Текст книги "Воровский"

Автор книги: Николай Пияшев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 21 страниц)

ПЕРЕД IV СЪЕЗДОМ РСДРП

Декабрьское вооруженное восстание в Москве было подавлено, но революция все еще продолжалась. По всей России прокатилась волна стачек, забастовок, демонстраций, протестов. Весной 1906 года начались волнения в деревнях и селах обширной Российской империи. Нужно было сплотить партийные ряды, объединиться с меньшевиками, выработать совместный план действий. Эти задачи и должен был разрешить IV съезд РСДРП.

В феврале 1906 года были созданы «Партийные известия» – орган объединенного ЦК РСДРП. От большевиков в редакцию вошли Луначарский, Воровский и Базаров. Вышло всего лишь два номера этой газеты.

Накануне съезда по заданию Ленина Воровский выехал в города Европы, где находились многочисленные группы русских политэмигрантов.

1 марта на пароходе Воровский покинул столицу Финляндии.

«Море и горы разделили нас, – писал он жене, – и всякий раз, как я стараюсь подняться на цыпочки и посмотреть, где ты, поднимается из моря громадная, седая, злая голова и показывает мне зеленый, мокрый, покрытый водорослями язык. И напрасно я бегаю вокруг борта, смотрю направо, смотрю налево, зову… тебя – кругом только море и море, холодное, стальное, зловещее море с белыми гребнями на волнах, бесконечное, однообразное».

…В каюте Воровский задремал. Сквозь сон он услышал какой-то звонок. Потом тишина. Так прошло минут десять. Но вот раздался громкий крик «ура», а затем хор подхватил какую-то песню. Воровский быстро оделся и выбежал на палубу. Пароход тяжелой массой шел вперед, раздвигая льды, а на нижней палубе группа людей махала платками и пела «Вихри враждебные». Это были русские политэмигранты.

«Куда направились эти несчастные? Где найдут они себе лучшую жизнь?» – думал Воровский, обходя палубу.

По другому борту на палубе расположились эмигранты-финны. Они встали в ряд и тоже затянули… Песня была угрюмая и мрачная.

Пароход двигался. На берегу светилась огнями гавань, кругом, насколько хватает глаз, тянулось белое поле льда. Пароход медленно пробивал дорогу. Сверху, со звездного неба, смотрела молодая луна. Но вот лед кончился, словно его ножом обрезали. Вышли в чистое море, в лунном свете заиграли волны…

Был девятый час утра, когда Вацлав Вацлавович проснулся. Пароход двигался так плавно, что Воровский подумал, не стоят ли они на месте. Он подбежал к иллюминатору. Кругом было море и море. Он оделся и вышел на палубу.

Дул небольшой встречный ветер. Ясное теплое утро. Палуба походила на бульвар в Николаеве. На скамейках сидели обыватели, по галереям разгуливали «барыньки», одни или с «кавалерами», и распевали чувствительные романсы. Тут же образовался кружок. Толстощекий мужчина распевал под дудочку какие-то песенки.

Воровскому стало невтерпеж от этого сытого благополучия, и он, спустившись в кают-компанию, приступил к работе. «Время дорого, надо с пользой тратить его», – таково правило Воровского. Он не любил проводить время праздно. Если уставал от работы, менял занятия. В лучшем случае гулял на воздухе, чтобы отдохнуть; занимался гимнастикой, чтобы освежиться. А потом снова садился за стол.

Теперь Воровский решил заняться переводом. Это вызывалось тогда потребностями самой революционной борьбы русского пролетариата. Изучая в немецком подлиннике «Манифест» Маркса и Энгельса, Воровский, как настоящий большевик-ленинец, заметил, что в плехановском переводе «Манифеста» допущено много серьезных недочетов и грубых ошибок, искажающих мысли Маркса и Энгельса по вопросу о соотношении между стихийностью и сознательностью. Эти недостатки в переводе серьезно затрудняли уяснение широкими партийными и рабочими массами правильной ленинской тактики в годы первой русской революции. Это и побудило большевика Воровского взяться за новый перевод «Манифеста».

