Текст книги "Воровский"

Автор книги: Николай Пияшев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 21 страниц)

ПРИЁМНЫЙ ДЕНЬ

Три раза в неделю в Госиздате бывали приемные дни. Посетителей являлось много, но Воровский все же успевал принять всех. С утра он просматривал почту, отвечал на письма, диктуя их своей расторопной секретарше Шушанике Манучарьянц.

Каждый день почта приносила что-нибудь новое, интересное. Воровский всегда сам разбирал ее. Он внимательно читал письма, заявления и другие бумаги, адресованные лично ему или просто в Госиздат. За этими бумагами стояли живые люди со своими горестями и нуждами, а иногда и радостью. Надо было вникнуть в их просьбы, на минуту проникнуться их заботами и отнестись чутко. Воровский не терпел равнодушия.

А иногда почта приносила забавные вещи.

Вот письмо писательницы А. Вербицкой. Ее тревожила судьба своих книг. Тут же, в письме, она передавала мнение М. Горького и М. Андреевой о нем, Воровском. «Следите по газетам за назначением В. В. Воровского. Это европеец в лучшем смысле этого слова и высококультурный человек, – сказала жена Горького Вербицкой. – Мы говорили ему о Вас, он примет к сердцу Ваши интересы и сумеет Вас защитить».

Читая это место. Воровский невольно улыбнулся и подумал: «Щедра Мария Федоровна на похвалу. Поистине: с кем поведешься! Щедрей, чем Алексей Максимович, я, пожалуй, никого не встречал…»

Но самым интересным в сегодняшней почте было письмо А. Филиппова, председателя исполкома по делам духовенства. Ему попалась брошюра П. Орловского «Послание патриарха Тихона к архипастырям и пастырям церкви Российской». Не подозревая, что П. Орловский и В. Воровский одно и то же лицо,

А. Филиппов весьма лестно отозвался об этой брошюре.

«В брошюре Орловского есть драгоценные качества, – читал Воровский, – умение без колючек и нахрапа определить удельный вес предмета и направить мысль читателя по пути, нужному для автора, с которым уже не споришь, потому что он убедителен». Автор письма просил Госиздат отпустить Комитету по делам духовенства 20 тысяч экземпляров брошюры Орловского для распространения среди низшего духовенства.

Воровский был приятно удивлен: его брошюра, направленная против высшего духовенства, в частности против патриарха Тихона, разоблачающая его козни и контрреволюционную деятельность, удачно отвечала на вопросы дня, и на нее сразу же по выходе из печати появился спрос. Воровский улыбнулся еще раз. Он не был честолюбивым. Но когда дело касалось его литературных способностей, он не мог оставаться равнодушным. Ему всегда казалось, что литература – это святилище и вход туда возможен далеко не всякому. И если ценят его писательские таланты, ценят без лицеприятия, то нет для него награды выше, чем эта похвала…

В половине первого Воровский устраивал небольшой перерыв, чтобы отдохнуть и закусить перед приемом посетителей.

Воровский доставал небольшой сверток, который утром ему вручала жена или позднее приносила дочь Нина. Там было два небольших ломтика черного хлеба с сыром. Реже хлеб бывал с маслом. Даже в совнаркомовской столовой обеды были более чем скромны, и выкроить из них на завтрак редко что-нибудь удавалось. Страна жила впроголодь. На всем приходилось экономить.

В час дня начинался прием. В просторной комнате, где сидел секретарь Воровского, были аккуратно расставлены стулья и диваны. Здесь ожидали посетители…

…Явился работник института Маркса, полный, рыжеватый Д. Рязанов. Он тяжело дышал и вытирал пот со лба. Пришел узнать о судьбе рукописи, которую сдал в Госиздат на прошлой неделе. Воровский просмотрел ее, одобрил, но куда-то по рассеянности положил. Искал, искал – не нашел. Вызвал Шушанику Манучарьянц и сказал ей по-итальянски (в присутствии посторонних он часто с ней разговаривал на итальянском языке):

– Куда вы девали рукопись?

Манучарьянц ответила, что не трогала.

– Но ведь она была на моем столе!

– Я не видела.

– Что вы говорите об этом с восточным спокойствием, ведь посетитель ждет.

– Разрешите поискать…

Она стала рыться в бумагах, наваленных на столе и подоконнике. Наконец рукопись была найдена в книге, лежавшей на окне. От волнения Манучарьянц зарделась, вспыхнула словно спичка и вышла, не сказав ни слова.

