Текст книги "Полное собрание сочинений в 15 томах. Том 1. Дневники - 1939"

Автор книги: Николай Чернышевский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 20 страниц)

Когда в эти дни погляжу на Галлера и вижу глупость или что-то в этом роде, вообще что-то нелепое, как говорит Вас. Петр., написанное на его лице, и вспомню, что это говорил с самого начала Михайлов, то думай), что у меня недостаток проницательности и что я узнаю человека в год, между тем как другой узнает в одну минуту.

Вчера, когда ходил к Ворониным, нисколько не устал, не так, как в первый раз, и теперь, кажется, почти постоянно буду приходить домой. У Мюнха ⁶⁸ ничего почти нет; но только я узнал, что Гизо издавал «Тетрз», – ймя, которое меня поразило – весьма нехорошо: что это за перевод с английского «Times»? ⁶⁹ – мне неприятно видеть англоманию. И по нему выходит, что главным образом во время июльской революции действовал Arm. Carrel, а Гизо был только второй после редакторов «National» ⁷⁰, Каррель тогда собственно был главным революционером, и там снова выставляется Al. de Іа Borde главным действователем из Палаты депутатов.

То письмо, которое я получил вчера, говорит: «на боку лежать не должно», – в ответ на мои слова, что я здесь обыкновенно лежу на боку. Во-первых, что я за дурак, что сколько раз уже видел, что писать подобных ругательных вещей о себе не должно, и все пишу; во-вторых, это заставило меня задуматься несколько, не обязан ли я заниматься не чем хочу, как, напр., новейшей историей, а чем должно и что нужно для экзаменов и по мнению людей другого мнения, чем я.

/ОѴг. – Читал все Мюнха. С 6 до 8 сидел Вас. Петр., после я его проводил, дорогою смеялся над Терсинским и проч.; он сказал, что Ольга Ег. теперь ему менее нравится, чем раньше, и он видит, что в тысячу [раз] ^{она не так} понятлива, как Над. Ег. Он переводит стихами «Коринфскую невесту» ⁷¹ и хочет переводить, кажется, «Фауста» – это все хорошо. 9-е число.

Ю Н. Г. Чернышевский, т. I

10 [октября]. – Читал Мюнха, «Debats» и статьи, которые списаны в некоторого рода сборнике, который взял на несколько дней Ив. Гр. у своего приятеля дьякона, – «О новой и древней России», Карамзина ⁷²: весьма умный и добросовестный человек, весьма много хорошего и дельного, но есть много и устарелых негодных понятий, напр., восстает против централизации, министров, хочет усиления власти губернаторов; хочет, чтоб известные места давались только дворянам, вообще который очень любит, чтобы дворянство раздавалось с большой осторожностью; говорит против Сперанского; во всяком случае, мне так кажется, – ученик Монтескье, только несколько отсталый от тех, которые через него хотели англ. Verfassung-[66]66
  Конституцию.
  L4Ü


[Закрыть]. Письмо Сперанского государю, которое читал и раньше, очень хорошо, и видно, что весьма умный человек, об Александре составил мнение, что должно быть был весьма хороший человек, когда ему так писали.

В 6 час. пришел Вас. Петр., Любинька скоро ушла к хозяевам, но пришел Ив. Гр., который ходил к своему приятелю, но воротился и сказал, что пойдет к хозяевам, однако, просидел целых два часа дома, сначала за чаем, а после чорт знает зачем, и ужасно надоел мне: чего сидит человек и нейдет туда? Себе никакого удовольствия, а другим мешает. Наконец, в 8 час. ушел. Посидели до 9 час. с Вас. Петр., он думает, как бы перевести Г изо и пр., но знает, что денег нельзя за это получить. Теперь 1 1 часов. Утром был Ал. Фед., взял «Debats» и переписывал здесь на моей бумаге завещание Розенберг, я ему для этого должен Г был] устроить транспарант в лист. День прошел так, не то что без пользы, не то что с нею.