И вот сейчас Воровский принялся за перевод «красного катехизиса». Он достал свои записи. Вчерне ему удалось сделать перевод еще раньше, в Петербурге. Сейчас надо было уточнить смысловые оттенки, отшлифовать язык – отредактировать переведенные главы.

Через несколько дней Вацлав Вацлавович прибыл в Берлин. Весна уже вступила в свои права. В городе было сухо, чисто и тепло. На улицах продавали тюльпаны: нежно-розовые, как утренняя заря, ярко-желтые, словно яичный желток, синие с золотистой каемкой. Воровский купил небольшой букетик цветов. В парках под бдительным оком гувернанток резвились краснощекие малыши. Пестрые афиши извещали о гастролях Московского Художественного театра: «Царь Федор Иоаннович», «Три сестры», «Дядя Ваня», «На дне», «Доктор Штокман»…

Здесь Воровский встретился с М. Горьким и его женой. Познакомились ближе, чем в Петербурге. Вацлав Вацлавович был сразу очарован милым отношением к нему Алексея Максимовича и Марии Федоровны. Он часто бывал у них. Нередко их дружеские разговоры прерывал очередной репортер, спешивший взять интервью у М. Горького. Иногда Воровский, Горький и Андреева совершали прогулки по улицам Берлина. Публика останавливалась и разглядывала русского писателя. Алексею Максимовичу это страшно надоедало, и он говорил своим окающим баском:

– Давайте скроемся, надоели! Не пора ли чай пить?

Приходилось возвращаться в гостиницу. Воровский в таких случаях начинал прощаться, но Алексей Максимович не отпускал его:

– Как это без чаю, Вацлав Вацлавович! Мы ведь русские!

Горький пил чай с блюдечка, вприкуску. Сахар был наколот мелкими кусочками. Он заявлял, что так его учил дед.

Мария Федоровна просила Воровского заняться с ней английским. Она знала, что Вацлав Вацлавович свободно владел шестью иностранными языками: немецким, французским, английским, итальянским, шведским и польским. Приходилось задерживаться. Его оставляли ночевать, но Воровский откланивался: утром надо было поспеть на собрание русских политэмигрантов, передать листок о съезде.

Ночевал Вацлав Вацлавович у Житомирского, с которым был знаком еще по Женеве. Житомирский принял Воровского приветливо, предоставил ему кушетку. Воровский даже удивился, что к нему так любезны: они лишь встречались несколько раз в Женеве. И только.

Житомирский в партии был известен как Отцов. По профессии врач. Чернявый, приторно вежливый. Незаметно он старался выведать у Воровского, кто из знакомых большевиков в России, что делают, зачем приехал он в Берлин, куда еще поедет… Но Воровский не был особенно откровенен с тем, кого хорошо не знал, и поэтому рассказывал мало. И в этом случае осторожность Воровского сослужила хорошую службу: впоследствии выяснилось, что Житомирский – провокатор.

Ознакомившись с делами, Воровский сообщил жене 7 марта: «Здесь, в Германии, в частности, мне совсем нечего делать, так как тут, оказывается, устроено уже все так, что мне приходится только делать bonne mine â mauvais jeu (хорошую мину при плохой игре. – Н. П.). Сижу исключительно из-за групп и других мелочей. Думаю обязательно кончить здесь брошюру, а то в дальнейшем не удастся.

Немножко, грешным делом, я увлекаюсь обществом Горького и теряю с ним немало времени, но он такой интересный парень и для меня лично дает так много для наблюдения и проч., что не могу отказать себе в этом удовольствии».

Однажды Воровский присутствовал на вечере Максима Горького в немецком театре. Горький читал «Горячее сердце» (из «Старухи Изергиль»). Потом он, Андреева, Качалов и Москвин читали сценку из «На дне». Качалов читал также «Песню о соколе». Общее впечатление было среднее. Горький на сцене читал хуже, чем дома, притом голос его терялся, и в обществе опытных актеров он стушевывался…

В те дни Горький собирался в Америку, чтобы «заработать» там денег для партийных нужд, в частности для съезда. Ему нужен был человек, знающий английский язык, который бы сопровождал его, устраивал концерты и т. д. М. Горький предложил Воровскому поехать с ним.

