Текст книги "Вам — задание"

Автор книги: Николай Чергинец

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 32 страниц)

Первым в траншее Мочалов увидел немца, который сидел на корточках спиной к нему и строчил из автомата. «И наших, и своих, гад, бьет без разбора!» – успел подумать старший лейтенант и короткой очередью прошил фашиста. В траншее завязалась жестокая схватка. Короткие автоматные очереди и одиночные выстрелы перемешались с яростными криками, стонами раненых, глухими и тяжелыми ударами прикладов.

Обычно флегматичный и стеснительный старшина Лерков активно действовал винтовкой. Он, оказавшись между двумя фрицами, успел обрушить на голову одного мощный удар прикладом и тут же встретить штыком второго, который, замахнувшись саперной лопатой, подбегал сзади... Ловко действовал и парторг. У него немецкой пулей заклинило автомат, и Татушин, схватив его за ствол, орудовал им как дубинкой.

Мочалов внимательно огляделся. Немецкие солдаты, не выдержав стремительного и яростного напора, начали отступать, некоторые в панике бежали в разные стороны, а отдельные, вырвавшись из траншеи, убегали даже в сторону наших позиций. Из подбитого танка короткими, злыми очередями бил по ним пулемет. Мочалов громко крикнул:

– Ребята! Не задерживайтесь в траншее! Вперед, к следующей! – И сам бросился ко второй линии обороны. Прошло всего несколько минут, и враг был выбит из второй траншеи. Небольшую деревеньку взяли с ходу. Немцы в ней не смогли зацепиться. Но огонь их артиллерии и танков, укрывшихся за холмами, становился все сильнее. Один за другим были подбиты еще три наших танка. Остальные попятились назад под прикрытие холма. На высоком берегу небольшой речушки, которую пересекли бойцы роты Мочалова, мерзлая земля все больше покрывалась разрывами вражеских снарядов.

Солдаты, лежа в снегу, лихорадочно долбили маленькими саперными лопатками крепкую, как бетон, землю. И хотя вокруг каждого из них высилась горка снега, она только создавала видимость защиты от снарядов. Осколки с визгом прошивали их насквозь.

Мочалов выпустил две красные ракеты – это был сигнал для командования полка. И он был понят. Где-то далеко сзади снова ударила наша артиллерия, и в расположении немцев появились огромные черно-белые разрывы. Огонь противника сразу же ослабел.

Солдаты, пользуясь короткой передышкой, стиснув зубы, долбили и долбили землю.

Командир роты подсчитывал свои силы. Оказалось, что погибло двенадцать человек, в том числе и командир взвода Герасимович, тринадцать было ранено, из них четверо – легко, и они остались в строю.

Мочалов понимал: поскольку его рота находится на высоте, значит, в случае контратаки самый сильный удар немцы нанесут именно здесь.

Старший лейтенант вызвал командиров взводов. Подсчитали свою огневую мощь: три противотанковых ружья, два «максима» и три ручных пулемета. Остальное – винтовки и автоматы.

– Да, негусто. Если фрицы пойдут в атаку, да еще с танками, то плохи наши дела, – тревожно проговорил командир и приказал от каждого взвода выделить по два человека и направить назад к бывшим немецким траншеям:

– Пусть ищут, может, противотанковые гранаты найдут, да и автоматы не помешают.

Затем он быстро набросал комбату донесение, попросил помощи, а сам вместе со взводными начал выбирать позиции для пулеметчиков и бронебойщиков.

Увидел Кислицкого, подозвал к себе:

– Спасибо, сержант, здорово ты и твои товарищи помогли нам!

– Чего уж там, – смутился Кислицкий, – дело привычное: бей гадов, пока со своей земли их не выгонишь или не загонишь в нее.

– Правильно! – поддержал Татушин и посмотрел на Мочалова. – По-моему, группа сержанта Кислицкого заслуживает награды за умелые действия.

– Правильно, парторг, – согласился Мочалов, озабоченно глядя в бинокль, – но это чуть позже, а сейчас надо быстрее в землю зарываться и готовиться к отражению атаки. Они ее скоро начнут, – он протянул Татушину бинокль, – посмотри, на опушке леса начинают разворачиваться. Так что, товарищи, по местам, готовиться к бою.