11 [октября]. – От Ворониных зашел к Ал… Фед. и зашел после к Олимпу Як., чтобы показать письмо. От Ал. Фед. ему «Debats» возьму завтра, когда пойду из университета. Устал довольно и поэтому, когда пришел, все спал и теперь тотчас ложусь. Отнес Пшеленскому лекции Срезневского 2 курса Корелкина, которые просил он еще в пятницу.

12 число, 11 час. – Пошел на вторую лекцию, но Грефе читал первую, и вторая была свободна; я этому был весьма рад и просидел в библиотеке; прочитал в 1841 «[RevueJ de deux Mondes»⁷³, которые теперь в библиотеке читаю, статью Сагпе, который говорит вместе о. новых сочинениях Ламне, Прудона и Луи Блана. Еще не кончил, но меня поразила сила мысли этих господ, и, признаюсь, я решительно их последователь, и мне остается только читать их в подлиннике и только, – я совершенно предан им и уважаю их.

Славинский предложил ходить к Грефе и записывать замечания поочередно – хорошо. У Никитенки читал Главинский об отношении поэзии к действительности также. Я снова, как и в прошлый раз, не сказал ни слова; после Славинский говорит мне, что Главинский сказал, что пишет для того, чтоб иметь хоть кого-нибудь покровителем, – это так, и теперь я готов всегда его защищать. Из университета пошел к Ал. Фед. за «Debats» – его и их нет; после к Ол. Як., которого просил о Гражданском судопроизводстве, – Попов хотел дать, – после к Вас. Петр., от которого должен был скоро воротиться, потому что звал к себе Славинский, а между тем как обещался, то не мог не быть. Да, у Олимпа Як. обедал; Тер-синские ждали меня и за обедом сказали, что Зуров, у которого по Яхонтову Ив. Гр. будет давать уроки, предлагает ему у себя в доме квартиру по самой сходной цене, – это хорошо, потому что верно будет удобнее. У Вас. Петр, пришла при мне Самбурская; она мне весьма понравилась, села в короли играть, и мы сначала спорили шутя, после она рассорилась с ним, и он сказал ей: «Свинья, замолчи, а то утру нос»; она встала и ушла домой. Эта сцена сделала на меня довольно сильное впечатление в том смысле, что доказывает необходимость и благодетельность образования даже и светского, поверхностного, и доказала прогресс. – После читал и спал. Читал все Дон-Кихота, – весьма хорошо, хоть это перевод Шаплета, – весьма умно, и Дон-Кихот говорит преумно, превосходно все, что он говорит и даже о рыцарстве, но только здесь он не разбирает обстоятельств. Получил посылку, которая подписана была на 1 5 руб. сер.

13 [окг.]. – Взял Michelet Geschichte der n. Systeme der Philosophie; дорогою из университета, как стал несколько времени назад, читал введение его, и оно меня радостно и сильным образом всего взволновало, – это признание прогресса всеобщего, это мнение о новейшей истории Франции, эти мощные ответы тем, с которыми он не согласен, это оживленное и мирное воззвание к Шеллингу о соединении: – «Мы, говорит, одни, одни призваны решить и уяснить», этот мощный язык глубокого убеждения, – как это прекрасно, и это почитание великого человека, которого он последователь, – как хорошо он называет его и других ему подобных Heros. Люди силы! Пришел, читал немного его, но мешали Терсинские, которые играли в карты подле, и ему, и мне было досадно. Пришел Ал. Фед., просидел до 9³А, принес 1–7 «De bets», – хорошо; я читал ему 7 октября, речь Ламартина, но сбивался при переводе и читал вяло, говорил ему о социализме и проч Теперь пробежал первые страницы их и буду читать Мишле.

Мне кажется, что я почти решительно принадлежу Гегелю, которого почти, конечно, не знаю, конечно, общих мыслей о развитии и значении лица только как проявления, но это так и вся история так говорит и так во всяком случае объясняется, – да, это правда, «мы все говорим одно», и есть места у него, которые как бы списаны у Гизо, например, стремление этого времени согласить принцип и факт – у него в предисловии, у Г изо первая лекция «Цивилизации во Франции». Но вместе меня обнимает и некоторый благоговейнейший трепет, когда подумаю, какое великое дело я решаю, присоединяясь к нему, т.-е. великое для моего я, а я пред-

10* U7 чувствую, что увлекусь Гегелем. Твоя воля, боже, да будет! – и бз'дет она.

