Текст книги "Разорвать тишину"

Автор книги: Николай Гаврилов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 13 страниц)

Боль еще не пришла, в голове звенело, перед глазами вспыхивали и гасли огненно-красные круги. Его тошнило. Мыслей тоже не было, было только жгучее непонимание происходящего. Как будто он замахнулся палкой на трусливую бродячую собаку, но шавка, вместо того, чтобы шарахнутся в сторону, пугливо поджав хвост, вдруг бросилась и с остервенением вцепилась в него зубами.

– Ладно, – шептал себе Алексей, поднимаясь на ноги и вытирая тыльной стороной ладони кровь с разбитых губ. – Ладно…

Но что значит это «ладно», он и сам не знал. Подобрав с палубы слетевший шарф, он медленно пошел обратно на бак.

Когда-то давно у его отца в кабинете была большая библиотека. Маленький Алеша ходил, смотрел, трогал руками таинственно поблескивавшие золотым тиснением корешки толстых томов и представлял, как он вырастет и прочтет все эти книги, разом впитав все лучшее, что нашли в своих сердцах люди, с тех пор, как их изгнали из рая. Но вот он вырос, и оказалось, что никакие книги ему не нужны. А сейчас ему нужен был лишь заранее открытый нож в кармане пальто…

– Или объединение, – вдруг громко сказал он вслух. Люди, мимо которых он в это момент проходил, удивленно обернулись, но заметив опухшую челюсть и кровь на руках, сразу испуганно отвели взгляды. – Да, объединение, – уже про себя повторил Алексей, поднимаясь на бак.

…Эх неопытность, неопытность… Никакие ножи не помогут, дай доброму нож, он им зарежет себя. И объединения тоже хороши только против природы, или себе подобных, но не против голода. Голод разобьет любой союз, он разъединит даже единство, основанное на родстве.

Между тем, они подплывали. Низкий, заболоченный берег приближался, в вечерних сумерках можно было различить поросшую деревьями возвышенность, с остатками каких-то полуразрушенных строений. На гряде кое-где белел снег. Первая баржа, светясь прожекторами, уже начала выгрузку. Надо было торопиться.

Алексей поднял с палубы лежащую без сознания женщину и осторожно перенес ее к надстройке.

– Упал на баке, – сказал он, предупреждая вопрос взволнованной до предела Веры. – Зацепился за что-то, и вот…

– Внимание! Подготовиться к высадке. Трапов не будет! – раздался с мостика усиленный рупором голос. Палуба под ногами начала подрагивать, двигатель работал в режиме реверса, поднимая за кормой муть. Аркадий Борисович вместе с Санькой стояли возле фальшборта и, не отрываясь, смотрели на темнеющую совсем рядом возвышенность. Кадык старика все время двигался, как будто он судорожно пытался проглотить что-то, что мешает ему дышать. Загрохотала, разматываясь, якорная цепь.

В этот момент женщина на его руках открыла глаза. При жизни ее обманывали все, каждый по-своему, – но обманывали. Вот и смерть тоже обманула.

– Мама… – прошептала она сухими губами.

* * *

Баржи закончили выгрузку глубокой ночью. Когда суда, одно за другим совершив широкий разворот, взяли обратный курс на юг, над заброшенной факторией уже поднимался дым костров. Дым был слишком густым – мокрые ветки парили и не хотели гореть. Когда караван выходил из затоки в русло Оби, на последней барже зачем-то прозвонили в колокол.

Ошибка купцов Елизаровых оказалась живучей. Позже, когда все закончилось, старики в Покровском шептались, что душа отшельника Петра, навечно растворенная в трясинах, выпросила себе у князя мира многоликую жертву.

Но не стоит во всем искать мистику. Давайте лучше включим настольную лампу, сделаем себе чай, накинем на колени плед – пусть в квартире будет светло и уютно, сядем в кресло и подумаем вот о чем.

