет. Поэтому я и говорю, что польза от союзников нам есть!

Мочалов не стал задерживаться и пошел дальше.

Вскоре в его блиндаже все были в сборе. Он сразу же приступил к постановке задачи. Когда почувствовал, что командиры взводов поняли, что им завтра надо делать, приказал Северинову:

– Ты, Федор Васильевич, дай сержанту Кислицкому двух красноармейцев, пусть попозже ночью возьмут ручной пулемет и ПТР, проберутся к подбитому танку. Во время нашей атаки, используя танковый пулемет, если он, конечно, цел, и свое оружие, они могут нам здорово помочь. Я, как и ты, присмотрелся к танку, стоит он по отношению первой линии их окопов наискось, и если группа Кислицкого поведет огонь, то немцам будет трудно даже голову из окопов высунуть.

Мочалов по очереди посмотрел на командиров взводов:

– У вас есть новички, поговорите с ними, объясните, что на запад идем, не забудьте, что нас поддержат танки. Новичкам надо растолковать, как прорываться за ними во время атаки. Надо, чтобы наши люди были готовы и к отражению контратаки немецких танков. Лично проверьте наличие противотанковых гранат и патронов к противотанковым ружьям. После того как отобьем у немцев деревню, будем сразу же форсировать вот эту, – Мочалов ткнул пальцем в карту, – речушку. Она неглубокая, танки должны в любом месте пройти, а мы – по льду. Не дожидаясь команды, как только достигнете этого рубежа, сразу же зарывайтесь в землю. Мы – левофланговые нашего батальона. Слева будут наступать наши соседи. Мне комбат приказал договориться с их командиром роты о взаимодействии, – Мочалов повернулся к парторгу роты, старшине Татушину: – Иван Акимович, когда собрание коммунистов проведем?

– Я думаю, через час в блиндаже Северинова соберемся.

– Хорошо, я за час успею у соседей побывать.

Вскоре все разошлись, а Мочалов в сопровождении старшины Леркова направился в соседний батальон...

Время в хлопотах летит быстро, и Мочалов еле успел прийти к назначенному сроку. В блиндаже все коммунисты были в сборе. За исключением трех красноармейцев, все собравшиеся были уже опытными солдатами, поэтому сразу говорили о решении конкретных вопросов. Одним коммунистам было поручено оказать помощь пулеметчикам в подготовке оружия к бою, другим – доставить в роту необходимые боеприпасы.

Последним выступил парторг. Ему было около сорока. Среднего роста, с задумчивым лицом и мягкой улыбкой, прятавшейся в чуть рыжеватых пышных усах, он старался скрыть волнение и говорить спокойно:

– Товарищи, все мы чувствуем, что скоро наступит момент, когда погоним врага обратно. Невольно в такие минуты мы думаем о тех, кто томится в оккупации и ждет нас с победой. У многих наших людей там, на занятой врагом территории, остались дети и жены, родители и дорогие сердцу люди. Я считаю, что об этом надо говорить постоянно, чтобы каждый помнил в бою о злодеяниях фашистов и дрался так, как и положено драться красноармейцам. Я уверен, что если мы поговорим на эту тему с каждым бойцом, то наступательный порыв нашей роты будет высоким. У меня особенно большая просьба к нашим взводным агитаторам. Пусть каждый из них поспит сегодня меньше и проведет соответствующую работу среди личного состава. Надо, чтобы моральный дух бойцов был на высоком уровне.

«Правильно мыслит», – подумал о старшине Мочалов.

Ранним утром рота была готова к бою. Стоял крепкий январский морозец, скрипел под ногами снег, в ложбинах стелился густой белесый туман, а кругом – тишина.

Казалось, что все замерло в ожидании боя. И он начался. Разрывая в клочья туман, ударила артиллерия, над головами с гулом пронеслись бомбардировщики и штурмовики. Над немецкими позициями взлетали в воздух перемешанные со снегом комья земли, вставали высокими фонтанами разрывы бомб.

Огневой и авиационный налет продолжался недолго, и минут через десять огонь был перенесен в глубь обороны противника, туда, куда вчера после неудавшейся атаки уползли танки и бронемашины.

Над нашими позициями взлетели сигнальные ракеты.

Мочалов вскочил на бруствер и, сжимая в руке автомат, крикнул:

– За Родину! Вперед!..

Рота дружно поднялась в атаку. Мимо, обгоняя их, пошли танки, на броне которых, прячась за башни, сидели десантники.

«Все-таки нашел комбат людей для десанта», – обрадовался старший лейтенант и посмотрел по сторонам. На сколько хватало глаз шли в атаку роты. Немцы, пришедшие в себя после артиллерийского и авиационного налетов, открыли сильный и плотный огонь. Появились первые потери. Мочалов видел, как упал командир первого взвода. «Неужели убит?» – подумал Петр.

– Санитара к Герасимовичу! – крикнул он и побежал вперед.

Но уже люди залегли. Упал на землю и Мочалов. Посмотрел налево, там, где должен атаковать соседний батальон. Огонь противника был очень сильным. «А где же Кислицкий? – вспомнил Мочалов и глазами отыскал подбитый танк, в котором еще с ночи должны находиться трое солдат, – почему он молчит?» В этот момент из танка по вражеским окопам почти одновременно ударили два пулемета. Губительным, почти фланговым огнем они загнали немцев в окопы, расположенные как раз напротив роты Мочалова, не давая возможности высунуть голову и вести прицельную стрельбу. Этим сразу же воспользовались атакующие. Парторг Татушин, который принял на себя командование первым взводом вместо выбывшего Герасимовича, поднял своих людей в атаку. Рота снова бросилась вперед.

Немцы тоже оценили обстановку и повели с флангов сильный огонь. Наши танки, которые пересекли первую линию, уже «утюжили» вторую. Два из них направились вдоль первой траншеи, ведя огонь из пушек и пулеметов, давили гусеницами боевые точки противника. Немцы сосредоточили огонь на этих танках, и вскоре оба танка были подбиты. Один вспыхнул, и из него начали выпрыгивать танкисты в горящих комбинезонах. У второго танка перебило гусеницу, и экипаж, развернув башню с пушкой в сторону вражеских орудий, повел огонь по ним, а из пулемета продолжал бить вдоль вражеских траншей. Мочалов бежал и почти не стрелял, экономя патроны для боя в траншее. Он был уверен, что сейчас дело дойдет до рукопашной. Наши танки и десант вели бой во второй линии обороны, и гитлеровцы, засевшие в первой, практически отступить не могли. Вот она – вражеская траншея. Бойцы с криком «ура!» вступили в рукопашную.