Текст книги "Балтийский эскорт"
Автор книги: Николай Черкашин
Жанр:
Морские приключения
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 26 страниц)
На кинокадрах, снятых российскими экологами под водой, я видел дно Балтийского моря в одном из районов, где захоронено трофейного химического оружия. Воистину, выжженная земля, абиотичный грунт, как говорят биологи, – ни травинки, ни икринки… Лишь борозды, оставленные тралами рыбаков да лунки-кратеры в тех местах, Гед прорывались из-под слоя песка и ила ядовитые газы из проржавевших бомб.
Могильник. Мертвая вода. Лунный ландшафт… Но на Луне нет иприта.
Где-то здесь затаились «жгучие медузы» – желатинизированные сгустки иприта в оболочках из тиодигликоля. Другое ОВ – адамсит – покрывает грунт в виде твердого осадка, нерастворимого в воде. «Жгучие медузы» жалят со дна Балтики и Белого моря беспощадно и далеко: намного поколений вперед. Для тех, кто отмахивается от этой угрозы напомню слова из инструкции «Боевые газы» времен первой мировой войны: «Участь смельчаков, считавших, что газа бояться нечего, всегда была одинакова – смерть!»
Вольно или невольно мы нанесли мощнейших химический удар по океану. Чем-то он ответит? Кто сеет ветер, пожинает бурю. Что же пожнет тот, кто рассеял яд посреди моря?
И почему-то кажется не случайным, что великий знаток и защитник океанов Жак Ив Кусто умер в год, когда исполнилось ровно полвека массированного вторжения боевой химии в морскую среду, когда она стала предельно опасной.
Кто же это все сотворил? Мы, англичане, немцы, американцы… Надо было обладать экологическим сознанием питекантропа, чтобы топить яд у населенных берегов. А впрочем, тогда, в 45-ом, и слова-то такого не знали – "экология". Да, не знали. Но ведь знали же вековую житейскую мудрость: не плюй в колодец, пригодится воды напиться. Не трави море, пригодиться рыбой запастится.
Но ведь топили и в пятидесятые, и в шестидесятые, и в семидесятые годы, когда вовсю уже шумели "зеленые" и экологи всех стран били тревогу.
Ни одна великая держава не подтверждает своих захоронений в море после 1947 года. Но разве шило в мешке утаишь? Разве утаишь иприт в море?
Три года слово "иприт" не сходило с газетных полос:
«Известия» /23.10.90: «Скагеррак: зловещая находка» – швед Бьорн Окарлунд обнаружил в проливе Скагеррак на глубине 200 метров остатки боевых судов фашистской Германии. В их трюмах снаряды и авиабомбы с фосгеном, табуном, ипритом…"
«Смена»/14.03.92/: «Балтийский могильник». Вице-мэр Санкт-Петербурга получил данные о нахождении 34 тысяч, тонн химических боеприпасов, затопленных у о. Борнхольм и вблизи Лиепаи»
«Час пик» /21.07.93г./: «Экспедиция на кладбище состоится?»
«Председатель комитета по конвенциональным проблемам химического и биологического оружия А.Д. Кунцевич заявил, что после 1889 года ни СССР, ни Россия затоплений химоружия в Балтийском море не производила".
«Вечерний Петербург»/II. 06.93/ «Иприту не хотите ли?»
«По сообщению партии „зеленых“ стала известна новая точка захоронения химического оружия недалеко от Кронштадта.»
Так или иначе, газетные страсти утихли. Иприт и ныне там.
Впрочем, чтобы ознакомиться с этим замечательным продуктом цивилизации, не обязательно ехать к поморам или на берега Балтики. Достаточно заглянуть в нижегородский город Дзержинск. Именно здесь многие годы производилось советское химическое оружие. Там тоже есть свое «Белое море» – так с мрачным юмором называют дзержинцы водоем, который официально именуется шлаконакопителем ПО «Оргстекло» (бывший завод №148 по производству химического оружия). В отличие от настоящего Белого моря здесь не выживают даже простейшие бактерии. Экологи считают этот пруд самым ядовитым местом во всей России.
Чудовищно был отравлен воздух над родиной ипритовых бомб пока «Оргстекло» еще действовало. Одно время военно-химическое предприятие стравливало избыток хлора через 50-метровую кирпичную трубу завода «Капролактан». Жителям окрестного села Огумново можно выдавать удостоверения ветеранов химических атак или ветеранов подразделений особого риска. Городская среда была отравлена до такой степени, что экологически опасные вещества образовывались даже при сжигании осенних листьев. Еще горше участь тех, кто ковал «химический меч».
