Текст книги "Полное собрание сочинений в 15 томах. Том 1. Дневники - 1939"

Автор книги: Николай Чернышевский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 20 страниц)

Я намерен сказать В. П. снова, что если он будет так редко и мало бывать у меня, то я сойду от Терсинских. Но я боюсь постоянно говорить ему это, потому что, бог знает, может быть, он не бывает и не потому, что считает это неприятным или тяжелым для себя и думает, что присутствие его не совсем приятно для Терсинских, но потому же, почему не бывает у Залеманов, у которых, напр., обещался быть вчера и не был утром: он мне сказал: «Как это тяжело быть обязанным, – теперь вам говорят: «Будьте у нас», и вы должны идти». Может быть, то же и относительно меня.

«А если он, напр., ответит: «сойдите», спросят меня: ведь вы предполагаете его принудить бросить церемонии и бывать у Терсинских, – будет ли это вам приятно? верно озадачит?» – Я ничего не могу сказать, ни да, ни нет, – не произведет ровно никакого впечатления, кажется, а просто заставит сделать, потому что нельзя не сделать.

Вообще как-то странно я устроен: иное производит впечатление, а другое никакого и вробще просто увлекает меня, как дерево: плыву и только, и ничего не чувствую, ровно ничего. Напр., хоть то, что я решился не писать Срезневскому на медаль: как будто ровно ничего не бывало, не пишу и не могу писать, да и только. После лекции объявлю слова Срезневского, что если кто хочет составлять лекции, может брать материалы у него, и скажу: «Кто будет брать?» и воспользуюсь этим, чтобы объяснить гг. товарищам, что я знаю их мнение обо мне и Корелкине и решился прекратить сношения с Срезневским, потому что они думают серьезно, что это подло, но что, по-моему, они совершенно ошибаются.

Вот таким образом я осуществляю мысль, которая давно была у меня: пользоваться лекциями Грефе и Фрейтага для этого дневника, и во всяком случае нынешний раз дело было так удобно, как нельзя лучше. Мысль [эта] постоянно была за две недели до начала лекций. Так как остается 7 минут до конца, то кончаю– Грефе начинает переводить.

70V2. – Пришел из университета, стал обедать; после обеда лег, потому что спина несколько устала, как и прежние дни, и читал «Debats» до 1 августа. В 5Ѵг часов пришел Ал. Фед. и просидел до 9Ѵ2. Мне было не досадно, что он отнимает время, хотя особенной занимательности не было; мы говорили о людях, их сердце и проч. в его духе. После я писал несколько Срезневского и дописал до религии (т.-е. написал страницу) балтийских славян. – .Вот сколько дней проходит без дела. В. П. не был, хотя обещался быть; завтра, если не будет в университете, схожу к нему. Студентам не сказал про отношения к Срезневскому, потому что не помнилось хорошо, и не пришлось видеть Фурсова, – он назначен учителем истории в Псков: свинья попечитель не согласился позволить остаться ему здесь жить у Зубова. Теперь ложусь читать.

10 [сентября]. – Теперь снова сижу у Фрейтага и пишу. Мне вздумалось ничего не говорить у него, потому что я не люблю его, сам не знаю хорошенько за что, и потому что, если отвечать, то должно отвечать на все по-моему, а как не могу на все, то должно уж ни на что.

Пришел из университета, читал «Debats»; после был разговор около 1Ѵг часа с Ив. Гр., который я вел спокойнее, чем раньше, о наказаниях и необходимости их в обществе. Я говорил, напротив, что наказания ничто, главное – должно возбудить нравственное чувство и общественное мнение. После к В. П., где просидел с 8 до 9Ѵг, говорили занимательно, как всегда. Он высказал, что хотел бы более всего заниматься нашей историей, но много должно средств, что Терещенко дурак, но содержания много, и сам Кавелин не без странных взглядов на историческую жизнь. – После, когда шел сюда, вздумал писать Куторге о Прудоне, на которого он взвел противное тому следствию, которое он хотел произвести своим предложением. Это письмо положу на стол завтра. – Конечно, не положу, останется в кармане.

