Текст книги "Наш берег"

Автор книги: Николай Золотарёв-Якутский

Кто они?

Следы незнакомцев выманили Балагура из горловины Волчьего оврага, откуда, как и ожидал старик, «упавшие с неба», сойдясь продолжали путь вместе – снова к морю, и над самым обрывом.

Косая, твердая скула берега, подставленная ветру, почти обнажена – снег тут выдувало. Старик с трудом находил, куда ступали люди, и уже опасался, как бы не сбылось предупреждение Насти, и он не оплошал, старый следопыт.

Но собаки начали выказывать беспокойство. Молодые глупыши – те сразу тявкать. Вдруг понесли под обрыв. Старик еле удержал. Шел теперь мелким шажком. Было ясно: встреча близка...

Уловил аромат дымка.

«У костра, гляди-ка, греются! А где?..» Сумеречная тундра пустынна – издали бы огонь заметил...

Пахучая сизая струйка кудрявилась из-под крутизны, из глубокой расщелины, забитой снегом.

«Э-э, упрятались на ночевку!»

Псы взбеленились: чужие люди рядом. Усмирял и голосом, и рыбой.

Из норы в сугробе высунулась голова и вмиг исчезла.

«Почему прячутся?» – удивился Балагур. В его представлении по-другому должны вести себя люди, скитающиеся в поисках жилья.

Собаки мало-помалу унялись, и Балагур спустился к норе. Дыра заткнута белой материей. Неуклюжий в застывшей коробом кухлянке, протиснулся внутрь.

Нора оказалась довольно вместительной, тщательно утоптанной. Под ногами расстелена та же белая материя, какой вход занавешен. Посредине дышит теплом маленькая походная печурка. Тонкая труба выведена в снежный потолок. Охапка рубленого плавника... Бурлит кипяток в эмалированном чайнике...

«Мы хотели от мороза спасать. А оно вон как у них...» – подумал Балагур и приветствовал незнакомцев по-якутски:

– Кэпсэлгит?

– Сох, эн кэпсэ, – ответили ему.

Свет от пламени, бьющегося в печурке, дрожал на лицах. Старик не понял, который из двоих подал голос – тот ли, коренастый, сутуловатый, что держал в руках ружье, сидя на ящике, или тот – худой, высокий, который стоял, набычив голову, в углу берлоги.

Обрадовался дед, сможет легко изъясняться с ними – по-якутски знают.

– Почему здесь оказались? – спросил во-первых, в полном соответствии с этикетом северян, требующим непосредственности и ясности во взаимоотношениях. И, кроме прочего, старик считал себя хозяином на Сердце-Камне, так что вопрос его выглядел вполне уместным и законным.

– Мы инспекторы по охоте, – отозвался коренастый, осклабившись, показывая вставные зубы. – Летели на Чукотку, самолет забарахлил, прыгали с парашютом... – замолк, посмотрел на долговязого, хотел, видно, чтобы и он включился в разговор. Но тот хранил молчание, все так же возвышаясь над ними – Балагур, конечно, уже подсел к огоньку, и Коренастый сидел, а Высокий стоял, в упор разглядывая деда.

– Да... Так вот.., – продолжил Коренастый, опять выставляя железные зубы. – Летчик нам: «Прыгайте вы, а я полечу, может, где-нибудь найду какой-нибудь аэродром». Тогда мы с ним, – показал на Высокого, – схватили тут кое-чего – и бултых!

«Верно Настя думала», – припомнил старик, вежливо кивая – «так, так» – в конце каждой фразы Коренастого, как бы подтверждая правдивость услышанного.

– А других с вами никого нет? – был второй вопрос Балагура.

– Нет, одни мы. А летчик наверняка в море кувыркнулся с самолетом. Аэродром-то разве найдешь в этих местах?

– Так, так, – кивал Балагур.

Коренастый покосился на спутника – Дылда будто что-то сказал неразборчиво или промычал. Дед тоже взглянул на того угрюмца: руки в карманах мехового комбинезона, подбородок, щеки – в черной шерсти... Не понравился он сразу. Другой человек – Коренастый. Охотно отвечает, улыбается, с ним в тундре интересно встретиться.