Да, вчера, не знаю, сказать как это, но только Над. Ег. сидела без платка, миссионер⁷⁴ был, конечно, немного разрезан спереди и было видно некоторую часть пониже шеи, – признаюсь, я смотрел с наслаждением некоторым, решительно целомудренным, но не знаю, стал бы я смотреть на эту часть ее, если бы это видел в первые дни после свадьбы, не знаю, может быть, нет. У нее на щеках был румянец и это было хорошо, к ней идет и хорошо, хорошо, а это последнее я пишу чисто от головы.» А сердце хотя слабо, но несколько бьется при мысли о ней со вчерашнего, как это бывало, только в большей степени, в первое время после свадьбы.

Кажется, для меня снова начинается жизнь, которая на несколько времени прекращалась или засыпала, и сердце как-то чудно бьется, – несколько, правда, а не слишком, вместе от первых страниц Мишле, от взглядов Гизо, от теории и языка социалистов, от мысли о Над. Ег. и все это вместе! Половина двенадцатого, теперь ложусь читать Мишле.

14 [октября]. – Вот и доканчиваю эту тетрадь. Утром читал «Debats» и Мишле до места, где подробный разбор Канта (50 стр.). После пошел в университет в 11 часов, потому что к Грефе не хотел, потому что Славинский предложил бывать поочередно и записывать поочередно также. Хорошо. Читал в библиотеке «Revue d. d. Mondes» и записал за 1842 год. Квитанцию за Мюнха вчера позабыл, и ныне Лерхе сам напомнил и отдал. Записал Sal-vandy о революции 30 года⁷⁵ – решительно меня тянет к современной истории, политике и политической экономии, поэтому прочитал полкаталога по политической экономии и все хорошее выписал и хочу перечитать. Из университета когда пришел, читал снова «Debats»; в 7 час. к Вас. Петр. Над. Ег. сидела в открытом платье, а не миссионере, поэтому плечи были открыты, но был платок и только середина груди была видна; я смотрел, чего, конечно, раньше не сделал бы, смотрел, должно сказать, решительно с братским чувством и собственно в надежде и желании убедиться, что Вас. Петр, должен быть очарован этим, особенно когда она будет образована. Но все-таки смотрел, а раньше не стал бы, – благоговение исчезает; мне кажется, в этом много отчасти виноват Вас. Петр. Она сидела и шила и поэтому должна была ставить ногу на стул, чтобы прилипало шитво к коленке, и я – чего, кажется, еще никогда не думал и при ней, мельком стал представлять положение между ног. Это меня оскорбило и огорчило. Правда, что я представлял это так не по охоте и без всякого желания и волнения, решительно без волнения, но все-таки представлял, – что я за подлец! подлец! Раньше, когда я благоговел, я этого б не стал представлять себе. Вас. Петр, сказал, что имеет сообщить мне некоторые новости, а когда я уходил, сказал, что ничего нет – а меня было это порадовало: вот, может быть, что-нибудь хорошее! Он го-148

Борил, как ему надоел Ив. Вас., который был у него и ныне и почти каждый день бывает; после сказал, что статья из «Debats» о речи Ламартина об избрании президента глупа: – она переведена в наших газетах – и я увидел, что точно глупа: так покоряюсь ему, и мне как-то совестно перед собою, что я сам не вижу. Очевидно, что я много моложе его в отношении том, что не различаю так хорошо, как он, глупость от ума. Над. Ег. снова понравилась лицом– да более, чем в прежний раз, когда понравилась более, чем в предыдущий. Но меня беспокоит то, что прежнее мое наслаждение было чисто духбвное, нравственное, и все ослабевало, теперь начинается снова усиление наслаждения, но боюсь, что, увеличиваясь, оно делается все более материальным, физическим. Боже, сохрани их. Дай счастья. – 11 час. 10 мин.