Проводив посетителя, Воровский нажал звонок. Но секретарь не шла. Он снова позвонил, на сей раз настойчивее. И вновь никого. Делать нечего. Снял пенсне, встал из-за стола, открыл дверь и пригласил Манучарьянц к себе.

– Вы на меня сердитесь?

Она молчала.

– Извините, я был не прав…

И чтобы скрасить как-то свою вину, Воровский вынул из стола свою только что полученную из типографии брошюру «К истории марксизма в России», поставил дарственную надпись и протянул Манучарьянц. Она взяла книгу и заглянула на титульный лист. Там стояла подпись: «Шушанике Мкртычевне Манучарьянц на добрую память и поучение от сердитого автора. П. Орловский».

…В кабинет к Воровскому тихо вошел скромно одетый человек, бледный и постаревший раньше времени. Это был поэт Е. Ф. Нечаев. Его Воровский узнал сразу. Несколько месяцев назад он приносил стихи, а теперь, видимо, хотел узнать об их судьбе. Он просил аванс. Чувствовалось во всем, что Нечаев сильно нуждается. Воровский успокоил его и тут же написал записку А. В. Луначарскому.

«Известный поэт-рабочий Е. Ф. Нечаев находится в настоящее время в тяжелом материальном положении. Государственное издательство, чтобы пойти ему навстречу, приобрело у него несколько месяцев назад сборник стихов. Печатать сейчас этот сборник не представляется возможным, литературная работоспособность Нечаева очень невысока, и существовать писательством он, конечно, не может. Необходимо обеспечить его старость определенной пенсией не в том ничтожном размере, в каком выдается клиентам соцобеспечения.

Государственное издательство очень просит Вас принять экстренные меры к тому, чтобы Нечаеву выдавалось правильное вспомоществование из средств Наркомпроса, а если юридически невозможно, то чтобы соцобеспечение выплачивало ему значительно увеличенную пенсию».

Бодро стуча каблуками, в кабинет ввалились сразу три посетителя. Один из них, небольшого роста, белокурый, в косоворотке, поэт Есенин. Другой, высокий, черный, поэт Шершеневич, а позади – писатель Мариенгоф. Шершеневич важно выступил вперед и подал заявление с припиской А. В. Луначарского: «В Государственное издательство, тов. Воровскому… Прилагая при сем обращение ко мне трех имажинистов: Есенина, Шершеневича, Мариенгофа, прошу Вас вернуть мне его с Вашим письменным отзывом».

Прочитав эту приписку и заявление с жалобой на Госиздат, который, мол, не дает им бумаги, Воровский задумался.

– Я думаю, что ваши сетования на Госиздат поэтически преувеличены, – сказал Воровский. – Мы вовсе не против вас и вашей группы. Мы не собираемся вовсе лишать вас права печатать свои произведения. Но вы должны вначале объединиться в кооператив[34]34
  Впервые напечатана в сборнике «Памяти Карла Маркса», выпущенном в 1908 году большевиками в связи с 25-летием со дня смерти Маркса.


[Закрыть]. Госиздат не может иметь дело с рядом одиночек. Мы не можем допустить, чтобы вы болтались в качестве толкачей в типографиях и проталкивали свои сборники. Если вы объединились, чтобы написать челобитную, то что мешает вам объединиться в издательской работе? То же самое я и Луначарскому сообщу…

Тут же Воровский продиктовал ответ Анатолию Васильевичу на заявление имажинистов: «Бумаги мы им дать не можем, ибо на такой «ренессанс искусства» бумагу тратить не считаем себя вправе, но пока у них бумага есть и пока ее еще не отобрали, мы им пользоваться ею не препятствуем. Пусть они не нервничают и не тратят времени на хождение по мукам, а подчинятся требованиям и объединятся в кооператив, как им было предложено в Отделе печати».

С ответом Воровского Луначарский полностью согласился.

На прием к Воровскому являлось много разных писателей, поэтов, деятелей культуры, работников международного рабочего движения и т. д.

Маяковский приходил с большой суковатой палкой, клал ее на стол перепуганной секретарше и громко говорил:

– Мне к Воровскому.

Маяковский бывал в Госиздате по делу ИМО (Искусство молодых), как называли себя в то время футуристы. В эту группу входили Н. Асеев, Д. Бурлюк, А. Крученых, В. Хлебников и другие.