11 сент., 11 час. вечера. – Если когда, то ныне я ничего не делал в университете, ничего хорошего, только много хохотал и смеялся. Перед лекциею Срезневскрго сказал, стоя у кафедры с Галлером, Залеманом, Корелкиным, что Срезневский сказал, что если кто хочет составлять записки, может брать у него материалы. Залеман сказал тотчас и довольно резко, что этого не должно делать, потому что это он хочет узнать, кто составляет. Я совершенно согласен, что не должно. – Пришел домой, читал «Debats». Ныне обедали без меня. В 6 час. или раньше пришел Ив. Вас., посидел до 8V2, говорил ужасно скучно и утомительно. Я проводил его в намерении зайти к В. П., хоть это должно было быть в 9 час., потому что он не был ныне у меня, когда обещался; но их не застал дома, т.-е. в окнах не было света. Решительно так прошел весь день; о В. П. несколько думал и с некоторой тоской, особенно тоской ума.

12 сент., 11 час. вечера. – Утром все читал «Debats». Получив повестку из квартала по делу, пошел на часть с намерениемі после зайти к В. П. В части Федот Матв. сказал, что это должно «быть из квартала. Я пошел к В. П., хотя думал, что, может быть, он заставит просидеть до Залемана, и это попрепятствует быть в квартале. Пришел совсем не Bö-время: стряпня была в полном разгаре. Н. Е. была не одета, почему и не выходила; я тотчас ушел, и он не удерживал. Оттуда в квартал, где высокий чиновник с завязанным глазом принял меня весьма хорошо. Бумага пришла и требует, из какого я состояния, между тем как должно требовать, какого я происхождения. Во всяком случае, я так думаю, и вероятно, когда они ответят, а они сказали, что иначе отвечать не могут, как на этот вопрос, то те снова пришлют к ним и выйдет проволочка, и я должен буду заплатить деньги.

К Федоту Матв. вечером не пошел, а сказал это Ив. Гр., который был у них; он говорит тоже.

Весь день читал все «Debais». Странно, как я стал человеком крайней партии; мне кажутся глуповаты и странны и смешны, но главное – жалки и пагубны для страны все эти мнения и речи господ приверженцев большинства в настоящем Собрании. Прочитал все, которые напечатаны там, depositions [43]43
  Показания.


[Закрыть] и решительно увидел, что нельзя требовать отдачи под суд гг. Коссидьера и Луи Блана ⁵². Но вместе с этим я убедился, кажется, что – хоть в слабейшей, чем у нас, степени – и там тоже преследование за мнения, которые сами собою подразумеваются, – напр., что [народ] выше представителей и т. д., что поэтому народ может сменить свое Собрание, если оно делает не то. Конечно, это принцип, который сам собою разумеется, как же вы боитесь его высказать, когда сами в него верите? Должно бояться не принципа, а ложных приложений, а ложные приложения делаются возможны и успешны только тогда, когда не освещен вопрос. Одно дело возмущение и распущение Национального Собрания буйною, пьяною толпою; другое дело, когда страна видит, что нет ей спасения от этих людей и она должна переменить их. – Господа, господа! все вы пусты и робки и так глупы и тупы, что думаете, что будет иметь какое-нибудь другое следствие, кроме обнаружения вашей мелкости и робости, то, что вы преследуете за то, чего нельзя не думать.

Кроме того, какое пренебрежение к низшему классу! Теперь буржуазия, как я увидел, решительно снова берет верх, но и то хорошо, что она берет верх, как хищница, а не – как раньше – по закону: конечно, хищение легче разрушить, чем закон. И вот печатают в обвинение Луи Блана бумаги демократического общества, в которых ровно ничего нет, решительно ничего, и эти бумаги схвачены у правителя! И, кроме того, тут говорится как о деле естественном, отчего производился обыск у министра Фло-кона во время его отсутствия из дома! О, господа! вот как уже далеко [зашли] вы! allez, allez toujours[44]44
  Идите же, идите.


[Закрыть].