/5 октября 1848 года. – Утром дочитал «Debats» для того, чтоб [за] 6 и 7 отнести Славинскому. Речь Ламартина мало понравилась, в этом много виноват и Вас. Петр. В 11 час. пошел; когда шел, скорбел о вчерашнем материализме относительно Над. Ег. У Устрялова попросил незнакомого студента переставить свою чернильницу на задний стол, где сидел я и Залеман. После читал Мишле, был у Ворониных, несколько устал и поэтому когда пришел, почти все спал. Хотя слабая, но есть потребность видеться, как раньше, с Вас. Петр. – Satvandy не выдают; я посмотрю в библиотеке и теперь довольно много бываю там и буду бывать. У Мишле многого не понимаю.

16 [октября].– Когда шел в университет, догнал меня Аерхе и пошли вместе; говорили о Фрейтаге, с которым был удар, и Прей-се. В университете досмотрел Suppl6ment II и каталог [по] по^ литической экономии, а в третью лекцию просмотрел Salvandy весьма бегло: он против июльского движения, защищает Бурбонов и аристократию, и у него больше рассуждения, чем ясно означенные факты, так что я из него многого не могу знать. Несколько почитал «Revue d. d. Mondes» 1842. Обещался быть у Славянского завтра. Более ничего, только после обеда вздумалось снова начать и как можно скорее кончить Срезневского в надежде, что из этого что-нибудь будет (т.-е. завяжется разговор и можно будет обратить [его] на Вас. Петр.). Дома читал Мишле и Кутор-гину брошюру⁷⁶, которую дал Славинский; в ней тоже можно видеть, хотя в. меньшей степени, чем на лекциях, беспрестанные повторения и проч. характеристичные черты.

Ныне явился снова на Куторгины лекции морской офицер, который слушал прошлый год; я первый увидел его и подошел к нему, после и другие; мне было довольно приятно видеть его и говорить с ним. Корелкин надоел своими подражаньями; кажется мне, напр., когда говорил с ним, что решительно некстати, – напр., говорил о Бурачке и «Маяке» ⁷⁷, он сказал: «И я хотел издавать журнал, да не пропустила цензура». – Я сказал: «И хорошо сделала* потому что верно было бы дурно», – потому что мне было несколько досадно, что острит человек совершенно не у места. У Мишле многое кажется непонятным. Дочитал несколько страниц, которые оставались в первом томе Гизо Rev. сГAngieterre. Возьму его политические сочинения и, если можно, L. Reybaud.

17 окт., воскресенье. – В час просыпался и вздумал нагишом побежать на двор, куда хотелось; сходил – мало; когда оттуда ворочался, увидел, что лампада еще не погасла в людской и что Аннушка лежала, заворотив платье; пришла охота ближе подойти; я пошел в двери, которые из коридора, и когда стал на пол, заскрипело, Анна проснулась было; я нагнулся за шкапом, так, чтоб меня не было видно, и несколько секунд – с минуту – дожидался; когда снова улеглась, тогда вышел. Что за глупая странность! Это, конечно, чтоб я не гордился, попускает меня это делать бог.

Когда встал, читал Мишле, и когда встали Терсинские, я сел в прихожей и меня бесило, что мешают. Ушел в ИѴг к Славинскому, там просидел до 4Ѵг, обедал; за обедом отец показался тоже весьма ограниченным, и я слушал его с нетерпением. Оттуда пошел к Вас. Петр. Сначала один он был дома, сказал, что у них нашел крови много в нужнике и что верно это кто-нибудь родил и бросил туда, что это их очень обеспокоило, и вчера [тесть] у них ночевал и, дурак – говорит – еще стращает. После пришла она, после Залеман. Мы с нею играли в карты и в то же время говорили с Залеманом о Корелкине и отношениях его к Срезневскому: «он, говорит, подлец». Я оправдывал. Оттуда в 6Ѵ2 пошли вместе и дорогою говорили тоже. Вас. Петр, говорит, что был в четверг (когда я был у них) утром у Сосницкого и Каратыгина 2-го. – «Весьма умные люди, особенно первый; говорили, что если хочу, то должно об этом хлопотать у директора, иначе ничего не будет». Он хочет. Это меня порадовало. Деньги, которые получу от Ворониных, отдам, конечно, ему. С Славинским сидел скучно, и я заметил, что когда я распространяюсь о социалистах, не слушает, т.-е. рассеянно слушает, и стал писать катехизис, вроде: «верую в прогресс» – но, конечно, не написал; он просил, чтобы я написал и принес завтра, но я, конечно, ничего с ним не сделаю. Теперь я начал было писать, да тотчас бросил.

