Текст книги "И отрет Бог всякую слезу"

Автор книги: Николай Гаврилов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 13 страниц)

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

XIX

Эта осень и последовавшая за ней зима стали самими страшными за всю историю лагеря. Лишь весной сорок второго года немецкое командование спохватилось, что война затягивается на неопределенный срок, и военнопленные, как рабочая сила, имеют большое значение для нужд военного хозяйства Германии. Был издан приказ, запрещающий избиения, расстрелы и повешенья без вины, запрет фотографировать казни. С весны сорок второго года режим массового уничтожения сменился на более щадящий, в лагере были открыты госпиталь, санпропускник и баня. Почти втрое увеличилась норма хлеба.

Но это в будущем. А пока каждый день из ворот лагеря выезжали запряженные лошадьми телеги, доверху нагруженные штабелями голых человеческих тел. Те, кто их видел, видели страшное. Повозки источали несносный, душащий смрад. Многие тела уже были липкими, старосты максимально долго оставляли мертвых в бараках. Выехав, телеги медленно ехали вдоль забора к поросшему соснами пригорку, где находилась огромная, похожая на котлован яма. Возницы из пленных даже не оборачивались на свой груз. Привыкли. Своя смерть для них означала конец всей вселенной, чужая не значила ничего.

И каждый день, как будто ему больше нечем было заняться, в момент выезда телег, у ворот лагеря находился какой-то пожилой мужик в подбитом ватой пиджаке. Провожая повозки взглядом, мужик крестился, разговаривал сам с собой:

– Уже тысячи, тысячи…. Непобедимая Красная армия…. Вояки, мать их…. Господи…. Помяни их, Господи….

А Саша продолжал ждать маму. Быстрая смена надежд и разочарований не прошла бесследно, наступила апатия. Он лежал на нарах в набитом людьми бараке, пропитанном невыносимым приторным запахом и дымом. Стояли холода, и чтобы хоть как-то согреться, пленные жгли тряпки, дыры в крыше не успевали выпустить дым, он расходился по бараку плотными синими полосами.

Если осталась хоть капля активности, в лагере можно было раздобыть теплые вещи, – шинель или солдатский ватник. Ими торговала похоронная команда. За полбанки переданной ему Аллой немецкой тушенки Саша приобрел себе старую офицерскую шинель со срезанным хлястиком. Если накрыться ею с головой, подвернув со всех сторон, свернувшись калачиком, то можно было внутри надышать и немного согреться. Как только он согревался, согревались и вши. Они начинали беспрерывно ползать по всему телу. Вшей было так много, что на подмышках гимнастерки чернели огромные пятна засохшей, заскорузлой крови.

– Господи, – беззвучно шептал Саша в своем темном надышаном пространстве, стараясь не пропускать в сознание шум и гул барака. – Неужели остались на свете места, где никто не орет, не стонет, не умирает…. Была же когда-то другая жизнь. Сторожовка, сирень…. Выл бы, на коленях бы ползал…. Что там остров Крит. Расстреляли вас, наверное, уже давно Семен Михайлович, нет вас, а могли бы жить….

Ночи проходили в каком-то рваном полусне, – из-за голода, вшей, и страха потерять спасительную шинель. В темноте ее запросто могли сдернуть. Найти-то ее утром он бы нашел, но не факт, что забрал бы обратно. Ночи проходили в полузабытье, а днями он ждал, что кто-нибудь скажет, что его зовут с той стороны забора. Но его никто не звал. Мама больше не приходила. Судьба просто поиздевалась над ним.

Их план побега из-за постоянных перекладываний превратился в далекую мечту. Андрей постоянно предлагал новые варианты, но все это уже больше походило на игру. И Саша, и он в душе понимали, что их план все-таки рассчитан только на удачу. Каждый, кто хотел сбежать, думал, как они, и немцы это прекрасно понимали. Ползи ты хоть под вышкой, хоть за вышкой, их бы осветили прожектором уже под первым заграждением. И лежа с головой под шинелью Саша думал, что ему отсюда уже никогда не вырваться.

