Текст книги "Тайны погибших кораблей (От 'Императрицы Марии' до 'Курска')"

Автор книги: Николай Черкашин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 45 страниц)

– Ну и что ж мне теперь делать?

– Пока оставайтесь на мостике.

– Суд-то хоть будет?

– Суд будет.

Пообещал и уехал. Остался я в таком настроении – хоть стреляйся. А тут новый приказ: поднимать с грунта трупы. И делать это было велено ночью. Днем водолаз обследовал дно, находил тела погибших, подвязывал кончик за поясной ремень, а мы тот кончик крепили к борту, чтобы поднять, когда стемнеет. К вечеру весь борт был в кончиках. Жутко смотреть.

Ночью подошла десантная баржа, и мы стали поднимать тела и перегружать их на борт баржи. Потом их переправили на Инженерную пристань. Затем следующую партию.

Был у нас водолаз-осетин, из студентов. Под воду не идет – ну никак. Мертвецов боится. Вызвал я его, поговорили по-душевному.

"Не могу я!" – "А как же другие? У них что? Нервы из проволоки?" В общем, уговорил. "Только вы, товарищ командир, со мною на связи будьте". "Добро".

Ушел он под воду, выполнил все, что надо, поднимается, снимает на трапе феску с головы – я так и ахнул: волосы седые, все как один. Не думал я, что можно вот так враз поседеть...

Вызывают меня на Правительственную комиссию. Малышев:

– Ваша безграмотная буксировка ускорила катастрофу. Вы что, не понимаете, что нельзя было линкор разворачивать на буксире?!

Стал я объяснять, как мы на самом деле буксировали. Не верят: выкручиваешься, мол. Вижу – майор мой тут сбоку трется.

– А вот, – говорю, – вы у товарища протоколы допроса спросите. Там есть выписки из вахтенного журнала.

Пришлось тому показать. Ну а мне Малышев руку пожал. "Карабах" действовал правильно.

Потом комиссия собралась на спасательном судне "Лайла": Малышев, Кузнецов, Бутома, Кулагин... Стали держать совет – что делать. Главная задача – не дать линкору погрузиться, уйти в грунт, дать возможность водолазам подлезать снизу.

Бутома, министр судостроения, предложил притопить по бортам линкора два танкера, а потом приподнять на них "Новороссийск", как на понтонах. Но тут выяснилось, что таких стропов, которые могли бы удержать линкор, у нас нет. Да если бы и были, завести их дело непростое и нескорое.

Тогда Малышев предложил поддержать линкор плавучими кранами. Но это было заведомо ложное решение. Грузоподъемность каждого из четырех наших плавкранов не превышала ста тонн. Шутка ли, удержать ими такую махину! И потом, если бы лопнул от перегрузки трос, плавкран сразу бы опрокинулся. Однако приказ был дан, и один из кранов уже двинулся к линкору. К счастью, началось усиление ветра до 4-5 баллов, и Малышев отменил свое решение. Зато на следующий день Пархоменко приказал "Карабаху" буксировать перевернутый линкор к берегу. Распоряжение было явно нелепым. Мачты "Новороссийска" глубоко увязли в иле, и сдвинуть линкор с места было не под силу и десяти "Карабахам". Но спорить не стал, закрепил короткий буксир за массивный баллер линкоровского руля, убрал людей с юта (лопнет трос – убьет) и начал работать осторожными рывками. Мимо шел буксир. Капитан его, мой старый приятель, окликнул меня в мегафон:

– Костя! – И покрутил пальцем у виска.

Я развел руками.

Трос вскоре лопнул.

С прилетом Николая Петровича Чикера вся комиссия притихла. Бог ЭПРОНа. Что скажет?

Чикер заперся в моей каюте на "Карабахе" и просидел в ней над расчетами сутки. Ему только чай носили. К утру он объявил результаты своих вычислений: чтобы поднять линкор, как минимум требовался год. Об этом Чикер доложил в Москве Булганину. Тот – Хрущеву. Хрущев не стал смотреть расчеты, а велел Булганину самому во всем разобраться и решать. Чикер затребовал для своей экспедиции линкор "Севастополь". То был последний линкор на нашем флоте. Ему его дали.

