Текст книги "Наш берег"

Автор книги: Николай Золотарёв-Якутский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц)

Николай Якутский
Наш берег
Приключенческая повесть

Самолет в тумане

С моря полз густой солоноватый туман, заполняя тундру...

Трудно и опасно человеку неопытному передвигаться сейчас по снежной пустыне. А Настя спокойна. Что туман! Сколько раз косматые пурги набрасывались на нее вдали от жилья, и Серый всегда выводил упряжку, куда надо.

Девушка взглянула на любимца: пес странно себя ведет. Учуял что-нибудь? Вострит уши, принюхивается к сырому воздуху...

– Чего ты, Серый? – Настя потрепала собаку по голове.

– Ы-ыы... Ы-ыы... – тихо скулит вожак, убеждая хозяйку, что имеется повод для волнения.

Настя прислушалась. Далеко-далеко, над морем, гудит мотор.

– Вроде что летит-едет? – удивилась девушка.

Шум мотора рос – он уже где-то над головой. Жаль, в тумане ничего не увидишь...

Погудев над тундрой, самолет, как казалось, поднялся выше и повернул назад.

– Однако, неладно с ним, – вслух подумала девушка.

День-деньской пропадая в тундре, она, как все здешние охотники, умела беседовать сама с собой, с лохматыми лайками, со следами песцов. Иначе бы, пожалуй, вообще говорить разучилась.

Настя – внучка известного на побережье песцелова Балагура. Три года назад дед отделил ей от своего обширного охотничьего участка порядочную по размерам площадь. Местность называлась Сердце-Камень, потому что напротив, в море, поднимался из-подо льда причудливой формы островок, похожий очертаниями на сердце.

Каждую неделю Настя объезжает свои владения, проверяет ловушки и капканы. Охотница молодая, но многим мужчинам не уступает. Старается девушка, тундру любит.

Дед Балагур воспитывал внучку как мальчишку. Отец Насти погиб на войне, мать умерла, и старик был ей единственным родным человеком. Сердобольные люди, бывало, укоряли его:

– Ты девчонку не жалеешь. Зачем пускаешь одну на промысел?

– Хы, тоже мне сказали! – сердился старик. – По ее жилам бежит моя кровь. А кто такой Балагур? То-то, охотник.

Настя так пристрастилась к охоте, что после семилетки не пожелала уезжать в райцентр для продолжения учебы. И дед не воспротивился ее поступку.

Появление самолета над Сердце-Камнем повергло Настю в недоумение. Никогда не слыхала, чтобы они здесь летали.

Но долго раздумывать некогда – работа ждет.

– Ты как, весь день сидеть хочешь? – тормошит она Серого. – А па́сти[1]1
  Пасть – охотничья ловушка. – Прим. Tiger’а.


[Закрыть] кто за нас глядеть станет? Пошли, пошли, ну!

Серый не шевельнулся. Застыл в напряженной позе, морду – кверху, будто наблюдает что-то сквозь непроницаемую завесу.

Опять возник звук мотора. Ближе, ближе... Самолет, видимо, летел низко над берегом.

Настя испуганно замерла. Ей показалось, что в тумане мелькнуло крыло железной птицы.

– Неужели и вправду заблудился? А если он сейчас упадет?

Но самолет снова направился в сторону моря, и скоро шум его начал глохнуть и вовсе утонул в толще тумана.

Когда ни взгляни зимой на море, над ним висит туман. Подует северный ветер, и массы застывших паров надвигаются на берег, растекаются по тундре. А после вся она покрыта слоем блестящего инея. Какой-нибудь колышек, торчащий из сугроба, превращается в толстый пенек, а сухая травинка осоки – в тальник.

Тундра... Великая страна снегов и ветров!

С первых осенних заморозков до середины февраля солнце здесь не видят. Круглые сутки мерцают близкие пушистые звезды. Желтым фонарем светит охотнику луна.