Воровский не был в восторге от футуристов, но Госиздат выплатил по договору, заключенному еще раньше с Наркомпросом, причитающуюся группе ИМО сумму. От дальнейшего же издания их произведений отказался. Бумаги не хватало на самое необходимое. Государство не могло ее расходовать на издание произведений футуристов. Могут издавать свои творения в частных или кооперативных типографиях. Хотя А. В. Луначарский усиленно поддерживал их, Воровский не считал себя вправе ставить их в более привилегированное положение по сравнению с другими литературными течениями.

Как-то к Воровскому на прием явился известный музыкант Гольденвейзер. Высокий, с копной пышных темных волос, Гольденвейзер держался просто и с достоинством. Он хотел издать свой дневник с воспоминаниями о Л. Н. Толстом. С ним приятно было побеседовать, поговорить о музыке.

Раза два к Воровскому заходил К. Бальмонт, предлагал свои стихи, переводы. Часто бывали Брюсов, Серафимович, Скиталец и другие литераторы.

Был на приеме и писатель Корней Чуковский. О своей встрече с В. Воровским он вспоминает: «…приехав в Москву и посетив Госиздат, во главе которого стоял тогда тов. Воровский, я был принят им так радушно, что постеснялся предъявлять рекомендательное письмо Луначарского. Радушие тов. Воровского объяснялось тем, что ему стал известен положительный отзыв В. И. Ленина о моей работе над Некрасовым.

Об этом-то отзыве он и сообщил мне при встрече. К сожалению, Вацлав Вацлавович куда-то спешил, и наше свидание продолжалось не больше пяти минут. Он произвел на меня впечатление очень подвижного, моложавого человека, но страшно утомленного, словно после долгих бессонниц.

Перед тем как войти к нему в кабинет, я слышал оттуда громкий смех: Вацлав Вацлавович говорил с кем-то по телефону и громко, от всего сердца смеялся. Следы смеха остались у него на лице, когда я вошел. Смех потух у него на усталом лице, Вацлав Вацлавович встал и, не приглашая меня сесть, заявил, что он очень торопится, и тут же сказал похвалу моей работе над Некрасовым, но похвалу довольно язвительную, что-то вроде того, что вот «никак не ожидал от вас такой дельной работы». Чувствовалось, что другие мои писания ему не очень-то нравились– отсюда его удивление. И все же у меня осталось впечатление радушия».

Навещали Воровского и его старые знакомые по революционной работе: как всегда молодцеватый и подтянутый, Яков Станиславович Ганецкий; коренастый, в шляпе пирожком Максим Максимович Литвинов; грузный, но суетливый, с мешками под глазами Григорий Васильевич Чичерин и другие.

Однажды летом к Воровскому в Госиздат зашел В. Д. Бонч-Бруевич. Протянув мягкую сухую руку, Владимир Дмитриевич сел, вытащил из кармана аккуратно сложенную газету «Правда» и, развернув ее, начал читать:

«Московский Комитет Российской Коммунистической партии устраивает 6 июня митинги в районах на тему: «Красный фронт и контрреволюция». На митингах выступят следующие товарищи: Скворцов, Владимирский, Орловский…»

– Это что же, Вацлав Вацлавович, Орловский опять, как в былые дни, в Женеве, стал на митингах выступать? – спросил, улыбаясь, Бонч-Бруевич.

– Да, с народом надо общаться, иначе прирастешь к креслу, – отшучивался Воровский.

В разговоре он поведал гостю о своих трудностях:

– Суют мне спецы различные сметы, сорта бумаги, расчеты, проекты, а я смотрю на них как гусь на молнию. Любой из них может втереть мне очки. Не хотят наши понять, что «дело мастера боится», что нельзя вот так, за здорово живешь, тянуть в любую область – володей и правь!

На сей раз приемный день кончился необычно: Воровскому позвонили от В. И. Ленина и сказали, что Владимиру Ильичу нужна библиотекарша. Не может ли Вацлав Вацлавович отпустить Манучарьянц? Воровский вызвал Шушанику Мкртычевну и сказал ей, что ее вызывает сам Владимир Ильич.

Тут же Воровский лукаво добавил, чтобы она не очень задирала нос: он отпускает ее только на время.

Манучарьянц ответила, что она боится: не справится.

– Что вы! С ним так легко работать. Многие мечтают повидать Ленина, не то чтобы вместе работать. А вы боитесь. Ну, решайте! Через полчаса будут звонить снова. Я должен сказать, согласны вы или нет.