Чикер свое обещание выполнил.

Ну а для нас тихий ад спасательных работ кончился на восьмые сутки. "Карабаху" приказано было идти в Феодосию. Только отошли, как на траверзе Константиновской батареи у нас из-под днища вынырнул труп погибшего "новороссийца". Дали семафор на рейдовый пост. Пришла шлюпка, моряка забрали...

Для моих нервов это было, что называется, последней каплей. Встал под горлом комок – дышать не могу. Спустился в свою каюту. Там, в гальюне, меня вывернуло. А потом хлынули слезы. Умылся. Привел себя в порядок, а через восемь часов повторилось все снова.

* * *

Вышедшая из корпуса опрокинутого линкора семерка внушила спасателям надежду, что удастся спасти и остальных узников подводного лабиринта. О том, как события развивались дальше, поведал в своем письме капитан 2-го ранга запаса В.Ф. Романов, служивший в ту пору лейтенантом – помощником командира по водолазному делу на спасателе подводных лодок "Бештау".

"Наше судно, – пишет Владимир Федорович, – ошвартовалось за гребные винты опрокинувшегося линкора, и мы приступили к спасательным работам.

Одновременно было приказано спустить водолаза в ПЭЖ и спасти, если он жив, начальника технического управления нашего флота капитана 1-го ранга Иванова. Предупредили, что в посту энергетики и живучести Иванов переоделся в рабочий китель с капитан-лейтенантскими погонами и, скорее всего, должен находиться именно в ПЭЖе. Через кормовой люк мичман Капослез (старшина команды водолазов со спасателя подводных лодок "Скалистый") проник внутрь опрокинутого корпуса. До ПЭЖа Капослез добирался по захламленным коридорам опрокинувшегося корабля, забитым к тому же и трупами, целых семь часов. Его обеспечивали еще три водолаза.

Капитана 1-го ранга Иванова Капослез в ПЭЖе не обнаружил. Там были тела лишь трех матросов.

Потом поступило приказание извлечь из линкора секретные документы и тела погибших. В тот же день мы с инженер-капитан лейтенантом Фридбергом и трюмным мичманом (фамилии не помню) дважды спускались через приваренную камеру, а затем кингстонную трубу внутрь корпуса – перекрывали там клапаны, тщетно искали тело Иванова.

Во время второго спуска труба кингстона ушла под воду (линкор медленно погружался), и мы с большим трудом поднырнули в трубу и выбрались наверх. Больше в корпус корабля не спускались.

К утру 30 октября днище скрылось под водой. На третьи сутки обнаружили, что в 28-м кубрике находятся живые люди..."

Меньше всего я ожидал услышать подробности спасения этих людей в кабинете первого заместителя Главнокомандующего Военно-Морским Флотом СССР Адмирала Флота Н.И. Смирнова. Среди прочего разговор наш коснулся "Новороссийска", и Николай Иванович тяжело задумался.

Первый заместитель Главнокомандующего Военно-Морским Флотом СССР Адмирал Флота Н.И. Смирнов*.

– В конце пятьдесят пятого я командовал подводными силами Черноморского флота. В то время на наших кораблях работал замечательный ученый-физик Аркадий Сергеевич Шеин. Он испытывал опытный образец аппаратуры звукоподводной связи (ЗПС). С помощью этой системы подводная лодка могла переговариваться с другой подводной лодкой, находясь на глубине. Сейчас ни один подводный корабль не выходит в море без аппаратуры ЗПС. А тогда, как ни странно, в целесообразность ЗПС верили не все, и Шеин проводил свои эксперименты как бы полуофициально. Во всяком случае, мы, подводники, делали все, чтобы ему помочь.

Когда в памятную октябрьскую ночь меня разбудил звонок оперативного дежурного и голос в трубке сообщил о несчастье с "Новороссийском", я сразу же подумал о Шеине и его аппаратуре: а не поможет ли она в этой беде?