Мочалов подозвал телефониста:

– Как со связью?

– У меня катушку осколками посекло, да и все равно ее бы не хватило. Надо ждать связистов из батальона.

– Значит, ты без дела, – почему-то удовлетворенно проговорил Мочалов и, написав короткую записку, протянул ее бойцу: – Отнеси командиру танкистов, они у речушки спрятались. От моего имени попроси, чтобы помогли от немецких танков отбиться, я об этом и в записке пишу, но все равно передай и на словах, пусть десант, который у них есть, нам на время передадут. Скажи, что в роте людей очень мало осталось.

Красноармеец козырнул и бегом бросился под гору.

Долбивший ломом землю Лерков показал рукой назад:

– Товарищ старший лейтенант, комбат идет!

Мочалов оглянулся и увидел Тарасова.

В сопровождении двух офицеров он быстрым шагом приблизился к Мочалову:

– Ну, как дела? Закапываетесь?

Старший лейтенант доложил ему об обстановке. Тарасов одобрительно кивнул и сказал:

– К тебе сейчас присоединяться десантники и два танка, я такую команду дал. Продержись часа полтора, комполка обещал на твоем правом фланге противотанковую батарею установить, ну, а пока вот тебе мой подарок, – и майор рукой показал себе за спину.

Мочалов увидел, как с тыла к ним приближаются два артиллерийских расчета, кативших две сорокапятки.

– Вот за это спасибо, товарищ майор! – искренне обрадовался старший лейтенант.

– Ну давай, браток, зарывайся в землю и готовься. Я уже вижу, что немцы очухались, сейчас рогом попрут. Так что держитесь.

Тарасов сказал эти слова так просто, по-дружески, что Мочалов сразу же простил ему сухость, с которой комбат раньше разговаривал с ним. Старший лейтенант и сам не заметил, как назвал его по имени и отчеству:

– Не беспокойтесь, Иван Иванович, то, что мы отбили у врага, обратно не отдадим!

А со стороны противника сильнее заухала артиллерия, на широком поле разворачивались танки и пехота. Враг начал атаку.

23
ТАТЬЯНА АНДРЕЕВНА

Зима 1943 года была суровой. Снежная, студеная и ветреная, она словно подчеркивала беды и несчастья, свалившиеся на головы людей.

Но, казалось, холод отступил перед радостным известием. Огромной ликующей волной по всей стране катилась весть о разгроме немецких войск под Сталинградом. Узнало о победе население оккупированных областей. Из уст в уста передавалась эта радостная весть и в деревне, где жила семья Мочаловых.

Татьяна Андреевна, не скрывая слез радости, счастливая, прибежала к соседке.

– Тетя Марфа! – с порога закричала она. – Наши разбили немцев под Сталинградом. Гитлер траур объявил.

Марфа Степановна слышала о тяжелых боях под Сталинградом. Немцы и полицаи выхвалялись, что вот-вот советские войска будут разгромлены и побегут из города на Волге.

Еще не веря в эту радость, старушка вытерла мокрые руки о полотенце, висевшее у печи, и недоверчиво спросила:

– А ты откуда знаешь?

– Дед Петрусь приходил, листовку партизанскую показывал, а там все написано: и как фашистов били, и сколько танков, самолетов, пушек и солдат уничтожено, сколько в плен взяли. Большая победа, тетя Марфа! Очень большая, теперь погонят их обратно! И от Москвы, и от Ленинграда! Просила я у Петруся эту листовку, но не дал. Говорит: «Она у меня одна, а мне надо многим людям ее показать». Ох и смелый дед! Ему ходить, бедному, больно, а он, как мальчишка, носится. Рад до слез.

– Ну, слава богу, – Марфа Степановна перекрестилась, – дошли, значит, до бога наша мольба и просьбы.

– Что вы, тетя Марфа. Какой там бог. Бог – это наша Красная Армия. Собралась с силушками и дала немцам жару. Даже я, неверующая, готова на такого бога молиться. Чует мое сердце, что там и мой Петя, и ваш Миша гадов бьют.

Они еще долго обсуждали радостную весть, потом Мочалова ушла.