Чтобы сбежать, требовалась совершенно иная идея; нечто неожиданное, исключительное, непредвиденное для охраны и администрации лагеря. И такая идея скоро появилась….

В середине октября в Масюковщине выпал первый снег.

Огромное пространство лагеря за одну ночь сделалось белым. Исчезла растоптанная черная грязь возле бараков и в проходах между секторами, исчезли лужи и кучи мусора. Все спряталось за белой первозданной чистотой. Побелели вышки и крыши зданий, побелела запретка. и лес за забором. В сером затянутом небе каркали вороны, кружась над белой водонапорной башней.

В этот день в лагере казнили восемь офицеров, готовящих групповой побег из офицерского барака. В нем находились те, кто не успел или не захотел снимать с себя знаки различия. Все беглецы являлись кадровыми командирами Красной Армии.

Их план был дерзок. У пленных, работающих в авторемонтной мастерской, офицеры заказали восемь заточек, намереваясь перерезать ими охрану. Затем они собирались выбраться из локальной зоны, захватить стоящую возле комендатуры легковую машину коменданта и протаранить ею ворота. Все должно было произойти днем, в тот момент, когда немцы обедают в немецкой столовой за территорией лагеря.

Офицеров выдали за день до назначенной даты. Кто-то сходил в комендатуру. Автоматчики с овчарками вытащили их ночью из барака и запихали по четверо в два проволочных карцера. Затем допрашивали по одному. Их казнь господин комендант назначил на утро.

В девять часов утра комендант приказал построить весь лагерь. Огромная масса людей расплылась по белому снегу вокруг плаца как чернильное пятно. По свисткам полицейских люди построились в многотысячное каре. Строй шевелился, топтался на месте. Пленные мерзли. Большинство из них попало в лагерь в летней форме одежды. Многие продали свои сапоги за стограммовую пайку хлеба, и теперь стояли в одетых на ноги рукавах гимнастерок, с двух сторон закрученных проволокой. Выпавший снег предвещал скорое наступление зимы, которую они не переживут.

Прошло полчаса томительного ожидания, прежде чем на плац вывели восемь неудавшихся беглецов. Они были в одном нижнем белье, босиком. Полицаи вели их по снегу к приготовленной виселице. Все беглецы были избиты, лица заплыли, нательные рубахи измазаны кровью.

Привыкший к массовым казням лагерь терпеливо ждал, когда все закончиться и можно будет разойтись по баракам.

Восьмерых офицеров поставили на деревянные чурбаки, надели на шеи петли. Люди в последний раз смотрели на мир, который им предстояло покинуть. Среди них выделялся один молодой лейтенант. Лейтенант притягивал к себе взгляды многих пленных выражением своего лица. Оно было совершенно спокойным, он вроде даже улыбался, смотря на серое небо, словно сделал на земле все как надо, и ни о чем не жалел. Была жизнь – он жил, пришла смерть, – он был готов умереть, не вымаливая себе лишней минуты. И если можно было бы повернуть время назад, он бы, не секунды не колеблясь, снова попытался бежать, и опять бы умер.

Из общего строя за последними приготовлениями к казни наблюдал невзрачный мужичок со слезящимися, постоянно моргающими глазами. Механик из авторемонтной мастерской. Это он делал заточки неудавшимся беглецам. За свою работу он взял с офицеров по три пайки хлеба с каждого, затем потребовал сапоги, они дали, а когда рассчитались полностью, вечером тихонько сходил в комендатуру. За переданную информацию он еще получил несколько пачек немецких сигарет.

Механик тоже был сотворен по образу и подобию Божьему. Но Божественная составляющая – совесть, легко перестает тревожить, если не хочется ее слышать. «Я это делал и Бог молчал, и я подумал, что Бог такой же, как я….» Что ему восемь чужих жизней, когда у него есть своя собственная, у него своя правда, это не его война, дома у него остались жена и дети, которым тяжело без папки.