Доложил о своей идее начальству, получил "добро", и к рассвету 29 октября мы вместе с изобретателем и его приборами прибыли на катере к месту катастрофы. Днище линкора еще возвышалось из воды.

Шеин поставил гидрофон-излучатель прямо на корпус корабля и дал мне микрофон. С борта катера я стал медленно повторять: "Всем, кто меня слышит! Всем, кто меня слышит!.. Ответьте ударом металлического предмета в корпус!"

Едва я опустил микрофон, как корпус линкора загрохотал от ударов. Насчитали ударов шестьдесят. Теперь надо было определить, кто где находится. Я взял схему линкоровских помещений и разделил ее карандашом на три части: нос, середину, корму. Затем обратился по звукоподводной связи только к тем, кто находился в носу. Люди откликнулись, и я пометил на схеме число ударов. Точно так же обследовали середину и корму.

Потом я стал называть номера кубриков. Если там кто-то находился, тут же откликались стуком... Так довольно быстро мы составили точную схему нахождения людей в недрах линкора. Самыми старшими среди них по опыту, годам и званию был начальник Техупра флота инженер-капитан 1-го ранга Иванов. Я обратился к нему: слышит ли он меня? Иванов ответил стуком из района первого машинного отделения. Весь личный состав поста энергетики и живучести перешел именно туда. К сожалению, наша связь была односторонней: меня слышали, но ответы на вопросы давались только ударами по металлу.

Я спросил: "Как самочувствие? Ответьте по пятибалльной шкале!"

В воздушной подушке они провели уже несколько часов, и воздух там изрядно подпортился, и все же – мужественные люди! – из первого машинного простучали пять раз. И даже потом, теряя от удушья сознание, они все равно стучали: "Самочувствие хорошее".

Несколько человек скопилось в 28-м (кормовом) кубрике. К ним послали водолаза, но тот не смог туда пробиться. На его пути трупы погибших стояли стеной. Пошел второй и тоже вернулся ни с чем...

Мичман Н.С. Дунько:

– Я эту историю, наверное, точнее знаю. Мне ее водолаз, тот самый, что в кубрик проник, старший матрос Попов, в подробностях рассказывал. Да и от Хабибулина тоже не раз слышал...

Когда Сербулов дал команду покинуть корабль, Хабибулин, строевой третьей башни, прыгнул за борт. Он потом сам удивлялся: "Прыгал в воду, а оказался в помещении!"

Из кубрика, куда он попал, воздух выдавливало с такой силой, что руку Хабибулина втянуло в узкий и глубокий иллюминатор, проделанный в броне. Никак не мог он вытащить руку. Несколько раз накрывало водой, хватал воздуху и снова рвался, пока не освободился наконец... Он тут же полез по трапу выше, но линкор уже перевернулся, и Хабибулин попал из 28-го кубрика, где он находился, в 31-й, расположенный палубой ниже. "Лезу, лезу, рассказывал он, – а на голову мне что-то давит. Пощупал – нога. Слышу плач. Матрос молодой, дневальный по кубрику, растерялся, верх с низом перепутал, навстречу мне лезет. Я ему: "Молчи, салага, давай койки раскатывай, на матрасах спасаться будем!"

В общем, образовалась у них в 31-м кубрике воздушная подушка, но вода медленно поднималась. Темно, холодно... Нащупали чемодан, нашли флакон с одеколоном. Выпили для согрева. Там же и утюжок обнаружился, он им потом тоже пригодился.

Просидели они так до утра, вдруг слышат из-за борта человеческий голос: "Всем, кто нас слышит! Простучите номер кубрика и количество людей в нем".

Простучали они утюжком: "31-й кубрик, два человека". Сначала хотели простучать число людей побольше, чтобы скорее спасатели пришли. Но честно отбили – "два".

Теперь о водолазах. Ребята, конечно, рисковые...

Поясню чуть подробнее, что Николай Стефанович имел в виду, когда определил работу водолазов одним лишь словом – "рисковая".

