Текст книги "Истоки и уроки Великой Победы. Книга II. Уроки Великой Победы"

Автор книги: Николай Седых

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 54 страниц) [доступный отрывок для чтения: 20 страниц]

А вот строки из приказа командующего 4–ой танковой группой, в конце 1941 г. преобразованную в 4–ю танковую армию, генерала Эриха Гёпнера в связи с предстоящими действиями на Востоке от 2 мая 1941 г.: «Война против России является важнейшей частью борьбы за существование немецкого народа. Это давняя борьба германцев против славян, защита европейской культуры от московско – азиатского нашествия, отпор еврейскому большевизму».

Этот борец за счастливое будущее немецкого народа, после поражения под Москвой и изгнания из армии, сильно поумнел. Обиженный Гитлером, Гёпнер был активным участником покушения на фюрера 20 июля 1944 г., за что был повешен в августе этого же года в первой группе арестованных и осужденных по этому делу. Однако в начале войны у него, как и остальных немецких генералов, не было никаких сомнений обоснованности и целесообразности выполнения указаний Гитлера, в части уничтожения славян и других народов Советского Союза. Эти преступные приказы фюрера Гёпнер, двигаясь к Москве, неукоснительно исполнял с немецкой педантичностью.

Из личного опыта автора данной книги: на моей малой родине в селе Нижние Серогозы, Херсонской области уже в первые дни оккупации немецкие оккупанты «отличились», оставили кровавый след, расстреляв 10 моих односельчан в качестве так называемых заложников, якобы в наказание за перерезанный телефонный провод. Скорее всего, это убийство невиновных людей, моих земляков, было задумано и осуществлено фашистами, как и многие другие подобные преступления, для устрашения недочеловеков – славян, чтобы подавить их волю к сопротивлению.

Все это знаю не понаслышке, так как в числе расстрелянных односельчан оказался и отец моего приятеля раннего детства и одновременно дальнего родственника – Васи (Василия Петровича Дуброва).

Кроме того, немцы при отступлении планомерно уничтожали все сколько-нибудь ценные здания и сооружения.

Чтобы хоть как-то сдержать преследование, – пишет немецкий историк 45 пехотной дивизии Рудольф Гшопф, – было приказано поджигать каждое село, каждый дом. Если в такой жуткий мороз русские не будут иметь ни малейшего шанса встретить на своем пути какое-либо жилье, то они будут вынуждены прекратить движение вперед.

Командир батальона 482–го полка 262 дивизии капитан Бернард Графт 11 декабря писал: «Позади нас выгоревшая земля. Красный закат. Горят скирды. Крестьянские дома черными пятнами золы чернеют на оплывшем по краям белом снегу». То есть, еще до приказа Гитлера, который поступил в немецкие части 19 декабря 1941 г. и приписывал при отступлении сжигать все населенные пункты, – подобную инициативу проявляли полковые и дивизионные командиры вермахта.

На моей малой родине, в селе Нижние – Серогозы, немцы при отступлении выжгли весь центр, за исключением чудом уцелевшего дома культуры и некоторых зданий больницы. Но и это чудо объясняется тем, что в них оккупанты устроили свой полевой госпиталь для приема раненых, которые поступали в огромном количестве из-под Мелитополя, где по реке Молочной немцы создали мощную оборонительную линию, на которой они пытались остановить Красную Армию и сохранить за собой Крым. Заблаговременно взорвать или сжечь указанные здания вместе со своими ранеными они не могли, а затем бежали настолько быстро, что у них уже не было времени для выполнения обычной для фашистов процедуры – оставления после себя выжженной земли.

Могу также засвидетельствовать, что особенно немцы жестоко обращались с евреями, причем почему-то только именно с советскими евреями. Если у западных евреев все же был некоторый шанс выжить, работая, например, на многочисленных оборонных предприятиях или своевременно сбежав в США как, например, А. Эйнштейн, то у наших евреев выжить в оккупации было невозможно.

Помню, в первые годы после войны меня, тогда – подростка, отец решил первый раз свезти в Мелитополь и показать город, где он еще в царское время провел годы своей ранней юности, проходя жизненные «университеты». Он был сыном батрака, следовательно, даже после весьма успешного окончания четырех классов, дальше из-за бедности учиться не мог, несмотря на огромную тягу к знаниям.