Через несколько минут по знаку господина коменданта, подпорки из-под ног казнимых были выбиты, механик отвернулся, и восемь доверившихся ему людей повисли на веревках как тряпичные куклы. Зрелище закончилось, прозвучала команда вернуться в бараки.

– Это он сдал побег. Ребята из гаражей сказали, – зло выдохнул Андрей Звягинцев, когда они вернулись в свой локальный участок. – Такая гадина…. Три дня с тех командиров хлеб брал, жрал, в глаза смотрел, и уже знал, что выдаст. Он не должен жить. Надо его ночью придушить по-тихому….

– Убьешь его, немцы расстреляют каждого десятого, – спокойно возразил Петр Михайлович. Они втроем с Сашей стояли чуть в стороне от остальных пленных, не спешащих возвращаться в барак.

В этот момент к ним подошел какой-то красноармеец, один из тех растерянных пареньков, которые не сумели найти себе в лагере товарищей, и теперь бродили от одной группы к другой, останавливаясь возле них, в надежде найти в их кругу свое место. Еще подходя, паренек начал улыбаться, но Андрей коротко сказал ему, – «вали отсюда», и паренек, по инерции сохраняя на лице ненужную улыбку, сразу пошел в другую сторону.

– И план у них был дурацкий, – продолжал Звягинцев, не желая расставаться с темой утренней казни. – На легковой машине среди бела дня через центральные ворота…. Ну, выскочили бы они из лагеря, а дальше что…? Через сто метров их бы посекли из пулеметов.

– План от безысходности, – пожал плечами Петр Михайлович. – Зато красивый. Дерзкий….

Не вступая в разговор, Саша отрешенно смотрел на заснеженные крыши соседних бараков. Какая-то мысль мелькнула у него в голове еще на плацу. Мелькнула, исчезла, и тут же вернулась, поражая свой неожиданностью. При всей своей смелости она казалась ему настолько очевидной, что Саша даже удивился, как он не подумал об этом раньше.

– На броне, – тихо произнес он, оборачиваясь к Андрею и Петру Михайловичу. – На броневике из пулеметов не достанут…. Можно и вышку снести и ворота высадить. Это реально.

– Лучше уж сразу на танке. Че мелочиться? – зло усмехнулся Андрей. Он был не в настроении шутить.

Но Саша и не шутил.

– Танка нет, – спокойно возразил он. – А вот броневик есть. Даже два. И ты это знаешь.

Дело в том, что месяц назад в лагерный гараж на буксире притащили два броневика БА-20. Раньше они были на вооружении Красной Армии. При коротких боях за Минск немцы подбили их, и как трофей предали соседнему полицейскому гарнизону. В лагерной мастерской они стояли на ремонте. Саша и Андрей как-то видели их. Зеленые, похожие на огромных черепах броневики стояли разобранными, повсюду валялись какие-то части двигателей, расклепанные листы брони, колеса и ведра с гайками. По слухам один броневик так и остался в таком состоянии, а вот второй почти отремонтировали. Перебрали и установили двигатель, заново заклепали броню, и даже поставили обратно в кормовую башню танковый пулемет. На данный момент на броневике отсутствовали только бронированный лобовой лист и дверки кабины.

Вот-вот броневик должны были погнать на ходовые испытания, а затем покрасить в синий цвет, как подобные машины, стоящие на вооружении войск СС.

– Можно захватить броневик, – сказал Саша, еще сам толком не понимая, что он говорит. – Все равно ведь терять нечего, – верно? Попадем в мастерскую, а там, на месте разберемся. Вдруг получится, а? Ты только представь….

– Забудь, – прервал его Андрей. – Нереально. Как мы попадем в мастерскую?

