Текст книги "Наш берег"

Автор книги: Николай Золотарёв-Якутский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)

Трое в берлоге

Балагур хотел расположить к себе сердитых инспекторов, угостив их строганиной. Ломтики мороженого чира – изысканная, по его мнению, еда. Стараясь удивить приезжих, он демонстрировал свое умение вырезать тоненькие, почти прозрачные, стружки. Сложив их аккуратно на кусок парашюта, сказал:

– Ешьте, ешьте досыта. На моей нарте еще четыре больших рыбы.

Но странно – хозяева берлоги не приняли приглашения. Тогда Балагур взял замысловатую завитушку, макнул в соль и отправил в беззубый рот. Пожевал с наслаждением и, будто убедившись в безукоризненных качествах приготовленного блюда, снова сказал:

– Ешьте, ешьте. Очень даже вкусный чир.

Коренастый поднял ломтик.

– Отвык я, огонер, – объяснил Балагуру, – давненько сырого не едал. А прежде любил желудок похолодить.

– А напарник твой?

– Он не желает. И ладно. Свои животы набьем, а, огонер?

– Как не привыкнет к строганине – туго ему будет в тундре, – возразил дед. – У нас строганина – первое дело!

Коренастый, видно, перевел Дылде резонное замечание старого эвена и посмеялся чему-то. Балагур подхватил пальцем самый аппетитный кусочек и с полупоклоном подал угрюмому.

Брезгливо морщась, тот принял все же это подношение, откусил чуток и сразу выплюнул.

– Э-э, давай с солью! – потребовал старик. Но Дылда отошел и уселся на дедовых шкурах, поглядывая с неудовольствием.

Вдвоем с Коренастым уничтожили рыбину, дед занес еще одну и быстро построгал. Коренастого – того больше упрашивать не приходилось. Глотал жадно, почмокивал. Хвалил старика, что жирную рыбу привез. Подобрев заметно после строганинки, выставил на показ железные зубы:

– Поведай-ка, огонер, про свое житье-бытье. Нынче в тундре как – хорошо, плохо?

– Почему – плохо?

– Скажешь, лучше, нежели в старину?

– Зачем «в старину»? В колхозе были – хвалили. А нынче-то совхоз у нас, большой совхоз.

– Разница большая – совхоз ли, колхоз ли?..

– Эш! – поразился дед. – А будто не знаешь, что совхоз, а что колхоз?

– Я-то? Ха-ха, лиса ты старая! Я-то много всякого знаю. Я, к примеру, повидал такое, чего ты, ношеная доха, и в башку не примешь!

– Вот ты говоришь «в старину», – благоразумно пропустив мимо ушей «ношеную доху», заговорил Балагур. – Я тордох в старину имел дырявый...

Коренастый живо подхватил:

– Ну еще бы! Совхоз тебе новенький чум подарил.

– Зачем чум? Дома у нас, из дерева. Вот поедем, ты увидишь.

Коренастый как споткнулся. Хотел что-то спросить, но лишь зубами щелкнул. Дылда поднялся и изрек:

– Будет, старичок, болтать. Давай спать!

– A-а, спать надо, надо, – с готовностью согласился Балагур и шустро соорудил лежанку из двух оленьих шкур, остальные бросил Коренастому: – Бери, теплее будет сон.

Сами хозяева берлоги не ложились. Говорун открыл ящик, на котором восседал все время и, склонившись над ним, повернулся к деду спиной. Старик, хотя и славную наладил лежанку, испытывал неудобство. На душе плохо. Ни за что бы не остался ночевать тут. Вынудили...

В молодости Балагур бы так рассудил: духи напали на чужаков, сбили их с пути и хоронят теперь, чтобы не ходили по тундре.

Где и когда встречал Коренастого? Вспомнить бы...

Из ящика, над которым колдовал железнозубый, слышались неясные шорохи, писк. Таинственный мерцающий свет исходил от него.