Тысячелетия понадобились человеку, чтобы упрятать своего зверя в прочную клетку из добра, морали и нравственности. Но, чтобы проделать обратный путь в эволюции, достаточно всего одного месяца. Надо только убрать надежду и поместить людей в по-настоящему экстремальные условия, где каждый выживает за счет другого. Все остальное довершит страх и голод. Стоя на полуразрушенном причале, среди заснеженных сухих камышей, поникший Аркадий Борисович, провожая взглядом топовые огни уходящих барж, повторял слова давно умершего философа: «Я знаю, что такое ад. Ад – это другие…»

Но на самом деле в жизни бывает не все так плохо. Есть нечто большее инстинкта самосохранения, – есть вера, даже тогда, когда кажется, что веры больше нет, и есть любовь. Вот ради последних и хочется рассказывать дальше.

Глава 4

Из спецсообщения УНКВД по Запсибирскому краю:

Р. И. Эйхэ

Секретарю Нарымского Окружкома ВКП (б)

(Совершенно секретно)

22 августа 1933 г.

«29 и 30 апреля этого года из Москвы, Ленинграда и Минска были отправлены на трудовое поселение два эшелона деклассированных элементов. Эти эшелоны, подбирая по пути следования подобный же контингент, прибыли в Томск и Тобольск, а затем на баржах в Нарымский округ. Надзор осуществляется Александрово-Вахтовской комендатурой…»

Эшелонов на самом деле было три. Первый, известный нам состав был отправлен из Минска уже в конце марта. А в последних числах апреля, на две недели раньше, чем остальные этапы, спецконтингент был доставлен к месту предполагаемого поселения, в заброшенную факторию в районе устья реки Назино. Когда баржи, выгрузив людей, вернулись в Тобольск, на покрытый лаком стол секретаря парторганизации легла докладная о непригодности выбранного места, а, следовательно, и об ошибке ОГПУ.

В партийной администрации Тобольска никто ни с кем не стал ссориться. Вначале было поспорили в прокуренных кабинетах, сгоряча даже хотели отправить баржи обратно – снимать неудачный этап. Но после ознакомились с топографическими данными по этому району и, узнав, что летом затока не судоходна, просто списали все восемьсот сорок пять человек на естественные потери. Последующие этапы отправили уже в другое место.

О судьбе тех двух этапов сохранилось достаточное количество свидетельств. Из 4900 ссыльных к 12 июня уже умерло 1174 человека. Еще через месяц счет выживших шел уже на десятки. Голодные истощенные люди, не имея продуктов, не имея никаких инструментов, очутились в безвыходном положении. Окоченевшие, они были способны только жечь костры, сидеть, лежать, спать у огня и бродить по берегу реки. Некоторые заживо сгорали у костров во время сна, другие умирали от истощения, начавшегося еще в дороге, или от переохлаждения. Многих убивали. Первые случаи людоедства были зафиксированы уже на третий день после прибытия.

Но с прежними временными поселениями была хоть какая-то связь. О них знали, о них помнили, о них говорили в закоулках длинных коридоров здания районной администрации, – тихо, но говорили. О первом этапе, ушедшем в никуда, в затерянную долину у устья Назино, никто не вспоминал. Лишь старший уполномоченный Сивцов, тот самый, что заставил топографа написать фиктивный отчет, однажды ночью проснулся от странного неприятного чувства, что он в комнате не один – как будто с обклеенной зелеными обоями стены на него смотрели сотни невидимых глаз. Отгоняя прочь разыгравшееся воображение, он, ворочаясь в постели, попробовал уснуть снова, но у него ничего не получилось. Правда, на рассвете неприятное чувство прошло и никогда больше не возвращалось.

Брошенный всеми этап исчез из ежедневных сводок и докладов ОГПУ, как будто отправленных в болота людей никогда не существовало на свете. Но они еще были живы, и еще надеялись, что о них вспомнят.

* * *

Великая река Обь, начиная свое течение где-то в снежных горах Монголии, по пути вбирала в себя дожди, туманы и снега бескрайних таежных массивов, на севере превращалась в полноправную владычицу края, где все зависело от ее разливов. Медлительная, полноводная, она весной покрывала водой все пространство, оставляя на поверхности только редкие островки поросших лесом сопок. Коротким комариным летом паводок спадал, над речной долиной гремели грозы, полосами шли дожди, а над заболоченным берегом стеной стояли густые туманы. Но лето быстро заканчивалось.