– Через Аллу, – мгновенно ответил Саша. – Попросим ее, чтобы решила этот вопрос напрямую с полицаями. Это будет недешево, сам знаешь, места в мастерской на вес золота, но она хочет помочь. И подозрений такая просьба не вызовет, даже если я под наблюдением. Никто не хочет гнить в общем лагере, все хотят на работу. Там и обогреться можно и подзаработать на личных заказах немцев. Это нормально….

Возникла долгая пауза. Андрей, не отрываясь, смотрел на Сашу. По мере осмысления сказанного на его щеках проступал слабый румянец. Все, с кем они впоследствии советовались, поначалу вели себя точно также; вначале насмешливо улыбались, но потом, спустя минуту, их глаза загорались. Идея казалась слишком нелепой, слишком необычной, чтобы говорить о ней всерьез, но она завораживала своей дерзостью, и раз впустив ее в сознание от нее было уже не избавиться.

– А ты можешь броневиком управлять? Я лично нет, – не сдавался Андрей.

– Найдем механика-водителя. Машина-то наша, наверняка есть кто-то, кто знает ее, как родную. Напишем Алле в записке пару лишних фамилий, и все. А полицаи, если захотят, все могут решить…. Согласись, что это лучше, чем под проволокой ползти? – чувствуя необыкновенное вдохновение, улыбнулся Саша. – Все вышки им снесем, мать их…. Хорошо бы людей предупредить! Мы дыру проделаем, и весь лагерь за нами побежит…!

– Сашка, ты гений, – спустя длинную паузу произнес Андрей.

– Позвольте мне вас предупредить, – мягко вмещался в их разговор Петр Михайлович. – Ваша идея Саша очень смелая. И, наверное, вполне осуществимая. Господь любит смелых. Но…., – вы только не обижайтесь, – вы еще совсем молодые люди. У вас нет опыта…. Вы еще не разбираетесь, кому можно доверять, а кому нет. Я думаю, вам стоит поговорить лишь с одним единственным человеком, который сумеет подобрать людей и организовать все так, чтобы вас в скором будущем не повесили на плацу, как этих офицеров. Своей смертью они подсказали вам ошибки, которые вас поджидают. Завтра я сведу вас с майором Зотовым. А пока давайте вернемся в барак. Только постарайтесь не разжигать себя. По вашему виду сразу можно понять, что вы что-то затеваете….

– А вы с нами Петр Михайлович, – спросил его Саша, когда они подходили к бывшей конюшне.

– Нет. Мне надо остаться здесь. Сам еще не знаю зачем, но останусь, – просто ответил верующий. Странный человек. Саша давно перестал ломать голову, чтобы пытаться его понять. Его внутренняя убежденность поражала. Казалось, закапай его живьем в землю, он и там будет верить. Все вокруг стремились выжить, а он желал только одного, сохранить в сердце когда-то найденного там Бога.

XX

Высокий, нескладный, в рваном солдатском обмундировании, с серьезными светло-карими глазами, Петр Михайлович никому не навязывал своей веры, но и не скрывал ее. А среди озлобленных на судьбу людей это было почти подвигом.

– Эй, богомолец, – кричали ему с соседних нар. – Ну и где твой Бог? Неужели он не видит, что здесь с нами творится? Или он мстит людям за Сына своего, людьми распятого?

Петр Михайлович морщился, молчал.

– Эй, попик, – кричали ему из другого угла. – Говорят, немцы на оккупированных территориях церкви разрешили восстанавливать. Попы откуда-то повылазили. Нам очень интересно знать, за чью победу в этих церквях молебны служат? Понятно, что не за нашу, не за советскую! Все вы гады, предатели…. Вам бы только, чтоб вам ручку целовали….

Петр Михайлович снова молчал.

– В последние времена веру потерять просто, – признался он как-то Саше. – Сохранить почти невозможно. Самому человеку это не под силу.

Но, тем не менее, он ее сохранил.