Но дома ей не сиделось. «Люди жизни не жалеют, воюют с врагом, – упрекала она себя и теперь в мыслях не находила себе оправданий. – Сколько людей из нашей деревни на фронте или в партизанских отрядах сражаются. А я, глупая, думала отсидеться в своей домашней скорлупе. Вон даже дед Петрусь, больной, хромой, и тот помогает партизанам, – теперь Татьяна корила себя за то, что раньше она видела свой долг только в том, чтобы сохранить своих детей. – Нет, хватит, я тоже должна воевать против врагов!»

Татьяна задумалась, что бы она могла сделать для победы. Детей же не бросишь. «В отряд с ними податься нельзя, – думала она, – это будет для партизан обузой, у них и так с продовольствием плохо, а я еще лишних два рта с собой притащу».

Татьяна решила, что ей необходимо сейчас же с кем-то посоветоваться. Еще не приняв решения, она начала одеваться. Дети, обеспокоенные странным поведением матери, подошли к ней. Юля, прижавшись, тревожно спросила:

– Мамочка, ты куда, на улице же темнеть начинает?

Татьяна Андреевна взглянула в окно: и впрямь уже вечер наступил, но в этот момент она поняла, кто ей нужен. Обняла детей и ласково сказала:

– Посидите, детки, немного одни, я скоро приду, только на несколько минут в деревню сбегаю.

– А вдруг там Гришка рыжий тебя увидит?

– Не бойтесь, миленькие. Ничего он мне не сделает. Вот только давай, сынок, с тобой договоримся, что, если он сюда к нам зайдет когда-нибудь, ты сразу к бабушке Марфе незаметно беги и зови ее. Мы с ней об этом договорились. Вдвоем нам легче его отвадить будет.

Не зря Татьяна договаривалась так с сыном. В последнее время полицай не только угрожал ей, но и стал приставать. Она с содроганием вспомнила, как еще перед Новым годом он встретил ее недалеко от дома и, дыша в лицо перегаром, полез целоваться. Татьяна оттолкнула его и убежала в дом Крайнюков. А когда пришла домой, от обиды и страха проплакала всю ночь.

Дети, конечно, ничего не знали об этом. Они просто видели и чувствовали, как ненавидит их Гришка, и боялись его.

Татьяна Андреевна успокоила ребят, вышла из дома и, кутаясь от мороза и легкой, но студеной поземки в теплый вязаный платок, пошла к деду Петрусю. В эту минуту она почему-то не сомневалась, что только он может дать ей правильный совет.

Когда проходила мимо дома Мирейчика, то казалось, даже не дышала, боялась, что он вот-вот выскочит к ней навстречу. Но обошлось, Гришка не повстречался, и, облегченно вздохнув, она поспешила дальше.

Не знала Татьяна Андреевна, что Гришка через окно все-таки увидел и проследил, куда она шла.

У дома деда Петруся Татьяна на всякий случай оглянулась. Никого не заметив, вошла во двор. Дед открыл дверь на стук сразу же и удивленно проговорил:

– Учителька? Вот уж кого не ожидал! Ну, входи, входи, гостьей будешь.

В доме было неуютно, холодно и почти темно. Татьяна села на скамью и сразу же перешла к делу:

– Дедушка, я хочу помогать партизанам, – и, увидев, как у деда Петруся от удивления полезли вверх брови, начала убеждать его: – Поймите, я больше не могу, у меня нет сил сидеть дома без дела, когда люди гибнут за Родину. Я и так сколько времени потеряла.

Старик, пряча улыбку, лукаво поглядывал из-под густых бровей на молодую женщину.

Когда она замолчала и выжидательно посмотрела на него, дед Петрусь серьезным тоном сказал:

– Правильно думаешь, дочка. И вот что я тебе скажу. Ты иди домой, а я посоветуюсь кое с кем.

Успокоенная и счастливая, шла домой Мочалова. Наконец-то она сделала шаг, к которому в душе стремилась давно.

Дома уложила детей, а сама почти всю ночь не спала...

Прошло три дня. И вдруг Татьяна через окно увидела, что к дому направляется Гришка.