Ранней осенью вода становилась молочно-белой от шуги, а с реки дул сильный ветер, поземкой наметая в камышах первые сугробы. Угрюмые холмы вдоль береговой линии белели. В ясную морозную погоду в шапках сверкающего на солнце снега неподвижно стояли низкие рямовые сосны, повсюду виднелись цепочки лисьих следов, и иногда, в звенящей тишине, далеко-далеко в болотах, слышался какой-то странный звук, похожий на глубокий вздох. Владычица Сибири медленно сковывалась льдом.

У реки, как и у вечности, нет прошлого и будущего. Одновременно находясь в своих истоках, русле и низовьях, постоянно изменяясь и оставаясь неизменной, великая река веками текла к океану и веками оставалась на одном месте, словно олицетворяла собой постоянство в движении. Из года в год, подо льдом, или разлившись по заболоченной долине, Обь медленно несла свои темные воды мимо мшистых зыбких берегов, камышей и одинокого холма с развалинами старой фактории на вершине. Здесь, куда ни глянь, везде была река, а над рекой – небо.

На следующее утро после высадки этапа речную тишину нарушил стук топора. Это верующие, еще не успев понять, куда они попали, начали разбирать бревенчатые стены разрушенного лабаза и ставить шалаши. После первых ударов из камышей с шумом вылетела какая-то птица и, быстро хлопая крыльями, полетела над затокой. Улетая, она возмущенно защелкала, словно удивлялась привязанности людей к своим ошибкам. Ведь все здесь уже было: и стук топоров, и человеческие крики над болотами, и густой дым костров. Было, мелькнуло, и нет ничего, кроме черных стен срубов да просевшей безымянной могилы под сухой осиной.

Пологий, поросший деревьями холм, на котором братья Елизаровы построили свою призрачную пушную факторию, простирался вдоль береговой линии где-то на полторы версты. В тени низкого ельника еще лежали талые почерневшие сугробы, в неглубоких оврагах стояла вода. Повсюду капало. Промозглая сырость с реки и болот пропитала насквозь зеленые замшелые стены старых построек, и уже не верилось, что когда-то за этими стенами было тепло и сухо, что от камней печи по срубу волнами расходился жар, и мягким теплым серебром свисали с потолочных балок связки выделанных шкурок песцов.

Крыш на строениях не было, крыши давно рухнули и сгнили.

Восточная сторона холма была покрыта густым кустарником. Там начинались окутанные туманом бескрайние болота, сплошной стеной стояли заросли камыша, и темнела вода. Идти туда на разведку никому не хотелось.

За болотами всходило солнце. Ночью, когда закончилась выгрузка из барж, весь этап, инстинктивно собравшись в огромную темную толпу, остался на берегу. Никто ни с кем не разговаривал, в полной тишине плакал чей-то ребенок. Возле самой воды, обнявшись, сидели толстая баба в засаленной, потерявшей свой цвет кофте и ее дочь. Девочка уткнулась лицом в плечо мамы, ее худенькие руки с красными цыпками подрагивали от холода. Испуганные, забитые, мать и дочь не ждали от новой жизни ничего хорошего, словно еще до своего рождения надкусили яблоко познания добра и зла да знают теперь только что на самом деле есть зло.

Баба, поглаживая дочь по голове, неподвижно смотрела на речной туман.

Люди жались друг к другу, словно надеялись почерпнуть в сидящем рядом человеке хоть чуть-чуть уверенности. Даже блатные, всегда показательно отделявшие себя от остальных ссыльных, растерянно сидели среди других людей, светясь редкими огоньками самокруток. Иногда слышались причитания женщин. Все ждали рассвета, ждали возвращения барж – ждали чуда. Ждали, что с восходом солнца они увидят проступающие из тумана контуры домов рыбачьего поселка и услышат далекое пение петуха, того самого петуха, который подарил им надежду еще на реке. Ближе к утру загорелись первые костры.

