Текст книги "Полное собрание сочинений в 15 томах. Том 1. Дневники - 1939"

Автор книги: Николай Чернышевский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 20 страниц)

18 июля, воскресенье. – В ИѴ2 пришли Ол. Як. и Ал. Фед., просидели до 2V2; Ал. Фед. снова пришел в 6 и просидел до 9Ѵг; еще несколько времени было отнято тем, что Ив. Гр. пил ча£, воротясь домой, и свечу поставил на другой стол; работал около 4 часов, – день, пропавший совершенно. Вас. Петр, не был, это немного беспокоило, однако немного, я что-то как дубина.

Пришла мысль, возбужденная словами Олимпа Як. про гатчинских воспитанников, что должно сечь их, – дарования необычные и не занимаюсь, а с какой-то бесцветностью и бессмысленностью смотрю[30]30
  Слово неразборчиво.


[Закрыть] в то время, когда занимаюсь разбором словаря, – что собственно и хорошо делают, если не занимаются школьным делом[30]30
  Слово неразборчиво.


[Закрыть], – что неудивительно, что дурак в школе бывает обыкновенно умнее хороших и талантливых учеников в жизни: те, все учась, следуют авторитету и не имеют времени свободно жить и чувствовать и мыслить, остаются детьми, забитыми людьми; одним словом, понял, как выходят бестолковые люди из школ и что значит – это забитый мальчик. Да, защищал по нападкам на Ол. Як., как наставника в Гатчине, мысль, что большая часть занимающих места не имеют ни особых дарований, ни познаний, делающих их достойнее занимать их места, чем те, которые не занимают их, и что, напр., он ничем не хуже других, и большую часть чиновников и правителей легко можно бы заменить durch den ersten besten [31]31
  Первым попавшимся.


[Закрыть], кто сел, тот и умеет сидеть, не человек по уму достоин занимать место, а получил место, так оно и дает тебе ум или репутацию на ум. Споря о чем с Ив. Гр., довел его до того, что он сказал: «Однако этот спор ни к чему не поведет»; через несколько секунд все-таки начал он говорить о вздоре снова.

Думал почти бесплодно и без интереса. Семейные помехи несколько надоедали. Любинька наскучила своими толками о том, что не надеется на выздоровление: и жаль ее, и скучно, и приторно слушать. Читал «Debats» только, разобрал И и К.

19 июля, понедельник, – Утром около 1 часа был расстроен несколько помехами семейными, так что хотелось уйти из дому. Пришли к Ив. Гр. Горизонтовы оба, я не выходил; просидели более двух часов, время пропало, потому что в это время, как нарочно, я рассыпал по полу слова, а подбирать было неловко при них; от скуки читал Горлова и «D6bats» без всякого внимания; после обеда был не так, как раньше, расстроен, хотя бы должен бы быть расстроен, потому что от 5 до 9 сидел Алекс. Фед., время снова пропало. Думал несколько о Вас. Петр., что его нет, а вообще ни о чем, кроме своей скуки, – не будет ли она увеличиваться и не начнется ли снова состояние, как было осенью.

Ал. Фед. просил написать папеньке о том, что будет стоить поминание в год его отца в нашей церкви, не говоря, что это для его отца; я отвечал, что верно и так написал в синодик, но что все-таки что напишу. Он говорит, что «все более и более грущу и тоскую, гораздо более, чем раньше». От Фрица принесли сапоги (надел головки), отдал 3 руб. сер. и мальчику 6 коп. сер. Разобрал буквы Л и М, работал 8–1, 4–5, 9—11=8 часов, но много мешали мне разговоры Любиньки и Ив. Гр. и много сам рассыпал букв своею неосмотрительностью. Когда Любинька спросила, зачем, отвечал: «Сам теперь не знаю хорошенько; раньше для медали, а теперь не могу писать на нее». – «Почему не можешь?»– Я сказал пустяки.