Неизвестно, что они нашли общего с майором Зотовым. Майор – кадровый военный, бывший командир стрелкового батальона, скорее всего коммунист, Зотов в Бога не верил, считал, что люди произошли от обезьян, и относиться к ним надо тоже, как к обезьянам. В их бараке он оказался благодаря писарям, записавшим его в канцелярии, как рядового. Надо отдать писарям должное, таким образом, они спасли от быстрой смерти многих офицеров. Они с Петром Михайловичем совершенно не походили друг на друга, – один терпеливый, добрый, тихий, изменяющий свой мир посредством молитвы, второй решительный, жесткий к себе и к другим, всегда готовый на действия. Собери десяток таких вместе, и получишь восстание.

Что его связывало с Петром Михайловичем оставалось непонятным. Но они часто уединялись где-нибудь в локальной зоне, и подолгу о чем-то разговаривали. Наверное, майор, сам того не осознавая, искал в своей душе веру, перетряхивая там всякий слежавшийся хлам. Как и обещал, Петр Михайлович вечером рассказал ему о предложении Саши.

Они встретились на следующий день у задней стены барака. Майор Зотов поджидал их, сидя на корточках на снегу, Лицо у него было запоминающимся: высокий лоб, резко выступающие надбровные дуги и маленькие прищуренные глаза. Раньше он брился наголо, теперь его голову покрывал отросший ежик седых волос. Широкие плечи обтягивал грязный солдатский ватник.

– Петр мне рассказал о вашей задумке, – без предисловия начал он, когда Андрей и Саша подошли к нему вплотную. – Толково! Я знаю эти машины. Были у нас на Халхин-Голе. Броня надежная, обычные пулеметные и винтовочные пули ее не возьмут. Но вот двигатель капризный, особенно зимой. Короче, риск есть…. Но вы правы, такой шанс грех не использовать.

С самого начала разговора майор подавил Сашу и Андрея уверенностью человека, который знает, что надо делать. Похоже, он уже успел сделать идею Саши своей. Так всегда бывает в жизни, – неважно у кого родилась идея; важно, кто сумеет ее осуществить.

– Значит, так… – говорил он быстро и отрывисто, словно отдавал приказы. – Я тут с утра кое с кем связался. Есть знакомые в гараже. Броневик почти готов, должен выехать на ходовые испытания через пару недель. Нам надо попасть в мастерские как можно быстрее. Поторопите свою знакомую. Механик-водитель есть. Солдат срочник из моего полка. Надежный, толковый. Ба-20 знает, как свои пять пальцев. Он в соседнем бараке, позже запишите фамилию. В мастерских сейчас работают восемнадцать человек. Там не доверяем никому! Делаем вид, что друг друга не знаем. Никаких разговоров, никаких переглядываний. Это очень важно. Захватим броневик в день ходовых испытаний. Выезжаем через западные ворота. Если все пройдет гладко, охрана до последнего момента даже не поймет в чем дело. Когда переведут в мастерские, приметьте какие-нибудь места, куда никто не заглядывает. Ну, там, пустоты какие-нибудь под крышей, кучи мусора…. Чтобы можно было патроны спрятать.

– У нас что, и патроны для пулемета будут? – тихо спросил Андрей.

– Ну…. – Зотов с секунду подумал. – Возможно, и будут. Там пулемет ДТ, патроны к нему самые распространенные. Калибр 7.62. Есть у меня один знакомый из украинского батальона…. Полицай. Он с нами пойдет. Крови на нем пока нет. А если и есть, хрен с ним, неважно это….. Главное, что он хочет свалить к партизанам не меньше нашего. А тут броневик, – представляете, какой подарочек партизанам будет. Все простят…, поначалу…. Много патронов наносить не успеет, но на два диска, возможно у нас будет. Минуты на три непрерывного боя. Вы, главное, молитесь, чтобы броневик где-нибудь в ста метрах от лагеря не заглох. Тогда война у нас будет совсем короткая….