Воровский не мог отправиться с Горьким: он выполнял поручение В. И. Ленина объехать города Европы, где находились русские социал-демократы, и, кроме того, должен был присутствовать на IV съезде РСДРП. Горького сопровождал в Америку H. Е. Буренин, член боевой организации большевиков.

Весной 1906 года в России началась избирательная кампания по выборам в I Государственную думу. Большевики считали, что эта дума ничего рабочим не даст, но может породить в их сознании конституционные иллюзии. Именно на это и указывал Воровский в своей брошюре «Государственная дума и рабочий класс». Находясь за границей, он писал и другую брошюру, большую по объему, в которой также призывал к бойкоту I Государственной думы.

Находясь в командировке, Воровский продолжал регулярно сотрудничать в легальной прессе. Он писал в толстый литературно-общественный журнал «Образование», в еженедельник «Вестник жизни» и т. д. В это время литературная деятельность его была очень плодотворной.

Рабочие внимательно следили за его статьями в нелегальной и легальной прессе, обсуждали их на вечеринках. Яркие, доходчивые материалы Воровского популяризировали в массах ленинские идеи.

«Статьи Воровского в журнале «Образование», – вспоминал старый революционер И. Мордкович, – и в других легальных марксистских журналах я читал, можно даже сказать, учился на этих статьях, ибо они всегда были посвящены принципиальным вопросам марксизма и строго выдержаны в последовательно марксистском духе».

Иногда рабочие в своих письмах в редакцию просили, чтобы П. Орловский (В. Воровский) высказался по тем или иным наболевшим вопросам. И такие статьи вскоре появлялись.

Воровский продолжал заниматься редактированием своего перевода «Манифеста Коммунистической партии».

В 1906 году издательство «Знание» выпустило «Манифест» в переводе П. Орловского. Его перевод отличался большой точностью и был безупречен с литературной стороны. В. И. Ленин весьма ценил перевод Орловского и считал его одним из лучших переводов «Манифеста».

Закончив дела в Германии, Воровский хотел было выехать в Бельгию, но неожиданный приезд М. Литвинова задержал его. Наконец 20 марта Вацлав Вацлавович пустился в дальнейший путь. Он приехал в Брюссель, где повидал товарищей по партии. «Завтра устраиваю дела с французами, – сообщал он жене 21 марта. – Вечером съезжу в Льеж – там м-ки (меньшевики. – Н. П.) какую-то гадость сделали (подозреваю). Послезавтра утром выезжаю за море».

Предчувствие Воровского не обмануло: в Льеже меньшевики действительно обособились и не хотели идти на объединение.

«Там эти прохвосты, – сообщал Воровский в Петербург, – затеяли пакость. Мое появление сконфузило их, и они пошли на попятный. О подробностях расскажу при свидании. И типы же создаются нашим временем!»

На небольшом пароходике (надо было экономить партийные деньги!) он пересек Ла-Манш и прибыл в Англию. В воскресенье попал в Лондон. Грело весеннее солнце. На душе у Воровского сразу потеплело. Он снял номер в отеле и пустился бродить по городу, проголодался и решил зайти в ресторан. Но, увы, ресторан был закрыт. Пошел в другой, но и там дверь на запоре. Тогда Воровский обратился к одному прохожему и спросил по-английски, где он может пообедать.

– Только дома, – ответил вежливо сухопарый джентльмен. – В воскресенье все рестораны закрыты. Такова традиция. Все отдыхают…

Воровский выругал в душе эту «традицию» и побрел в отель. Настроение испортилось…

…Только в понедельник Воровский встретил нужных ему людей. Собрались в портовом кабачке. Воровский познакомил присутствующих с обстановкой в России, рассказал, что реакция наглеет, что нужно объединиться в борьбе с самодержавием, что партийный разлад вносит разлад и в рабочее движение. Тут же была принята резолюция, в которой говорилось о необходимости объединения большевиков и меньшевиков,

Воровский вновь пересек Ла-Манш и днем 27 марта был уже в Париже. В столице Франции он был не первый раз, но по-прежнему любовался его архитектурой, шумом парижских улиц, пестротой толпы.