Когда я лежал после обеда на диване в зале и читал, Терсин-ские играли в карты и шутили. Ив. Гр. весьма мило пошутил: «свинья ты, свинья!» весьма мило; мне показалось и жаль, и смешно: жаль потому, что я не мог предположить, чтобы, если не теперь, то после, это не огорчило сестру; смешно потому, что это было сказано с таким добрым и невинным намерением пошутить, а с ее стороны было отвечено на это милыми тож вопросами: «ах, друг, кого это ты так называешь?» или: «как гы меня обижаешь», и т. п., – и оба стали смеяться и целоваться, – прелесть! В. П. истинно великий человек. Велик по сердцу, может быть, еще более, чем по уму, – это по случаю того, что я застал его в полном разгаре приготовления кушанья.

Н ім існтября], 12 час. – Пошел в 10 час., чтобы зайти»* ¹ Ни и занести Каткову посылку, которую так долго задер-»••и ѵ іиПіі. Ол. Як-ча встретил на дороге и, идя, шутил с ним /імим к. ни j» гѵіко, как и он со мною. Занес к Каткову, его не было, м мм fit і горожу. Оттуда в Казанский, где достоял обедню, после tMHtpi-t иконы, между прочим, Марии Магдалины, которую назы-н.»і і»рін пиццею Ив. Гр., в том приделе, который дальше от входа; о!іирм 11111, мне не понравилась. Особенного ничего не чувствовал •• и» рмш, котя шел Иѵдумал, что с усердием помолюсь. Когда • м-.ірг 1 у |()нкера, несколько пошевеливала мужской член какая-то і м|. і ім!і, дц₍ спит или полуспит брюнетка. Должно сказать, что я мм…….мм» і равниваю всех – и картины, и. живых – с Над. Ег.

И мішігрситет пришел В. П., я сказал ему, – что он не при-кміні.' I оиорит: «Она скучает». – «Верно, говорю, не то». – I I . імк н могу наскучить и буду тяжел». – Воронин сказал: ІІрімм/шіи вечером». – «С удовольствием», сказал я. (В. П. обе-ііі.іп.і иридіи после обеда.) Я, конечно, почти наверное знал, что I ині мі| и,» ihm, чтобы предложить уроки. В. П. пришел, посидел ч*и мы і мгнлись над всеми, особенно профессорами, много над Ф|м иніімм и Грефе; и Куторга и Никитенко не ушли. Любиньке и II" I р, и думаю, было неприятно. Пошли; он проводил меня дм l I» 11*»им кой. Дорогою сначала говорили о вздоре, после этого мм «ни нитритъ, как ему надоедает и вчера вечером особенно пади, л in іи, – а она все дает им. «Чорт знает, я трус, – сказал ом, щ рі чн/щ Семеновский мост, – да, трус: вчера мчалась бешеная троГмиі, минко поставить бы ногу и тотчас же в одну минуту был бы и імпі и без шуму; и думал, но просто струсил, а между тем ту г гм м мммшо было не струсить, потому что времени сообразить не ьыдм мдна минута». Все это не сделало на меня особенного ішеча глині.і на сердце, которое не билось, а на голову, которая, однако, мрм міаюсь, тоже не была сильно взволнована, а находилась как бы и і пином состоянии.