По – видимому, как и всех с возрастом, его мучила ностальгия, и он повел меня по наиболее дорогим для его памяти местам города, в том числе к дому, где он когда-то снимал угол. Естественно, что отец пытался узнать о судьбах людей, которые в те далекие годы окружали его. Прошла революция, гражданская война, коллективизация, Отечественная война и многих людей не стало. Но особенно удивила отца судьба хозяйки дома – еврейки, выкрестки, исключительно набожного человека, которая по менталитету и даже внешне мало была похожа на своих соплеменников, однако, ни это, ни ее уже преклонный к тому времени возраст ей не помогли – она была расстреляна немцами.

Чтобы закончить эту тему, считаем уместным напомнить демократам, оккупировавшим так называемое российское телевиденье: познерам, сванидзам, соловьевым и прочим десталинизаторам, что именно И. В. Сталин, которого они ненавидят и постоянно поливают грязью, был спасителем двух с половиной миллионов их соплеменников. Огромные массы советских евреев по его приказу были срочно перемещены с территорий, оказавшихся в оккупации, во внутренние районы Советского Союза, и таким образом они были спасены от неминуемой смерти.

Даже с позиций сегодняшнего дня, надо думать, что тогда И. В. Сталин поступал правильно, потому что у русского человека в оккупации, хотя и будучи свинарем у немецкого помещика, но все же был шанс выжить, а вот у наших евреев в этом плане шансы были нулевые. Хотя понятно, что в условиях быстрого наступления немцев на восток всех советских евреев эвакуировать не удалось. Только в одном Бабьем Яру под Киевом было расстреляны десятки тысяч человек.

Удивительно то, что в последние годы бывшие потенциальные «жертвы холокоста» в массовом порядке бросают нашу страну, которая их спасла от неминуемой смерти, и бегут за «халявой» в Германию, где немцы пока – до появления нового фюрера – вынуждены давать им приличные пенсии, квартиры и прочие блага. Но, казалось бы, уроков, преподнесенных советским евреям Гитлером, должно хватить на тысячу лет. Вместе с тем и полсотни лет оказалось достаточно, чтобы эти уроки забыли. Воистину, история учит тому, что она ничему не учит, даже «умных». Хотя, как известно, умные не рубят сук, на котором они сидят.

Что касается немецких палачей, то указанные субъекты свою жестокость не могут списать на слабое образование или свою бедность. В данном случае мы имели дело даже не идеологией хищников – хищник убивает других только тогда, когда голоден, – а эти откормленные гитлеровские генералы требовали от подчиненных совершать убийства людей на том основании, что они якобы неполноценные и мешают хорошо живущим немцам жить еще лучше.

Собственно, точно такая же идеология у современных американцев и их союзников, стран НАТО, которые присвоили себе «право» бомбить и грабить другие государства, в том числе Вьетнам, Югославию, Ирак, Афганистан, Ливию.

Тогда для выполнения указанных выше, прямо скажем, крупномасштабных людоедских задач, еще до начала войны в гитлеровской Германии, наряду с боевыми частями вермахта, была создана, по существу, еще одна армия, так называемых «карателей», преимущественно в виде мобильных военно – террористических частей и других специальных подразделений, формировавшихся из состава СС, СД, Гестапо, полиции безопасности. В состав таких специальных подразделений входили, как правило, уголовники и бандиты, собранные в так называемые «эйнзацгруппы», «особые команды», «группы действия». Кроме того, с учетом масштаба задач, для этих же целей были сформированы целые дивизии из немцев и их союзников.

Огромная армия профессиональных убийц не сидела без дела. Так, наших военнослужащих немцы убивали не только на поле боя, но и сдавшихся в плен. Сдавались в плен наши солдаты по разным причинам. Такое позорное явление, как сдача в плен, на начальном этапе войны, мягко говоря, к сожалению, имело место.

В этот период войны огромные массы наших войск из-за ошибок и неумелого командования часто попадали в окружение, так называемые – «котлы». Лишенные источников снабжения и связи с вышестоящим командованием, израсходовав горючее для боевых и транспортных машин, расстреляв боеприпасы, практически безоружные, они вынуждены были сдаваться на милость победителя. Всего в немецком плену находилось, по разным данным, от 4 до 5 миллионов советских военнослужащих.