Водолазам надо было пробраться не просто в затонувший корабль, а в корабль все еще тонущий. Опрокинувшийся линкор медленно, но неостановимо погружался еще несколько суток: сначала с поверхности моря исчезло днище, потом толща воды над ним все росла и росла. Линкор уходил в сорокаметровый слой донного ила, пока не уперся стальными мачтами в твердые материковые глины. Так что водолазам приходилось искать дорогу к палубным люкам уже не в воде, а в полужидком месиве взбаламученного ила. Им надо было проползать под линкор, затем, волоча за собой шланг-сигнал и кабель подводного светильника, пробираться по шахтам сходов, по затопленным лабиринтам коридоров, проходов, трапов... При этом каждую секунду в стеклах их шлемов могло возникнуть такое, отчего и на берегу сердце застынет: человеческое лицо, искаженное муками удушья, обезображенный труп, покачивающиеся в потревоженной воде тела погибших матросов... Каждый из спасателей рисковал навсегда остаться здесь вместе с ними. Но водолазы упорно пробивались к заживо погребенным...

Признаюсь, что дальнейший рассказ Дунько показался мне сплошным нагнетанием ужаса: все мы невольно сгущаем краски, когда пытаемся пронять собеседника. Но я вспомнил спасательные работы под Новороссийском на пароходе "Адмирал Нахимов", вспомнил, как гибли водолазы, проникавшие в его подпалубные тесноты, и дослушал мичмана без особых скидок на моряцкую "травлю".

Мичман Н.С. Дунько:

– Единственный путь, которым можно было добраться к Хабибулину и Семиошко, проходил через 28-й кубрик, расположенный под верхней палубой. Едва водолаз туда пролез, как его встретила стена трупов. Он их раздвигает, а они сдвигаются. Он их в стороны, а они снова сходятся, путь закрывают. Где-то на пятом метре парень не выдержал.

Пошел второй – и тоже не смог пробиться сквозь тела мертвецов. Третий – москвич, старший матрос Попов, – попросил стакан спирта. Пошел. Всех растолкал. Очистил вход в кубрик и всплыл в воздушной подушке. Он-то и спас Хабибулина с Семиошко.

Хабибулин потом рассказывал: "Сутки ждем. Никого нет. Уже дышать трудно... Воздух портится... Вдруг вода внизу стала светлеть. Пятно от фонаря... Потом голова водолаза выныривает. "Живые кто есть?" – спрашивает. "Есть!" – кричим и на пробковых матрасах к нему плывем".

К тому времени воздушная подушка, в которой жили матросы, "сплющилась" до 30 сантиметров.

Первым делом Попов дал им воздух. Для этого он оттянул на запястье резиновую манжету и нажал головой золотниковый клапан в шлеме, попросил по телефону увеличить давление. Вода, подступившая было к посиневшим губам матросов, слегка отхлынула, потом пошла вниз... Образовалась воздушная подушка высотой в полтора метра. В ней уже можно было жить. А когда водолаз извлек из термоса бутылки с горячим какао, то жизнь и вовсе влилась в жилы матросов. Обжигаясь, жадно глотали живительный напиток.

Когда Попов попробовал снова уйти под воду – за помощью, – оба настрадавшихся узника вцепились в него мертвой хваткой. Как вывести их из подводной ловушки?

"Выводить людей мы послали сразу четырех водолазов, – рассказывал Романов в своем письме. – В кубрик должен был пролезть старший матрос Онуфриенко. Его проход и вывод пострадавших обеспечивал старший матрос Скапкович, а у входного кормового люка их должен был встречать главстаршина Виноградов. Онуфриенко благополучно добрался до места и доставил два кислородных дыхательных аппарата".

Молодой матрос Семиошко был из электромеханической боевой части, где проходил легководолазную подготовку. А вот Хабибулин из башни пользоваться аппаратом не умел. К тому же от пережитого оба были на грани нервного срыва. И тогда снова неведомо откуда, то ли из затопленного в кубрике динамика, то ли из-за борта – спокойный, обнадеживающий голос.

– Товарищи, – говорил Смирнов в микрофон, – эти аппараты весьма надежны и просты в обращении. Они спасут вам жизнь. Надо только соблюсти порядок включения...