Похолодело все в душе, задрожали руки. Повернулась к сыну:

– Ванечка, сбегай, сынок, к бабушке Марфе. Скажи, чтобы она побыстрее к нам пришла. Видишь, Гришка идет!

Ваня все понял. Он схватил с гвоздя шапку и выскочил в сени.

Выждав, пока полицай пройдет мимо него в дом, выбежал на улицу и во весь дух прямо по снежной целине помчался к дому Крайнюков.

Гришка, как всегда, был пьян. Не снимая с себя шапки и кожуха, который только расстегнул, поставил у дверей винтовку и громко сказал:

– Ну, здорово, вдова!

– Добрый день! – ответила Татьяна.

Она хотела сказать, что не считает себя вдовой, но передумала, решила пьяному полицейскому не перечить.

– А чего это ты не возмущаешься, что тебя вдовой обозвал?

– Слово «вдова» о горе человеческом говорит, и не оскорбление, а печаль оно у людей вызывает.

– Ишь, как мудрено со мной говоришь, – усмехнулся Мирейчик, – вроде как на уроке перед пацанами себя ведешь. А я уже человек взрослый, при положении, в должности состою. Ты мне лучше скажи, чего три дня тому назад к Петрусю ходила? Не шашни ли со старым хрычом завела? Так ты лучше со мной в любовные да греховные дела поиграй. Я, посмотри, мужик хоть куда, постараюсь для тебя, не подведу, – он протянул к ней руки и схватил за плечи. Таня попыталась вырваться, но Гришка прижал ее к себе.

Откуда только силы взялись у Мочаловой. Казалось, ярость и обида затмили ее разум. Резко присев, она вырвалась из его рук и схватила стоявший у печи топор:

– А ну, ублюдок, отойди, а не то как бешеную гадюку зарублю!

Мирейчик попятился от нее и схватился за винтовку:

– Ты что, зараза красная, хочешь, чтобы я тебя враз порешил? – и он щелкнул затвором.

– Мамочка, мамочка, – закричала, слезая с печи, Юля, – он же убьет!

Она прижалась маленьким, худеньким телом к маме:

– Не дам в маму стрелять! Стреляй лучше в меня!

Неизвестно, чем все это кончилось бы, если бы в хату не вошла Марфа Степановна. Она смело схватилась руками за ствол винтовки:

– А ну перестань сейчас же детей пугать! Чего над ними измываешься! Посмотри, какие они худенькие, а у тебя вон морда в стороны как раздалась!

– А ты, старая, мне в морду не тычь! – злобно огрызнулся Гришка. – Не от твоих харчей она такая, – он опустил приклад винтовки на пол и уже спокойнее обратился к Татьяне: – Ничего, мильтонша, я с тобой счеты сведу, не беспокойся, Гришка обид не забывает. Наступит час, когда сама проситься у меня будешь, но я тебе сегодняшнего не забуду. А теперь ответь мне, как представителю власти, чего к деду ходила?

– Детей кормить нечем, вот и ходила картошки да муки попросить.

– Картошки говоришь?

Марфа Степановна понимала, что стоит Гришке только заглянуть в склеп, как он увидит, что у Мочаловой там мешка четыре картошки наберется, и чтобы он не догадался сделать это, снова пошла в атаку:

– И чего это ты Гришка вредный такой, к своим же людям цепляешься?

– Я к своим не цепляюсь, а в деревне почти никого за своего не считаю. Наведем мы скоро здесь порядок, вот тогда только одни свои и останутся.

– Вот ты выпил сегодня, – миролюбиво проговорила Крайнюк, – а закусил, видать, плохо и несешь что попало...

– А ты меня не учи, баба, не учи! Знаю, чем мне закусывать, – и вдруг улыбнулся какой-то гадкой, отталкивающей улыбкой, – а знаешь ли ты, почему у меня морда в стороны раздалась? Нет, не знаешь! А все потому, что при Советах все и, в первую очередь ее Петька, мне по голове били сверху, вот морда... ха-ха, в стороны и раздалась.

– Никто тебя пальцем не трогал. Я-то уж знаю.