При этом советские солдаты, сдаваясь в плен в первые дни и месяцы войны, не могли даже в дурном сне представить свое ближайшее будущее. Скорее всего, сдаваясь, некоторая часть из них рассчитывала на снисходительное отношение к себе со стороны «культурной» европейской нации. Почти все они, попав в немецкие лагеря, затем горько раскаивались в своей наивности.

Милость к побежденному, это благородное свойство человеческой души, «цивилизованные» немцы, воспитанные Гитлером, рассматривали как порок. Уничтожение советских пленных для немецких фашистов было делом доблести и геройства, поскольку это способствовало решению их главной задачи – истреблению славян и получению «жизненного пространства» для немецкой нации.

Руководствуясь фашистской идеологией, во время войны немцы убили более 2,7 миллионов, или 57 %, попавших к ним в плен советских военнослужащих.

Для сравнения: из захваченных Красной Армией 3576,3 тысячи военнослужащих германских вооруженных сил погибли в плену 442,1 тысяч, или 12,4 %.

На Западе, где те же немцы летом 1940 г. захватили в плен 1547 тыс. французских солдат и офицеров, умерли или погибли из них всего 40 тысяч, или 2,6 %, военнопленных. Эти цифры убедительно подтверждают факт преднамеренного уничтожения советских людей.

Особо следует подчеркнуть, что на оккупированной советской территории немцы военнопленными считали не только военнослужащих, но и гражданских лиц – сотрудников партийных и советских органов, а также мужчин призывного возраста, оказавшиеся в окружении вместе с отступающими нашими войсками.

С особой жестокостью к советским военнопленным немцы относились в начале войны. Опьяненная огромными успехами на фронте, уверенная в скорой и неизбежной победе, и к тому еще – убежденная в своей полной безнаказанности, «цивилизованная западная нация» повсеместно, от Черного до Балтийского моря, являла образцы невиданной жестокости и человеконенавистничества.

Зверское отношение к советским военнопленным исходило, как было уже сказано выше, из общей политики истребления народов нашей страны.

Несколько позже, со средины 1942 г., в связи с провалом блицкрига и с острой потребностью в дополнительной рабочей силе для немецкой военной промышленности и сельского хозяйства, масштабы уничтожения наших военнопленных несколько уменьшились. Однако Гитлеру и его приближенным трудно было поступиться принципами, даже в новых условиях жизнь советского человека в Германии мало чего стоила.

Уверен, здесь найдется много охотников меня подправить, мол, нечего эти преступления приписывать «цивилизованной и культурной» нации, во всем виноват Гитлер. Бесспорно, Гитлер был основным идеологом и вдохновителем уничтожения нашего народа, в том числе нескольких миллионов советских военнопленных. Но мучил и расстреливал советских людей не Гитлер. Для этого ему необходимы были миллионы исполнителей. И как мы уже видели выше и еще увидим ниже, фюрер среди немцев и других «цивилизованных» наций Запада без особого труда находил таких палачей в требуемом количестве. Причем, исполнителей добросовестных, иначе результаты их «работы» не были такими «успешными» и «впечатляющими». Как было уже выше сказано, более 17 миллионов советских гражданских лиц и около 2,7 миллионов наших военнопленных было убито немцами и их пособниками за время войны.

Массовое уничтожение немцами беззащитных наших соотечественников нам следует всегда помнить. А сам этот факт, несомненно, следует отнести к одному из важнейших уроков Отечественной войны.

В современных условиях, когда войска НАТО занимают позиции, с которых Гитлер начал свой поход на нашу страну, данный ужасный и кровавый урок каждый наш соотечественник, как говорят, должен каждый зарубить у себя на носу. Необходимо отбросить всякие иллюзии насчет того, что, мол, как-нибудь пронесет, что Запад создал НАТО продолжают продвигать его на восток так, от нечего делать. Такие дела и в таких масштабах так просто не делаются.

Тем более опасны расчеты наших дурачков на «благородство цивилизованных» наций Запада, на «халявное» немецкое или американское пиво. «Благородство» Запада на себе испытали многие миллионы советских людей во время войны. К настоящему времени эти уроки изрядно уже подзабыли. Для этого с особым усердием работает не только средства массовой информации Запада, но и отечественная пресса, радио и телевиденье, захваченные почти полностью «пятой колонной». Последняя каждый год не может утерпеть, чтобы не вспомнить сталинские лагеря в «минуту молчания», в святой для каждого из нас день – 9 мая, в день Великой Победы. Но, во – первых, «сталинские» лагеря были изобретены не Сталиным, а Лениным и Троцким, а во – вторых, они не шли ни в какое сравнение с немецкими лагерями. Так что не о тех лагерях напоминает нам наша «пятая колонна».