«Ты смотри, они радио у себя имеют!» – удивился Балагур, поняв, какой ящик служил сиденьем для Коренастого. Хотел поинтересоваться, каким это образом радио долетело из самолета на землю и не повредилось, но счел за лучшее промолчать – кто их поймет, может, опять обругают за любопытство. Балагур спрятал голову под дошку и, поворочавшись, покряхтев по-стариковски, погрузился в забытье...

Сигнал принят

Сержант Горюнов косился на часы – время его дежурства истекало, вот-вот должен был появиться сменщик. Вдруг вспыхнула лампочка у селектора связи с гражданскими аэродромами. Схватив наушники, сержант быстро заработал ключом:

«Погранпост. Сержант Горюнов. Слушаю вас! Прием». Эфир донес ответную дробь морзянки:

«Передает начальник Булустахского аэропорта... Директор совхоза «Арктика» Захаров сообщает: на берегу, в районе Сердце-Камня, обнаружены следы двух парашютистов. Вчера в указанном районе замечен неизвестный самолет...»

По просьбе Горюнова текст был повторен. Поблагодарив за сигнал, он пересел к телефону и доложил о радиограмме дежурному офицеру. Через несколько минут запищал зуммер телефона особой связи. Подняв трубку, сержант услышал низкий, рокочущий бас подполковника Привалова:

– В случае новых сеансов с Булустахом докладывать без промедлений непосредственно мне. Ясно?

– Так точно, товарищ подполковник!

«Заработала машина – сам Привалов подключился!» – с удовлетворением подумал сержант, гордый своей причастностью к начинающимся событиям. – «Гости, кажись, непрошеные».

Вот как оно на границе – вроде бы спокойно все, обыденно даже бывает. В непогоду тоскливо, – как заведет пурга пластинку!.. И вот несколько слов – и куда делась безмятежность и тишина!

...Старшего лейтенанта Иннокентия Кычкина ночной вызов к подполковнику ничуть не удивил. Кычкин командовал опергруппой и давно привык вмиг быть готовым на задание.

Этот высокий, складно скроенный якут заслужил славу смелого и находчивого офицера. Знали, что рос он сиротой и в детстве уехал из родных мест, спрятавшись в трюме парохода, шедшего по Лене. Безбилетного пассажира обнаружили только в момент выгрузки, в конце пути. В военное училище Кычкин поступил из детдома, и армия стала для него и матерью, и воспитательницей.

Коротко ознакомив Кычкина с ситуацией, Привалов показал на карту:

– Взгляните, вот тот остров, о котором упоминают булустахцы, – «Каменное Сердце». К сожалению, точный квадрат поиска назвать не могу. Нарушители, – Привалов подчеркнул это слово, давая понять, что сомнений по данному поводу допускать не следует, – нарушители удалились, а точнее сформулируем так: «могли удалиться» – как угодно далеко. Следы навряд ли сохранились. В «метео» дали скверную сводку: там, брат, нешуточный буран. Тем не менее операцию откладывать нельзя.

– Понятно, товарищ подполковник. Словом, примерно как в пословице: ищи иголку в сене, – позволил себе улыбку Кычкин.

– Еще говорят «ищи ветра в поле». Но... И надо найти. И найдем, – пристукнул карандашом Привалов.

– Так точно, товарищ подполковник. Найдем! – твердо произнес якут.

– Значит так, – продолжал Привалов, – с группой в восемь-десять солдат будьте через полчаса на аэродроме. Надо лететь в Булустах. На месте действовать сообразно обстоятельствам. Связь – по рации. Проконсультируйтесь с местными охотниками. Им, понятно, насквозь тундра знакома.

– Все ясно. Разрешите идти?

– Надеюсь на вас, товарищ старший лейтенант, – и, смягчив голос: – Ну, давай руку. Ни пуха, ни пера.

– Перьев не надо, парочку тепленьких лазутчиков – от них не откажемся!

Самолет с опергруппой был уже на полпути, когда Булустахский порт радировал, что принять его на посадку не может – идет фронт пурги.

Кычкина вернули, но он не покидал аэродрома, пытаясь «нажать» на синоптиков.

– И до нас пурга дотягивается, – «успокоили» старшего лейтенанта.