П| >пмм* л к Воронину, он сказал – «пожалуйте туда». Я сказал: «Вы верим хотите сказать мне, чтоб я снова давал уроки братцам? нет, мне (м.іло бы приятнее, если бы вместо меня давал их один молодой человек, которого" вы видели у Устрялова на лекции». – «Да отчего же вы не хотите?» – «Напротив, я буду с удовольствием, если вы не согласны, чтоб давал он, но мне было бы приятнее, если бы стал давать он, а не я». – «Кто он?» – «Кончил курс в Харьковском университете, а теперь слушает некоторые лекции здесь, Это было бы мне весьма приятно». – Он пошел к гувернеру и минут пять там побыл. Гувернер, кажется, сначала не согласился, Когда я говорил и после, когда дожидался, я был совершенно спокоен и сердце нисколько не билось, и нисколько не сконфузился, как это обыкновенно бывает, когда дело идет о предметах, по моему мнению, вообще справедливых, и когда он был у гувернера, сердце тоже было совершенно спокойно, хотя довольно с любопытством ожидал, что будет, и почти уверился, 116 что не согласится гувернер, и это было мне неприятно. Он воротился. – «Так пусть он пожалует сюда завтра». – «Когда?» – «В два часа». – Я хотел уйти, поблагодаривши, но он оставил пить чай. Я был совершенно хладнокровен, совершенно, как только могу быть, и ни радости, ничего не было, решительно как бы этого не случилось, а я только думаю об этом, и то еще думаю, не разгорячаясь мыслью. Я несколько раз сказал раньше Воронину, что это мне весьма приятно. Когда он подходил к своей комнате, я перекрестился, кажется, так, по «авось, это так и следует перекреститься», чем по непоколебимому убеждению. Раньше я думал, что если должен буду давать теперь сам Ворониным уроки, то это я уже могу взять себе. Ныне, идя из университета, решил, что нет. Оттуда к В. П., хотя должен был придти туда в 9 часов. Они пили чай и мне не удалось взглянуть хорошенько на Над. Ег.

Я всего более, идя к нему, да и раньше, думая об этом, затруднялся, как В. П. примет это, и что не захочет. Сидел совершенно хладнокровно. Над. Ег., кажется, мой приход был неприятен. «Вы проводите меня?» сказал я (если б не хотел, мог бы у ворот); он сказал: «Пойдемте», – верно потому, что уж ждал чего-нибудь в том роде, как я ему должен был сказать. Вышли. Я без всякого замешательства сказал: «Воронин предлагает мне снова давать уроки, но как я не могу, то сказал – скажу вам, и вы пожалуйте туда в два часа». Он не показал внешним образом никакого удивления, как бы это совершенно так. Я продолжал: «Он спросил, кто же это? – я сказал: тот молодой человек, которого вы видели со мною у Устрялова, он кончил курс в Харьковском университете». – «Зачем вы это сказали? Просто сказали бы, что был в Харьковском университете» (не годилось мне так сказать, может быть, это расстроило бы дело). Он проводил меня до моста, после я его до квартиры; говорили о том, где Воронина дом, о том, чему учить: алгебра и геометрия его пугают. Я говорю: «Вздор; если хотите, будем приготовляться вместе». Он против последнего ничего, против первого говорил, но ничего, согласился, что ничего, но сказал: «А вы?» Я сказал весьма спокойно и обыкновенным своим, несколько ироническим, тоном: «Я не мог, что же, нужно мне было сказать о Корелкине, а не о вас? Если вы не согласитесь, конечно, я скажу о Корелкине». – «Нет, в таком случае, конечно, раньше Корелкина уж буду я».

Таким образом, чего мы боимся, того не бывает: я боялся препятствий от него, их не было. Его должно быть хорошо настроили прежние мои, не без намерения говоренные слова о том, что я думаю, не бросить ли уроки у Ворониных, потому что слишком много времени тратится, о том, что едва ли мы не разойдемся, потому что я, кажется, нехорошо себя у них поставил. Когда он был у нас, сказал, что Залеман слишком хорошо обо мне отзывается: «Это, говорит, человек необыкновенно скромный, он знает более всех наших профессоров, но не хочет этого показать». – Вот уж в чем не виноватI

П7

Когда я шел от него, расположение духа было совершенно как бы ничего не было, решительно пустое расположение духа, даже и не пелось и не думалось хорошенько об этом поступке, никакого довольства и радости на сердце, хотя в уме есть несколько, но и то слабо. Дорогою своротил два лещадных камня с крыльчиков у лавки, выходящей на улицу по линии у казарм и по проспекту. Пришел домой ничего, читал и несколько спал, потому что ноги устали страшно и несколько ломило и теперь несколько ломит под коленями, т.-е. верхнюю часть икры.

Итак, решительно ничего, как бы ничего не было; довольство в уме есть некоторое, в сердце никакого. Купил Фукидида – 90 коп. сер., 10 коп. сер. сургуч и 10 за повестку.