В день Победы нам надо вспоминать о других, немецких лагерях. Это не только история, но это наиболее убедительная иллюстрация нашего будущего. Как минимум, это то, что ждет каждого из нас в случае поражения нашей страны в войне, к которой с невиданными темпами готовится сегодня НАТО.

Так что же из себя представляли немецкие лагеря, напомним современному читателю. В качестве типового примера приведем условия содержания советских военнопленных в одном из них. Сначала речь пойдет о немецком лагере «Шталаг-324» (по материалам книги Е. Г. Решина. Генерал Карбышев, М.: ДОСААФ, 1980).

Этот лагерь находился у польского города Острув – Мазовецки, куда в числе многих других попал, будучи контуженным, выдающийся советский ученый в области фортификационного дела, генерал, доктор технических наук, профессор Дмитрий Михайлович Карбышев.

Гитлер и его приближенные, готовясь к нападению на Советский Союз, особенно не задумывались о содержании военнопленных, поэтому упомянутый лагерь был создан наскоро, за месяц – полтора до начала войны. Для этого немцы обнесли колючей проволокой территорию бывшего польского артиллерийского полигона, площадью в 10 квадратных километров.

Лагерь отличался знаменитым немецким порядком – «орднунгом». Все, вновь прибывшие, обязаны были пройти трехдневный так называемый «карантин» без пищи и воды. Затем следовала «сортировка», где гестаповцы требовали от каждого пленного выдать комиссаров, коммунистов и евреев, которые подлежали расстрелу немедленно. Одновременно уничтожались еще более «неполноценные», чем русские, представители нерусской национальности: узбеки, таджики, казахи, цыгане, а также больные.

Охраной лагеря занимались специальная команда «профессионалов», шутцполицаев. Эта команда осуществляла массовые расстрелы и закапывание трупов. В целях сокращения «трудозатрат» расстреливали в противотанковых рвах, оставшихся от недостроенных советских укреплений, которые находились недалеко от лагеря, на советско – польской границе.

Каждый день происходило одно и то же: с рассветом, в 5–6 часов утра, начинали отвозить военнопленных. Грузовые машины заполняли команды по 40 человек и отправлялись строго по расписанию, через каждые 20 минут, к месту расстрела. Обреченным говорили, что их везут на работу. На месте «работы» военнопленных загоняли в противотанковый ров и из автоматического оружия всех расстреливали. Трупы засыпали тонким слоем земли.

Тем временем подвозили следующую партию, еще 40 военнопленных. До вечера немцы уничтожали таким образом 1000–1500 человек. Такой была обычная суточная «норма» палачей.

Теперь об условиях содержания людей. Несколько летних бараков и землянки, похожие на глубокие окопы, – вот и все жилье, на которое могли рассчитывать около 80 тысяч советских военнопленных. Однако и такого жилья было явно недостаточно, поэтому многие находились под открытым небом летом и зимой, под нацеленными с вышек дулами пулеметов. Те, кому не хватало места в землянках, вынуждены были укрываться в норах, вырытых самостоятельно в песке.

Раненых свозили в «санчасть», представляющую собой огромную воронку от взрыва авиационной бомбы. Там раненые лежали без элементарной медицинской помощи, без бинтов для перевязки ран. Открытые раны гноились, кровоточили.

За малейшую провинность пленных подвешивали к одному из столбов в виде креста. И в таком положении, лицом к солнцу, человек висел целый день, а то и целые сутки. Этот вид наказания назывался «христовым распятием». Помимо «распятия» был еще и «молебен»: военнопленного заставляли несколько часов подряд стоять неподвижно на одном месте, держа руки кверху.

Сажали пленных очень часто в штрафную землянку – вырытую яму на всю ночь под дождем, под снегом. Все были оборванными, многие разуты, так как экономные немцы снимали с пленных годные к носке обувь и обмундирование.