– Хорошо, мы печку прихватили да ружье... А то бы песцы нас теперь жрали! – щерился Коренастый. – Так, да, огонер[5]5
  Огонер (якут.) – старик. – Прим. Tiger’а.


[Закрыть]?

– Так, так... В дальней дороге всякое возможно. Я – если в тундру, всегда хорошенько готовлюсь. А то как же!

– Старый человек – он все знает, – скалился Коренастый.

– На самолете летать быстро, но, видать, шибко опасно, – философствует Балагур, бросая довольно красноречивые взгляды на чайник в клубах пара. Эх, хозяева, больно недогадливы! – Меня мои собаки возят, куда захочу, туда возят.

Когда дед полез за трубкой, Высокий подошел вплотную к нему, встал сзади. Балагур закурил и обернулся: может, Дылда что-нибудь спросить желает? Но, сморщившись от табачного дыма, тот вернулся на прежнее место.

– Правильно сказал ты, огонер: на собаках, конечно, ездить по тундре самый сёп... А где у вас аэродром есть? – заговорил опять Коренастый.

– Самолеты в район летают, у них там эрэдрем, – с достоинством объяснил старик. – Далеко отсюда, однако.

– Аэродром? – нарушил молчание, оживился Дылда. – Большой аэродром? – произнес быстро по-русски.

– Однако... – неопределенно протянул Балагур, растерявшись от неожиданного напора Высокого. – Я – куда мне, седому человеку, – не понимаю: большой, маленький.

Резким жестяным голосом Дылда заговорил с Коренастым. Старик вслушивался старательно, а не поймал ни единого понятного словца.

Дылда – с узким, длинным лицом, с пучками шерсти в ноздрях – вообще не походил на русского... Коренастый – да, русский. И, поди, бывал раньше в тундре. И «капсекает» сносно. Хоть мешает якутские и русские слова, понять-то можно его. Если бы не кривой, приплюснутый нос, то походил он на кого-то знакомого Балагуру.

Коренастый стал отвечать Дылде. Но старик опять ничего не понял и пожалел, что нет рядом Насти. Внучка бы разобралась, что к чему. Она и по-немецки сказать умеет...

Впечатление такое, что незнакомцы ссорятся. Высокий ругал Коренастого, а он огрызался. Сердитые, однако, оба, как волки. Худо, худо... В далекую дорогу врага в попутчики не берут!

У Коренастого во рту стучало, казалось, он вместе с отрывистыми, лающими словами пытался выплюнуть на собеседника свои железные зубы.

– Огонер, – повернулся к деду Коренастый. – Как называется ваш районный поселок?

– Булустах зовем. Там много народу живет. Большой Булустах!..

– Говоришь, Булустах? – подхватил железнозубый. – Ну, ну, точно, Булустах. А я-то запамятовал! Булустах... – повторил, как бы заучивая или вспоминая. Поднялся, хлопнул Балагура по плечу:

– Хороший огонер к нам в гости заглянул. А то мы испугались, что люди здесь не живут – все от холода померли!

«На кого похож-то этот говорун?» – подумал старый охотник. Покопался в памяти, но нужного узелка в ней не нашел. Говорится ведь: голова у старого – дырявая посуда!

«Башка никуда не годная!» – рассердился на себя. В подобных случаях, бывало, верный помощник – трубка. А не помогает вот...

А все одно знает Балагур человека, схожего с Коренастым. В райцентре, по-видимому, встречал.

О чем судачат «упавшие с неба»? Их речь деду – что гомон весенних гусей. Не о нем ли, старом, толкуют? Ощущал на себе их тяжелые взгляды. Будто виноват в чем перед ними! И Коренастый смотрит холодными стекляшками, не ругается больше с Дылдой.

Потихоньку вкрался в сердце страх перед незнакомцами. Раньше – сколько людей повидал в жизни – никого не боялся...

Э-э, нет, такое было; боялся людей. Давно-давно... Бандиты гуляли, бесчинствовали в тундре. При нем, Балагуре, застрелили соседа Байбала. Впервые тундровики видели: человек убивает человека. Как дикого оленя или медведя.