Зимой песец беспокоен: шастает по тундре, мороз и голод преследуют его по пятам. Выступают различия в повадках этих обитателей заполярного края. Те зверьки, что живут на удалении от берега, снуют по краюшку берегового обрыва, стремясь попасть к морю, – очевидно, в полной уверенности, что там проще прокормиться. А песцы, обитающие у ледяной кромки моря, под обрывом, – те, наоборот, выбираются в тундру, полагая поживиться в ней жирным леммингом.

Приходит срок – долгожданное светило выставляет румяный бочок. С каждым днем оно смелеет, поднимаясь по небу, как по ступенькам. Восхитительная предстает картина, когда тундру заливает красноватый свет новорожденного солнца. Тундра будто окрашена вся в золотую охру.

Теперь отчетлив на снегу рисунок песцовых следов – искусно вышитый узор по белой ровдуге[2]2
  Ровдуга – замша из оленьей или лосиной шкуры. – Прим. Tiger’а.


[Закрыть]. Обнаруживается, что кое-где зверьками протоптаны дорожки, а в других местах снег лежит нетронутым. Любой охотник раскроет простой секрет: песец ходит по берегу моря, вдоль речек – в глубине тундры ему делать-то нечего. Вот почему ловушки на песца устанавливают возле береговых обрезов, и непременно на каком-нибудь возвышении – любопытный зверек ни в коем случае не минует мало-мальски приметного бугорка без того, чтобы не обнюхать его.

Чувство тревоги не оставляло юную охотницу. Самолет сбился с пути, он терпит бедствие! И она, свидетельница несчастья, не в состоянии чем-нибудь помочь людям, которые угодили в страшную беду.

Внезапно ей пришло в голову, что, наверное, на этом самолете возвращается из Якутска Иван Алексеевич, директор совхоза. Его нынче ожидают, об этом вчера в конторе речь была. Надо поскорее ехать в поселок и сообщить о заплутавшем самолете! Девушка садится на нарту...

– Пать-фуу!

Собаки с визгом рванулись вперед.

– Дах-да-ах! – командует девушка. – Дах-да-ах! Правей, правей!

Насте не верят

В совхозном поселке жизнь шла своим чередом. У конторы, как обычно, толпится народ. Колышется рощица оленьих рогов. Табачный дым мешается с паром от дыхания разгоряченных неблизкой дорогой животных. Тут же – белыми, серыми, черными колечками – лежат в снегу ездовые собаки.

Хозяйство «Арктики» велико: в совхоз объединены шесть артелей. В конторе встретишь работников из самых отдаленных бригад. По разным надобностям приезжают: наряды оформить, зарплату получить, с начальством посоветоваться.

Настя, появившись в помещении, ни с кем из присутствующих не поздоровалась – прямо к главбуху Слепцову:

– Директор прилетел из Якутска?

А главбух между тем как раз был занят очень важной беседой: уточнял с зоотехником количество скота, предназначенного на убой. Не придав значения Настиному вторжению, главбух Федор Федорович отвечал рассеянно:

– Иван Алексеевич? Да нет, по-моему. Не видно... Упряжку послали за ним.

Отойдя, девушка стала завязывать шапку. Конечно, директора Захарова не могло быть в поселке. Он в том самолете, который кружит в тумане. Или... Или, может, упал на лед, разбился... Настя беспомощно огляделась. Сидят, о какой-то пушнине, о каких-то оленях разговаривают. А в это время на Сердце-Камне...

Донесся голос Федора Федоровича:

– Пойми, в текущем квартале не одолеть нам двадцати двух процентов... Вот, к примеру, последняя десятидневка...

Настя вернулась к столу главбуха и, оборвав его на полуслове, жалобно попросила:

– Пожалуйста, позвоните на аэродром: где самолет?

Федор Федорович удивился:

– Зачем?

– Быстрей, быстрей узнайте, прилетел он или нет!