Но на рассвете люди увидели на вершине холма только трухлявые останки бревенчатых стен, две разрушенные каменные печи, чью-то могилу, торчащие из камыша почерневшие сваи причала, да еще реку, небо и болота. Больше ничего в их маленькой вселенной не было.

Как-то неосознанно поселенцы старались держаться тех, с кем познакомились еще в эшелоне. Сразу после высадки к сидящим в толпе Измайловым подошли инженер и его жена. Женщина улыбнулась Вере вымученной улыбкой и молча присела рядом, а инженер остался стоять, сдвинув котиковый пирожок на затылок. За время путешествия по реке он осунулся еще сильнее, под глазами чернели набухшие мешки, заросшие седой щетиной щеки отвисли, а в глазах поблескивала какая-то лихорадочная суетливость. Подняв барашковый воротник пальто, инженер темной фигурой возвышался над сидящими на земле Измайловыми и, не отрываясь, смотрел на необъятную туманную реку, медленно несущую свои воды к полярному кругу.

Больше всего на свете инженер сейчас боялся блатных и, вспоминая их угрозы, проклинал власти за то, что они оставили его наедине с ними без всякой защиты, в то время как блатные уже успели забыть о существовании инженера. Он был для них никем, пустотой, одним из образов безликой жертвы, но он-то думал иначе и продолжал накручивать себя страхом.

Когда туман начал рассеиваться, к Измайловым поочередно подошли остальные попутчики по эшелону. Молодой Миша Беленький привел с собой немую бродяжку, девушка не отходила от художника ни на шаг и все время украдкой заглядывала ему в глаза. Все молчали. К тому времени Алексей уже развел костер, и они сразу присели к огню, протягивая замерзшие руки к языкам пламени, мелькающим в клубах сырого белого дыма.

С наступлением дня с берега затоки никто не ушел. Люди продолжали сидеть в каком-то оцепенении, лишь костров стало больше. Все продолжали чего-то ждать. Никому не могло прийти в голову, что можно вот так, запросто, оставить и забыть в болотах несколько сотен человек.

Основная часть ссыльных была совершенно не подготовлена к выживанию в экстремальных условиях, у людей не было ничего: ни инструментов, ни теплой одежды, ни одеял, у них не было даже спичек, чтобы развести костер. Их привезли сюда в том, в чем забрали, в лучшем случае давая на сборы два часа. Под нетерпеливые окрики милиционеров, ошарашенные люди метались по своим домам и квартирам, пытаясь захватить только самое важное. Но кто в такой ситуации может понять, что для него важнее? Конечно, брали совсем не то, что нужно. Измайлов сам видел, как одна женщина раскрыла в эшелоне свой чемодан, а там вместо продуктов и теплых вещей лежали одни детские игрушки. Полный чемодан тряпичных кукол со стеклянными глазами и сломанная юла. Уже через час ее ребенок попросил есть, а мать сидела, смотрела на игрушки и плакала.

Одни только верующие из прихода отца Александра, отказавшись от паспортов, ехали в Сибирь по собственному выбору, они успели подготовиться и поэтому пришли в себя быстрее всех. Все остальные еще продолжали сидеть на берегу, а прихожане под предводительством властной Зинаиды уже принялись ставить шалаши на вершине холма. Когда окончательно рассвело, Измайлов сходил к ним и выпросил у старосты топор.

Весенний день обещал быть солнечным. Бескрайние болота с восточной стороны холма покрывала белая дымка, затока парила, но небо было чистое, холодное, голубое. Дымили костры.

* * *

– Ну вот, Санька. Уезжали мы из Минска, еще снег лежал, по пути сугробы, и здесь снова снег… Никак весна нас не может догнать. Подержи-ка эту ветку…

Алексей воткнул в мокрую землю заостренную жердь и принялся укладывать на нее нарубленные еловые лапы. Вера и художник Миша Беленький укрепляли стену с другой стороны, Аркадий Борисович собирал камни для кострища. Шалаши они решили поставить на самом склоне холма, с трудом найдя подходящее место. Кругом было сыро, в неглубоких ложбинах под ворохом прелых прошлогодних листьев стояла вода, в тени голых деревьев серели просевшие сугробы, а под ногами на каждом шагу хлюпала грязь. Весна в эти края не торопилась.