20 июля, вторник, 12 часов. Писал домой вследствие вчерашнего разговора с Любинькою. Ив. Гр. не было дома, я говорю в 2 часа: писать домой, чтоб прислали мне денег или подождать, что скажут Воронины после вакаций? – Она говорит: «На что ж тебе? Не нужно». Я говорю: «Отдать вам». – Она говорит: «Да разве нужно отдавать что-нибудь?» – «Само собою», – говорю я. – «Ну так теперь есть деньги у нас, можно погодить» (что она скажет погодить, [я ожидал], но что они думали, что я буду даром жить у них – не ждал я), «чтобы погодили до конца вакаций присылать деньги». В университете получил письмо от тетеньки. Думал пойти к Вас. Петр., и когда пришла хозяйкина дочь, которая навела на меня прежнее чувство неприятное, которое овладевало мною обыкновенно при Виде и слушании женщин и девушек, – ушел.

Их встретил возвращающимися домой с прогулки, просидел до ЮѴг. Мы говорили и играли в карты. Он в суетах позабыл налить в самовар воды, и он распаялся; это было весьма неприятно для меня; они сохранили дух; Над. Ег. выказала к моему удовольствию себя хорошо. Он говорит: «А лучше было, когда вы стояли в доме Фредерикса; не знаю сам, почему мне неловко бывать у вас».

Вчера решился написать словарь так: раньше выставить места, где слова, после уж приискивать вдруг значения слова, когда вообще кончу всего Нестора; это прибавит работы, зато лучше, по месту и значения будут выставлены вернее, а то раньше не знаешь необычного значения слова и, если можно, придаешь старое, после необходимо видишь новое значение, тут его и даешь, а в прежнем месте осталось старое и контроль труден. У Вас. Петр, взял июльскую книгу «Современника» и теперь ложусь читать ее. Расположение духа ничего, думал более о Вас. Петр.; Ив. Гр. и Лю-бинька надоедали менее, чем вчера, и расположение было лучше. Разбирал Н, работал,7¹/2 часов.

Когда ходил в университет, все сличал хорошеньких с Надеждою Егоровной – все хуже; одна все-таки, девочка лет 15, может быть 16, довольно понравилась (напоминает лицом, особенно плавным переходом носа, довольно острого по обе стороны к щекам, сестру жены Иринарха Ивановича Введенского, брюнетка), так что я остановился, опередив их, чтобы подождать или по крайней мере взглянуть на нее; чувство было чистое, как от хорошей книги или разговора с умным человеком; однако не дождался. Видел ее на Чернышевом мосту; это я сделал едва ли не в первый раз, что оглядывался, чтобы полюбоваться. Хозяйкина дочь

ііо^ла.

Вздумалось перед тем, как пошел в университет, когда разбирал Н букву, – не буду ли после недоволен папенькою и маменькою за то, что воспитался в пеленках, так что я не жил, как

4 Н. Г. Чернышевский, т. I 49

Другие, не любил до сих пор, не кутил никогда; что не испытал, не знаю жизнь, не знаю и людей и кроме этого через это само развитие приняло, может быть, ложный ход, – может быть.

Ив. Гр. сказал, что хотя нельзя смеяться в глаза над людьми, которых любишь, между тем как не грех за-глаза, напр., над тем, что Ал. Тимоф., не умея играть в карты, садится показывать хорошим игрокам; да, так кажется должно уживаться с людьми, а я все-таки не так думал и думаю: кого любишь, нельзя смеяться ’за-глаза.

Среда, 21 VII, 1848. – Весь день работал, кроме того, что утром несколько времени и за столом и чаем читал «Современник»; прочитал в июльской книжке 8-ю часть «Домби и сына» – хорошо, но вполне определить не могу, потому что читал, развлекаясь говором. – Ждал Василия Петр., – не был, завтра узнаю, чего. Вечером был у Раева в 10 ч. по обещанию принести «Debats»; отнес. Работал около 10 часов, обделал О и разобрал по слогам П. Думал, хотя без чувства, о Вас. Петр, и мало, более все вообще и точно ли высшей натуры Над. Егоровна. Говорил о положении женщины с Ив. Гр. и Любинькою. Любинька говорит: «Бедные женщины, потому что всегда в зависимости от мужа». Значит, она хорошо чувствует в этом отношении то же, что и я. Ив. Гр. говорит: «Пустяки, стоит наравне с мужем». Он не понимает этого угнетения, которое нельзя показать пальцем перед судом, но которое ясно в каждом слове и движении сочетанных браком. Я говорил за, он – против, довольно много и умеренно к общему удовольствию. – Вчера забыл записать 20 коп. сер., отданные швейцару за письмо. День почти пуст, потому что занят делом. Ив. Гр. не надоедал, кроме только, когда читал – смешил.