Булустах держали постоянно на связи, но оттуда в дополнение к ранее переданному поступили только отдельные детали, уточнения: самолет видела молодая охотница Настя Балагурова, а следы парашютистов вчера в полдень – она же вместе со своим дедом. Про последнего упоминали, что он очень опытный охотник, большой знаток тундры и ошибиться в определении характера следов никак не мог. Самое важное: ушедший по следу парашютистов старик Балагуров отрезан от поселка пургой, и что с ним теперь – неизвестно.

На исходе ночи Привалову доложили: несколько часов назад операторы «соседа», майора Кравченко, перехватили короткую шифровку, переданную неизвестной радиостанцией. В радиус примерного расположения передатчика попадала территория совхоза «Арктика».

Серенький рассвет застал Привалова в глубокой задумчивости, возле окна. За стеклами тройной рамы бесилась пурга.

«Стихия... Союзник ли она сегодня нам? Помешает лазутчикам или, наоборот, поможет сбить след?..»

Сны Балагура

Жизнь не часто тешила Балагура радостью. Морозы и ветры резали кожу, оставляя памятью о себе глубокие морщины. Годы давили на него, прижимали к земле, уменьшая и без того некрупное тело...

Но засыпая, Балагур высвобождался от гнета пережитого. Морщины на его лбу разглаживались. Реденькие усы и бороденка излучали спокойствие и умиротворенность.

Старик редко видел сны. Если же наплывали на него эти сказочные видения, то после он поражался их яркости и фантастичности. А случалось такое, когда старик недомогал или был чем-то очень обеспокоен.

Не однажды видел Балагур во сне смерть своего сына, Кырынаса.

...Кырынас стоял на берегу многоводной, широкой русской реки. В руках держал винтовку. Сверху, по откосу, спускался к нему Гитлер. Огромный, как медведь. Страшный, как чудовище. Он выставлял клыки и напрягал когти. Он подходил и подходил... Рычал, пуская тянучие слюни. В зрачках дрожал огонь...

Кырынас выстрелил один раз, второй. Но Гитлер все шел. Пуще прежнего горели зрачки. А пули застревали в лохматой шерсти...

«Прыгай в воду и плыви», – советовал сыну Балагур, но Кырынас не внял голосу отца.

«Дай мне попить из этой реки!» – завыл Гитлер.

«Не позволю поганить ее чистоту твоим смрадным дыханием», – отвечал Кырынас.

«Только один глоток! – рычало чудовище. – И я оставлю тебя. Иначе тебе смерть. Смерть!»

«Нет!» – не отступает Кырынас.

«Глоток!» – орет чудовище, подползая к храбрецу совсем близко.

«Убирайся! – кричит Кырынас. – Я знаю: вода из этой реки только раздразнит тебя, и ты пойдешь к другим рекам. Ты все земли хочешь заграбастать!» – с этими словами юноша выстрелил в грудь чудовищу, но пуля не прошила толстой шкуры. Тогда Кырынас бросил ружье, выхватил острый охотничий нож...

Гитлер вонзил клыки Кырынасу в горло. Пил с жадностью горячую молодую кровь. Собрав последние силы, юноша скинул с себя врага и богатырским ударом вогнал ему в сердце нож. Гитлер испустил дух. Остывали красные зрачки...

И сам Кырынас уже расставался с жизнью. Он не смог дойти до воды и погрузить в целебную влагу кровоточащие раны... И всякий раз, как только отец пытался поддержать его, исчезала из глаз широкая многоводная река, исчезал лежащий на песке герой-воин – и старик просыпался...

Балагур никому не жаловался на свое горе и одиночество, когда скончалась любимая жена Муочча, когда пал под Сталинградом единственный сын Кырынас. Не хотел Балагур, чтобы признали в нем слабого и разбитого душевной болью человека. Люди шли к нему рассеять собственную тоску, услыхав от него веселое слово. Они будто топили в радушии и говорливости Балагура свои заботы и печали.

Старик редко видел сны... Но вышло так, что в снежной берлоге, скрытой под морским обрывом, в глубокой расщелине, отыскал его непрошеный тяжелый сон. Пришли полузабытые, стершиеся образы из давно минувшего...