18 [октября]. – Читал L. Reybaud в «Revue d. d. Mondes» 1842 г. о социалистах. У Устрялова Корелкин сказал, что не написал к завтра, и поэтому нет ли чего у меня. Я сказал, что нет; он сказал: «Напишите что-нибудь», а потом сказал Никитснке, что ни у него, ни у кого нет ничего, чтобы читать, – потому что мой ответ был неопределенный. Я тотчас вздумал писать о Гете, которого отношу к Гоголю и его так называемому лицемерию, и когда пришел, сначала не писал, после стал писать в 8 час., а раньше просидел так, говорил с Терсинскими, играл с ними в бостон и даже несколько времени решительно не хотел писать, потому что хотелось написать лучше, чем можно в одиц вечер, и потому, что снова уже сказал, что не будет ничего написано, и Никитенко хотел говорить о критике⁷⁸. Все-таки написал несколько, завтра почитаю и напишу еще; теперь не знаю еще, буду ли читать.

19 [октября]. – Утром встал в 6V2 часов, прочитал раз свою статью, несколько приписал и пошел в 9 часов. Не хотел быть у Грефе, да и не знал хорошенько, что первая лекция, просидел в библиотеке. У Никитенки, когда он входил, было волнение некоторое; когда он спросил, будет ли кто читать, я сказал: «Если позволите, то я» – и начал читать. Никитенко обращал внимание на то, что более нападали на Гете за то, что он не участвовал в движении против Наполеона, а не [на] его частную жизнь. Я много говорил с ним; он говорит, что нет, не во всех сферах человек одинаков, – я говорил против этого. Когда звонок был, меня прервал он на середине повести о Лили; он похвалил очерки характеров отца Гете и его матери. Уходя, он ничего не сказал в том роде, что «буду иметь удовольствие дослушать в следующую лекцию». Он показал, что довольно много существенного знает, и вообще возвысил мое о себе мнение; а как ничего не сказал, то мне было несколько неприятно, и я теперь не знаю, придется ли мне дочитывать мою статью, которая, кажется, получила несколько более обширный размер, потому что нужно будет говорить о том, что человек всегда и во всех сферах деятельности одинаков. Когда шел из университета, думал об этом, хотя без большого напряжения и почти в забытьи, но все думал, теперь перестал, конечно. Как Ив. Гр. ныне именинник и ждал хозяек, то я ушел к Вас. Петр., у которого застал отца, – не слушал, что тот говорил, скоро ушел; мы играли в карты с Над. Ег.; она мне решительно как раньше; у него болели зубы. Пришел– у нас сидит хозяйки дочь, такая гадость и пошлость по лицу и натуре, что смерть, и, признаюсь, жених ее дает весьма невыгодное понятие о себе: мне кажется странно, что такие невесты находят женихов! Я не хочу ее сравнивать и с сестрою, а не то что с Над. Ег. или Ольгою Ег. Мне смешно было, как она хвалила Любиньку, излагая свои понятия о замужестве: что она не будет хозяйничать, ездить только по вечерам и с визитами. Пришло в голову и то: к чему ведет цивилизация, если дает этакие плоды – глупость и пошлость чрезвычайные. «Да, – она говорила Любиньке, – вы золото жена», и пр. в этом тоне. Мне было смешно, потому что я сравнивал эту сцену, когда Любинька слушает, и ей приятно, с тою, когда, напр., Вас. Петр, меня хвалил, и я слушаю, и мне приятно: ведь это когда другому говорят, видишь, что пошло и тривиально, а как дело дошло до тебя, то и развесил уши.