Четверг, 22 VII. – В половине первого пришел Вас. Петр, по дороге к Залеману и священнику Казанскому, просидел с полчаса. Говорит: «Нахлынули родные, я ушел и не буду обедать дома». Взял с него обещание зайти на возвратном пути; он долго отказывался, наконец, согласился и зашел, в 3V4 часа; всего в оба раза просидел с IV2 часа; тут он был весел, потоку что застал Залемана мать одну дома и высказал ей, почему не отдает долга, говорит – «не могу»; говорит: «точно гору с плеч свалил»; она говорит: «Володя мне говорил уж: он не ходит потому, что совестится, что не отдал». Приняла она его с большою радостью. После Казанский предложил ему учить детей своих, которые в семинарии, на вакации; хоть немного, говорит Вас. Петр., все лучше, чем ничего. Казанский достал ему «Ревизора» и достанет «Мертвые души» ^ѳ, это также весьма было приятно ему, он был весел; я обещался придти в 6 час., но завлекся работою, между тем пришел Ал. Фед., принес газеты, когда я хотел уйти, и он хотел: «я, говорит, хочу посидеть с вами», и просидел до 8Ѵ2.– Я пошел-таки, просидел до 10У₄, – пошел тотчас, как ушел Ал. Фед. Поговорили несколько, после я стал читать последнюю часть «Разъезда из театра» Гоголя из 4-й части, которая у Вас. Петр, лежала, – пьеса, которую он не 50 читал. Надежда Егоровна была в чепчике спальном, он к ней не идет, но все-таки мила; смеялась, не знаю, над картинками «Иллюстрации» ¹⁰, которую пересматривала, или над гоголевскими судьями; кажется, несколько раз над судьями; если так – хорошо, значит, понимает. Он говорит: «Я вас с нетерпением дожидался в 6 часов, был один дома».

День прошел ничего, чувствовал только головою, кроме того, когда был у них, было несколько приятно сердцу. Списал П до слова «посѣкаеми», работал часов 5.

Утром читал «Тома Джонса» в «Современнике» – чрезвычайно хорошо, должен перечитать еще, как и «Домби». В «Debats» при Ал. Фед. пробежал (они 9—14 июля) объяснение Луи Блана против «Debats» на его оправдание в участии в бунте 25 июня ¹¹ и ответ «Debats»: как неизмеримо выше он их по уму и мыслям! Ответ «Debats» сделал на меня неприятное впечатление: «Droit du tra-

vail[32]32
  Право на труд.


[Закрыть] говорит, что всякий делай, что хочешь, а не то, что государство, как вы говорите, должно дать работу тому, который не имеет ее» – хорошо! [Не] думал почти ничего, более о Вас. Петр. – Половина первого. – Да, последние дни утвердился в мысли, что в груди у меня перемена: пишу много, а усталость если и чувствую, то в плечах, а не в ней. Любинька сильно жаловалась на боль при отдйрании во время перемены перевязки на больной ноге (пальце) мне, что заметно будут от них помехи.