«На иприте» трудились с 15, а то и с 14 лет, – свидетельствует местный летописец, – рабочих рук в военное время не хватало. Взрывы цехов, вызванные поспешной работой без ремонтов и возникавшие вследствие этого массовые отравления, отсутствие даже самых элементарных защитных средств были обычным явлением. Не удивительно, что почти все работники спецпроизводств… стали профессиональными больными».
Председатель правления Российского мутагенного общества – есть и такое! – Валентин Тарасов:
– По своей вредоносности таких веществ, как иприт в природе немного. Он и канцероген, и мутаген. Поражения генных структур – хромосом – происходит без пороговых величин. Любая ненулевая концентрация иприта – опасна.
Да, есть данные, что иприт в морской воде гидролизуется. Но продукты этого гидролиза, нетоксичные сами по себе, попадая в живой организм, в биосреду, становятся канцерогенами и мутагенами.
Если действие обычных токсикантов – обратимо, организм может вывести их из себя, излечиться, то особь, отравленная ипритом, может прервать действие мутагена только двумя способами: или отказ от продолжения потомства, или прекращением собственного существования.
– То есть – либо стерилизация, либо – смерть?!
– Да, вопрос стоит именно так. Мутированный сперматозоид передает свое генетическое увечье оплодотворенной им яйцеклетке. У будущего ребенка в с е к л е т к и будут нести следы мутации. Став отцом или матерью этот ребенок корреспондирует свою мутацию в общий генофонд своей популяции. На базе множественных мутаций возникает рак. Ведь злокачественная опухоль – это бесконтрольное программное деление клеток, вызванное вторжением в механизм редупликации, то есть деления, какого-либо ксенобиотика, в частности, молекул иприта.
Это доказала еще в 1961 году английская ученая Шарлота Ауэрбах: иприт поражает в живой клетке прежде всего носителей наследственной информации – хромосомы.
В 1940 году моей маме, тогда еще студентке 1-го медицинского института Евгении Соколовой предложили «добровольно» испытать на себе действие боевого отравляющего вещества. На предплечье ей нанесли каплю иприта, а потом следили за действием кожно-нарывного ОВ. Результаты зарисовали для плакатов ОСОАВИАХИМа. Ожидалось, что противник может применить химическое оружие. Другим студенткам наносили капли иных ОВ. Сотрудники НКВД взяли с них подписку о неразглашении тайны проведенных испытаний. В память об этих «научных экспериментах» у мамы осталась оспинка на правом предплечье. Дай Бог, чтобы дело этим и ограничилось. Не хочется думать о судьбе маминых подруг по «химическим опытам». Да они ей и неведомы – столько лет прошло…
Трагический парадокс советской истории: ученых-генетиков травили в те самые годы, когда в моря эшелонами сбрасывали генетически опасный яд – иприт.
Председатель Комитета по конвенциональным проблемам химического и биологического оружия при Президенте РФ Александр Дмитриевич Горбовский:
– Конвенция по запрещению химического оружия, которую Россия подписала в 1993 году, не предусматривает каких-либо обязательств государств-участников по уничтожению затопленного химического оружия до 1 января 1985 года.
К настоящему времени – а прошло уже более полувека с момента захоронения, значительная часть боеприпасов прокорродировала, то есть, попросту говоря, проржавела и находящиеся в них ОВ вышли в донный слой. Но в результате гидролиза, который в тех условиях морской среды, проходит в течение десяти дней, они, эти ОВ, оказались связанными. Поэтому фактически в придонных слоях их сейчас нет. К такому же выводу пришли и зарубежные специалисты, в частности, норвежские. Они провели свою оценку боеприпасов, залегающих на дне моря: придонные процессы вполне могут обеспечить детоксикацию ОВ.
… Я считаю, что это не глобальная катастрофа. Разумеется, научные изыскания приводят к открытию новых феноменов, в частности, мутагенных свойств иприта. Но тем не менее…они мало влияли на экологию. При раздувании этой опасности паника может привести к выделению больших средств, которые будут неоправданно выделены на решение этой проблемы в ущерб другим задачам. Должна быть оценка на основе реально выявленной картины опасности.