И дальше – все девять пунктов, согласно инструкции... В кромешной тьме, на ощупь, они освоили эти аппараты. Вскоре доложили о готовности к выходу.

– Я сказал им: С богом! – вспоминал Адмирал Флота, – и они пошли...

Едва погрузились, как один из матросов – Хабибулин – потерял сознание и выскользнул из рук водолаза.

"Я руководил спуском по телефону, – пишет Романов, – и когда Онуфриенко доложил, что потерял своего подопечного, сжалось сердце: неужели все бесполезно?

– Поищи его как следует, очень тебя прошу.

Но водолаз и сам старался не за страх, а за совесть. Не железяку ведь потерял – человека.

– Как второй себя чувствует?

– Нормально.

Но кто даст гарантию, что и ему после всех передряг не станет плохо? Лучше одного спасти, чем двоих потерять. Что, если Хабибулин провалился в какую-нибудь шахту? Да и жив ли он?

– Жив! – откликается из недр линкора водолаз. – Нашел голубчика!

Дальше все пошло без приключений. Спасенных передали по цепочке и подняли на борт "Бештау". Хабибулин был без сознания, он получил баротравму легких. Их обоих поместили в рекомпрессионную камеру, где они прошли полный курс лечения.

Так что всего из корпуса опрокинувшегося линкора сумели выйти только девять счастливцев".

Любая трагедия сплетена из роковых и счастливых случайностей. Одним из немногих счастливых обстоятельств в истории с "Новороссийском" было то, что неподалеку от места катастрофы – в Балаклаве – работала группа ученых-изыскателей из ВНИРО. Ее возглавлял Аркадий Сергеевич Шеин. Увы, мне не удалось с ним поговорить, Шеин умер в 1972 году, совсем еще не старым человеком. Но его ученик и ближайший помощник – радиоинженер-гидроакустик Виктор Михайлович Жестков прекрасно помнил, как их с Шеиным поднял среди ночи тревожный звонок.

Радиоинженер В.М. Жестков:

– В Балаклаве мы работали над созданием подводной беспроводной связи с легководолазами и аквалангистами. Почему-то наши изыскания интересовали больше рыбаков, чем военно-морское ведомство, хотя черноморские подводники во главе с контр-адмиралом Н.И. Смирновым оказывали нам всяческую поддержку.

На сорок пятые сутки, закончив испытания нашей аппаратуры, мы стали готовиться к отъезду домой. Билеты купили на 29 октября. А накануне прощались с морем, гуляли по севастопольскому Примбулю и любовались, как заходил в бухту красавец-линкор, как становился он на бочки...

В три часа ночи нас разбудили военные моряки и предложили немедленно подготовить нашу аппаратуру к работе. Нас спросили: "Что вам нужно?"

Шеин попросил четыре танковых аккумулятора. Их доставили тотчас же. Мы быстро перенесли свои ящики на катер-торпедолов и через час-другой уже входили в Северную бухту Севастополя. Еще издали заметили, как мечутся по воде лучи прожекторов. Подумалось – учения идут. Но вскоре увидели днище опрокинувшегося линкора, толпы людей на береговых откосах, истошный бабий вой, крики и все поняли...

Из воды торчал лишь один скуловой киль. На него и поставили наш излучатель – железный бочонок с касторовым маслом, внутри которого размещалось сегнетовое кольцо – главное изобретение Шеина.

Я включил аппаратуру, довел ее до рабочих параметров. И тогда Николай Иванович Смирнов не без волнения взял микрофон.

Мы работали на связи и день, и два, и три... На третьи сутки прорезался голод. Аркадий Сергеевич попросил меня: "Пошарь по рундукам, может, найдешь чего". На торпедолове, с которого мы не сходили почти две недели, нашлись лишь луковица да полбуханки хлеба. Правда, на следующий день по распоряжению Смирнова нам стали доставлять горячую пищу. Впрочем, что значили все наши неудобства по сравнению с горем, обрушившимся на флот и город?!