Громкие крики, визг множества полозьев взбудоражили тундру. За этим шумом не слышно завывания ветра.

Балагур выползает из норы в сугробе взглянуть на происходящее. И что он видит? Три десятка обвешенных оружием бандитов толпятся подле норы и зовут:

«Эй ты, старик Балагур! Иди-ка сюда».

С трудом переставляя налившиеся свинцом немощные ноги, Балагур подходит...

«Олешки у тебя есть?» – спрашивает одноглазый атаман.

«Нет, – отвечает Балагур. – Одна собачья упряжка у меня».

«Собаки твои – тьфу! – смачно сплевывает атаман. – Мы уходим в Америку. Много больших переходов предстоит. Нужны сильные олени, много оленей. Где тордох Байбала, у которого хорошее стадо?»

«Не знаю я...» – молвит старик.

Из толпы выступает, оттеснив атамана, меднолицый торговец Америкэн. «Когда нам привелось встретиться!» – поражен Балагур.

Америкэн протягивает грязную консервную банку:

«Возьми для своей Муоччи».

Балагур в ужасе пятится и вдруг осознает, что ошибся: вовсе не Америкэн-торговец перед ним, а угрюмый охотинспектор Дылда.

Одноглазый атаман скалится и о чем-то говорит Дылде. Старика обжигает страшной догадкой: одноглазый атаман – он ведь Коренастый!

Вот они оба – Дылда и Коренастый – гогочут по-своему, по-гусиному. Задирают головы... Летит большой черный самолет. Из него на старика падают консервные банки. Они бьют его по голове, по горбу...

А двое громко смеются – это опять одноглазый атаман и ненавистный Америкэн.

«Уходите из тундры! – жутко кричит старик. – Вашей силы больше нет! Вашей власти больше нет!»

В полном изнеможении он валится в снег. Что-то давит его, не дает дышать...

Страшные люди

Сбросив доху, старый Балагур не сразу сообразил, где находится. В голове оседала какая-то мешанина: Америкэн и Дылда. Одноглазый атаман и Коренастый... Этакая ерунда!..

Оба инспектора в заиндевевших спальных мешках свернулись возле потухшей печурки. Берлога настыла. А снаружи – слышно – воет пурга.

Да, людей из поселка по такой погоде не жди!..

Деятельный по натуре, дед не в состоянии долго лежать после сна. Поднялся, раздул огонь в печурке, наложил в нее рубленого плавника и сунулся к выходу.

– Куда, старичок? – этот высокий угрюмец высвободил из мешка голову и, видно, уже давно наблюдает за ним.

– Посмотреть, что делается на свете, – отрезал дед по-якутски, не сдержав раздражения, накопившегося вчерашним вечером. И не привык старик, чтобы одергивали его и покрикивали, как на шалуна мальчишку.

С трудом пробился в забитую наглухо щель. Собак и нарту замело – и не найти, если бы не дырочки в сугробе, образованные дыханием лаек. Прямо в эти дырочки старик, откопав мешок с кормом, и сунул по рыбине – по одной в каждую. Немного погодя выбрались наружу инспекторы. Коренастый – с ружьем.

– Его зачем взял? – показал Балагур на ружье.

– А если косолапый караулит? – осклабился тот.

Возвратившись в берлогу, инспекторы, к несказанному удивлению старого охотника, поскидали меховую одеву и стали азартно натирать снегом руки и грудь. Волосатые, крепкие торсы покраснели – от них валил пар. Возбужденно галдя, вытерлись парашютным шелком, напялили снова комбинезоны.

Из второго ящика, в углу, Коренастый извлек две консервные банки, вскрыл их длинным двугранным ножом. Вместе с приятелем принялся за обе щеки уплетать консервы.

– Не облизывайся, огонер, уж ладно, тебе оставляю, – пощерился на Балагура. – Или на строганине протянешь?

– А, рыбу я поем, консервов я не люблю, – ответил Балагур. – Чайку бы надо...