14 сентября, 10 ч. 40 м. – Весь день решительно ничего не делал, только почитал несколько Гизо. Утром писал письмо, где ничего; после несколько читал Гизо; в 1Ѵг пошел в канцелярию обер-полицмейстера, там узнал, что должен раньше справиться во второй части, куда перешла бумага. Когда пришел, был уже Ал. Фед., который обедал и просидел до 6 часов, говорили о всем. – Он сказал, когда говорил, чтобы мне быть завтра у него. «Мне некогда», сказал я, когда тоже жаловался, что я мало сижу у него. «Я знаю, да меня не то огорчает, а то, что вы у других просиживаете по 5 часов, [а] когда у меня, дорожите каждой минутой». Взял «Debats», обещая взять новых.

Когда он ушел, я пошел тотчас к В. П., который был утром здесь, когда шел к Ворониным (при уходе его я перекрестил его вслед). Он сказал, что просили завтра, потому что отца не было дома. День ныне был веселее других, – может быть, оттого, что услужил или во всяком случае хотел услужить Вас. Петр. Однако, как и всегда, находил, что поступаю глупо: во-первых, не следовало так говорить Ал. Степановичу, как я сказал: «Это мне доставит весьма большое удовольствие». – Но тогда, может быть, он и не согласился бы уговаривать гувернера, который, кажется, был против этого. Во-вторых, следовало сделать не так, а когда сказал Воронин, чтобы я пришел, сказать Вас. Петр.: «Я не могу; если вы хотите, я скажу про вас, если нет – про Корслкина». Но ведь я хорошо не знал, что именно затем, чтобы возобновить уроки, говорил он.

В Над. Ег. мне показалось ныне разительное сходство с сестрою, Александрою Ег.; это если смотреть прямо и немного сверху, т.-е. когда она нагнет голову. Не знаю, я начинаю думать и несколько бояться при этом, не соглашусь ли я вполне с Вас. Петр, в мнении о ней, наконец. Ведь, напр., он гораздо лучше меня определил Воронина, сказавши, что это ужасный человек, как он назвал старшего Залемана, и вообще он лучше замечает и его более мучают пошлость и глупость других, чем меня. Он, кажется, понимает, что я лгу, что сам не могу у Ворониных давать уроки. Над. Егоровне я скучен, это видно, – и это мало» огорчает меня, хотя, конечно, неприятно, – она зевает, да и вообще как-то видно.

Ложусь читать «Современник», который принес Вас. Петр.

Да, ругал себя вчера и ныне, как это не отдал до сих пор 3 руб. сер. Василию Петровичу: взял с собою, да снова позабыл.

75 сентября. – Читал вчера и третьего дня «Современник» сентябрьскую книжку. «Том Джонс» хорош; Петушков⁵³ навел на чрезвычайно грустные мнения о прогрессе и о достоинстве нового нашего поколения в литературе, особенно если сравнивать с выписками из Москвы Загоскина⁵⁴– последние можно читать без неудовольствия, между тем как первый и еще Чумбуров (в Смеси)⁵⁵ есть жалчайшая пародия на «Мертвые души», до того гадкая и отвратительная, что нет мочи, внушает омерзение.

Утром сходил в почтамт, купил бумаги две дести на 70 коп. сер., которая гладка. В университете лекция Никитенки понравилась довольно, Фишерова тоже. Сказали, чтоб я сказал Срезневскому, чтоб он не читал так скоро и оставил бы свое намерение спрашивать нас переводить. Я совершенно согласен и даже хочу в пятницу или субботу сказать, чтоб поддержали меня, когда я буду говорить и за первый курс, чтоб он бросил там спрашивать лекции. Воротился, принес письмо из Аткарска с 10 р. сер.⁵⁶ Лю-биньке, которые, думал раньше, присланы мне.

Читал Беккера о религиозной стороне царствования Людовика XIV, Порт Рояле и проч. довольно с большим интересом, как раньше читывал. После пришел Ал. Фед., ушел к нему, взял газеты 28 августа – 9 сентября, теперь просмотрел несколько и решительно против Кавеньяка: как это suspendre [45]45
  Временно приостановить.