Давно было...

Собравшись с духом, осторожно спросил по-русски:

– Тундра один раз был, нет?

Вопросу явно недовольны. Дылда молчит, щелкает зажигалкой, закуривает папиросу. Коренастый стучит железом:

– А что? Ты любопытный, я гляжу, огонер. И кто, и откуда, и зачем – тебе это надо? Ну, был я в тундре. А дружок вот – кто его знает. Понял?

Перемена в его тоне разительна. Вроде не он все улыбался старику.

Балагур пытается спасти разговор:

– Я думаю: где тебя встречал? Знакомый ты мне. Может, у меня в тордохе гостил?

Коренастый скалится:

– Ха-ха, брось, огонер! Не лови, лиса старая! Лучше скажи, на нашу берлогу почему набрел? Сам-то кто будешь?

– Я? Балагур... Так зовут. Охотник, в тундре хожу...

– Собаки у тебя сытые?

– Упряжные? Да ничего собаки, восемь штук.

– Живешь далеко, старичок? – перебивает Коренастого, опять щелкнувшего ртом, угрюмый дылда.

– Один перегон ехать... У нас совхоз «Арктика»...

Незнакомцы снова беседуют по-своему.

– Ну, ладно, однако... Я пойду. – Балагур прячет трубку, выпрямляется с кряхтеньем.

Его колят взглядами.

– Про вас сообщить, оленей чтобы прислали, в поселок ехать надо, – поясняет дед. «Что за люди, в толк не возьму, – думает между тем. – Поеду-ка от них, грубиянов. И воды горячей не дали...»

Цепкие руки берут его за плечи:

– Погоди еще, старичок! – командует Дылда. – Будешь еще в нашей компании.

– Гляди: ночь! Чего немедля ехать? – добавил Коренастый.

– Э-э, – беззаботно отмахнулся охотник. – Привыкать мне? В тундру нашу недавно солнце заходит.

– Брось, старичок. Не пустим. Заблудишься, а после мы отвечай за тебя, – Дылда изображает улыбку – кривится гримасой физиономия в черной шерсти.

Жестче сделались чужие руки на плечах Балагура.

– Ладно, – уступает старик: «Внучка нашим сообщит. Обязательно к утру здесь кто-нибудь будет». – Ладно, – повторяет он. – Я подожду до утра.

Тревожная ночь

Сколько ни торопит Настя собак – бегут совсем плохо. Досталось им накануне, здорово побегали, когда спешила с вестью об этом самолете...

До поселка, наверное, половина кёс осталась – упали два молодых пса. Волочились, неживые. Девушка вынуждена остановиться, чтобы упряжные немного отдохнули.

Сумерки густели. Тугая поземка била по унтам. Непогоду сулила надвигающаяся ночь.

Как назад добираться? Дед – он зароется в снег, переждет, коли пурга, и людей с самолета он научит... А вдруг пурга разбушуется надолго, тогда как? Было отчего поволноваться и покричать на собак!

Короткий отдых не помог. Ездовые перестали слушаться вожака, лениво огрызались, тащились кое-как.

Ближе к полуночи, с горем пополам, достигли поселка. Возле хозяйского дома собаки враз, как по команде, легли, вытянув морды, и Настя ругала их, кричала – не поднялись.

– У-у, лентяи, лежебоки! – топает от досады охотница.

Побежала по сонному поселку на другой его конец, в контору. Но время-то ночное, и в конторе, конечно, никого, кроме старухи сторожихи.

Повернула к дому Захаровых – темные окна. Пришлось колотить в обшитую кожей дверь. В сенях раздались шаги.

– Кто это? – голос Ивана Алексеевича.

– Откройте, товарищ директор, я – Настя Балагурова!

– Ты почему среди ночи? – удивляется Иван Алексеевич, пропуская девушку в дом.

В коридорчике он зажег свечу, поднес поближе к ее лицу.

– Приключилось что? Небось, опять видела самолет-привидение?

Балагурова внучка сдвинула на затылок шапку, дыхание перевела и затараторила громким шепотом:

– Вчера не верили, когда я насчет самолета!.. А там люди прыгали на парашютах! Рядом с Волчьим оврагом... Следы вчерашние... Мы с дедом вдвоем смотрели...