Должно сказать, что когда читал я, то, кажется, голосом твердым, очень порядочным, в котором не выказывалось волнения, а разве одушевление, да и то едва ли: голова не кружилась, был решительно спокоен, когда говорил с Никитенкою, т.-е. против его мнений, и только, как говорили, щеки разгорелись.

20 [октября]. – У Ворониных, чего я не ожидал еще, отдали 15 р. сер. Конечно, я, как раньше думал, 5 оставлю себе, главным образом, на шляпу, которая решительно изнашивается, а 10 само собою должно Вас. Петровичу. И вчера думал купить ему польские [булки] и принести, но не сделал, потому что это наделало бы толков о моей доброте. Ныне купил [булки] и отнес ему и Юр. сер. Он ни слова не сказал, только несколько, да и то мало, пожал руку. О Никитенке думал мало, более о Вас. Петр, и том, как его дела и что будет и как тут должно делать мне – ничего не выдумал особенного. Потерял ключ, и поправка стоит 60 к. сер., я думал, что всего 15 – гадость. У Вас. Петр, посидел только 20 минут. Как пришел, пришел и Ив. Вас. и просидел более 3 часов, говорил все о Клейнмихеле и себе; нетерпенья у меня не было, но слушать я его почти не слушал – бестолково, это правда. Почти ничего не сделал, прочитал только несколько страниц из Hist, de Rev. d* Angl. и Мишле – все еще о Канте – и написал несколько строк Срезневского, т.-е. дописал тексты из Иорнанда и Прокопия о старожитности. – Что ключ потерял, сначала несколько огорчило, теперь ничего решительно, так как, что делать, 60 к. сер. потерял.

21 [октября]. – Чувствовал вчера вечером и утром ныне некоторый озноб, но более усталость в боках, как перед лихорадкою, и теперь тоже, хотя менее. У Грефе не писал ничего – не было чернильницы. Потерял ключик от часов. Хочу взять 3–5 [т. т.] Oeuvres politiques Гизо (о смертной казни, о заговорах и политическом правосудии, о средствах управления и оппозиции и истории Франции 1814–1820), не знаю только, не должно ли будет возвратить раньше Мишле. Досадовал, что долго не подавали огня, а когда прислуга спрашивала, не давать ли, говорят: нет еще. Я просидел полчаса и ужасно, т.-е. хладнокровно думал, что это гадко. После пришел Ал. Фед., принес [за] 8—15 «Debats», теперь читаю. Утром написал Срезневского страницу, теперь не пишу ничего – бока болят.

22 [октября]. – Утром Анна нашла ключик от часов, и поэтому 30 к. сер. остались целы, это хорошо, я их отдал вечером хозяйскому мальчику, который принес газеты из трактира, чтобы он приносил каждый день. Утром и почти до самого чая вечернего досадовал на помехи; после обеда затворился в маленькой комнате, чтобы писать для Никитенки, но ничего не написал, потому что был не в духе; дочитал [про] Канта, половину «Debats» прочитал. Вечером расположение было ничего, потому что прохладился как-то и потому что принесли газеты, и я теперь буду читать их каждый день, а также и потому, что читал «Путеводитель в пустыне» ⁷⁹, который принес Горизонтов; прочитал теперь 117 страниц – хорошо и пусто, так что ничего не остается, никакой пользы, кроме разве местных красок. Вечером сидела Катерина Федот, и показалась самым пошлым, гадким, надутым существом в самом гадком роде; наконец, дошла до того, что заговорила, как один молодой человек, брат жены ее брата, влюбился в нее и как был исключен из университета; настоящая гоголевская дама. Этот рассказ ее стоит того, чтобы быть записану; пустое, гадкое, самолюбивое, мерзкое, с своими притязаниями на светскость, грациозность, любезность и красоту существо; мне стало прискорбно думать, что эта женщина читает что-нибудь порядочное и хвалит: ведь ее похвала– оскорбление, и неприятно думать о том, что порядочный человек может ей понравиться и она может избрать его предметом своих, бесед и похвал и представлять себя влюбленною в него, а его в себя. Мерзость. – Писал несколько о Гете, ничего, однако, не написал; написал страницу Срезневского. Расстройство здоровья, кажется, прошло, – ел не так много.