– В чайнике у нас... Как его, по-вашему... кофий. Пил такое? По мне, спирту бы лучше трахнуть, но жмот этот длинный не дает. Проси ты у него. Гость я, дескать!

– А чая не хочешь?

– Бурда! Спиртику бы или водочки! Может, у тебя случаем?

– В клубе врач говорил: водку шибко вредно пить. Я только чай... Я чай люблю. На нарте есть две заварки. Сейчас пойду принесу. И миска, и чайник у меня там...

– Ну тащи, тащи! – разрешил железнозубый. – Чифирнем в таком разе!

...Закончив несложную трапезу, Дылда уставился на деда. Балагур потел над большой алюминиевой миской с крутым кипятком.

– Ответь мне, старичок, – потребовал Дылда, – поблизости где большое озеро?

– Какое озеро? Рыбу ловить?

– Большое озеро. Чтобы самолету можно сесть.

– Э-э, какой самолет летит сюда!

– Не твое это дело! – повышает тон Дылда.

– Озер много... Совсем большой – Чирдах.

– Близко?

Дед кивнул, с шумом затягивая ароматный напиток.

Дылда привстал, поправляя комбинезон:

– Собирайся, старичок. Поедем, покажешь этот Чердак.

– Однако пурга... – с сомнением покачал головой старик. – Сиди пока, она уймется. Теперь надо хорошо кушать – скоро ехать будем.

– Да ну! – щелкнул зубами Коренастый. – Ты шаман, огонер? Может, камланить возьмешься, и пурга кончится?

– Пустые твои слова, – рассердился Балагур. – Мою голову видишь? Много снега в волосах – много пург встречалось мне. Мне ли не знать?

Балагур чувствовал себя разбитым после кошмарного ночного видения. Дрожали руки, державшие миску с чаем. И обильный пот, крупным бисером выступивший на лице, говорил о плохом самочувствии. А тут на тебе – поехали на озеро, и никаких!

– Значит, ветер скоро перестанет дуть? – спросил Дылда.

– Однако... Настя людей приведет. Все в поселок поедем.

– Какая такая Настя?

– Моя внучка...

Заполняя берлогу запахом крепкого табака, дед поведал, как Настя слышала самолет в тумане, как они вдвоем заметили следы упавших с неба... Ожидал – хвалить будут его и внучку. Но инспекторы мрачнели.

– Паршивая собака, старик! – заявил внезапно Дылда.

– Старый хрыч! – Коренастый, беспрестанно щелкая железом, ругался по-русски.

– Почему рассердились? – оторопел Балагур.

– Ишь, корчит блаженного! – кричал Коренастый. Он готов броситься на старика с кулаками.

Дылда встал, подошел к деду, просипел вкрадчиво:

– Отчего сразу всего не рассказал?

– Что говоришь? Не понимаю... – заморгал Балагур.

– Он не понимает! Он «темная душа»! – надрывался железнозубый. – Я ее сейчас почищу!

Дылда властным окриком прервал его истерику. Опять наклонился к охотнику:

– Сколько верст до Булустаха?

– Э-э, кто знает... – бормочет старик потерянно. Он действительно не мог сказать, каково расстояние от Сердце-Камня до райцентра.

– Говори, говори! – настаивал Дылда.

– Десять оленьих кёс... Даже больше.

– Пойди разбери твои кес! Ты и часов, наверное, в жизни не видел – дикарь!

– Моя внучка часы имеет, все в них видит, – Балагур старался повернуть разговор по более спокойному руслу. – Ее в совхозе наградили. Золотые часы. Маленькие, а дорогие. Потому, скажу вам, что охотится хорошо. Прошлый день, я видел, добыла песца – самый первый сорт!

Балагура не перебивают. И он, приняв это за внимание к своему рассказу, продолжил после паузы:

– Сегодня смотрел во сне старину: бандиты в тундру приходили. Жена померла, я один бедовал с сынишкой. Тяжело, голодно. Оленей у меня никогда не водилось. А бандиты хотели сильных оленей. Поехали к Байбалу. Убили его и стадо увели... Главного бандита прозывали «Мертвый глаз». А фамилия – Кинжал... Злой был этот Кинжал. Как черт, злодей...