Единственное, что скрасило те дни, так это удачный выход из корпуса семерых моряков. Аппаратура ЗПС сыграла в их спасении решающую роль. Благодаря ей адмирал Смирнов инструктировал новороссийцев, как пользоваться дыхательными аппаратами. Он же все время, пока они были в корпусе, повторял им: "Мужайтесь! Помощь к вам идет!"

Через 56 часов на поверхность вышли Хабибулин и Семиошко. Для меня эти ребята были как родные.

Потом, когда все закончилось, мы уезжали в Москву. На перроне севастопольского вокзала к нам с Шеиным подошла группа матросов. Один из них кивнул на нас и спросил приятеля:

– Они?

– Они! – ответил тот.

Мы и охнуть не успели, как нас подхватили на руки и внесли в вагон. Матросы сделали это в знак благодарности за нашу помощь в спасении их товарищей.

Нас устроили в одном купе с Хабибулиным и Семиошко. Они ехали в подмосковный флотский санаторий.

В Москве мы пригласили их к директору нашего института, устроили им прием, на котором ребята рассказали все, что выпало им пережить. И конечно же, упомянули при этом, какую веру вселил в них голос из забортных глубин. Кстати, все спасенные из "девятки счастливцев" говорили, что, когда под водой, в темных, полузатопленных, перевернутых помещениях, раздался вдруг уверенный, громкий голос, им показалось, что заработала внутри корабельная трансляция. Во всяком случае, многие из них почувствовали себя гораздо спокойнее.

После сурового экзамена в севастопольской бухте судьба шеинского изобретения была решена раз и навсегда.

Адмирал Флота Н.И. Смирнов:

– Последнее, что я слышал в наушниках гидрофона, – это едва различимое пение. Все, кто был на катере, приникли к выносному динамику.

"Врагу не сдается наш гордый "Варяг". Пощады никто не желает..."

Умирая, "новороссийцы" пели "Варяга". Такое – не забудешь...

"Их всех можно было спасти!"

И тех, кто боролся после взрыва за жизнь корабля, и тех, кто остался в корпусе после опрокидывания линкора. Так считает бывший офицер технического управления Черноморского флота инженер-капитан 2-го ранга Алексей Федорович Клейносов. Его письмо напоминало кропотливый научный труд, разве что без цифровых выкладок и чертежей.

"Хочу сказать о тех роковых решениях, которые усугубили трагедию моряков "Новороссийска" и привели к новым жертвам. Я не претендую на то, что мои рассуждения – истина в последней инстанции. Но, как инженер, специалист, офицер, я обязан сказать всю правду, какой бы горькой она ни показалась...

...В начале 2-го часа ночи 29 октября 1955 года я был разбужен в постели взрывом очень большой силы. Этот взрыв мне показался необычным, как бы двойным, то есть следовавшим один за другим с весьма незначительным интервалом. Всматриваясь в ночную темень из окна, обращенного на площадь Революции, я подумал, что это были выстрелы береговой батареи.

Только утром, придя на службу, я узнал от своих товарищей о страшной трагедии... Чуть позже до нас дошла печальная весть, что при опрокидывании корабля, вероятно, погиб и наш начальник – инженер-капитан 1-го ранга Виктор Михайлович Иванов. Вместе с ним был и инженер-капитан 2-го ранга Д.И. Мамонов, которому посчастливилось уцелеть. Вот что он нам рассказал:

– Иванов поднялся на верхнюю палубу вместе со мной и доложил комфлоту, что корабль находится в критическом состоянии, необходимо принять срочные меры по эвакуации личного состава. Этот доклад вызвал у Пархоменко яростный гнев. Он разразился в адрес начальника Техупра грубой бранью за то, что тот покинул ПЭЖ без его ведома, и приказал ему немедленно вернуться на место и продолжать работы по спрямлению корабля.

Пробираться среди множества людей по скособоченной палубе было нелегко. Крен быстро нарастал. Я понял, что корабль вот-вот перевернется. Отстав от Иванова, я вскарабкался на высокий борт. Едва успел перелезть через леера и спуститься к привальному брусу, как полетел в воду вместе со всеми...