Пленным почти не давали еды: один раз в день, а иногда и в два дня – суп, сваренный из ботвы картофеля, моркови и других отходов, выбрасываемых немецкой кухней, и две чашки суррогатного кофе. Вначале, когда фронт был сравнительно недалеко, иногда бросали военнопленным через проволочные заграждения мясо убитых на фронте лошадей. Хлеб по 50–100 граммов в день. Его выпекали из муки с древесными опилками и молотым каштаном, он был горек, с трудом разжевывался и вызывал рези в желудке. И это притом, что в Германии и оккупированной ею Западной Европе, даже намека не было на недостаток продовольствия.

Пленных косила дизентерия, ежедневно в лагере умирали 200–300 человек. Трупы подолгу не убирали. Из-за тесноты живые не могли даже отодвинуться от мертвых.

Истощенных от голода, измученных жаждой людей гнали на разгрузку вагонов, постройку железнодорожных путей, разборку разрушенных зданий. Возвращалось, как правило, гораздо меньше людей, чем уходило на работу. Советских военнопленных травили собаками, а изнуренных до предела – пристреливали.

По неполным данным только за шесть месяцев – с июня по декабрь 1941 г. – в одном только лагере «Шталаг-324» были расстреляны, повешены, умерли от голода, холода, эпидемий и истязаний свыше 40 тысяч советских военнопленных, офицеров и солдат.

Возможно, многие, прочитав описанную выше историю уничтожения советских пленных, скажут, мол, автор ее, бывший советский человек, скорее всего, сильно преувеличил жестокость немецкой администрации лагеря.

Но вот запись в «Военном дневнике» начальника генерального штаба сухопутных войск немецкой армии Ф. Гальдера:

«14 ноября 1941 года. 146–й день войны.

Молодечно: Русский тифозный лагерь военнопленных. 20 000 человек обречены на смерть. В других лагерях, расположенных в окрестности, хотя там сыпного тифа и нет, большое количество пленных ежедневно умирает от голода. Лагеря производят жуткое впечатление. Однако какие-либо меры помощи в настоящее время невозможны».

[Примечание: Условия жизни военнопленных в лагерях и обращение с ними на основании официальных указаний, в том числе ОКХ, были рассчитаны на массовую гибель (истребление) пленных. Фашисты руководствовались девизом: «Чем больше пленных умрет, тем лучше для нас…».]

Чтобы быть максимально объективным, приведем свидетельства по этому же вопросу другого непосредственного свидетеля, упомянутого выше, Бенно Цизера, бывшего немецкого солдата. Кроме объективности, воспоминания этого немца ценны тем, что они являются незаменимым материалом для понимания причин и следствий многих происходивших тогда событий, в частности так называемого «Власовского движения», условий созданий Русской освободительной армии (РОА).

Конечно, автору данного исследования не представляло особого труда своими словами пересказать содержание книги немецкого солдата. Однако доказательства и выводы, полученные в результате такого подхода, по глубокому нашему убеждению, сильно потеряют в достоверности, а, следовательно, – в убедительности. И один из главнейших уроков, добытый такой большой кровью и неимоверными страданиями советских солдат во время Великой Отечественной войны, останется не усвоенным нашими современниками.

Итак, только ради достижения именно этой цели, мы приведем довольно длинную цитату из воспоминаний немецкого солдата:

«Мы пересекли советскую границу у Пшемысля ( Перемышля – Ник. Сед.) и увидели первые последствия бомбового удара. Бывшая русская часть местечка была сильно разрушена. Это было там, где началось нападение. Мы, молча, взирали на разрушения, подавленные великой тайной, которую несла с собой эта война. Груды развалин; трубы, торчащие из нагромождения камней; дома, разрезанные пополам, представившие взору потаенные уголки каждого этажа; металлические решетки, сломанные, как спички; раздробленные балки, разрушенные стены, полный хаос там, где когда-то была нормальная жизнь. Плоды труда многих веков были превращены в золу всего за несколько часов…

Мы были в пути две недели и с трудом верили, что поезд остановился окончательно… Город назывался – Винница… Возле вокзала ожидал длинный поезд из открытых грузовых вагонов…

Мы вдруг увидели длинную, медленно извивающуюся коричнево – землистого цвета змейку двигавшихся в нашем направлении людей. Доносились приглушенные голоса, похожие на жужжание пчелиного роя. Военнопленные. Русские, по шесть в ряд. Нам не видно было конца этой колонны. Когда они подошли ближе, ужасное зловоние, которым повеяло на нас, вызывало тошноту; это было как сочетание вони, исходящей от пещерных львов, с дурным запахом от обезьян в зоопарке.