Коренастый зашевелился:

– Кого это звали Кинжалом?

– Бандита. Он убил соседа Байбала. Байбал рядом кочевал...

– Ну ты гляди! – обрадовался чему-то Коренастый. – Расскажи давай про него, про Кинжала. Какой, к примеру, из себя?

– Кинжал-то? Один глаз у него... А сам жирный. На тебя похож! – открыл вдруг старик. – Да, верно, совсем похож! А зубов, кажись, как у тебя, не было.

– Ха-ха-ха! – взрывается восторгом Коренастый. – Дурак, дурак, а не прост! Лиса старая!

– И, думаешь, похож? – скалясь, спрашивает снова. – А что, должно быть, и парнишку его помнишь?

– Парнишку не видал... А ты, друг, откуда слыхал про «Мертвый глаз»?

– Еще бы не слыхал! – тот скалится в ответ весело.

– А про парнишку спросил – какой был парнишка?

– С этим самым Кинжалом ездил парнишка. Сопливый! Однако тоже стрелял мало-мало! – Коренастый залпом опрокинул в рот остывший чай из термосной крышки-чашечки.

– Да... – тянет Балагур. – А что-то не припомню я парнишку.

– Был! Был! Я тебе говорю, – с довольным видом утверждает Железнозубый.

– Довольно болтать! – рявкает на них Дылда. Он топчется по берлоге, словно не находя выхода из нее.

– Убери вонючую трубку! – приказывает деду. В его голосе звучит такая угроза, что Балагур, обжигаясь, сует за голенище невыбитую трубку.

Дылда оборачивается к притихшему напарнику, взиравшему на него исподлобья, начинает говорить что-то быстро, сердито.

Бедняга Балагур совершенно подавлен обстановкой. Еще немного, кажется ему, и вышвырнут его, как ненужную вещь, из берлоги. А наберется ли сил вырыть себе где-нибудь укрытие от пурги? Когда она еще кончится, а он, старик, что-то совсем разболелся.

Дылда говорит и говорит, Коренастый смотрит затравленным зверем... Похож он на одноглазого бандита. Если бы не железо во рту и кривой нос – сидит в берлоге Кинжал. Сколько лет прошло, а он не постарел. И мертвый глаз открылся!

Балагур вытирает пот дрожащей рукой. Сдается ему, что продолжается дурное сновидение, что вот-вот он очнется и не будет уже ни этой берлоги, ни этих страшных «упавших с неба».

На другом берегу

– Мистер Кропильд? Говорит Груэлл. Племянники прислали второе письмо.

– Что с ними?

– Как видно, очень нервничают. Плохая погода. Снежная заваруха затягивается. Они сидят, никуда не выходят... И еще: у них гость. Какой-то придурковатый старичок. Забрел, попросил приюта.

– Как он к ним попал? На чем приехал?

– Самым простым транспортом... На четвероногих.

– Ну что ж, по-моему, это неплохо. Мальчики могут воспользоваться его благодарностью.

– Да, очевидно, сэр...

– Передайте им от меня пожелание здоровья. И нечего им засиживаться. Погода – ерунда! Все очень кстати. Пусть выходят поскорее на воздух. Таким молодцам каждая минута бездеятельности вредит. И немедленно менять надо квартиру – очень она у них плоха.

– Да, сэр.

– Наконец, напомните обоим завещание дядюшки. Я заканчиваю. До свидания, Груэлл.

– Всего доброго, мистер Кропильд.

Этот разговор, происшедший далеко от тех мест, где развернулись основные события нашего повествования, имеет тем не менее самое непосредственное к ним отношение. А если попытаться пролить свет на беспокойство не известных читателю мистеров Кропильда и Груэлла в связи с письмами «племянников», то нам придется прежде всего покопаться в старых газетах, выходящих на Аляске. В одной из них примерно за год до упомянутого разговора промелькнуло следующее:

«Вчера авиарейсом из Нью-Йорка прибыл м-р Сиптэн, член правления «Централ Банка». Сославшись на плохое самочувствие после перенесенного путешествия по воздуху, м-р Сиптэн отказался поделиться целями своего визита с нашим корреспондентом. Однако мы полагаем, посещение столь видного бизнесмена не пройдет незамеченным и без пользы для северного штата. Постараемся рассказать о пребывании уважаемого гостя...»