– Ну вот… Сейчас мы сюда еще несколько еловых лапок просунем и закрепим. Надежный шалаш получится… Еще можно будет камни в костре нагревать и внутри оставлять. Чтобы тепло и сухо… А потом мы тете перевязку сделаем, да сынок?..

Санька кивнул головой и машинально посмотрел в сторону, где на куче мокрого валежника без сознания лежала женщина, имени которой так никто никогда и не узнал. Ее черные волосы, еще недавно скрытые под желтым беретом, растрепались, лицо с закрытыми глазами белело как маска. Женщина до подбородка была накрыта маминым выходным пальто, когда-то светлым и нарядным, а теперь почти неузнаваемым от грязи и пятен крови. Не приходя в сознание, она иногда качала головой из стороны в сторону, на ее сухих губах белел налет.

Ее не бросили. Вчера во время выгрузки Алексей перетащил ее на своих плечах на берег. И хоть чужая беда уже не перевешивала чашу весов, положил рядом с дрожащими от холода женой и сыном. Санька тогда ничего не понял, да и не пытался понять, он лишь смотрел на перебинтованные тряпками руки женщины, на засохшие подтеки крови на ее пальцах с чернотой под ногтями, на напряженное лицо мамы, на темноту вокруг, и ему было страшно. Наступил рассвет, все занялись постройкой шалашей, а его страх так и не прошел…

– Вот и готово! Хороший шалаш получился, надежный. И от снега, и от дождя, и от ветра… Внутри на землю ветки уложим, а сверху еловые лапки в три слоя. Да, Санька?… – не останавливаясь, приговаривал Алексей, словно старался словами заглушить собственную растерянность. – День-два отдохнем, сил наберемся и пойдем на восток – людей искать. Навстречу солнышку…

– Что вы такое говорите? – вдруг встрепенулся сидящий возле костра инженер. – Как это – пойдем? Куда пойдем? Вы же слышали, что сказал нам товарищ в Тобольске! Надо держаться вместе и ждать следующие баржи! Я уверен, что мы уплывем с ними обратно.

– Посмотрите вокруг… Не стоит себя обманывать, никакого поселка здесь не будет. Не надо быть географом, чтобы понять, куда мы попали… – ответил ему Алексей. – Зимой все заметет к чертям, затока мелкая, болота везде, инструментов нет. Деревьев даже на десяток домов не хватит. О людях уже не говорю. Чтобы здесь стоял поселок, надо было везти сюда добровольцев, а они кого привезли? – он в сердцах махнул рукой в сторону берега, где по-прежнему темнела неподвижная толпа. – И жук, и жаба… Нищие, уголовники да интеллигенты вроде нас, которые даже костер развести не умеют. Неужели вам еще ничего не понятно?..

Спохватившись, Алексей внезапно замолчал, с размаха вонзил топор в трухлявое бревно, торчащее из талого снега, резко выпрямился и полез в карман пальто за портсигаром с последними папиросами. На громкие голоса мужчин выглянула Вера. Жена инженера, бросив собирать мокрые ветви для настила, подошла поближе и, сняв с головы белый платок, с каким-то ужасом посмотрела на мужа.

А он еще не сказал вслух о главном – о голоде. Продуктов, купленных на барже, им хватит только на трое суток, а потом придется варить кору, собирать горькие волокнистые луковицы камыша и искать в речном иле спящих лягушек и улиток. С каждым просроченным днем голод вместе с холодом будет забирать у людей последние силы, все человеческое исчезнет, и живые будут неподвижно лежать у костров вперемешку с мертвыми. Голод… Прав мудрый Аркадий Борисович, – на восток, только на восток, навстречу восходящему солнцу. Пока есть силы, пока они свободны в своем выборе, пока не надо тащить на себе по топям ослабевших жен и сыновей. На юге и севере делать нечего, там царствует Обь; топи сменяются урманами – участками заболоченной сибирской тайги и песчаными безжизненными гривами. Только на восток…

– Панику сеете? И как же вы отсюда уйдете? – усмехнулся он. – Может, ножками по воде?