Вот и сейчас, по пути с вокзала в гостиницу, Воровский смотрел на знаменитый собор Нотр-Дам, восхищаясь его красотой.

В обязанности Воровского входило не только встретиться с русскими политэмигрантами, но также узнать мнение зарубежных социал-демократических деятелей об объединении РСДРП. Он побывал у Жореса и говорил с ним. Жорес поддерживал объединение. Он вообще недоумевал, почему русская социал-демократическая партия раскололась.

– Надо бороться вместе, – заявил он, прощаясь с Воровским.

Как ни занят был Воровский во Франции, как он ни торопился в Швейцарию и Австрию, чтобы скорее закончить объезд городов и вернуться в Россию, он все же нашел время, чтобы осмотреть сокровища Лувра. «Избегал его весь, – писал он жене 29 марта, – ты знаешь, что это вроде как от Женевы до Лозанны пройтись. Не без труда разыскал Венешку. Ах, подлая, какая хорошая. Что-то необыкновенное. Видал я много чудных статуй – и старых и новых, но в этой что-то особенное, прямо-таки божественное. Уже издали поражает необыкновенная грация линий – какая-то странная, священная поза. Кругом стоят с полдюжины Венер, но все они какие-то вульгарные. А в этой редкое благородство жеста. Не знаешь, что она делала когда-то, когда у ней еще были руки, но чувствуешь, что она делала что-то важное и священное. И эта простота и спокойное, лишенное всяких претензий выражение лица – все это удивительно гармонирует со всей фигурой. Думается даже, что это хорошо, что у нее нет рук, что она какая-то незаконченная. Так она невольно толкает фантазию и заставляет дополнить отсутствующее. Большая определенность только задерживала бы работу мысли и понизила бы сумму эстетических ощущений. Очень занятная, бестия!»

Из Парижа Воровский отправился в Женеву, Цюрих, Вену и Мюнхен.

В начале апреля Воровский вернулся в Петербург…

IV СЪЕЗД РСДРП

Спустя недели две после возвращения из Европы Воровскому снова пришлось пуститься в путь. На сей раз в Финляндию, в небольшой городок Або. Туда съезжались делегаты IV съезда, чтобы потом отправиться на пароходе в Стокгольм.

Воровский был делегатом от Центрального органа Объединенного ЦК РСДРП – газеты «Партийные известия» с правом совещательного голоса.

Стояла тихая теплая погода. Чистенький уютный пароход отошел из Або под вечер. Воровский, Луначарский, Ярославский долго беседовали на палубе, любовались розовым закатом.

Когда стемнело, они спустились вниз, в кают-компанию. Вдруг раздался сильный толчок. Воровский не удержался и повалился на пол. Свет погас. Споры моментально прекратились. Наступила тишина.

Пароход остановился и стал крениться набок. Вскоре нижние каюты наполнились водой. Прибежал озабоченный капитан и стал «успокаивать», что он подал сигнал бедствия, что корабль, по-видимому, прочно засел на камне и не перевернется. Но на всякий случай пассажиры все же надели спасательные пояса. Воровский выбрался на палубу и провел там остаток ночи.

Забрезжило утро. Подул свежий ветерок. Началась легкая волна. Пароход стало раскачивать, и он заскрипел на своем каменном вертеле. Вскоре пришел на выручку другой пароход, и началась переправка людей… Через несколько часов делегаты были снова в Або, а потом вновь выехали в Стокгольм.

Для заседаний съезда шведские товарищи предоставили удобные залы огромного шестиэтажного Народного дома.

10(23) апреля от имени Объединенного ЦК съезд открыл тов. Шмидт (П. П. Румянцев. – Н. П.). Он сказал:

– От более или менее удачного результата работы съезда зависит, быть может, как судьба РСДРП в ближайшем будущем, так и исход для пролетариата освободительной борьбы народа с самодержавием, справедливо называемой Великой Российской революцией… Настоящему съезду предстоит дело громадной важности – ликвидировать все сохранившиеся еще остатки фракционного разброда и внутрипартийной усобицы и, оставляя членам партии свободу идейной борьбы, создать действительно единую, слитную РСДРП.