Ее сбивчивый рассказ согнал с директора остатки сна. Люди среди пустой тундры? Прыгали в тумане с самолета? Видно, какой-то несчастный случай... Возможно, там пострадавшие. Местные жители обязаны прийти им на помощь!..

Из спальной комнаты появилась Вера Михайловна, она слушала Настю, горестно подперев голову: «Ай, ай, беда какая...»

Настя умолкла, Иван Алексеевич спросил:

– А вы не ошиблись? Знаешь, сова лемминга ловит – следы смахивают на человеческие.

– Не сова! Мы с дедом очень хорошо смотрели. Вот здесь они упали – это видно. Вот здесь пошли – тоже видно. Двое...

– Да-а... – протянул в раздумье директор. Помолчав, предположил: – Разве что самолет полярной авиации? Рейс на «Северный полюс»?

Вера Михайловна напомнила случай десятилетней давности: аэроплан сбился с курса, где-то сел – всем колхозом ходили в поиск. К счастью, все обошлось тогда благополучно. Нашли самолет невредимым, и летчики оказались здоровы, у них какая-то деталь в технике отказала. После колхозники благодарность из Якутска получили.

Иван Алексеевич быстро оделся:

– Пойду звонить на аэродром. Обязательно должны они знать, если вправду что-нибудь такое... Народ придется поднимать, выручать товарищей.

Ветер поджидал за дверью – со свистом швырнул в лицо пригоршни колючего снега. Вымахнув на крышу, загудел в трубах.

Настя еле поспевала за легко шагающим директором. В конторе он разбудил сторожиху, отослал ее за секретарем парторганизации главбухом Федором Федоровичем, а сам сел к телефону. Терпеливо возился с аппаратом – крутил ручку, громко, наверное, на улице было слышно, вызывал аэродром. Безрезультатно...

– Пожалуй, пустяшное занятие, – обратился к Насте. – В такую ночь даже дежурного не оставили. Или неисправна связь. Ты вот что... Беги, девушка, за Ыгытовым. Передай, пусть немедленно сюда подскочит.

Сеня Ыгытов – директорский каюр, все равно как личный шофер. Возит Ивана Алексеевича по оленьим стадам и охотничьим угодьям.

Парень крепкий, подвижный – как две капли воды походил на своего отца, хлопотливого, вечно спешащего мужика. Отец и сын, казалось, из кожи лезли, чтобы соответствовать собственной фамилии[6]6
  Ыгытов – от якутского «торопливый».


[Закрыть].

Минувшим вечером, отправившись на аэродром встречать директора, молодой Ыгытов приметил красивую девушку-радистку. Перебросился с ней несколькими словами и почувствовал себя почти женихом. Впервые осмелился подойти к такой красавице! Зовут Нина, фамилию спросить постеснялся. Ах, какие у нее желтенькие, словно подснежник, волосы! Глаза – голубое небо. Только вот познакомился, но готов целую жизнь на них любоваться.

Ничего подобного парень до сих пор не переживал, и потому, вернувшись домой, долго не мог заснуть.

Когда Настя пришла будить его, то молодой Ыгытов первым делом поинтересовался:

– На аэродром ехать?

Настя отвечала: скорее всего туда – точно не скажет, но Иван Алексеевич просил поторопиться.

Парень быстро собрался по всей форме. Вдвоем вошли в директорский кабинет. Там уже дымил «Беломором» озабоченный Федор Федорович, а директор мучился с телефоном. Сеня вытянулся перед ним по-военному.

– Каюр Ыгытов... по вашему приказанию!

– Сеп, сеп, узнаю тебя. Собак привел?

– А куда поедем? На аэродром, да? – с надеждой в голосе осведомился парень.

– Подожди, подожди. Хотя и Ыгытов, все-таки умерь свой пыл, чересчур не спеши. Приведи упряжку. Тебе одному придется срочно выезжать.

– Мигом я! Какой разговор!.. – и опять просительное: – На аэродром, товарищ директор? – парень мысленно уже мчался сквозь ветер и ночь к ненаглядной Нине-радистке.