– Когда я ходил за топором, верующие мне сказали, что видели чьи-то свежие метки на деревьях. И следы костра. А значит, здесь совсем недавно были люди. И попали они сюда не по реке. И крик петуха все слышали… Кто как хочет, а я со своей семьей ухожу искать поселок, – стараясь говорить как можно спокойнее, ответил Алексей. Его пальцы яростно сжимали и разжимали бумажный мундштук папиросы, словно он забыл, что с ней надо делать дальше.

– Леш, не будем спешить… – неожиданно вступила в разговор Вера. Она никак не могла придти в себя. Дикий и нелепый сон, начавшийся ранним мартовским утром с безобидной повестки в милицию, не прекращался, а становился все страшнее и страшнее. Ее уютный и привычный мир разрушили, взамен пообещали другой, затем третий, а в результате выкинули куда-то за пределы реальности и закрыли за собой дверь. Но не может же быть все так мрачно…

– Не создавайте панику. Баржи вернутся! – словно разделяя ее последнюю надежду, категорично отрезал инженер, протирая слезящиеся от дыма глаза. – Вы с женой и сыном уйдете, а они в этот момент вернутся! И нас заберут! Тогда локти в болоте кусать себе будете…

Санька стоял и слушал непростой разговор взрослых. Это неправда, что дети ничего не понимают, просто мы забыли, что понимали сами, когда были детьми. Больше ориентируясь на интонацию, мальчишка чувствовал, что мама почему-то больше согласна с инженером, чем с отцом, – он видел, как после последних слов глаза папы сразу стали растерянными, словно ему высказали вслух его собственные опасения. Подчиняясь неосознанному порыву, маленький Санька вдруг подошел к папе, встал рядом и взял его за руку. На этом первый серьезный разговор взрослых закончился.

Между тем, основная часть поселенцев оставалась на берегу. Там дымили редкие костры, слабый ветер с реки уносил запах дыма далеко в болота. В каком-то оцепенении люди продолжали неподвижно сидеть на вещах или просто на мокрой земле, словно боялись покинуть свое место и оказаться вне толпы. Лишь немногие, в том числе и блатные, разбрелись обследовать возвышенность.

Никто на берегу не знал, что им делать дальше. Возле торчащих из камышей свай разрушенного причала, на чемодане, закрыв лицо руками, сидела молодая красивая женщина в приталенном сиреневом пальто и завязанной стрелками яркой косынке. В своем родном городе она была актрисой детского театра, играла Белоснежку и Спящую красавицу, и никто, а меньше всего она сама, не мог сказать, почему все это произошло именно с ней. На ее чемодан давно поглядывали двое сидящих рядом мужчин со скользкими взглядами, но она этого не замечала. Закрывшись ладонями от всего мира, актриса сейчас думала о своем муже и, мучаясь за него больше, чем за себя, плакала, представляя, как он ищет ее в далеком Иркутске. Когда человеку очень плохо, когда он далеко от родных мест, ему кажется, что о нем тоже думают и тоже плачут.

Ее муж в это время нежно гладил по колену свою новую невесту, свет от абажура конусом падал на ее обнаженные плечи, а его губы тихо шептали все те же любви, адресованные некогда бывшей жене, а ныне к тому же уже бывшей актрисе. К счастью, она теперь не знала правду и находилась во власти собственной иллюзии, думала не о постигшем ее несчастье, не о взглядах соседей и не о тьме впереди, – она переживала, что в этой затерянной долине нет синего почтового ящика, который она так мечтала найти, плывя сюда на барже.