23 [октября]. – Вчера читал речь Roux-Lav£rgne об избрании президента, и меня поразили слова, которые приводит он из евангелия: «Ищите раньше царствия божия и правды его и сия вся приложатся вам»: эта мысль решительно прилагается к миру и управляет его судьбами, это так убедительно, и с этого времени, благодаря R.-Lav-, который напомнил мне ее, она занимает в моем уме и понятиях такое же место, как «возлюбите друг друга», и «если меня изгнали, то и вас выгонят» и проч.; может быть, даже более места, чем эти мысли, потому что это в самом деле основная мысль, которая должна управлять всеми действиями и идеями человека, призванного действовать в государстве, и человека частного; которая, конечно, обоим трудна, но должна прилагаться, несмотря на то, что кругом их не признают ее, – эта мысль одна из существенных в христианстве.

Несколько думал вчера о своем тезисе, о котором спорил с Ни-китенкою, – что человек всегда и везде во все продолжение своей жизни и во всех кругах своей деятельности, во всех поступках своих решительно одинаков и что⁹ нет в нем противоположных свойств, т.-е. какие элементы в его уме и характере оказались господствующими в одном случае (должно только смотреть хорошенько и осторожно и принимать случай, факт не иначе как с величайшей осторожностью относительно того, что выражается в этом факте), но как скоро мы знаем, что выразилось в этом факте, то я утверждаю, что мы всегда во всех других фактах жизни этого человека найдем вслед то же самое. Конечно, между многими принципами, которые управляют понятиями и деятельностью человека, много разнообразности, и в данных случаях выражается то один, то другой, но мы говорим, что все эти принципы проистекают из одного общего начала, поэтому относятся между собою, как части одной системы, и никогда не могут не только противоречить друг ДРУ^ГУ> а даже быть в сущности различными друг от друга, и что в каждом факте, если рассмотреть внимательнее и глубже, чем, может быть, возможно для нас, мы найдем везде следствие^ всего человека (как в каждой части материального мира отражается весь мир, и каждое событие в ней производится всем миром и всем существующим в нем, но для нас ближайшая по времени и месту причина заслоняет все другие), так что вся натура человека выражается вполне в каждом его поступке, только некоторые элементы, конечно, ближе и действительнее и более господствующим образом, чем другие, – напр., в еде выражается всегда весь человек, но, конечно, физическая сторона яснее для нас, чем духовная.

Когда я стал хорошо это обдумывать, то мне показалось слишком трудно приложить это правило везде и всегда к действительности (особенно, например, я не умею согласовать своего платонического увлечения и благоговения перед Над. Ег. и своих ночных похождений, да иногда и дневных). Что же теперь: доказывает ли это, что я не так силен, чтобы увидеть, что противоречие только видимое и здесь и что в основании единства лежат принципы, которые допускают равно и то, и другое при данных обстоятельствах, или в самом деле (как и скорее может быть) мое мнение слишком односторонне и априорично, так что действительность противоречит в самом деле ему и отвергает его? И у меня родились две противоположные мысли о себе: что я поверхностная и мечтательная голова, которая слепо, наобум, с бухту барахту, вдруг болтнет и вздумает быть убеждена в том, что чорт знает отчего взойдет в мысли решительно случайным образом, что так скоро сам вижу свои, ошибки, – и это скорее, может быть; или у меня так м&то не то чтоб проницательности и не то чтоб глубокомыслия, а способности что ли выводить следствия из начал и прилагать быстро начала к фактам и осматривать их с различных сторон, что необходимо тотчас мне представляются противоречия действительности с известным мне началом или этого начала с другим? Это, кажется, я выразил что-то не так, как думаю, но одним словом, открываю ли я противоречия в своих мыслях и так скоро начинаю сомневаться в них, оттого ли, что мысли в самом деле пусты и слишком неосновательны, или потому, что голова слишком крепка, и трудно убеждению выдержать напор этой головы и ее критику? – Мое мнение, о котором я говорил, состоит в том, что если, яапр., человек устроен так, что он смотрит на цель, он всегда смотрит на цель (человек с сильною головою), если ставит средства вместо цели (тупая голова, не понимающая дела), он всегда будет думать так везде и обо всем, педант – во всем педант, человек, самоотвергающийся из разумных целей, всегда пожертвует собою для разумной цели (для разумной, это должно прибавить, потому что из-за вздора он и раньше не жертвовал и не хотел /Жертвовать собою).