– Ничего ты не понимаешь, темная старуха. Я имею в виду, что морально били, понимаешь, – и он покрутил у ее лица пальцем, – мораль-но. Ну, ладно, заболтался я тут, пойду прогуляюсь. Пока, мильтонша, топор я тебе припомню, ох припомню! – И Мирейчик вышел из дому.

Татьяна, дрожавшая всем телом, медленно опустилась на скамью и, закрыв лицо руками, заплакала. Юля и Ваня обступили ее с двух сторон и молча гладили по волосам.

Марфа Степановна села рядом:

– Ну, ну, не волнуйся. Отпил он мозги, вот и брешет, что на язык попадет. Просто тебе надо быть с ним поосторожнее, реже на глаза попадаться этому быку. Я схожу к его батькам еще раз и поговорю. Хоть им и не нравятся такие разговоры, но должны же они знать, что он вытворяет...

В этот день Марфа Степановна задержалась у Мочаловых допоздна, а когда собралась уходить, Таня попросила:

– Тетя Марфа, переночуйте у нас. Я, ей-богу, боюсь, что он ночью придет.

– Ну, хорошо, хорошо, я переночую, да и самой мне будет веселее, только схожу посоветуюсь с Петрусем. – Она ушла, но скоро вернулась, и они сразу же легли спать.

Под утро в их окошко кто-то постучал.

«Неужели Гришка?» – одновременно подумали женщины.

– Если это он, больше не выдержу, убью его! – дрожащим от ярости голосом сказала Таня. Взяла на столе большой кухонный нож и вышла в сени:

– Кто там?

– Это я, Петрусь! Открой, дочка.

Он молча вошел в дом и только тогда заговорил:

– Так, говоришь, этот рыжий скуловорот интересовался, чего ты ко мне ходила? Шпионит, зараза.

Татьяна догадалась, что дед Петрусь знает о случившемся со слов Марфы Степановны, и тихо сказала:

– Да, спрашивал. Я ответила, что картошки просить ходила к вам.

– Это ты правильно сказала, но картошка же у тебя есть.

– Ну и что ж? – не поняла Татьяна.

– А то, что он может прийти и проверить, есть ли у тебя картошка. Тем более что вечером к нему на трех санях приехали полицаи. Он показал им дом, где Костя Стародумов живет. Они забрали хлопца, посадили в сани и увезли. Может, что пронюхали про листовку. Двое одетых в штатское остались. Их Гришка водил в эту сторону, и я уверен, что он показывал дом твой, только после этого они уехали.

– Что же это значит? – растерянно спросила Таня.

– А то, что тебе надо быть готовой ко всему. Во-первых, надо, как мне кажется, детей у Марфы держать. Если вдруг приедут за тобой, то Марфа их может тихонько к кому-нибудь отвести, а во-вторых, надо всю картошку сейчас же к Марфе в погреб перенести. Если Гришка, или его дружки, или немцы проверят твой погреб, то убедятся, что у тебя действительно картошки нет, значит, ты и вправду ко мне приходила картошки просить.

Женщины не спорили и, набросив на себя что попало, взяли мешки и вместе с Петрусем взялись за дело. Насыпали в мешки картошку и носили в дом Крайнюков. К рассвету работа была окончена.

Прошло еще три дня. В деревне все оставалось по-прежнему, если не считать осторожных разговоров среди жителей о Косте Стародумове, семнадцатилетнем пареньке, который осмелился защитить от пьяного Мирейчика соседскую девушку Аню Лопатко. Мирейчик увидел Аню, когда она проходила мимо его дома. Выскочил и начал тащить ее к себе во двор. Девушка стала кричать. Это услышал Костя. Он подскочил к Гришке и на виду у соседей отобрал девушку. На счастье, у полицая при себе не было винтовки, и Костя с Аней убежали. И вот Стародумова схватили и увезли в райцентр.

Его мать плакала и просила Гришку помочь сыну, но он не стал ее слушать и выгнал из дома. Тогда Стародумова пошла в райцентр, но так ничего и не узнала о судьбе Кости.

И вдруг всю деревню облетела страшная весть. Костю за то, что он якобы был партизаном и распространял листовки, немцы повесили на центральной площади районного центра.

Напуганные люди старались обходить стороной Мирейчика и еще двух полицаев, живущих в деревне.