– На аэродром... – Иван Алексеевич не договорил – молодой каюр подскочил:

– На аэродром! Я быстро! – И, чуть не опрокинув сидевшего на стуле бухгалтера, бросился к двери и исчез стремительно.

– Ну и парень, огонь! – восхитился Федор Федорович, поправляя стул. – А вообще-то стоит поглядеть, каково на дворе. Боюсь, пурга захватит его в пути.

– Проскочит, – сказал директор. – И выхода у нас иного нет. Телефон не дышит. Мы себе посиживаем, а люди, может, на снегу да на ветру... Может быть, аэродромщики ищут их?

– Тем более должен у них человек дежурить. Подождем – кто-нибудь ответит. А гонять парня – риск. Горяч больно.

– Час бьюсь над этим телефоном, – возражает директор, – сам видишь, какой толк.

– Из райкома бы, во всяком случае, известили сразу, если что...

Федор Федорович пересел ближе к Насте, устремил на нее внимательные, с хитринкой, глаза:

– Ты, Настенька, уверяешь... Дед Балагур сам видел следы?

– А как же! И любому понятно: с самолета на парашютах спустились они и пошли по снегу.

Влетел Ыгытов, вооруженный тарыыром[7]7
  Тарыыр (якутское) – палка для торможения.


[Закрыть] и с ходу отрапортовал:

– Готов!

– Молодец ты, Сеня! – похвалил Иван Алексеевич. – Балагурова рассказала, что за беда? В курсе, значит. Теперь сам нам скажи: не спутает тебя пурга?

– Коли надо ехать – значит, поеду! Подумаешь, какая пурга!

Директор испытующе взглянул на юношу и, оставив, наконец, нагревшуюся от его больших ладоней телефонную трубку, взялся строчить записку начальнику Булустахского аэропорта.

Сеня ерзал в дверях. Ему было жарко. Не от дорожной меховой одежды, а от мысли, что директор успеет передумать и свидание с красавицей Ниной не состоится, и в герои ему нынче не выйти. Если бы поехал сейчас – завтра поселковые девчата восхищались бы его смелостью. А старики что скажут!

– Очень желательно попасть на аэродром? – с улыбкой обратился к каюру бухгалтер. – Не завел ли в Булустахе себе подружку?

Захаров кончил писать. Сложил бумагу и протянул Сене, смущенному от шутки Федора Федоровича.

– Доедешь – пусть сразу позвонят. Я буду тут, в конторе, или Федор Федорович. Может, эта штука все-таки оживет, – кивнул на телефон.

– Да, да, товарищ директор. Я, как молния! – И спина Ыгытова мелькнула в дверном проеме. Вскоре послышался удаляющийся собачий лай.

– Уехал, – вздохнула Настя с облегчением.

За телефон взялся главбух – «свежие силы».

За окном растанцовывалась пурга. В тундре она сейчас дает концерт: свистит, плачет, хохочет... А в директорском кабинете уютно, натоплено.

Настя незаметно начала подремывать. Вздрогнула...

– Ступай-ка ты домой, девушка, отдохни, – склонившись над ней, говорил Иван Алексеевич.

– Что вы! А на берег, за дедушкой, никого ведь не послали!

– Не сейчас. Сама видишь, какая ночь. И с аэродромом не согласовали.

– Ладно, ладно, иди, милая, а то упадешь и заснешь по дороге, – директор проводил Настю до порога.

На аэродроме

У Сени Ыгытова лучшая на побережье упряжка. Взял два приза на празднике Севера.

Ветер беснуется, а собакам он нипочем, соревнуются с летучей поземкой. Пурга заворачивает то справа, то слева, норовя опрокинуть нарту. Луна скрылась за снежной тучей. Сеню присыпало – снежный холмик, а не человек.

О пурге ли думает парень? Воображенье ему рисует желанную картину: он беседует с желтоволосой Ниной. Он слышит ее чарующий голосок. Он только сбегает к начальнику, вручит ему записку и опять вернется к Нине. Будет смелей – ведь они теперь добрые знакомые. Узнает, кто ее родители, откуда приехала...