Большинство на съезде было за меньшевиками. С первых же заседаний развернулась острая идейная борьба. Воровский сидел в зале заседаний и думал: «Ох и жаркие бои предстоит нам вынести. Сколько будет поломано копий, прежде чем о чем-нибудь договоримся! И договоримся ли вообще?»

По первому же вопросу – аграрной программе – разгорелись споры. Меньшевики (Маслов и Плеханов) защищали муниципализацию земли. По их мнению, помещичьи земли должны были поступить в распоряжение земств, местных самоуправлений. Ленин, Луначарский и другие большевики отстаивали национализацию. Ленин считал, что национализация земли облегчит пролетариату в союзе с деревенской беднотой переход к социалистической революции.

Воровский в прениях по этому вопросу не выступал. Его точка зрения несколько отличалась от ленинской: он симпатизировал скорее делегату Борисову (С. А. Суворову), ратовавшему за раздел земли. Вацлав Вацлавович не думал еще в те дни о переходе буржуазно-демократической революции в социалистическую. Он считал, что требование раздела земли в пользу крестьян в программе РСДРП привлечет беднейшее крестьянство в революцию.

В конце концов Ленин был вынужден голосовать за «раздел» земли, так как его точка зрения имела на IV съезде мало приверженцев, а «раздел» земли был ему все же ближе, чем меньшевистская муниципализация.

Между заседаниями съезда большевистская фракция часто собиралась на свои совещания. Здесь поручалось тому или другому делегату выступить в прениях, вносить резолюции, поправки к ним. На одном из таких совещаний Красин, Воровский и Луначарский были избраны в комиссию по выработке резолюции об отношении к вооруженному восстанию.

«Вспоминаются собрания нашей большевистской части участников съезда, – писала К. Т. Свердлова, – которые происходили не реже чем через день. Собирались мы обычно в каком-нибудь ресторане, где, заняв две-три комнаты, обменивались мнениями и впечатлениями, намечали планы действий на очередных заседаниях съезда. Эти собрания не были официальными в полном смысле этого слова. Ни председателя, ни секретаря на них не было, никто не просил слова. Шла живая, шумная, непринужденная беседа, центром которой всегда был Ленин, умевший выслушать каждого, вовремя подать нужную реплику или веселую шутку, дать мудрый и глубокий совет, разъяснить самое сложное и запутанное».

На 22-м заседании съезда обсуждались резолюции большевиков и меньшевиков по вопросу о вооруженном восстании. Воровский горячо защищал свою резолюцию о том, что вооруженное восстание в настоящее время не только необходимое средство борьбы за свободу, но уже достигнутая ступень движения.

Он выступал против Плеханова, который отстаивал свое: «Не надо было браться за оружие». Воровский же стоял за дальнейшее развитие революции.

– Вооруженная борьба в виде отдельных эпизодов, – говорил он на съезде, – тянется уже целый год. Мы не раз оказывались неподготовленными к ней, неспособными использовать ситуации. Когда это отмечалось здесь некоторыми ораторами, например тов. Ярославским, раздавались крики: «А где были большевики?» Я утверждаю, что виноваты были и те и другие. Но в том-то и дело, что мы должны учиться, и наша резолюция пытается учесть опыт прошлого, а «меньшевистская» отвергает его, проходит мимо «В этом-то и лежит один из основных ее недостатков. Товарищ Плеханов указал, что мы должны подражать примеру пруссаков после Иенского поражения: поднимать и организовывать массы. Он выразился буквально: «Нужно, чтобы через полки наши прошло возможно более народа». Совершенно согласен. Чем больше рабочих пройдет через наши полки – партийные организации и, в частности, боевые дружины, тем лучше. Это совершенно большевистская постановка вопроса, и если тов. Плеханов внесет ее в свою резолюцию, я думаю, мы скоро столкуемся. Если же мы по-прежнему будем толковать о восстании как о социальном явлении, то предлагаю вовсе не принимать никакой резолюции…

В своем выступлении В. И. Ленин также критиковал меньшевистскую резолюцию.

– Взгляд Плеханова «Не нужно было браться за оружие» всецело проникает всю вашу резолюцию, – сказал Владимир Ильич.