[Закрыть] «Constitution-nel»!⁵⁷—Выписанное в «Debats» решение его издателей мне чрезвычайно понравилось: «Мы будем продолжать, но сделали свои распоряжения, чтобы если запретят, то мы кончим выдавать и не станем издавать под новым названием, а пригласим всех взять следуемые им еще по расчету подписные деньги».

В. П. не был, я ходил к нему, на дороге вспомнил, что должно быть в театре, как вчера сказал, но все-таки дошел и увидел, что в самом деле нет дома. Так как все читал, то некогда волноваться; это все-таки весьма, весьма занимательно, как подумаю. – 10 час. 30 мин., ложусь.

16 сентября. – Утром ходил раньше в квартал, – там еще не отослана бумага; нехорошо, верно не успею получить свидетельство, должно попросить снова хозяина. В университете у Грефе не мог писать здесь, потому что не было чернил. Куторги не было, и я пошел домой в час; после до А¹/2 читал «Debats» и сильно, кажется, увлекся Р. Leroux в № 31 авг. После был у В. П., где просидел до 8V4, 3 с лишком часа, собственно для того, чтоб узнать, что с Ворониным, он говорил, что не видел, потому что в первый раз, раньше 6 часов, когда он должен был быть, они обедали, как ему сказали; во второй раз он ушел гулять и просил оставить адрес. – Это нехорошо, по-моему. Он мне ныне ничего не сказал, следовательно, думаю, что примет В. П. или не хочет принять и меня, – но неделикатно, и меня раздосадовало. Завтра объяснюсь.

Мне кажется, что я согласился теперь с В. П. о Над. Ег., зо всяком случае как-то ореола нет, но все-таки нет, она не tö, что Любинька или, еще хуже, дочь нашего домовладельца. Говорила о театре, в котором она вчера была со своими хозяевами, он через них хочет в театр. Когда она ушла к своим, он сказал, что она только ныне помирилась с ним, а то была в ссоре, как было несколько дней с того дня, как она при мне читала книгу. Я сказал, что в самом деле я тогда что-то заметил, что могло ее оскорбить, но что теперь я не могу вспомнить, что именно. Он сказал, что у меня есть проницательность, чего он раньше не думал, но что я часто ошибаюсь в том, чем другой может оскорбиться. Я отдал 3 руб. сер., он ничего не сказал – хорошо, – ни слова решительно. После читал «Debats».

/7 сентября. – Утром читал «Debats», в ЮѴг пошел поздравить Над. Ег. с ангелом. У угла казарм, когда перейдешь железную дорогу, встретил В. П., он шел со своей хозяйкою. – «Ее, – говорит он, – нет дома, верно уж теперь в церкви, ушла к матери, чтоб взять Алекс. Ег.». – «Пойдем, зайдем в церковь». – «Хорошо», сказал он. Пошли, но ее там не было. – «Пойдемте к ним», т.-е. к ее родным, сказал он. Я сказал было несколько слов, но вспомнил, что мне нельзя говорить против этого, да и не было противоречия в душе, поэтому пошел. Когда входили, встретили их, т.-е. Над. Ег. и Ал. Ег., на лестнице. Я сказал: «честь имею…», она сказала просто, непринужденно: «покорно вас благодарю», и мы пошли проводить их до канала (они шли в церковь), сами пошли по каналу в университет.

Я пропустил Фрейтага, как давно думал, чтоб поздравить вовремя! У УстряЛова Воронин, который взошел в аудиторию вместе с Устряловым, не подходил к нам. Куторги не было, поэтому мы не виделись, и это было мне несколько странно, что так долго не объясняется это дело. Воронин, по моему понятию, не вправе отказать мне в этом, потому что я даром занимался с ним славянскими наречиями и вообще всегда показывал себя готовым помочь ему, напр., и в латыни. Пошли к Залеману, после я проводил Вас. Петр, к углу парада; после в 3 часа пришел домой; после обеда все читал, когда пришли хозяева и после Ал. Фед. Бумага моя отослана, и хозяин дал номер. Мне прислано 60 руб. сер. – это головою мне приятно, – я думаю, что на одежду. Конечно, вместо того должно Вас. Петр., но должно будет дать и Терсинским? Это меня несколько занимает, что я им не плачу до этого времени, но весьма мало, и даже почти не конфузит перед ними.