Федор Федорович и зоотехник, счетоводы и кассиры – все, кто оказался рядом, переглянулись недоумевающе. Балагурову внучку привыкли видеть тихой и застенчивой. А сейчас ведет она себя, по меньшей мере, неприлично. Мешает деловому разговору, навязывается с пустыми вопросами. И какой ей интерес до этого самолета? Заладила: «прилетел или не прилетел...».

Круглое, скуластое лицо девушки раскраснелось, в глазах слезы.

«Что с ней? Не заболела?» – сказал себе Федор Федорович.

– Давайте тогда, я позвоню, – заявила охотница.

Главбух мягко отвел ее руку от телефона:

– Не надо, успокойся. На аэродроме спросят: кто звонит, зачем. А? Зачем тебе звонить?

Настя пыталась говорить, объяснить что-то, но горло сдавило волнением:

– На Сердце-Камне... туман...

– Наверное, ты из тундры приехала, да? – желая ей помочь, спросил Федор Федорович. – С добычей?

Круто повернувшись, Настя убежала.

– Что скажете? – пожал плечами главбух. – Сама не своя девчонка.

– Видать, головой болеет, – заметил старый оленевод с трубкой... – Ходила, ходила тундрой... – и повертел пальцем около седой макушки.

Девушка направилась к дому Захаровых. «Поговорю с Верой Михайловной...»

Вера Михайловна – фельдшер. Родом она из Рязани, однако понравилось ей в тундре. Давно тут работает. Два года назад вышла замуж за Ивана Алексеевича. Недавно родился у них первенец, сын Алешка.

Появление внезапной гостьи оказалось довольно некстати – Вера Михайловна баюкала малыша, он только-только начал подремывать.

– Что скажешь, Настенька? – спросила хозяйка, не слыша от молодой охотницы традиционного «кэпсээ».

– Я была на охоте – самолет в тумане летает. Я думаю, из Якутска самолет...

– Какой самолет? Из Якутска?

– Я думаю так. Иван Алексеевич...

– Что Иван Алексеевич? Он еще не приехал.

– Этот самолет плохо летал: туда-сюда... Туман очень сильный. Наверно, он заблудился...

– Бог с тобой! Самолет заблудился?

– Надо на аэродром звонить...

– Ну что ты, голубушка! Почему ты думаешь, что Иван Алексеевич на этом самолете? Кто разрешит полет, если видимость плохая?

Настя смущенно примолкла. «А если другой самолет – есть разница? Все равно на нем летчики, люди, какие-нибудь грузы».

– У Сердце-Камня никогда-никогда не летают они, – оправдываясь, лепечет девушка.

Вера Михайловна бледнеет:

– Ивана до сих пор нет... Он должен бы приехать...

Теперь Настя встревожилась за эту женщину. А вдруг и в самом деле напрасно волнует ее?

– Я побегу!.. – засуетилась хозяйка. – Ты, Настенька, побудь с Алешкой, ладно?

Она передала Насте малыша, накинула дошку.

– В контору сбегаю, узнаю что-нибудь...

И Вера Михайловна исчезла.

Заплакал ребенок. Чтобы успокоить его, Настя ходит из угла в угол, придумывая нехитрую песенку:

 
На широкую тундру
Ночь опустилась.
Солнышко закатилось,
С нами простилось, простилось.
Песец в кухлянке белой
Выходит мышек искать.
А тебе, мальчишка,
Велят спать, спать.
 

Но маленькому Алешке не до песен – хнычет. Настя сунула руку под одеяльце: «Мокренький!» Перепеленала малыша, он засопел, уснул. Положила в люльку – вроде и не спал, уставился на тетю чистыми голубыми глазенками, точь-в-точь как у Веры Михайловны.

Стукнула дверь: на пороге возник дед. Долго смотрел на внучку, точно желая убедиться, что перед ним она, Настя, плоть от плоти его, старого промысловика Балагура.

Деда предупредили: внучка «не в себе». Но единственное, что он нашел странным, – Настя нянчилась почему-то с чужим ребенком, прямо с дороги заявилась в директорскую квартиру, не заглянув домой.