Обо всем этом Мамонов рассказал позже. А тогда, в то черное утро, мы вместе с инженер-капитаном 1-го ранга А.С. Жадейко отправились на Графскую пристань. Оттуда нам хорошо было видно, как над водной гладью Северной бухты вздымалась темная громада подводной части перевернувшегося линкора. Мы прикинули высоту его борта – около трех метров... По обширному днищу быстро сновали люди. Несколько газорезчиков со шлангами в руках искали место для безопасной резки. Ступицы гребных винтов и их дейдвуды еще находились над поверхностью моря, так как в воду уходила только нижняя часть лопастей.

Громадный груз, весом более чем 26 000 тонн, предельно спрессовал воздух в приднищевой части корпуса. Под этим чудовищным стальным колпаком томились в ожидании спасения десятки молодых людей. Они не хотели верить в столь нелепую смерть, не хотели покоряться слепому року. На всю Северную бухту разносились их отчаянные стуки изнутри корпуса. Эта тревожная дробь острой болью отзывалась в наших сердцах. То была боль сострадания и боль бессилия: мы не могли сию минуту прийти им на помощь. Оставалось ждать и надеяться, что будут приняты действенные меры, что большинство пленников все же вызволят из смертельной ловушки.

Обнадеживало то, что примерно часам к 10 утра погружение корабля фактически приостановилось. Его плавучесть стабилизировалась, и линкор в перевернутом состоянии как бы обрел свою новую ватерлинию. Огромный объем сжатого воздуха, скопившегося и его отсеках, позволял надеяться на выживание тех, кто оставался в "воздушных мешках".

И тут мы с ужасом увидели, что из кормовой оконечности судна полетели искры. Там резали днище! Два или три человека со шлангами (или проводами) спустились на ступицы гребных винтов. В обшивке транцевой кормы, примерно в районе коридора гребных валов, но выше метра на полтора от дейдвудных втулок, газорезчик за 20 минут вырезал дыру диаметром около 700 мм. Едва была прорезана обшивка корпуса, как из отверстия с нарастающей силой стал вырываться сжатый воздух. Под мощнейшим напором свистящий рев этой бушующей воздушной струи разносился по всей округе, заглушая стуки моряков в корпус...

Кричать с берега "Что вы делаете?!" было бесполезно. Дыра вскоре была прорезана, и из нее выбралось человек семь моряков – те самые, что сумели пробраться из электростанции через днищевую грязевую цистерну к кингстону.

Спасать этих матросов, конечно, было нужно, но не в первую очередь!

Мы с Жадейко поспешили вернуться в Техупр флота. Здесь уже офицеры бурно обсуждали события. К нам заглянул наш куратор – Леонид Георгиевич Сучилин (было часов 12 дня). Мы наперебой стали высказывать ему свои соображения. Предлагали немедленно заварить отверстие и срочно создать воздушный подпор. Для этой цели использовать высоконапорные воздушные компрессоры, имевшиеся у военных строителей и на предприятиях флота. Доказывали, что потребуется создать подпор не больше одной атмосферы. Ведь обшивка корпуса сохраняла герметичность на непрерывном участке от кормы до носовой переборки погребов главного калибра. Это составляло 150 метров, то есть свыше 3/4 длины судна! Таким образом, общая площадь неповрежденного днища простиралась на 3900 квадратных метров. Элементарный расчет говорил, что для поддержания корабля на плаву необходим был подпор всего лишь около 0,7 атмосферы.

Предлагали мы и приварить к днищу шлюзовой тубус – один из отсеков списанной подводной лодки-"малютки". Этот тубус можно было бы приваривать поочередно в разных частях днища, где позволяли топливные цистерны, прорезать обшивку без опасения стравить "воздушную подушку" в атмосферу и выводить людей.

Выслушав нас, Леонид Георгиевич тяжело вздохнул: "Все это я уже предлагал в штабе флота. Но что там творится сейчас... Слушают только самих себя".

Однако часам к 14 из штаба флота позвонили в Техупр и приказали доставить из подплава тубус-шлюз. Для этой цели туда уже был направлен буксир с 10-тонным плавкраном. На меня возложили руководство операцией по срезке тубуса с берегового фундамента, погрузке его на плавкран и доставке на линкор. Срезали мы в темпе.