Когда мы шли в универсиіет, идя по каналу, В. П. спросил, обидчив ли я. Я ответил, что весьма в том, что считаю обидою. Когда шли по бульвару, он стал говорить* что Над. Ег. его рассердила тем, что невнимательно отвечала мне (между тем как он эту внимательность ко мне ставит, кажется, весьма высоко). Я отвечал, что она сказала совершенно так, что это именно так и должно делать, а это внимание по большей части бывает нелепо, и глупо, и приторно, и он превратно в этом случае понимает вещи и не должен бы позволять ей провожать меня за двери, и проч. – Он не согласился, что мне неприятно; или он в это не верит – истинности моих слов, или чего, но только нехорошо, что я служу поводом к неудовольствию на Над. Ег. Сейчас пришла мысль, что после этого должно мне избегать видаться с нею.

18 числа сентября, у Фрейтага на лекции. – О внутренней жизни. Главная часть принадлежит Вас. Петр., а через него много думаю и о ней. После следуют мысли о человечестве, о религии, социализме и пр., особенно о Франции. Россию уважаю весьма мало и даже почти не думаю о ней.

(Сейчас Фрейтаг спросил, кто будет переводить; никого не было желающих; мне, как всегда, было несколько совестно, что я не начинаю, но я не стал, и начал Лыткин.)

Теперь постараюсь сказать несколько о моих политических мнениях.

Я начинаю думать, что республика есть настоящее, единственное достойное человека взрослого правление и что, конечно, это последняя форма государства. Это мнение взято у французов; но к этому присоединяется мое прежнее, старинное, коренное мнение, что нет ничего пагубнее для низшего класса и вообще для низших классов, как господство одного класса над другим; ненависть по принципу (большинство должно всегда преобладать, и меньшинство должно существовать для большинства, а не большинство для меньшинства) к аристократии всякого рода, к сущности этого рода правления, а не форме и господству его – теперь мое коренное убеждение, которое подтверждено еще более, может быть, красноречивыми словами Луи Блана и социалистов: вы хотите равенства, но будет ли равенство между человеком слабым и сильным; между тем, у кого есть состояние, и у кого нет; между тем, у кого развит ум, и у кого не развит? Нет, если вы допустили борьбу между ними, конечно, слабый, неимущий, невежда станет рабом. Итак, я думаю, что единственная и возможно лучшая форма правления есть диктатура или лучше наследственная неограниченная монархия, но которая понимает свое назначение, – что она должна стоять выше всех классов и собственно создана для покровительства утесняемых, а утесняемые – это низший класс, земледельцы и работники, и поэтому монархия должна искренно стоять за них, поставить себя главою их и защитницею их интересов. И это должна делать от души, по убеждению, и должна, конечно, знать, что ее роль временная, что назначение ее двоякое: во-первых, для того, чтобы в настоящем покровительствовать, быть предводительницею низшего класса, т.-е. не в том смысле, чтобы пренебрегать другими, а в том, что всем должно оказывать равное решительно покровительство, но в нем нуждается более всего, несравненно более всех, низший класс и относительно налогов и судов, и отношений жизни, и общественных, т.-е. чтобы уважали их как можно более, не менее других сословий и не называли sieur, между тем как других называют monsieur, что меня также несколько бесит, и относительно всего, одним словом. Во-вторых, ее обязанность состоит в том, чтобы всеми силами приготовлять и содействовать будущему равенству – не формальному, а действительному равенству – этого сословия с другими высшими классами, равенству и по развитию, и по средствам жить, и по всему, – так, чтобы поднять это сословие до высших сословий. Вот обязанности и настоящее назначение неограниченного правительства, и поэтому и я теперь приверженец этого образа правления в той форме, как я его понимаю; ко, к сожалению, редко и немногие понимают это назначение и то, кажется,* только по инстинкту, и эта идей еще не вошла в число общеизвестных, хоть не общепонимаемых истин. Так действовал, например, Петр Великий, по моему мнению. Но эта власть должна понимать, что она временная, что она средство, а не цель, и благородно и велико будет ее достоинство и значение в истории, если она поймет это и будет стремиться к развитию человечества, хотя это должно привести ее уничтожение; поняв, [чтоі она для человечества, а не человечество для нее, и что, противясь печному ходу вещей, действительно можно, может быть, затруднить его, но может быть, нельзя даже и замедлить: беременная женщина не может не родить, но можно облегчить и затруднить ее роды, и то, что должно пасть с развитием человечества, то падет, только падет, сопровождаемое благословением человечества, если само сознается, что время пасть, и само передаст своему переросшему его воспитаннику имение, или падет с кровью и проклятием, которые заставят позабывать и о заслугах его, если захочет пережить свое время. Конечно, долго еще, мне кажется, жить должно безусловной монархии, потому что не в один век пересоздать общественные отношения и общественные понятия и привычки, и ввести равенство на земле, и ввести рай на земле ⁵⁸.