К вечеру быстро похолодало, на реку и болота вновь опустился туман. Люди замерзали, места возле костров многим не хватало. Когда парящая затока окрасилась в красноватый цвет, с северной стороны холма, где росло несколько высоких сосен, раздались дикие крики. Как потом оказалось, один из городских нищих, не в силах выдерживать постоянный холод, забрался в тесное сосновое дупло, на дне которого ворохом лежал сухой мох и старая кора. Щемясь все дальше и глубже, он застрял так, что уже не мог выбраться обратно. Кричал несчастный очень долго, теснота дупла сдавливала ему грудь, он задыхался, но он все равно громко звал на помощь, пока не охрип. Слыша его непрерывные призывы, люди на берегу крутили головами, но никто даже не поднялся посмотреть, в чем дело. Каждый беспокоился лишь о самом себе.

В шалаше, где расположились Измайловы, тоже слышали эти приглушенные густым туманом крики. Никто не знал, что там случилось, и от этого на душе было еще тревожней. Все молчали и прислушивались. Жена инженера, бледная, взволнованная, прижималась к плечу мужа и комкала в руках свой белый платок, Вера делала из тряпок лежак, но при этом лицо ее было напряженно до предела. В какой-то момент Алексей, словно не выдержав, поднялся и быстро вышел из шалаша. Санька, не давая маме времени возразить, выскочил следом. И вправду, не мужское это дело – сидеть, смотреть друг на друга, прислушиваться, как кто-то зовет на помощь, и при этом делать вид, что ничего не происходит.

Но отец мальчика неожиданно направился совсем в другую сторону. Он прошел мимо тлеющего костра, где одиноко сидели молодой курчавый художник и немая бродяжка, повернул на восточный склон холма и спустился к болоту. Солнце уже зашло, на далеком горизонте краснела полоса заката. Сильно похолодало. Не замечая, что за ним следует сын, Алексей, пригибаясь и раздвигая ветви руками, прошел сквозь густые заросли кустарника и остановился только тогда, когда под ногами стала проступать и журчать вода.

Дальше кустарник становился реже, возвышенность пологим склоном уходила в высокие камыши. За камышами начинались бескрайние низовые болота, где в вечерней туманной тишине иногда что-то булькало, и поросшая мхом трясина колыхалась сама по себе, словно в ее вязкой черной жиже, покрытой растительной пленкой, шевелились зародыши каких-то неведомых чудовищных существ.

Темнело. По-прежнему не замечая за спиной сына, Алексей чиркнул спичкой, прикурил последнюю папиросу и долго смотрел на восток, откуда испокон веков приходит солнце. При каждой затяжке нижняя часть лица освещалась красноватым отблеском. Было тихо, ветер не доносил сюда хриплые крики застрявшего в дупле несчастного мужчины – первой жертвы затерянной долины. Алексей стоял, курил, смотрел на покрытые туманом болота и морщился; слова инженера о том, что он может принять неправильное решение и погубить свою семью темной змейкой сомнения заползли и остались где-то глубоко в сердце.

А вдруг баржи действительно вернутся? Ведь не могут же власти, в самом деле, бросить здесь на верную смерть восемьсот с лишним человек?.. Да и куда идти, как идти? Продуктов нет, сил нет, карты нет, два раза провалишься в ледяную воду и даже назад на возвышенность уже не вернешься.

Все это так, но не надо бояться принимать решения, не нужно заранее бояться будущего. Делай то, во что веришь, – и будь что будет. Ведь если мы не решимся сделать хотя бы один шаг вперед, может никакого будущего не будет и вовсе.

Докуренная папироса красной искрой упала на подмерзший мох. Алексей повернулся и только сейчас увидел стоящего рядом Саньку.

– А ты как здесь оказался? За мной шел? – удивился он и, заметив утвердительный кивок сына, с непривычной нежностью погладил его по волосам. – Пошли-ка домой, разведчик… Ведь дом у нас теперь там, где мама. И нам с тобой ее расстраивать нельзя.

Когда они в наступивших сумерках уже подходили к своему шалашу, где-то далеко-далеко в тумане болот пропел несуществующий петух. И старший, и младший Измайловы как по команде оглянулись на призрачный звук, затем посмотрели друг на друга и почему-то улыбнулись.