23-го VII. – До 7 работал с легкими (всего с час) перемежками чтения июльской книжки «Современника». Ждал Вас. Петр., который обещался быть. В 7¹/2 пришел и в 8 пошли, потому что он говорит, должен быть дома (он был у Казанского), а мне должно было зайти к Стефаницу Любиньке за сассапарельной эссенцией и в университет за письмом, которое обещался взять ныне Ал. Фед., который думал, что там будет написано о Петре Фед. Вас. Петр, проводил меня к Стефаницу (в Казачий переулок) и после до Каменного моста, потому что верно ему хотелось говорить: «Я, – говорит, – ныне более обыкновенного угрюм, – тесть говорил Наде: что Василий не учит Васю? – Я говорю ей, чтобы она сказала, во-первых, должен сказать об этом ему сам; во-вторых, он не возьмется, потому что время нужно ему самому, а денег брать с родных не годится. Надя, кажется, начинает понимать наши отношения и что это не годится. Да, понимает, а если и не понимает – ничего; невыносимый человек этот тесть, невыносимый. Прекрасно делает с ним Ник. Самойлович, теперь они не видятся: тесть присылал за деньгами, он сказал – нет, и вообще хорошо, что он так прямо и резко отвечает ему, а то вот предлагает стать на одну квартиру, и когда я говорю – не стану, видит в этом нерасположение, а я говорю, что далеко квартира и пр., и не говорю настоящей причины, а должно высказать; это, говорит тесть, будет выгоднее жить вместе, расходы пополам; так бы и сказать: ведь нас двое, а вас восьмеро. «Да, – говорит, – выгоднее, сколько ведь у вас выходит?» – «Два-три рубля в день», говорю я. – «Два-три рубля? Что это? Лакомства?» и с таким видом, выводящим из терпения. Да нет, я воспользуюсь случаем, когда он будет у меня один, а Надя у них, и выскажу ему; потребую, чтоб возвратил салоп, белье, чайник, кофейник, главным образом, потребую для того, чтобы показать, что я не такой человек, каким он меня считает; скажу ему тоже, что не по мне и это его свинство: войдет и полча-.са стоит в шапке и с таким гордым видом, как будто так и следует». – Я, пока говорил Вас. Петр., все время молчал, только вздумал было, в намерении принести пользу Надежде Егоровне, утвердить, примером неверной оценки им с первого раза тестя, убеждение в нем, что нельзя с первого раза узнать человека и что слишком часто мы ошибаемся, – мнение, которое я постоянно поддерживаю перед ним, потому что так должно и потому что это задушевное мнение. – «Нет, – отвечал он, – я его так и с первого раза оценил: пошлый и чрезвычайно ограниченный, хотя и добрый человек; он свинья, и этим объясняются все его поступки».

Мы подходили к Садовой, когда он стал говорить, переменяя несколько предмет и наведя разговор на то, что верно еще более интересует его и о чем хотелось ему говорить сначала, но увлеченный рассказом: «А что более всего меня тревожит, это совершенное равнодушие к жене». – «Почему? Что же, влюблены в другую?»– «Нет, это пустяки и я не знаю, могу ли уж влюбиться, а то, что этак, пожалуй, я и марш: ничего не делает, сначала я заботился о том, чтобы ей не было скучно одной, теперь уж оставлю, как хочет, а кажется, могла бы видеть, что я целый день что-нибудь делаю». – «Эх, – говорю я, – это делается медленно, и это пустое препровождение времени у слишком многих людей: напр., Ив. Гр. ничего весь день не делает, а, кажется, человек не то, что Надежда Ег. по умственной ступени (это, кажется, несколько произвело на него впечатление), и Любинька, – как больна, не встает, а давеча проходили похороны – кричит, а тащится к окну». – «Да, еще: когда одна – ничего не делает, когда я тут или кто еще – шьет, да и только». Это уж на меня подействовало, хотя я не изменился наружно; это нехорошо, это притворство; но тотчас же вспомнил круг, в котором жила она, его привычки и пошлость, и снова извинил ее, а теперь приходит мысль: ничего не делает, – а что делается внутри? Может быть, думает и тоскует, может быть то, может быть другое, а когда человек здесь – естественно, внутренняя жизнь сощемляется и садится от нечего делать за работу. «Она с душком», – начал было говорить он, но здесь был угол и он говорит: «Нет, дальше не пойду, жаль ее заставлять ждать пить чай, теперь будет не совсем приятно ей, если меня так долго не будет, я давно из дому». – Что за человек! И это еще, когда он совершенно равнодушен! А какое счастье быть любимой им! Боже, какая сила чувства, какая сильная, нежная, великая душа! Мнение мое о нем, если можно, еще возвысилось после этого. Велел 52 приходить завтра. В университете получил письмо Марье; Ал. Фед. заходил сказать на минуту, что ничего нет. Письмо папеньки довольно подействовало своим уверением, что «не будет для меня тяжелых дней в жизни» – это в ответ на поздравление с ангелом, верно я желал, чтобы их не было – «я шел тесными вратами и не стыжусь себя». Слава богу! Есть на свете люди, такие как папенька, и слава богу, что такой человек мне папенька! Лю-биньке была вложена записка от Варвары Дм. Ступиной и Зару-баевой, я не читал ее, когда увидел подпись Зарубаевой; после спросил у Любиньки, можно ли прочитать; в письме Алексея Ти-моф. к Ив. Гр. было о смерти Андреева; Любинька сказала мне, читая письмо с сожалением, – это хорошо подействовало на мнение о ней у меня: почему не всегда и не про всех так? – Грудь, когда я воротился из университета, была несколько тяжела, – от ходьбы и флакона с эссенцией или работы? Верно от первой причины, потому что теперь ничего не чувствую. Блеснула мысль, которую верно буду приводить в исполнение (потому что не хотелось бы получить что-нибудь через Срезневского при теперешнем мнении студентов о моих к нему отношениях) – отправить словарь не к нему, а прямо в Академию. Чувствовал только головою. Кончил П и отделал Р и начал разбирать по словам С – разобрал 6-ю часть этой буквы. Работал 8V2 часов.