А Гришка ходил с винтовкой за плечами и выхвалялся: «Ничего, наведем мы здесь порядок. Вздернем десяток-другой на виселицу, сразу остальные нашу власть уважать станут».

А на следующую ночь, перед рассветом, в дом Мочаловой постучался дед Петрусь:

– Собирайся, дочка, отнесешь партизанам сверток, а то ноги подвели меня, идти не могут, а утром в лесу будет ждать меня человек. Я прошлый раз договорился, что если я не смогу, то придешь ты.

– А как я найду его?

– Очень просто. Знаешь, где до войны узкоколейку к торфянику строили?

– Это ту, что не успели достроить? Знаю.

– Подойдешь к месту через ручей и жди. К тебе подойдет Антон или кто-нибудь из хлопцев, которые вместе с ним были. Скажешь, что я приболел, отдашь сверток и вернешься в деревню. На всякий случай перед тем, как выйти из лесу, наломай хворосту. Если и встретится кто-либо, то скажешь, за дровами ходила.

– Я все поняла. Сейчас оденусь и иду.

Таня радовалась, что дед сдержал слово и доверил ей дело.

Марфа Степановна закрыла за ней дверь, и Таня вышла на улицу. На улице было темно и вьюжно. Ветер чуть не сбил ее с ног, когда она шла через поле к лесу. «Это хорошо, что такая погода, – думала она, – снег и ветер сразу же заметут следы».

Идти ей было километров пять, но дорогу Татьяна помнила хорошо. В той стороне обычно росло много грибов и ягод, и она до войны вместе с мужем ходила туда. А когда начали строить торфопредприятие и тянуть к нему узкоколейку, водила туда на экскурсию учеников. Она решила на дорогу не выходить и пошла напрямик.

Идти было трудно. Валенки почти полностью проваливались в снег. Таня уже и не помнила, когда ей приходилось идти вот так, утопая в снегу. Она разогрелась, вспотела и когда наконец добралась до места встречи, то падала от усталости. Перед ней в тусклом утреннем свете был недостроенный мост, а железнодорожной колеи не было видно. Все засыпал снег. В обе стороны уходила ровная просека, которая была и вырублена для узкоколейки. Татьяна, жадно хватая ртом морозный воздух, огляделась. Ветер утих, снег тоже перестал падать, и вокруг стояла тишина: ни крика птицы, ни свиста ветра, ни треска сучка, и вдруг в этой тишине зимнего леса послышался голос:

– Здравствуйте! Давно ждете?

Мочалова резко обернулась. У огромной сосны она увидела парня и сразу узнала его. Это он вместе с Антоном принесли своего раненого товарища в деревню. Татьяна Андреевна попыталась вспомнить его имя, но так и не смогла.

– Доброе утро! Я только что пришла.

– А дед Петрусь заболел, что-ли?

– Да чувствует себя что-то неважно, вот и поручил мне передать вам вот это, – она протянула парню сверток. – Скажи, ты не учился в школе, где я работала?

– Нет, я в городе жил.

Татьяна хотела спросить его фамилию, но передумала, побоялась, как бы парень не посчитал ее любопытной.

Через несколько минут они простились и разошлись в разные стороны.

Мочалова шла по своему еще не засыпанному снегом следу, ломая голову над тем, где она могла ранее встречать этого парня. Знала бы она, что этим парнем был Володя Славин – двоюродный брат ее мужа. Но она видела его только трижды, причем последний раз, когда Володе было двенадцать лет. Парень за эти годы не только вырос, но и сильно изменился. Не знала Татьяна Андреевна и того, что в свертке, который она передала Славину, кроме лекарств была записка деда Петруся. В ней он сообщал командиру отряда данные о немецких войсках, а также просил оградить Мочалову от полицая Мирейчика.

Недалеко от края леса она набрала сухих ветвей, сломала несколько сухих тоненьких деревцев и направилась к деревне.

Вскоре Мочалова была дома. А через два дня в деревне пошел слух: пропал полицай Мирейчик. Его видели накануне, как всегда пьяным, а потом он исчез. Жители могли только догадываться, что он оказался в руках партизан. Так оно и было на самом деле. Гришка был похищен партизанами и предан суровому суду...