Тут же помещены фотографии. На первом м-р Сиптэн садится в машину, ожидавшую его на аэродроме, на второй – метрдотель гостиницы «Айсберг», в которой остановился визитер, несет ужин в его номер, справа – секретарь бизнесмена, «молчаливый мистер Томпсон».

Однако обещанных «сообщений» в этой довольно шумной и взбалмошной газетке так и не последовало. То ли уважаемый визитер оказался излишне скромным человеком, избегающим рекламы и популярности – что, впрочем, прямо противопоказано людям его круга – то ли визит его носил чересчур частный, может быть (кто поймет причуды этих толстосумов!), даже интимный характер. Как бы там ни было, самое дотошное изучение аляскинской «прессы» не даст нам более никаких сведений о приезжем нью-йоркце. Возникает даже недоумение – вернулся ли вообще этот беглец от метрополии в стены родного банка на знаменитой Уолл-стрит или предпочел всем своим знакомым и близким, маклерам и денежным воротилам общество белых медведей где-нибудь на самом краешке континента? Иначе как объяснить то гробовое молчание, которым окружено его пребывание на территории северного штата?

Только все наши «опасения» оказываются беспочвенными: уже знакомая нам фамилия дельца с Уолл-стрит вскоре по-прежнему мелькает на страницах крупнейших американских газет. М-р Сиптэн дает интервью... М-р Сиптэн улыбается... Тот же м-р на приеме у губернатора... Он же – в приемной министра финансов... Он же – отдыхающий на берегу Онтарио. Рядом – комфортабельное убежище от атомного взрыва.

Все по-прежнему. Нет, м-ра Сиптэна не соблазнили прелести полярного круга. Он вернулся к нормальной жизни стопроцентного янки, миллионера и папаши многочисленного семейства.

Так в чем же дело? Почему, собственно, потянулись к нему нити от тех неизвестных племянников, которые очень боятся дурной погоды и никак не соберутся поменять свою скверную квартиру?

Простым читателям упомянутой нами газетки эти нити разглядеть просто невозможно. Однако нашлись люди, которые, используя особые «оптические средства», сумели эти нити обнаружить и даже схватить за концы. Причем, действуя так, находились они не в непосредственной близости от всех названных выше мистеров, а наоборот, на значительном от них удалении.

Еще можно добавить, что, как оказалось, м-р Сиптэн, несмотря на запрет врачей, ужасно разволновался, когда узнал о находке в Советской стране богатых месторождений алмазов. Возникает предположение, что он имел какую-то тесную и давнюю связь с фирмами, добывающими эти ценные кристаллы на рудниках Бразилии и Африки, и появление внезапного конкурента заметно увеличило давление в его кровеносной системе.

Правда, информация о советских алмазах, достигающая больших, безвременно увядших ушей банкира с Уолл-стрит, была необычайно скупа. И первоначально друзья и соратники м-ра Сиптэна пытались даже успокоить его, называя советские алмазы «очередным политическим трюком большевиков», рассчитанным поколебать уверенность и расшатать нервы солидных деловых людей «свободного мира».

Но все обстояло не так, как хотелось бы окружению Сиптэна: СССР действительно бурно развивал алмазодобывающую промышленность, угрожая развенчать гегемонию «Даймондс компани» и иже с ней.

Но насколько серьезны эти угрозы? Каковы реальные перспективы у русских? Как велики те сокровища, что затаила вечномерзлая земля Советского Севера? Эти и подобные им вопросы не давали покоя м-ру Сиптэну. И не одному ему. Начали лихорадочные работы геологи на территории 49-го штата. Исходили они из принципа: «А мы чем хуже?»

Но – увы! – геологи ругались на чем свет стоит: искомого не было обнаружено.

И вот тогда-то м-р Сиптэн собрался в вынужденный вояж к самым северным владениям многозвездного флага.