VII, 24,– Утром несколько читал «Тома Джонса» во второй раз и мелкие статьи в «Современнике». Узнал о смерти Фон Швейден (Мариной), бывшей Любинькиной подруги, когда еще были дети обе; они перестали видеться так давно, что Любиньке было еще столько лет, что она и не может сказать, сколько именно; с тех пор я ни разу ее не видел и никогда о ней не думал, даже не могу теперь припомнить ее лица, совершенно не могу, даже цвета волос, а между тем это подействовало на меня: я работал и продолжал работать, но выкатилось 3–4 слезы: дай тебе бог царство небесное! Так сильно, верно, воспоминание о детстве. Мне верно было не более 6 лет, когда это знакомство кончилось, и она явилась мне теперь в таких чистых, ясных, хотя совершенно неопределенных воспоминаниях и поэтому-то верно и дорого и свято для нас [то], что соприкасалось с нашим детством: мы тогда чисты, святы, не подозрительны, и поэтому все представляется нам и чисто и свято, так верно и здесь. – Прости навсегда! Известие ни о чьей смерти на меня так еще не действовало, хотя и это подействовало более прискорбно, чем сильно опечаливающим образом. Я совершенно остался в прежнем, кажется, расположении духа, но все-таки принял это к сердцу, как никогда раньше не принимал, даж «о Федор Ивановичевой или бабенькиной ¹²: их я знал большой тоже, и они являлись мне людьми с недостатками, а эта как была тогда, _чѵж и осталась в воспоминании ангелом.

Проработал до 5³А, после стал собираться к Вас. Петр., как обещался; пока чистил сапоги, Любинька вовлекла меня в прения с Ив. Гр. о полезности наказаний (главным образом, телесных в школах), – он говорил да, я говорил нет, но довольно мирно и довольно, кажется, с удовольствием. До 9*/% просидел у Вас. Петр.; когда шел туда, встретилась Над. Ег., которая шла за Алекс. Ег., чтобы идти гулять; я пошел к Вас. Петр, почитать, пока не воротятся, Гоголя (сначала «Ревизора» я читал). – Немного после пошли гулять через мост на Семеновский плац, через него мимо железной дороги к Вас. Петр.; на дороге я говорил о гого-левой «Переписке» ¹³, что все ругают «я первый», что это не доказывает тщеславия, мелочности и пр., а напротив только смелость, что первый высказал то, что думает каждый в глубине души; памятник? Да ведь назвали бы дураком, если [б] не знал он, что в 10 раз выше Крылова, а ему ставят памятник, «Мертвые души» нехороши и обещает лучшее? Это притворютво, кривляние, чтоб хвалили? Это назвать всех дураками? – Нет, просто убеждение, что исполнение ниже идеи, которая была в душе, и что мог бы он написать лучше, чем написал, – мысль, которая у всех. Что Россия смотрит на него? Естественное и справедливое убеждение и нельзя не иметь его. Вас. Петр, согласился, что этим критикам потому это кажется сумасбродством или высшей степенью тщеславия и мелочности, что не привыкли к этому и сами неспособны питать таких мыслей, поэтому не верят и другим. А Гете, я говорю, делает то же, что Гоголь. Что Гоголь многого не понимает, как говорят, хорошо? Гете не понимал Байрона.