– Согласна.

– Вот и хорошо. Но предупреждаю, не опаздывайте, Владимир Ильич любит аккуратность.

Спустя несколько минут Воровскому позвонили. Он ответил, что Манучарьянц согласна, но отпустить ее совсем он не может, она будет приходить к Владимиру Ильичу по вечерам.

ПРОЩАЙ, ГОСИЗДАТ!

Сотрудники Госиздата очень любили Воровского. Его вежливость и чуткость покоряли их. Вацлав Вацлавович постоянно заботился о своих работниках, внимательно выслушивал, тут же отвечал, может ли он чем-нибудь помочь. Воровский не раз обращался к своим друзьям и знакомым, занимавшим ответственные посты, с просьбой помочь тому или иному сотруднику Госиздата, попавшему в беду. Так, он просил Анну Ильиничну Елизарову, сестру Владимира Ильича Ленина, чтобы она как член коллегии Комиссариата социального обеспечения помогла поместить двух детей работника Госиздата Иванова в детский приют. Сам Иванов был болен от истощения. У него была семья из пяти человек.

Узнав о болезни заведующей книжным складом в Петрограде О. К. Гомозовой, Воровский просил исполком Петросовета помочь ей продуктами, медикаментами, деньгами. В письме Вацлав Вацлавович указывал, что Гомозова является ценным сотрудником и потеря ее была бы для Госиздата большим уроном.

В начале апреля 1920 года Вацлав Вацлавович принял участие в собрании членов исполкома Коминтерна в связи с 50-летием со дня рождения В. И. Ленина. На этом собрании был принят текст приветствия Ленину. 23 апреля это приветствие, подписанное секретарями исполкома Воровским, Коллонтай и Балабановой, было опубликовано в «Правде».

«Собрание Исполнительного комитета Коммунистического Интернационала, – говорилось там, – с представителями Коммунистических партий разных стран шлет свой братский привет испытанному вождю мировой революции тов. Ленину в день его 50-летнего юбилея».

Свою любовь и уважение к человеку, который привел Коммунистическую партию России к победе, Воровский выразил в очерке «В. И. Ульянов-Ленин», напечатанном в журнале «Красноармеец». В нем Воровский высказал «те чувства преклонения перед величием человека и чувства нежности к товарищу и соратнику, которые испытываем мы все, работавшие и работающие вместе с ним в рядах Коммунистической партии».

Несмотря на разруху и трудности, Госиздат за год с небольшим, пока во главе его стоял Воровский, проделал значительную работу. Из справки заведующего Госиздатом Ленину видно, что с 1 августа 1919 года по 1 мая 1920 года Госиздат выпустил 274 книги общим тиражом в 50,6 миллиона экземпляров. Для того времени это немало. Но огромная, напряженная работа, большие усилия, которые затратил Воровский, возглавляя Госиздат, не исчерпывались, конечно, количеством выпущенных книг. Гораздо большую пользу оказал он тем, что всегда проводил твердую партийную линию в пропаганде большевистских идей, в упрочении советской власти. По мере своих сил и способностей он направлял издательское дело в стране так, чтобы дух партийности пронизывал всю советскую печать, литературу и искусство.

Позднее Н. Л. Мещеряков правильно оценил заслуги В. В. Воровского в деле организации Госиздата. «Сочетание этих двух качеств, – писал он, – закаленного революционера и блестящего литератора, должно было обеспечить Вацлаву Вацлавовичу успех в выполнении возложенной на него трудной работы: вырвать науку и литературу из рук буржуазии и привлечь их на службу революции.

И Вацлав Вацлавович блестяще выполнил эту работу. Это был человек решительный и непреклонный там, где надо было защищать революцию. Он твердой рукой безжалостно отклонял произведения литераторов, когда они пытались вредить делу революции. Но он делал это с таким мягким добродушным видом, который не обижал получившего отказ литератора, не отталкивал его безнадежно в лагерь контрреволюции, а, наоборот, заставлял задумываться и искать путей соглашения с советской властью. В деле сохранения русской науки и литературы в тяжелые времена гражданской войны, в деле примирения интеллигенции с революцией В. В. Воровскому принадлежит крупная роль», Эти слова принадлежат преемнику Воровского на посту заведующего Госиздатом, и они как нельзя лучше характеризуют роль Вацлава Вацлавовича в организации этого учреждения.