Надсадное завывание пурги звучало для влюбленного юноши тихой музыкой. Вдруг он резко притормозил нарту.

– Эх ты! – в отчаянье стукнул себя по шапке: забыл бутылочку духов, которую успел купить вчера для Нины.

Собаки не без удивления оборачивали закуржавелые морды. Вожак залаял, протестуя против столь безрассудного поступка хозяина.

– Пать-фу-фу! – крикнул Сеня. Нельзя возвращать упряжку. Вперед, вперед! Наперегонки с ветром летит нарта. Хорошая езда – быстрая езда. А еще лучше, когда ездок украсит путь песней.

Сеня импровизирует на любимый старинный мотив:

 
Сит-тиэ, сит-тиэ!
Ост на кончике ушей оленя,
Волосок голубого песца —
Вот как нежен взор моей девушки!
 
 
Сит-тиэ, сит-тиэ!
Печень самого жирного налима,
Пушинка из гусиного гнезда —
Вот как мягки руки моей девушки!
 
 
Сит-тиэ, сит-тиэ!
Блеск первого снежка,
Сиянье ярких звезд —
Вот какая улыбка у моей девушки!
 
 
Сит-тиэ, сит-тиэ!
Луч весеннего солнышка,
Тепло родного камелька —
Вот какое сердце у моей девушки!
 

Из мохнатых снежных грив, обвивающих упряжку, проступил лес стройных радиомачт.

«Доехал!» – ликует молодой каюр.

Где живет аэродромный начальник – Сеня не знает. Домиков много. Но куда стучаться? Вон, на самом высоком, с вывеской «Аэропорт Булустах» – замок. А вон, кажется, общежитие.

Дернул двери – не заперто. Полутемный коридор... Из-за ближней двери услышал храп.

Потоптавшись, потянул нерешительно ручку. Петли заскрипели, кто-то спросил:

– Кого нужно?

– Письмо к начальнику, – сказал Сеня.

– Какое письмо? Какому начальнику?

– К начальнику аэродрома...

– К нему и шагай. Двери прикрой!

Растерянный каюр отступил. Огляделся. Комнат несколько. Неудобно, не зная куда, барабанить, людей тревожить.

Вокруг керосиновой лампы на подоконнике кружила муха. «Свет у них, наверное, как у нас в совхозе, только до двенадцати ночи...»

Прошлый год Сеня ездил в отпуск. В Ленинграде у брата гостил. Брат – аспирант в институте, на профессора готовится. Книг у него тыща! Под подушкой и даже под матрацем лежат толстущие ученые книги.

Повидал Сеня великие города, громадные аэродромы, где день и ночь не прекращается суета, не гаснут огни. Люди прилетают и улетают, прилетают и улетают... Людей больше, чем птиц весной на морских островах.

А в Булустахе аэродром пока тихий и маленький. Вон, аэродромным работникам спится сладко...

Нина-радистка вылетела у парня из головы. Директор Захаров ждет... Федор Федорович ждет! Люди, мерзнущие в тундре, ждут!.. А он, Ыгытов, привез тревожную новость – привезти-то привез, а дальше что?

Сеня вернулся к двери, из-за которой ему посоветовали «шагать к начальнику».

– Самолет аварию потерпел – почему вы бездельничаете?! – выпалил с возмущением и ударил, по привычке, рукавицей о рукавицу – получилось совсем шумно.

– Что? А ну повтори! – мужчина в комнате подхватился – жалобно застонали пружины на диване – в два прыжка вымахнул к двери. На Сеню смотрел взлохмаченный спросонья летчик.

– Самолет аварию потерпел... – проговорил Сеня.

– Где? Чего мелешь?

– У нас, около Сердце-Камня... Я не видел, Балагур видел и внучка Балагура...

– Какого черта топчешься! Бежим к начальнику! – страшно взволнованный, полуодетый летчик и Сеня загрохотали по половицам к выходу.

Оказывается, дом начальника – напротив, всего пара шагов. Летчик постучал вначале в дверь, затем в окошко. Их впустили. После прочтения записки Захарова начальник аэродрома потер лицо, точно смывая с него добродушное выражение. Сказал Сениному спутнику:

– Поднимай моториста, пускайте движок. Разбуди Розанову – ей на рабочее место. Ухожу в порт! – крикнул через плечо кому-то в глубине квартиры.