О своих делах Вас. Петр, не говорил ничего; пришедши, пили чай, разговор был общий (и Над. Ег. участвовала) и довольно ничтожный, довольно обыкновенный, говорили анекдоты и проч. Странно, что я у них одних не скучаю и мило мне видеть их ласки друг к другу, между тем как у своих наоборот. Над. Ег. в первый раз поцеловала при мне Вас. Петр, (раньше целовала часто, только в другой комнате); у них всегда сижу спокойно и доволен, – не так как у других, жалея о времени, если и выгонит из дому неспокойное состояние духа. Пришедши домой, работал около 2 часов, всего будет около *8 часов; списал до конца слога см, завтра хотел бы кончить переписку словаря и начать выписывать моста, где находится слово.

VII, 23, воскресенье. – Весь день просидел за работою, которую, думал, может быть, кончу к обеду; чувствовал некоторое утомление и лень (чего раньше не было), оттого ли, что надоело, или вернее потому, что вчера, да и дальше, долго не спал. Мелькнула мысль, не принести ли как будто чужое, пославши по городской почте, письмо Вас. Петровичу, в котором предупреждают его о предосторожности, говорят, что я влюблен в Над. Ег., – может быть возбудится ревность и возбудит любовь, если догадается, что это я, и спросит, зачем, – скажу: испытать, как далеко простирается ваша доверенность ко мне. Довольно думал об этом. Заметил еще резче, что у Любиньки навязчивый и капризный, так сказать, характер – это относительно Ив. Гр., которого она раздражает тем, что не отвечает на его заботливо-неуместные вопросы: 64 «что ты?» – как будто сам не видит, что именно. Действительно, может надоесть, но она и про него не хочет понимать, что это от заботливости. А может быть это и потому, что она думает, что уж надоела ему болезнью и что эти вопросы внешнее инстинктивное выражение скуки.

Говорил с ним о дружбе, в которой он сомневается: «Я, – говорит, – более способен к тесному приятельству». Окончательно (еще раньше этого разговора, который после обеда, а то до обеда) утвердился в мысли, что Варв. Дм. Ступина и Анна Андр. Зару-баева женщины замечательные, потому что вот все дружны так долго, и так дружно, что Варв. Дм. говорит: «Несмотря на свою гордость, я пойду в няньки к Анете, так люблю ее». Любинька сказала это, кажется с насмешливым видом, – неприятно видеть такое пристрастие к себе и такую ограниченную несправедливость к другим. Действительно, должно быть как можно более осторожно в выражении своих мнений, которые считаешь благородными, напр., о дружбе, любви и пр., и особенно не должно высказывать, если есть у тебя подобные отношения, которые в твоих глазах придают тебе человеческие достоинства, а в глазах большей части тех, которым будешь говорить, сделают тебя только смешным. – В* половой любви, говорит Ив. Гр., нельзя сомневаться, дружбы может быть и нет. Кроме того, где Любинька огорчалась от своего характера, сколько раз оскорблял он ее и по своему неуменью: я, кажется, тоже. – Какая неловкость! Он, напр., наводит на мысли о Верочке, а после недоволен, что она плачет; да он смеется над слезами вообще, поэтому и она стесняется перед ним в своих чувствах; это тяжело – и не хотела бы плакать при нем, как говорит, поэтому. – Работал часов 11 или 12, кончил С разбирать, и списал Т и У. – Половина первого. Весь день был совершенно спокоен, кроме некоторой скуки за работою или утомления.