„ГОЛОДАЮЩИЙ ИНДУС«

Как только стали налаживаться международные отношения с рядом стран, Коммунистическая партия и Советское правительство не раз доверяли Воровскому дипломатические посты. 6 сентября 1919 года на Политбюро он был назначен членом делегации для мирных переговоров с Эстонией. 8 марта 1920 года Политбюро утвердило просьбу Наркоминдела о назначении Воровского председателем комиссии, посылаемой в Германию. Летом 1920 года Советское правительство вновь дало Вацлаву Вацлавовичу ответственное поручение по линии Наркоминдела. Он должен был возглавить советскую делегацию на мирных переговорах с Польшей, но переговоры были сорваны наступлением белополяков Пилсудского. Потом Воровскому было предложено выехать в Лондон или в Рим. Он выбрал Италию и, с радостью покинув, как он выразился, «Госиздатовское пленение», стал готовиться к поездке в Италию, где должен был возглавить советскую миссию.

Накануне отъезда в Рим Вацлав Вацлавович с дочкой выехал в подмосковный санаторий, чтобы отдохнуть и полечиться. Но им не повезло. Возвращаясь в Москву, на одной из станций они выпили сырого молока и оба заболели. Чувствуя недомогание, Воровский написал доктору Левину, врачу Кремлевской больницы, записку: «Многоуважаемый Лев Григорьевич, не урвете ли Вы минутку зайти ко мне и спасти меня от неминуемой гибели. Нахожусь при последнем издыхании, но, как человек благовоспитанный, конечно, подожду умирать до Вашего прихода».

Вначале Вацлав Вацлавович думал, что болезнь не так опасна. Но состояние быстро ухудшалось, Пришлось лечь в Кремлевскую больницу. Оказался брюшной тиф. Нина быстро поправилась, а Воровскому становилось все хуже. Ослабленный в тюрьмах и ссылке, организм плохо боролся с болезнью. Наступило внутрикишечное кровоизлияние, и Воровский очутился на краю гибели. Однако он не терял присутствия духа, шутил над своей болезнью. Друзья и знакомые Воровского, посещавшие его, все, как один, отмечали его необыкновенное мужество.

Анатолий Васильевич Луначарский, навестивший Воровского, впоследствии вспоминал: «С совершенным изумлением сидел я у ног больного и слушал нескончаемый град шуток, причем шутил он над собой, над своими, быть может, последними вздохами, над всяким страхом смерти, над всяким бредом о бессмертии. Спокойная шутка и необычайная улыбка Фавна на этом исхудавшем лице с печатью наступающего конца показались мне каким-то победным гимном, похожим на некоторые звучания симфонии Скрябина. Я вышел тогда из больницы совершенно потрясенным, и тогда же пришла мне в голову мысль, что такая победа над смертью возможна только для бессмертных людей».

Владимир Ильич, горячо любивший и ценивший Воровского, внимательно заботился о своем больном друге, постоянно справлялся о его здоровье. По просьбе В. И. Ленина в Кремль доставлялись бюллетени о состоянии здоровья Воровского. Когда же кризис миновал, Владимир Ильич позвонил в больницу и спросил, можно ли ему навестить Воровского. Получив утвердительный ответ, Ленин вместе с Бонч-Бруевичем отправился в больницу. Они нашли Вацлава Вацлавовича в отдельной палате. Он лежал высоко на подушках, страшно худой и бледный, говорил слабым и невнятным голосом. Владимир Ильич вошел в комнату, приветливо улыбнулся Вацлаву Вацлавовичу и, как передает Бонч-Бруевич, погрозив пальцем, сказал:

– Молчите! Не разговаривайте!

– Извольте представиться: голодающий индус из владений его величества короля английского, – шутя над самим собой, полушепотом проговорил Вацлав Вацлавович.

– Но нам нужно, чтобы вы были абсолютно здоровы! Италия ждет вас, а вы так плохо себя ведете, – пошутил Владимир Ильич.

Вацлав Вацлавович заметно оживился и вдруг стал быстро говорить.

– Тише, тише, так нельзя, – сказал Владимир Ильич. – Вы помолчите, лучше я расскажу… Не надо тратить силы.

И Владимир Ильич стал тихо, задушевно беседовать с больным.