Балагур, не проронив ни слова, наблюдал, как ласково ухаживает она за малышом, и думал при этом, что пора ему качать на колене собственного правнука.

Восьмой десяток идет... И-эх, длинная жизнь – как берег Холодного моря, длинная. Всякое, всякое вспоминается. Проворным, неунывающим был в молодости. За веселый нрав и бойкий язык прозвали Балагуром. А жилось трудно, что и говорить! По весне караулили диких оленей у Большой реки. Олени кочевали с юга на север так же, как птицы перелетные. Через реку огромные стада по нескольку суток переправлялись. Пятьсот-восемьсот голов... Глядишь, постоят, постоят на берегу, точно бы в нерешительности, и вот спускаются к воде. Скоро реки не видно – рога, рога. Охотники выскакивают из укрытий, спихивают с берега утлые челны и окружают плывущих животных. Колят пиками, сколько кто успеет. Балагур отличался. Полсотни олешек валил – самое маленькое. И тогда пищи вдоволь! Но потом мясо портилось, сбегались к нему песцы, волки, тучами – воронье...

А как быть беднякам эвенам? Дикий олень и рыба – все питание. Случалось, пропадала рыба в водоемах, голодная смерть шарила по дырявым тордохам[3]3
  Тордох – чум, жилище из оленьих шкур. – Прим. Tiger’а.


[Закрыть]...

Настя не ведала горя... Она училась в школе, пела песни, книжки читала.

Как-то с уроков пришла, картошку села чистить.

– Дедушка, – говорит, – как ты думаешь, картошка под землей растет?

– Как большая картошка под землей вырастет? – важно отвечает Балагур. – Наверху, на солнышке растет.

Посмеялась, хитрая:

– Двойку тебе надо поставить!

А после рассказала, что только листья у картошки наверху торчат, но они для еды не годятся. Дед слушал и удивлялся ее учености.

Теперь, стоя перед внучкой в доме директора Захарова, старик Балагур, скрывая свою жалость к ней, спросил строго:

– Почему рано из тундры вернулась?

– Да самолет!.. Слышу, летит он в тумане. В море полетел и опять к берегу. Еще другой раз пролетел... Дорогу он потерял, не иначе. Вон и Иван Алексеевич не приехал. В тумане им земли не видно...

Помолчали. Старик хотел испытать Настю:

– Неужто ты – сколько по тундре ходишь – не слыхала, как лед сильно трещит? Ты людей обманула, они смеяться будут.

– Самолет, дедушка, был! Зачем я стану врать?

Скоро прибежала Вера Михайловна. Она звонила на аэродром, ответили, что самолет никакой не терялся. И Иван Алексеевич через час приехал. По его словам, летели из Якутска благополучно.

Следы

За ужином в каждом доме только и разговоров было, что внучка старого Балагура, дескать, приврать умеет. Панику подняла – чуть до района не дошло.

Одни заступались за девушку:

– Э-э, просто у нее в ушах зашумело. Подумала, самолет летит.

– Нет, пожалуй, льдины на море лопались...

Шутники – те свое:

– Девка молодая, здоровая. Ей замуж пора, кровь-то играет – оттого и шум идет. Что угодно померещится!

Никто не поверил девушке, что она вправду видела и слышала самолет, низко пролетавший над морским побережьем.

На исходе ночи Настя уехала досматривать ловушки. Серый повел упряжных старым нартовым следом. Было безветрено и тепло. Ехалось хорошо. Тихо таяла Настина обида.

Диск солнца выкатился за горизонт, когда девушка вынула из пасти чудесного, с первосортным мехом, песца. Любуясь им, не сразу обратила внимание на собачий лай. Приближалась какая-то упряжка.

«Кто бы мог быть? Кажется, дедушкина нарта. Но ведь он вчера не готовился ехать...»

У старого Балагура, действительно, срочных дел в тундре не было – сам он недавно вернулся с промысла и нуждался в отдыхе. Но беспокойство за внучку, которой привиделся в тумане какой-то самолет, вынудило старика собраться в путь.