Понед., VII, 26. – Утро работал все, и к 3 часам было почти кончено, в 4 часа кончил и было лег почитать «Героя нашего времени» ¹⁴– пришел Ал. Фед.; утром был Вас. Петр., «сказал, что тесть заболел холерою; довольно жаль, взял «Современник», я поэтому не могу перечитать снова «Тома Джонса» и «Домби», и принес на возвратном пути «Героя нашего времени» и некоторые листки «Иллюстрации». Мне было досадно, когда после его ухода Любинька не тотчас бросилась на Лермонтова, а, как это обыкновенно делается, стала перебирать картинки в «Иллюстрации» и слегка перечитывать некоторую статью, хотя «сама раньше читала ее и решила, что это вздор, а между тем так говорила, что ей так хотелось бы прочитать «Героя нашего времени», что я думал – тотчас на него бросится. Поп едши с Ал. Фед. вместе, пошли – я к Вас. Петр., который звал, он – домой. Когда он сидел у нас, играли в карты, я снова заметил в себе то, что бывало раньше, – что это довольно приятно для меня и я могу, может быть, сделаться любителем этого, потому что люблю в сущности азартность.

Утром приходило в голову, что письмо, о котором думал вчера, покажется бог знает как; что, если он не скажет мне ничего? Любви через ревность не возбудить, а только подозрение против себя (а теперь вздумалось – и против нее), и он начнет чуждаться, между тем как это решительно неприятно было бы для меня, у которого теперь самое большое наслаждение – слушать, как говорит он хоть сколько-нибудь откровенно. – Был у него в 7—10, когда Над. Ег. не было, уходила к тетке; читал «Ревизора»; и только было начал говорить о том, что жалеет, что женился, а то бы ушел отсюда, она воротилась. Ныне была со мною еще ближе несколько, говорила более, чем раньше: она совершенный ребенок, потому что не понимает, что годится, что не годится по условиям общества, но чрезвычайно мила и жива. Я был у них совершенно доволен, но такого благоговения и вдохновенного наслаждения перед Над. Ег., как существом не от нас пошлых, как это бывало в первое время после свадьбы, не чувствовал; мелькала яснее мысль, что очертание между подбородком и шеею несколько грубовато у псе – должно посмотреть внимательнее; некоторые движения (это ^и тотчас заметил псісле свадьбы) неграциозны, но это не от нее, а от неумения держать себя и неизучения грациозности своих дви-аа ііиіі, но решительно должен сказать попрежнему, что это суще-⁽¹ высшего порядка; что ореол благоговения пропал – в этом ви-моммг Бас. Петр., который всегда так говорит о ней, как о ее отце.

Мелькнула мысль и утвердилась, что может быть времени на ⁴ >омарі, будет нужно слишком много, так сколько бы ни нужно ^<и,может 1Ѵг, 2 года, буду делать и верно не утомлюсь, вообще, ^Ми'кп быть, только к окончанию курса будет работа эта готова, – Д^|,'іпіі₁ сколько бы времени ни понадобилось, но делать хорошо и ‘Ч'¹'ѵрічпо, это необходимо. Так может быть к окончанию только вѵр «а пилюсь я с нею, но в более обширном виде, чем думал: весь I I* < іир, Лаврентьевская летопись, может быть, и все другие древ-^мт и ммечательные по языку. Вечер весь не был посвящен работе, ¹¹ * і»и.»а нее. Читал до обеда несколько «Debats» – проект закона и «удебной организации, а теперь «Героя нашего времени» и <->тот іиьон.

VII, 27, вторник. – До 10 час. писал письмо, в котором написал о картине, изображающей Пия IX, похоронах д’Афра и Кок-реле; после пошел в университет, оставя письмо, которое они не кончили, отослать им; там повестка на 58 руб. сер., не обрадовался сердцем, головою довольно слегка – отдать Вас. Петр. Через У4 часа, когда уже шел домой, сказавши швейцару, чтобы отдал подписать – мне самому являться не хотелось – рассудил, что это не мне, а 1 Іластову; это произвело мало перемены в расположении. Пришедіми [домой], стал связывать тетради; тут была хозяйка; после начал было вносить, читая медленно места, где какое слово, тотчас увидел, что мелкие листки, много хлопот, когда должно переворачивать их; вздумал ісписать на большие и теперь переписываю. Более половины кончил до обеда.

Когда читал несколько «Княжну Мери», вздумал переписать ее; в 11 ч., когда легли, начал переписывать, до этого времени – час – переписал до слов Грушницкого о Лиговских.