Вчера ждал Вас. Петр., и Любинька сказала, что его давно не было. Я сказал: главным образом давно не был он потому, что много дела. Ныне, вздумал, что получу, может быть, с нынешним письмом деньги и их хочу отдать уж Терсинским, а не Вас. Петровичу, потому что совестно, что так давно живу у них и ничего не давал им.

Вчера мне понравилось мое сравнение, которое я сказал, когда ушла хозяйская дочь, Терсинскому, – она говорила, что она обратила какого-то развратника: «как свиньи обратили блудного сына», – это мне показалось остроумно. Ныне утром читал снова Купера, хотя вздор решительно относительно пользы и анализа души человеческой, – ничего нет, ни характеров, ничего, разве только местные типы тех мест и того времени, так что это род исторического или лучше – этнографического романа, а междз' тем я так еще не развит, что легче читается этот вздор, чем Гизо или Мишле. – Это все писал у Фрейтага.

Когда пришел из университета, читал «Debats», чтоб отнести Ал. Фед. Когда дочитал, отнес ему. Конечно, не застал, как и хотелось, а взял [за] 16–19 октября. Потом читал и спал, и хотя теперь половина десятого только, ложусь по предложению Любинь-ки, чтобы встать раньше завтра.

24 [октября].– День прошел занимательно довольно и без неприятности, хотя без пользы почти (т.-е. для письменного дела) и о некоторым сожалением и тяжестью, что я не пишу Никитенке на всякий случай. После обеда принимался, да не делалось [67]67
  Неразборчиво. Ред.


[Закрыть], я и оставил до завтра. Любинька снова спрашивала, что я давно не был у Вас. Петр., я сказал, что ныне жду его, и если не придет, пойду вечером. Конечно, это говорится так же, как я сказал это Ив. Гр. о Горизонтове, так, по учтивости дружбы, но все-таки мне весьма приятно. Читал и прочел «Debats», списал имена подавших за и против министерства Дюфора 16 октября. После немного конец 1 2-й части Беккера о переходе терроризма в Директорию (это вечером решительно) и теперь буду читать Мишле. Купера дочитал, – ; патетические места весьма у него напоминают Любинькину улыбку: знаешь, что чувство выражается доброе, а приторно и кисло (при этом, конечно, вспомнил В. П. и Н. Ег., у которых этого нет), говорят действующие лица так красноречиво, как не следует говорить. – 10 ч. 35 м.

25 [октября]. – В библиотеке еще не было вынуто ''Revue», и я читал Гизо предисловие к «О теперешнем положении истории Франции» – прекрасно, так что увлекаюсь, и видно, что писатель велик, как и мыслитель велик, – итак, до того времени, т.-е. до 1820 г., он был уже членом королевского совета, т.-е. министром или товарищем министра! Этого я не знал. Когда вышел от Срезневского, он остановил меня и сказал: «Правда ли, что вы начинали дело, но оставили?» – «Да, оставил», – сказал я спокойным голосом, между тем как думал, что скажу взволнованно к, как обыкновенно, чрезвычайно мягко, почти рабски. – «Решительно оставили? а это жаль». – «Покорно вас благодарю, но так вышло, что я должен был оставить». – «Да что мне в вашей благодарности, а лучше бы вы дали нам дело, с вашею аккуратностью (которую он мне приписывает, что хорошо, и кроме которой, кажется, ничего не приписывает, что, конечно, не так хорошо, хотя решительно так, справедливо) вы бы сделали хорошо». – «Покорно вас благодарю».