Мне кажется, что я стал по убеждениям в конечной цели человечества решительно партизаном социалистов и коммунистов и крайних республиканцев, монтаньяр решительно, но мне кажется, что противники этих господ нисколько в сущности их нс понимают и обезображивают и клевещут на них, как я убедился. Это бывает и всегда, когда мы осуждаем человека за его мнение, мы осуждаем потому, что человек не может высказать в одно время, а если бы и мог высказать, то не мог бы обнять сам в одно время свои мысли во всех составляющих ее элементах и отношениях и выставляет только главный элемент ее, а главный элемент обыкновенно кажется, да и бывает тот, который новый, и между тем как мысль его уважает все принципы прежние, но только прибавляет к ним новый, – часто и он сам, увлеченный противоречием ей господ староверов, забывает о других элементах, кроме собственно ему принадлежащего и собственно им выставленного, а другие еще чаще забывают об этом и хватают его мысль в совершенной её одно-сторошюсти, которая собственно никогда ей не принадлежит в действительности, а только в воображении этих господ, и пугаются ею сами, и пугают ею других.

10 час. вечера. – После лекций, чего я несколько и ждал, подошел ко мне Воронин и сказал, чего я не ожидал: «Папенька, когда я ему сказал, что вы говорили, велел мне узнать, угодно ли вам давать уроки, или нет». – «А если не угодно?» – «Я ничего не знаю». – «В таком случае стану я». – Пошел в почтамт и там узнал, что мне 10 руб. сер., а 50 Терсинским. Очень мало впечатления это сделало, хотя я глупо и не ожидал этого. Пошел в 6Ѵ4 к Ворониным, как условился, переговорить, и когда шел, придумал новую причину, – что думаю, что в. п. принесет более пользы. Гам увидел, что если я откажусь, на это будет отвечено так: «О, не хочешь, – как хочешь, мы найдем и без тебя и не по твоей рекомендации», что место будет потеряно для Вас. Петр., что еще яснее, если можно, увидел из слов гувернера, который, когда мы говорили, вошел и сказал: «Скажите, что мы не хотели бы, чтобы он давал уроки из милости, а может, так может, а не может, так не может». Это меня даже не взбесило, а я просто отвечал, но не таким презрительным тоном, как следовало: «Я и сам это весьма хорошо знаю, и объяснять мне это нет нужды». После, когда шел оттуда, несколько было нез^рвольствия сердцем на себя, но мало: зачем так говорил, что мне это приятно? просто должен был сказать, что не могу, и кончено, а тогда, может быть, и спросили бы мнения моего о заместителе, это бы лучше всего; всегда я делаю глупо. – Папенька услышал о ссоре с профессорами и пишет, – это [сделало] мало впечатления, но хорошо то, что напомнило, что должно смотреть на то, как всякое столкновение взволнует их, а то я мало стал об этом думать и готов был на многое.