Дед остановил упряжку, осмотрел песца.

– Удача у тебя, – порадовался. – Знать, день идет богатый.

Проверили вдвоем с десяток пастей-ловушек. Очистили от снега, поправили, сменили залежавшуюся приманку... А Балагур-то угадывал добычливый день! Кроме того красавца, которого вынула утром, больше не было ничего.

«Разве женское это дело – ловить песцов и лисиц, – удивлялись Насте подруги. – Ночуешь прямо в тундре? Одна? И не страшно волков, пурги?»

«Тордох я ставлю... Ружье обязательно беру... Еще «Спидолу» слушаю...»

«Ты-ый!.. А по теплу столько рыбы готовить для приманок! Рыбой завоняешься – женихам носы затыкать, да? Ой, не могу!..»

Насте их не переспорить, поэтому смущенно улыбается. В поселке тоже работа есть – в конторе сидеть или там в новом Доме быта. В халатике белом, с модной прической из журнала...

А в тундре ей привычно. Дедушка Балагур не зря хвастается внучкой-охотницей перед приятелями Кёстюкюном.

Настя не спрашивала, почему дед приехал на Сердце-Камень. Бывать с ним в тундре любила. Балагур, казалось, скидывал на охоте один-другой десяток лет, внучка узнавала его прежним, каким помнила с детства – сноровистым и сильным.

Вместе – упряжка за упряжкой – спустились они в Волчий овраг. Здесь, на границе участка, у Насти стояли капканы. Снег испещрен цепочками песцовых следов. Путались взглядами в их хитросплетении дед и внучка...

Вдруг в глаза бросились отпечатки человеческих ног. Свежие, как будто вчерашние...

А кто наведывался в столь укромное место? Другие охотники без особой нужды не посещают соседних угодий. Может быть...

– Не медведь лазил! – произносит в раздумье старый Балагур. – Не он.

Взволнованная какой-то догадкой, девушка погнала упряжку по этому следу. Тянулся он от берега, на выходе из лощины обрывался.

– Ой, дедушка! Посмотри, посмотри, однако, с самолета человек!

Балагур от изумления чуть не выронил трубку: там, где начинался загадочный след, – истоптан снег, а рядом чистый наст – ни полозьев, ни собачьих лап. Право, чудно... Сверху, получается, упал человек. С неба!

Неизвестный двинулся по оврагу не сразу. Глядите-ка: собирал он тут какие-то свои вещицы...

«Человек упал с неба», – такое никак не умещалось в голове у Балагура. Выше птиц поднимаются самолеты – старик знает. Не раз ездил в Булустах, наблюдая, как, ревя мотором, убегает самолет от земли и плывет высоко по воздуху, к далеким хребтам за Большой рекой. Но чтобы прыгали люди с летящего самолета – не доводилось видеть.

– Дедушка!.. – позвала Настя. – Еще один – во-он! – машет палкой.

Второй след шел вдоль берега и тоже заворачивал к оврагу.

– Он тоже... с неба? – вопрошал Балагур.

Внучка, не отвечая, направляет упряжку по следу второго. Дедовы псы визжат, стремятся вдогонку.

Не во сне ли ты это видишь, старик Балагур? И второй неизвестный «пришел с неба»! Тоже покрутился, будто обронил что-то в снег и долго искал, прежде чем двигаться дальше.

Настя ждет, что скажет дедушка. В тундре каждое его слово – что подаренный олень, вдвойне дорого.

Старик взводит глаза к прозрачному стылому небу. Но в нем объяснений не найдешь. Это тебе не тундра, она-то тайн от своего не скрывает.

Молчание затягивалось.

– Не знаю... – негромко говорит Настя. – Со вчерашнего самолета, видать, эти двое...

– Слушай, как бывает, что люди падают с самолета? – бормочет дед.

– На парашютах спустились. Ты ведь кино смотрел?

Дед изучает следы заново. Первый, значит, шел оврагом, второй – поверху. Однако, далее они сошлись... Дед щупает снег из вмятины, уточняя срок событий.