Вечером был разгрвор с Ив. Гр. о великих писателях, их слабостях и пр.; он говорит: «Коли Байрон пьяница, так негодяй, как и всякий пьяница; всякий великий писатель фигляр, между тем как правитель не то». – «Нет, – говорю я, – это те, о которых говорится – вы есте соль земли, это рука, двигающая рычагом, который называете вы правителем, и странно считать ее за ничто, уважая рычаг, и если есть в них слабости, то не от тех причин, от которых обыкновенно бывает у нас: Байрон пил не потому, почему пьет Петр Андреевич». – «Вздор, – говорит, – все одно, издали они кажутся велики, вблизи все равно, что мы». Он отвергает их важность для человечества, я утверждаю ее. «Басня Крылова о разбойнике и писателе, которую приводит он (она и раньше являлась мне, как неприложимая к делу, влияние всегда благодетельно у великих писателей), – говорю я, – неприложима, хотя вы ее приводите; мне досадно чрезвычайно видеть, что мы смеем судить о них, мы, которые ничто перед ними, это Западная Европа». – «И, – говорит, – они глупцы, потому что делают ошибки». – «Да мы не падаем, потому что не ходим, хоть, напр., в области богословия. Канту в аду места не будет, а мы православные, и поэтому бог должен спасать нас, как должен был давать победу евреям, потому что у них был кивот завета. Что мы сделали?» Он говорит: «В области науки – ничего, потому что вообще еще должно раньше воспитать народ в нравственности». – «Хорошо мы воспитывали его в продолжение 900 лет! Это уж показывает, что мы ничего не сделали, совершенно не жили, что мы не младенцы, а зародыши, и мы сравниваем себя с ними и прилагаем себя к ним и переносим их понятия и события на себя!» Разговор был довольно живой, хотя умеренный; у меня ‘задрожала левая часть верхней губы, когда я сказал, что чтобы увидеть, что его суждение справедливо, стоит только взять его вообще и приложить к спасителю – он будет фигляр тоже, и других высших побуждений тоже у него не будет, – конечно я выразил это осторожно, – а Пилат и Каиафа были правители, следовательно, по-вашему, люди хорошие и достойные уважения. Вы, я говорю, однако не подумайте из этого, что [я] рационалист – где, куда, – это все неприложимо к нам» ¹⁵.

Весь день почти ничего не делаю: 1Ѵг [часа] писал письмо,

1Ѵг – в университете, 1 [час], пока был доктор у Любиньки, не хотелось, после – 2 в бане, 2 разговаривал, час читал; всего было: до 1Ѵг ничего не делал, после от 5^х/4 до I^х U в бане и говорил, так что только в 10 сел за переписку словаря. Обещался Любиньке отслужить завтра панихиду по Верочке на Волковом, сам назвался. Ив. Гр. она верно не будет просить – знает, что не сделает, а если сделает, то или скажет, что не стоило б собственно, или насмех-нется; а завтра должно быть еще в почтамте. Теперь ложусь читать «Героя нашего времени». Расход – купил конвертов на 15 к.

сер., 10 к. за письмо, 17 в бане = 42. Да вчера табаку к. сер.=

57 сер. Три четверти первого.

VII, 28, среда. – Как встал, и по обыкновению поздно, поленился идти в почтамт – ведь это Пластову, а не мне; да может быть если бы и мне, не пошел бы, так равнодушен; только то заставляет дорожить деньгами, что Вас. Петр, нужны. Докончил переписку первых листочков словаря, переписывал до обеда и несколько после «Героя нашего времени», но на 26 стр. закапал и бросил, после вздумал, что можно [вывести] крепкой водкой, поэтому ходил в аптеку и к Вас. Петр, поздно вечером, но в аптеку не зашел, потому что забыл дома пузырек, а платить за него не хотелось; у Вас. Петр, не раздевался даже* только спросил о здоровье тестя, – «как раньше», говорит; я сказал, что меня дожидается Раев, и ушел, хотя оставляли; как раньше, все думаю – то ли идти, то ли нет, как когда был маленький еще.