Но они не были животными, они были людьми. Мы хотели убраться подальше от зловонного облака, охватившего нас, но то, что мы увидели, заставило застыть на месте и забыть о тошноте. Были ли они действительно человеческими существами, эти серо – коричневые фигуры, эти тени, ковылявшие к нам, спотыкаясь и шатаясь, существа, у которых не осталось ничего, кроме последней капли воли, позволявшей им продолжать шагать? Казалось, все несчастья в мире были сосредоточены здесь, в этой толпе. И как будто этого было мало, раздавался жуткий хор стонов и воплей, стенаний и проклятий вперемешку с грубыми окриками охранников.

Когда один из пленных, шатаясь, выбился из колонны, сокрушительный удар приклада винтовки между лопаток вернул его, задыхающегося, обратно на место. Другой, раненный в голову, выбежал на несколько шагов вперед, его жесты были почти гротескными, в своей выразительности, и просил у одного из пришедшего в ужас местного жителя кусок хлеба. Кожаный хлыст обвился вокруг его плеч и отбросил назад в строй. Худой, долговязый парень отошел в сторону справить малую нужду, а когда и его силой заставили вернуться на место, он все равно продолжал испускать мочу, продолжая идти.

На очень немногих из них были обычные сапоги; у большинства были тряпки, обмотанные вокруг ног и закрепленные веревкой. Сколько же километров они прошагали? Мы вглядывались в лица, которые были скорее мертвыми, чем живыми. Часто глаза горели такой ненавистью, которая, казалась, испепелит их самих; но в следующее мгновение, по странной манере поведения этих людей, они все уже были покорными, озабоченно озирающимися на охранников и их рассекающие воздух хлысты.

Впереди идущие этой человеческой массы уже достигли вагонов и были погружены в них, как скот. Один из них был так измучен, что не мог залезть, и упал назад на дорогу. Сухо прозвучал пистолетный выстрел, и, словно пораженный молнией, русский согнулся, кровь струйкой потекла из его полуоткрытых губ».

А вот еще одна цитата из воспоминаний того же немецкого солдата – Бенно Цизера из той же книги, но в данном случае речь идет о содержании советских военнопленных в другом немецком лагере, расположенном на юге Украины:

«В специальном соединении, которому мы были приданы, сразу же отдали приказ до наступления утра прибыть к лагерю русских военнопленных, чтобы забрать оттуда партии подневольных рабочих для погрузочно – разгрузочных работ на базе снабжения.

Когда мы первыми входили в лагерь, то едва могли перевести дух. За металлической трехметровой оградой, со сторожевыми вышками, пулеметами и прожекторами, расположенными через равные промежутки, находились тысячи русских, размещенных в убогих бараках. Каждый отдельный барак был окружен колючей проволокой. Все сооружение напоминало медвежью яму, и это впечатление усиливалось огромными кровожадными псами, которых охранники держали на коротких поводках. От всего этого места исходил мерзкий, тошнотворный запах. Он был уже нам знаком после того, как мы впервые столкнулись с колонной военнопленных, которых гнали на погрузку в товарные вагоны.

Один из лагерных охранников открыл дверь в барак и что-то прокричал. Заключенные потоком хлынули наружу, наваливаясь друг на друга. Резкие слова команды выстроили их в три колонны перед ними. Говоривший по – немецки староста, назначенный охраной, с необычайной грубостью старался изо всех сил навести порядок в рядах. Лагерный охранник отобрал пятьдесят человек, а остальных загнал обратно в барак. Некоторые пытались проскользнуть в рабочий отряд, но те из русских, которых уже отобрали для работы, отгоняли конкурентов, криками призывая старосту барака. Тот дал волю своему гневу на виновных, нанося удары хлыстом направо и налево, с криком и руганью, без жалости к соотечественникам.

Все это, в конце концов, надоело охраннику, и он ослабил поводок своей рвущейся собаки. Одним прыжком пес пробрался в самую гущу свалки, и в следующий момент мы увидели, как он впился зубами в руку старосты. Лагерный охранник взирал на это с полнейшим равнодушием; он и не думал отогнать пса. Между тем староста барака отчаянно пытался стряхнуть животное. Он умоляюще смотрел на лагерного охранника. Когда один из избитых русских попытался убежать обратно в бараки, пес выпустил руку старосты, молниеносно бросился за этим человеком и впился зубами в его ягодицы. Новая жертва истошно заорала, но в последнем отчаянном усилии ей удалось дотянуться до двери барака, оставляя клочья штанов и подштанников в зубах собаки. Я никогда в жизни не видел более обескураженного животного. Лагерный охранник разразился оглушительным хохотом. Мы слышали его грубый гогот, даже когда вышли наружу и тронулись в путь с нашими пятьюдесятью живыми скелетами.