По выражению лица Воровского Бонч-Бруевич понял, что он хочет что-то сказать Владимиру Ильичу наедине. Все вышли из комнаты. Минут через пятнадцать Владимир Ильич стал дружески прощаться с Воровским.

– Теперь отдыхайте… Засните лучше… – улыбаясь, Ленин затворил за собой дверь.

И тотчас же шепотом спросил у врача:

– Ну, как он? Плох, слаб?

– Очень слаб, – ответил врач, – но непосредственная опасность миновала.

– Прошу вас, берегите его: это прекрасный товарищ… Если чем могу быть полезен, звоните прямо ко мне…

– Бедняга Вацлав Вацлавович, как переменился… Тяжелая болезнь… Выживет ли? – сказал Владимир Ильич Бонч-Бруевичу. Лицо Ленина стало задумчивым и печальным.

– А их финансовые дела? Небось Дора Моисеевна совершенно поистратилась на больных. Вы узнайте деликатно, по-товарищески, чтобы не обидеть, – обратился Владимир Ильич к Бонч-Бруевичу. – В такие минуты люди особенно чутки к обиде. Не забудьте сказать мне, что узнаете…

Бонч-Бруевич ответил, что по его докладу Малый Совнарком из свободных кредитов отпустил уже небольшую ссуду Воровскому.

– Это хорошо… Но когда это было? Давно? Теперь выздоравливает и он и дочка, необходимо усиленное питание. Надо помочь…

На другой день Бонч-Бруевич доложил Владимиру Ильичу о том, что у жены Воровского ничего нет и что она на рынке вынуждена продавать вещи, чтобы покупать продукты.

Тотчас же, 27 августа, Владимир Ильич написал записку в Малый Совнарком: «Ввиду крайне тяжелой и опасной болезни т. Воровского (брюшной тиф, воспаление легких и пр.), прошу спешно разрешить выдачу крупного пособия на лечение и питание усиленное» [35]35
  «Ленинский сборник» XXXV, стр. 146.


[Закрыть].

На докладной записке В. Бонч-Бруевича (о выдаче пособия Воровскому) Ленин написал: «Поддерживаю эту просьбу, ибо видел сам тяжелое положение Воровского и получил такое же указание от некоторых товарищей» [36]36
  Там же.


[Закрыть].

А через месяц Владимир Ильич снова просил Малый Совнарком рассмотреть его просьбу: «Если нельзя достать сестры на иных условиях, – писал он, – придется, пожалуй, пойти еще на расходы. Надо непременно долечить и отправить в Италию».

Кроме того, Владимир Ильич обратился к шведским товарищам, хорошо знавшим Воровского, с просьбой прислать «чего бы это ни стоило медикаментов и подходящего продовольствия для больного Воровского». И, как вспоминал Фредерик Стрем, нужные лекарства и продукты были высланы. Они очень пригодились больному.

Только в декабре 1920 года Воровский вышел из больницы. Он был еще худ и слаб, но глубоко запавшие глаза уже искрились в счастливой улыбке.

Дома Вацлав Вацлавович заглянул в зеркало: прямой нос заострился, овал лица сузился, в слегка отросших волосах появились целые пряди седины.

– Ничего, – усмехнулся он в зеркало, – голодающий индус еще повоюет с английским королем…

В это время к Воровскому обратилась с просьбой семья умершего инженера Евнина, с которым работал Воровский в Петрограде в первую мировую войну. Хотя Воровский был еще слаб и недостаточно окреп, чтобы заниматься делами, он не мог оставить просьбу без ответа. В январе 1921 года Воровский отправил письмо В. И. Ленину: «На рассмотрение Совета Народных Комиссаров должно поступить ходатайство Петроградской электросилы об обеспечении пайком и деньгами семьи недавно умершего электроинженера И. Д. Евнина. Зная хорошо покойного в течение нескольких лет, считаю своим долгом самым горячим образом поддержать это ходатайство. И. Д. Евнин, всегда сочувственно относившийся к революционному, в частности рабочему, движению, был одним из немногих инженеров, которые после Октябрьского переворота остались на своем посту, работая с той же добросовестностью и преданностью делу, что и раньше. Обеспеченье семьи покойного было бы наиболее целесообразной формой признания его заслуг перед Советской властью».

В. И. Ленин поддержал просьбу Воровского, сделав следующую приписку на его письме: «Воровский – старый марксист и большевик: на знание людей им я вполне полагаюсь».

К весне 1921 года Воровский настолько окреп, что смог выехать в Италию.