Однако меньшевистское большинство проголосовало против резолюции о вооруженном восстании, внесенной Винтером (Красиным), Воиновым (Луначарским) и Орловским (Воровским).

Съезд закрылся. Он показал, что объединение большевиков и меньшевиков было, по существу, формальным. Идеологические разногласия остались, борьба продолжалась.

Глава VI
ЗА РЕДАКТОРСКИМ СТОЛОМ

В ЛЕГАЛЬНОЙ ПРЕССЕ

В середине мая 1906 года Воровский вернулся из Стокгольма.

В Петербурге начала выходить газета «Волна». Редколлегия газеты состояла из В. И. Ленина, В. В. Воровского, М. С. Ольминского и других испытанных товарищей. Не было Луначарского. Вскоре после съезда он вынужден был уехать за границу. Полиция намеревалась привлечь его по делу об одной рабочей сходке, на которой он выступал с речью. Воровский посоветовал не рисковать свободой и уехать подобру-поздорову за пределы Российской империи. Луначарский присылал свои статьи из-за границы.

«Волна» остро ставила вопросы, разоблачала думу и думских краснобаев-кадетов, вела борьбу с конституционными иллюзиями. Воровский часто выступал в газете со статьями и фельетонами, подписанными новым псевдонимом – «Фавн».

Внешний облик Воровского в те дни имел что-то общее с мифическим фавном. Полунасмешливое выражение худого, заострившегося лица, улыбка на тонких губах, небольшая каштановая бородка, хитроватый, лукавый взгляд из-под насупленных бровей, сутулая походка – все это так гармонировало с тем представлением о фавне – боге полей и лесов у древних римлян, которое создалось в уме рядового русского интеллигента.

Укрывшись за этим псевдонимом, Воровский зло смеялся над царским правительством, над кадетами, растерявшими свой революционный пыл, над краснобаями-либералами, черносотенцами, меньшевиками.

«Волна» неоднократно подвергалась преследованиям: штрафовалась, конфисковывались отдельные номера. Между прочим, 18-й номер газеты «Волна» был конфискован за статью Воровского «Игра в парламент». Санкт-Петербургский комитет по делам печати «постановил привлечь редактора-издательницу… Ширяеву… и наложить арест на 18-й номер газеты «Волна».

На 25-м номере «Волна» была закрыта. Вместо нее большевики начали выпускать газету «Вперед». Редколлегия осталась прежней.

В целях конспирации ответственные сотрудники «Вперед» собирались в кабинете зубного врача Д. И. Двойрес. Хватаясь рукой за щеку и морщась от боли, Вацлав Вацлавович входил в приемную врача, садился и ждал, пока подойдут остальные товарищи. Вскоре приходил и Владимир Ильич с подвязанной щекой. Если посторонних не было, то все заходили в кабинет, и заседание начиналось. Когда был кто-либо из посетителей, приходилось ждать, пока больной, охая и бормоча что-то, не выкатывался на улицу.

Редакция газеты «Вперед» помещалась на Фонтанке, где была расположена большевистская типография «Дело». Днем, обыкновенно часа в два, небольшая квартира из трех комнат заполнялась литераторами-большевиками. Часто здесь бывали В. И. Ленин, В. В. Воровский, М. С. Ольминский и другие.

В мае 1906 года в доме № 6 по Свечному переулку В. В. Воровский и писатель Д. И. Лещенко организовали по просьбе В. И. Ленина конспиративную квартиру. Владимиру Ильичу отвели отдельную комнату, в которой он работал, отдыхал и обедал. Две другие комнаты использовались для разных партийных надобностей и встреч. Квартира была снята на имя Е. Г. Крич – слушательницы высших курсов П. Ф. Лесгафта. Под видом прислуги в помощь Е. Г. Крич на квартире поместили еще одного партийного товарища.

В годы первой русской революции Вацлав Вацлавович был также одним из редакторов марксистского еженедельного журнала «Вестник жизни». Редакция этого журнала находилась на Невском. Там собирались многие марксисты-ленинцы: Воровский, Ольминский, Скворцов-Степанов, Свидерский… Нередко заходил туда и писатель Серафимович. В этом журнале Воровский поместил несколько статей, посвященных программе большевистской партии по аграрному вопросу.