* * *

На следующий день в шалаше Измайловых появилась новая гостья. Случилось это так.

С самого утра Алексей вырубил топором длинную осиновую жердь, сунул в карман пальто ржаной сухарь из приобретенных на барже припасов, потрепал по голове взъерошенного Саньку и ушел на восточную сторону холма, к камышовой кромке болот. Солнце уже поднялось над горизонтом, освещая и согревая затерянное царство речной долины, в звенящей утренней тишине было слышно, как возле сгнивших свай причала плещется мелкая речная волна. Погода обещала выдаться ясной и ветреной.

Всю ночь, ворочаясь с открытыми глазами на промерзшем настиле из еловых лапок, Вера тревожилась и слушала, как за стенкой шалаша шумит ветер. Иногда вместе с шумом деревьев до нее доносились отзвуки далеких, похожих на вой, криков. Тогда она прижимала к себе сопящего во сне сына и шептала молитвы.

Просто удивительно, как долго может кричать человек. Зажатый в дупле кричал и хрипел сорванным голосом всю ночь и весь следующий день, пока распухшее горло могло издавать хоть какие-то звуки. Не силах высунуть из тесной щели даже руки, уже не прося, чтобы его вытащили, несчастный умолял только принести воды и неразборчиво выкрикивал какой-то адрес. Сдавленной груди не хватало воздуха, зажатое тело онемело и переставало существовать, а он все кричал и кричал, словно звал к себе уже не людей, а Бога.

Никто к нему так и не подошел, каждый старался делать вид, что он ничего не слышит. Да и как ему помочь без специальных инструментов?.. Ближе к рассвету несчастный потерял сознание.

Когда небо в проеме шалаша начало светлеть, Вера тихонько вышла наружу. За затокой, в серой пелене горизонта медленно проступали очертания далекой излучины основного русла, но вопреки всем надеждам, баржевых дымков там видно не было. Никто пока не спешил им на помощь, водный горизонт был пуст.

– Они никогда не приплывут, – неожиданно сказал кто-то за спиной Веры. Она вздрогнула, обернулась и увидела стоящего рядом Аркадия Борисовича. Старик грустно улыбался, сразу было видно, что он тоже провел бессонную ночь. Несмотря на свою мудрость, старик будто не понимал, что если надежды больше нет, ее надо обязательно выдумать, а то на следующее утро просто не захочется открыть глаза.

Через три часа после ухода Алексея Вера решилась его проведать. В чистую льняную тряпку были завернуты две горячие, испеченные в золе, картофелины и половинка луковицы. Саньке было строжайше запрещено отходить от костра дальше, чем на несколько метров, а монаху Досифею, которому молодая женщина полностью доверяла, была изложена просьба проконтролировать ее сына. Оставалось только найти мужа.

Если пройти сквозь густой кустарник от их шалашей по пологому спуску к границе неизведанных торфяников, то заросли багульника станут реже, и в просветах уже можно будет увидеть болотный камыш. Там с каждым шагом земля становится мягче, а оставленные следы быстро наполняются черной водой, весело поблескивающей яркими солнечными зайчиками, которые не несут в себе никаких признаков страха.

Здесь почти не было ветра, а высокое солнце грело так приятно, что казалось, ничего плохого под этим ласковым светом произойти просто не может. Солнечные лучи словно заново собирали в сердце кусочки надежды, и молодой женщине, с зажатым в руке льняным узелком, мечталось, что бесконечная зима, преследующая ее семью, наконец, закончится, а вместе с ней закончится и этот мрачный страшный сон. Может быть, уже вечером, на другой стороне гряды загрохочут тяжелые якорные цепи, и усиленный рупором голос прогремит на много верст вокруг: «Здесь жить нельзя, возвращайтесь на борт!». А дальше будет обещанный Иркутск и комната, как две капли воды похожая на ее гостиную, с крахмальной скатертью, с пианино и стеклянными шкафами, набитыми книгами о добре. И все станет так, как было…