Майор Зотов был действительно организатор. До начала их разговора он уже успел все выяснить, переговорить с кем надо, и составить четкий план. Своими короткими отрывистыми словами он не оставлял друзьям никакого места для обсуждений, инициатива полностью оказалась у него в руках, ему были не нужны партнеры, ему были нужны только подчиненные. Он подавлял. И друзья ему как-то сразу подчинились.

– Теперь самое главное, – продолжал Зотов. – Никому ни слова, ни полслова. Хоть один что-нибудь узнает, и ахнуть не успеете, как нас в комендатуру поволокут. Карту дорог начертим по расспросам. Постараемся узнать, где в округе появились партизаны, и тогда составим маршрут. Но я сам этим займусь….

– А нам-то что делать? – нарушил молчание Саша.

– На вас ваша знакомая. Она ключик ко всему. Нам надо попасть в мастерские. Других задач у вас нет. Да и еще…. Попадаем в гараж, – на броневик даже не смотреть. До дня побега он для вас не существует. В глазах тупость, равнодушие, мысли о еде…. Все понятно? Вопросы есть? Тогда расходимся….. Больше никаких разговоров, даже между собой.

Легко сказать – никаких разговоров, когда говорить только об этом и хочется. Как не говорить, когда в голове каждую секунду проносятся мысли, одна значимей другой, и холодок радостного возбуждения заставляет сердце биться часто-часто, как на бегу. Как же тут молчать, как заставить сознание переключиться на что-то другое, если все другое сразу стало совершенно неважным. И конечно друзья не выдержали.

Вечером, когда огромное морозное небо над лагерем вначале посинело, а затем начало чернеть, когда загорелись прожектора и лампочки на столбах, а растоптанный снег под ногами стал поскрипывать от мороза, Саша и Андрей вновь подошли к майору, одиноко стоящему возле барака.

– Тут такое дело, – начал Андрей, стараясь не замечать недовольного вида Зотова. – Мы тут подумали…. Механик из мастерской, который офицеров сдал…. Он успеет в комендатуру сбегать, пока мы из гаража выезжать будем.

– Ваше дело – устроить нас в мастерские, И хватит суетиться, ходить друг за другом с горящими глазами, – жестко повторил майор. Затем, немного смягчившись, добавил. – Что касается механика…. Еще та сука….. Мне ребята говорили, что он недавно двух слесарей немцам как евреев сдал, а они такие же евреи, как я японец. За каждого выявленного еврея сигареты…. Но опасаться надо не только его, – всех. Мы их в соседнем гараже закроем. В последний день полицай наш винтовку принесет. Ну и прихватит с собой еще что, если сможет. Так что, ситуацию под контроль возьмем легко. Все продумано, лейтенант. Хватит суетиться. Лишь бы двигатель в броневике был отремонтирован как надо….. Все, скоро отбой, успокойтесь, идите спать.

Андрей и Саша покорно вернулись в барак, чтобы всю ночь лежать без сна на нарах с открытыми глазами.

….С этого дня и началась подготовка к знаменитому побегу из Шталага №з352. Самого смелого по своему замыслу побега за всю историю войны. Слухи о нем еще долго передавались по всем лагерям. Угон броневика из лагеря в Масюковщине помнил каждый житель окрестных деревень, и многие с гордостью потом повторяли, – «вот наши-то, а…», как будто сами были причастны к безумному дерзкому прорыву.

Пройдет время, появятся другие герои, и постепенно об этом побеге забудут, как забыли о рейде тяжелого танка КВ до самого центра Минска в первые дни войны.

Одинокий танк пришел с боями откуда-то с запада, снося и расстреливая все на своем пути, его подбили только возле Комаровки, и он, пустой, обгоревший, искореженный, стоял там потом целых три года, словно памятник своему мертвому экипажу.

Так устроена наша жизнь, что люди сами выбирают себе героев, – кого помнить, а кого забыть.