Когда мы покинули это ужасное место, то вздохнули с облегчением. Наши пленники шатались, как пьяные. У многих даже не было шинелей. Их униформа свисала лохмотьями. Они несли с собой все свое имущество: пустые жестяные банки из-под мясных консервов и помятые железные ложки. Лишь у немногих был маленький узелок за спиной, видимо, с запасными обмотками или с помятой флягой для воды, которые они не решались нести открыто, боясь вызвать завить у других…

База снабжения представляла собой небольшой ровный участок земли, обнесенный забором, за которым разместился несколько насквозь продуваемых сараев. Она была разделена на три секции: склад боеприпасов, хранилище горючего и продовольственный склад. То и дело прибывали и уезжали грузовики, и работа пленных заключалась в том, чтобы загружать и выгружать их.

Предполагалось, что мы, караульные, не должны помогать в этом, но очень скоро мы стали работать, не покладая рук. Дел было невпроворот; кроме того, во время работы нам было не так холодно.

Русские были очень слабы. Они едва держались на ногах, не говоря уже о том, чтобы прилагать требовавшиеся усилия. Четверо с трудом поднимали ящик, что для Францла (товарища Б. Цизера – Ник. Сед.) и меня было детской забавой. Но они, конечно, старались изо всех сил. Каждый стремился угодить. Они соперничали друг с другом, подгоняли друг друга. Потом смотрели с надеждой, заметили ли мы их усердие. Таким образом они надеялись добиться лучшего с собой обращения, а может быть, и получить ломоть хлеба.

Нам было жаль этих доходяг. Среди них были и почти дети, и бородатые старики, которые годились бы нам в деды. Все без исключения выпрашивали еду или папиросу.

Они скулили и пресмыкались перед нами, как побитые собаки. И если жалость и отвращение становились невыносимыми, и мы давали им что-нибудь, они ползали на коленях и целовали нам руки и бормотали слова благодарности, которыми, должно быть, был богат их словарь, а мы просто стояли как истуканы: не верили своим глазам.

Это были человеческие существа, в которых уже не осталось ничего человеческого; это были люди, которые и в самом деле превратились в животных. Нас тошнило, нам это было в высшей степени отвратительно. Однако имели ли мы право осуждать, если нас самих никогда не заставляли променять последние остатки гордости на кусок хлеба?

Мы поделились с ними своими запасами. Было строжайше запрещено давать еду пленным, но черт с ним! То, что мы им дали, было каплей в море. Почти ежедневно люди умирали от истощения. Выжившие, безразличные ко всем этим смертям, везли на телеге своих умерших в лагерь, чтобы похоронить их там. В землю зарыли, наверное, больше пленных, чем их осталось в живых…

Бродячих собак вокруг было великое множество, среди них попадались самые необычные виды дворняг; единственное, что их роднило, было то, что все они были невероятно тощими. Для заключенных это не имело значения. Они были голодны, так почему бы не поесть жаренной собачатины? Постоянно пытались изловить осторожных животных. Они также просили нас жестами, имитируя лай «гав – гав» и выстрел «пиф – паф», убить для них собаку. Просто взять и застрелить её! И мы почти всегда это делали. Для нас это был своего рода спорт, а, кроме того, этих диких собак развелось огромное количество.

Когда мы кидали им подстреленную собаку, разыгрывалась тошнотворная сцена. Вопя, как сумасшедшие, русские набрасывались на собаку и прямо руками раздирали ее на части, даже если она была еще жива. Внутренности они запихивали себе в карманы – нечто вроде неприкосновенного запаса. Всегда возникали потасовки за то, чтобы урвать кусок побольше. Горелое мясо воняло ужасно; в нем почти не было жира.

Но они не каждый день жарили собак. За бараками была большая вонючая куча отбросов, и, если нас не было поблизости, они копались в ней и ели, к примеру, гнилой лук, от одного вида которого могло стошнить.