Летчик выбежал, Сеня – за ним. Мог бы теперь спокойно присесть, передохнуть. И как раньше не сообразил, что уже глубокая ночь и Нина-радистка спит? И откуда ей знать, что он, Сеня Ыгытов, заявился теперь на аэродром?

Прогрохотали ногами по тому же коридору, остановились у крайней угловой комнаты. Летчик сильно постучал.

– Розанова! На выход!

– Ой, кто там? – ответил знакомый милый голосок. Нина!

– Начальство вызывает. ЧП!

– Господи, да что случилось? Саша, что случилось?

Летчик, не слушая Нининых возгласов, убежал.

А Сеня – он замер, удивленный и обрадованный. Сейчас увидит Нину!

Выйдя, девушка поморочилась с ключом – часто бывает, когда особенно торопишься что-нибудь сделать, как назло, не получается. Скользнула взглядом на Сеню. И не узнала...

– Нина, ты здесь живешь? – спросил парень.

Она еще на него посмотрела.

– A-а, привет. Впрочем, мы недавно виделись.

– У тебя, оказывается, фамилия Розанова, – улыбается Сеня.

– Да, – кивнула она. Замок защелкнулся, и Нина взглянула на Ыгьггова внимательней: – А ты отчего здесь? Не увез своего директора?

– Нет, я письмо привез об аварии самолета, – не без гордости сказал он.

– Ой, правда? Какой самолет, где? Расскажи, что стряслось?

Пошли рядом. От волнения заикаясь, Сеня кое-как изложил причину ночной тревоги.

– Быстренько к рации! – такими словами встретил Нину начальник в здании аэропорта. – Запроси Якутск, какой «борт» шел вчера на станцию, к зимовщикам. И эту радиограмму – диспетчеру, – начальник отдал радистке бумагу с текстом.

– Сейчас, Антон Семенович! – ответила Нина и по крутой лестнице порхнула куда-то наверх.

Стало слышно – застучал движок где-то по соседству. Вспыхнули электрические лампочки...

У начальника трещал телефон. Сеня догадался, что звонят из совхоза.

– Посланец твой прибыл, – говорил начальник в трубку. – Да... Но относительно аварии ничего конкретного сразу не скажу. Наши трассы там не ложатся. Я выясню через десяток минут. Да, у нас «нелетка» – на неделю прогноз. Да, Иван Алексеевич, я тебе перезвоню, жди пока.

Начальник бросил трубку, дал отбой. Вышел из кабинета, мимоходом обнял Сеню: «Молодчина...» И, положив руку на перила лестницы, по которой поднялась Нина, крикнул:

– Розанова, занеси-ка мне материалы за последние два дня!

– Несу, Антон Семенович! Сию минуту! – донесся Нинин голосок.

Сеня спохватился, что надо кормить собак, посмотреть, не занесло ли нарту. Остаток ночи мог бы в Булустахе у знакомых провести, но не хотел уезжать, не узнав подробностей о попавших в аварию. И Нина здесь – еще с ней надо поговорить.

Когда молодой Ыгытов вернулся с улицы, начальник опять разговаривал по телефону с «Арктикой»:

– Нет, нет, своих не беспокойте. Мы связались с центральным диспетчером. Заявляют: абсолютно все в порядке. Все «борта» в наличии – на связи, на профилактике... Прямо не знаю, Алексеевич, что и думать. Охотник, говоришь, Балагур опытный? Даже «многоопытный»? Ну, как же, помню дедусю. Фигура! А?.. Что «а если»?.. – начальник прервал себя на полуслове. – Понял. Понял, тебя! Да, нужно. Согласен с тобой, Иван Алексеевич. Сейчас поднимусь в радиорубку.

Начальник строго хмурится. Улыбался, когда говорил «не знаю, что и думать». А вдруг нахмурился... Видать, обстоятельства все-таки серьезные. И Ыгытов действительно молодец – в пургу столько верст ехал. Что-то о нем скажет теперь Нина-радистка?