Матросов с подплава подгонять было не надо. Все понимали, как дорога каждая минута.

Примерно в 16.00 плавкран № 84100 подошел к тонущему линкору. Огибая корму, мы слышали, как из прорезанного отверстия выходил воздух. Его вытесняла из чрева корабля подступавшая вода. Казалось, гигантское живое существо испускало последний дух.

Только мы приготовились выгрузить свой снаряд, как со спасателя "Карабах" вызвали через мегафон старшину плавкрана. Последовала команда: "Отставить выгрузку! Плавкрану немедленно следовать в район кормы, застропить гребные винты и подъемником удерживать на плаву тонущее судно".

Абсурдность этой затеи нас просто ошеломила. Но продолжать выгрузку тубуса старшина плавкрана отказался. Приказ есть приказ. Что делать? Кричать на "Карабах" что-либо бесполезно: судно далеко. Да и приказ наверняка исходил свыше, с берега... Мы чуть не плакали – упускалось драгоценное время, корабль продолжал погружаться.

Когда же плавкран натянул стропы и изрядно накренился, только тогда оставили эту глупейшую попытку. Покуда сняли стропы с гребных винтов и буксир снова подвел плавкран к центральной части днища, надводный "борт" линкора возвышался над поверхностью едва ли не больше дециметра... Наконец плавкран перегрузил громадину башни на линкор. Установили в нужном районе, и несколько сварщиков попытались приварить основание тубуса, но вода уже начинала гулять по днищу, судно погружалось все глубже и глубже...

Страшно было подумать, что там, внизу, под нашими ногами, всего в каких-то считанных метрах от нас, погибали наши боевые товарищи.

Бездарные невежды утопили корабль окончательно. Кто именно? Пархоменко несет вину за первый этап трагедии, когда он неумело возглавлял борьбу за живучесть. За гибельный финал должны держать ответ те, кто преступно поспешил разгерметизировать корпус.

Повторюсь еще раз. Будь линкор на плаву, тубус-шлюз можно было бы последовательно перемещать в любой район, в том числе и в кормовые отсеки, предварительно заваривая отверстия, прорезанные в этих местах. Это бы не вызвало стремительного погружения судна и позволило бы спасти большую часть узников стального корпуса. Они были настоящими героями, выполнявшими свой воинский долг до последней минуты. Свидетельство тому и их песнь о "Варяге", которую они пели, прощаясь с жизнью. Я слышал эту песню тогда. Она и сейчас терзает невыносимо мою грешную душу".

"Об этом жутко вспоминать..."

Присутствие линкора в городе было повсеместно. Севастополь, Севастополь... Линкор "Новороссийск" был растворен в этом городе, как растворяется память в клетках мозга.

Вдруг улицы, спуски, набережные, по которому я так безмятежно бродил все свои летние отпуска, стали тревожными и скорбными.

Горе проступало черными пятнами на белых стенах уютных домиков Корабельной, на лепных фасадах Большой Морской... Здесь живет боцман с линкора, там – искалеченный матрос, тут – семья погибшего офицера...

Дело мое пугало меня. Сотни "кинолент", на которые гибель линкора была снята с разных точек, разными объективами и на разных "пленках", были разорваны в клочья и рассеяны по всему городу, по всей стране. Я собираю их куски, монтирую эпизоды, отдельные кадры... Жуткие кадры! Но они должны быть выстроены в единую картину.

"В 1955 году я, Никантонов Александр Федорович, проходил службу при военно-морском госпитале в качества старшины катера. 28 октября заступил на вахту по проходной госпиталя.

В начале новых суток в бухте рванул взрыв, от которого вылетели стекла в наших корпусах. Я кинулся на госпитальный причал и увидел невдалеке притонувший линкор "Новороссийск", освещенный прожекторами кораблей. Вскоре стали поступать раненые. В операционной работал хирург Николай Кондратьев, который почти сутки не отходил от окровавленного стола, пока его самого не вывели в полуобморочном состоянии..."

Бывший командир 4-й башни главного калибра капитан