«Вчера, пожалуй, под вечер...»

Настя стоит подле и говорит с горечью:

– Мне не верили почему?

Дед сконфуженно покашливает. Идет к своей нарте, закуривает новую трубку, потом собакам кидает по рыбине. Весь вид его свидетельствует, что необходимо деду хорошенько думать, чтобы вынести определенное мнение обо всей этой загадочной истории.

Насте надо почтительно ожидать в сторонке, пока он не сочтет нужным прибегнуть к ее помощи или совету.

Искурив трубку, Балагур сознается себе, что, даже если он весь кисет опростает от табаку, в голове не растуманится. Тогда он оборачивается к Насте:

– Слушай, как могли с самолета упасть? Убились бы, а?

– На парашютах, я тебе говорила, – напоминает Настя.

– Слушай, а самолет тогда где? – с испугом восклицает старик.

– Давай, найдем тех людей, от них и узнаем, – Настя садится на нарту, готовая отправляться. – Мне почему не верили?

– Не верили, не верили, – кивает дед. И снова: – А где самолет?

– Да не знаю я! Он к морю повернул – я слышала. А куда улетел, как я тебе скажу?

– Да... – Балагур глубокомысленно чмокает трубкой.

– Быстро догоним их! Далеко ли пешие уйдут?

– Догнать, говоришь? – переспрашивает старик. – Можно догнать... – Но не трогается с места.

– Чего мы сидим? Если сказал «можно», поедем, деда.

– Люди незнакомые – шибко не спеши, – возражает старый следопыт. – Я не знаю, какие они люди, ты тоже не знаешь.

– Зачем так говоришь, дедушка? У них самолет поломался. Они мерзнут, наверное. Ну, я сейчас поеду...

У Насти – хотя и воспитал ее дед как парня – трепетало в груди нежное девичье сердце. Ей не терпелось приветить и обласкать несчастных.

– Слушай, сам пойду я искать. А ты езжай-ка в совхоз. Заходи в контору, – говорит дед.

– Да что ты? – девушка не предполагала подобного решения.

– Расскажи про следы. И, дескать, непонятно, какие люди. Ладно?.. Пусть шлют мужиков и фельдшера на Сердце-Камень. Может, придется лекарствами лечить упавших с самолета.

– Давай, я поеду за ними – у меня глаз молодой. И по-русски ты плохо говоришь.

– Не-е-ет, внучка, – упрямствует Балагур, – люди чужие. Я свой век прожил, мне не боязно. А тебе одной к ним не следует идти. Ежели упавшим нужна пища – у меня в мешке пять больших чиров. Ежели одежды нет – у меня оленьи шкуры. Закутаю их. Говорю, не мешкай, езжай к Ивану Алексеевичу. Дескать, я сам тебя отправил.

Балагур сунул за голенище трубку и, переваливаясь, заковылял, увлекая за собой упряжку, к Волчьему оврагу. Настя проводила его взглядом. Вздохнула: «Что же я?» Подняла собак. Взметнув серебристую легкую пыль, нарта заскользила, полетела по белой целине.

Светлый день быстроног – когда расставались дед с внучкой, солнце, прощаясь, зажгло снег золотыми огоньками.

Дед Балагур щурится, озирая знакомые места, ищет у родной тундры подсказки...

Добрый торговец Америкэн

Когда-то очень давно возле Волчьего оврага стоял худой продымленный тордох. У охотника ламута, который здесь жил, не было ружья и оленей – с десяток тощих лаек, пара ржавых капканов, и все.

Очаг в тордохе разжигала молодая жена. Ее звали Муочча. Ламут не унывал, не уставая, бился с нуждой и мечтал, что Муочча родит сына, помощника ему.

И вот однажды, ранней и холодной осенью, заветной мечте ламута суждено было осуществиться. А тундрой в ту пору владели мрачные злые духи. На черной упряжке носилась от тордоха к тордоху голодная смерть. Много семей унесла...

Роды у Муоччи были трудные. Натерпелся ужасу бедный ламут, пока не обожгло сердце радостью: в тордохе кричал младенец. Сын!..

Ослабевшая, обескровленная Муочча лежала, не в силах шевельнуться. Шепотом просила мужа раздобыть кусочек мяса. Иначе, мол, не будет у нее молока, и сыночка кормить нечем.

Прикинул ламут: к кому обратиться? Не ехать же в богатые яранги у Большой реки – десять кёс[4]4
  Кёс – десять верст.


[Закрыть] пути. А ближе – тоже безоленные ламуты, они и рады помочь, да сами в чистых зубах ковыряют.

Якутские купцы в то лето не завезли товаров. Долетел слух, что на земле высоких деревьев и больших племен меж людьми вспыхнула кровавая вражда. Люди убивают друг друга, и купцы прячут добро.

У ламутов накопилось немало песцов. Да что толку? Негде обменять их на провиант. Курят мох, пьют пресный кипяток...

Все радовались, когда приплыл на большой белой лодке, называемой «яхтой», торговец Америкэн. Чай, табак, мука у него! Все понесли шкурки Америкэну, он неподалеку от Сердце-Камня обосновался. За десять песцов давал одно ружье, десять патронов. И не говорили: «Мало!» Говорили: «Добрый торговец Америкэн».

И бедный ламут, у которого родился сын, поспешил к Америкэну, везя две свои последние песцовые шкурки. Это были самые лучшие шкурки, самые пушистые и самые мягкие. Ламут приберег их, чтобы завернуть в теплый мех голенького сына.

Богатый Америкэн должен иметь мясо – только он может спасти мальчика и роженицу.

Америкэн на своей морской лодке часто пил «жгучую воду», поэтому его лицо сделалось красным, как медный таз. Он небрежно встряхнул шкурки, привезенные бедным охотником, выпятил толстые губы – подул, пробуя ворс, и швырнул эти шкурки на ворох пушнины, за спину себе. И сказал, что мяса не даст.

Ламут долго просил доброго Америкэна, говоря, что привез ему самые лучшие шкурки, таких никто на берегу не добыл. Тогда Америкэн подозвал молодого прислужника, черного, как сажа, с круглыми вытаращенными глазами, и о чем-то распорядился. Тот ушел, но вскоре вернулся с пустыми руками. Америкэн дал подзатыльника молодому прислужнику, опять отослал его.

На этот раз черный малый принес и поставил перед ламутом грязную железную банку, пробитую гвоздем. Америкэн сказал: внутри ее спрятано то, о чем просит настойчивый бедняк.

Ламут, довольный, возвратился к жене и сыну. Распорол банку острым ножом, увидел мясо. От запаха его потекли слюни, но сам охотник даже не полизал лакомства. Муочча ела и хвалила, что вкусно.

Ночью зашелся в плаче ребенок. Отец встал, чтобы подложить его к материнской груди. Но Муочча – видит он – кусает в кровь губы, громко стонет.

«Что с тобой?» – спрашивает он.

«Желудок мой горит...»

Ламут видит страдания жены, но облегчить их не в силах.

«Спаси... Умираю...» – молит она.

В страшных муках прожита ночь. А утром в тордохе уже не было Муоччи, верной подруги неунывающего бедняка. Лежало на собачьих шкурах мертвое, холодное тело.

Догадался ламут: погубило жену мясо из банки, которую дал Америкэн взамен его песцов. Напоив кое-как сына тепловатой жиденькой ушицей, он схватил эту банку с остатками завернутой в железо отравы и поехал к Америкэну. Не думал, что станет делать, какими словами отблагодарит «доброго» торговца...

Напрасно ламут гнал собак – еще на рассвете Америкэн уплыл от Сердце-Камня.

Ни другим летом, ни через две, ни через десять зим не показалась на море большая белая лодка Америкэна.

...А горюющего вдового ламута люди по старой памяти все звали Балагуром.