Но ведь в этом же вся и загвоздка: ответить на вопрос «процесс уже прошел или только пошел. Или еще пойдет?»
Главный специалист управления экологической безопасности Министерства охраны окружающей среды Ольга Штемберг видит проблему не столь оптимистично, как ее оппонент Дмитрий Горбовский:
– По данным, опубликованным в Германии и Швеции рыбаки на промысле довольно часто вытаскивают из своих сетей либо сгустки иприта, либо прокорродировавшие химические бомбы. Но дело в том, что передача токсических соединений идет по принципу экологического усиления: чем выше организация живого, тем больший уровень накопления в нем токсических веществ. Рыбы, безусловно, приспособятся к отравленной водной среде. Приспособимся ли мы к ней без того, чтобы стать безухими трехпалыми циклопами-мутантами?
И Швеция, и Норвегия, и Германия провели очень серьезные исследования. И Россия проводила их в силу своих финансовых возможностей. Данные неутешительны.
И тем не менее специалисты всех этих стран, снаряжавших морские экспедиции, сходятся на том, что у них нет пока оснований утверждать, что химические могильники в море опасны или безопасны. Никто из уважающих себя специалистов не рискует давать однозначные ответы: да, это очень опасно или – ничего страшного, все рассосется…
Да, не рискнет. Свое реноме ближе к телу, чем невидимый яд иприта.
Очень удобная позиция: нет «систематизированных интегрированных данных», нет и однозначных выводов. Конечных оценок нет потому, что нет мониторинга, а мониторинга нет потому что, нет денег, а денег нет потому… Ну, это и так ясно.
Итак, ученый мир разбился на два лагеря: одни верят в биологическую опасность затопленных ОВ, другие не верят. И те, и другие сходятся на том, что нет достаточных статистических данных для вынесения окончательного вердикта. Их нет и, наверное, не скоро они будут. Ибо в отличие от нашумевшей на весь мир Чернобыльской аварии с ее взрывом, пожаром, радиоактивным облаком на пол-Европы, балтийская катастрофа т и х а я, невидимая. Она с трудом поддается наблюдению даже с помощью специальных приборов. Поэтому каждый вправе сам выбирать себе позицию: хотите верьте в нее, хотите – нет.
Однако, не будучи химиками, мы все же не верим – здравый смысл не дает – что эшелоны с генетической отравой, загнанные на шельф Балтийского и Белого морей, безвредно скажутся на здоровье прибрежных жителей и тех, кто хоть однажды вкусит рыбы, гулявшей на ипритовых могильниках.
Странное дело, чем выше пост того или иного химического деятеля, тем благостнее, тем безмятежнее взгляд на проблему: не надо трогать, рассосется само собой, гидролизуется, не сейте панику, все обойдется…
А если не обойдется? И разве не теми же словами успокаивали партократы людей, накрытых чернобыльским облаком?!
Впрочем, до тех пор пока в госаппарате будет хоть один чиновник, который несет персональную ответственность за проблему затопленного химического оружия, над подводными захоронениями будет висеть режим секретности с грифом «не для печати!».
Самое непостижимое то, что страны – потенциальные жертвы химической атаки с моря – пытаются скрыть нависшую над ними опасность. И делают это по одной сиюминутно важной причине: в случае широкой огласки рухнет экономика многих прибалтийских государств, построенная на рыбной промышленности и международном туризме.
Говорят, кто выстрелит в прошлое из пистолета, в того будущее выпалит из пушки. Но мы саданули в свое будущее химический залп небывалой мощи. Что же мы получим в ответ?
Нет ответа.
Большие надежды возлагались на Хельсинскую комиссию охраны среды Балтийского моря (ХЕЛЬКОМ). В нее вошли многие балтийские страны, в том числе и Россия. Однако гора родила мышь.
Во-первых, сразу выяснилось и это не пошло на пользу общественного дела, что все архивные документы, представленные странами-участницами, крайне противоречивы. Расходятся не только координаты мест затопления, количество сброшенных в море химбоеприпасов, типы ОВ, но и данные экспертиз по составу воды на ипритовых могильниках.
Во-вторых, и это самое печальное, ХЕЛЬКОМ не запретила лов рыбы в опасных местах, а лишь дала рекомендации, как его, этот лов, там проводить и что делать, если в трал попадет очередная бочка с ипритом.
Что толку, если на морских картах отныне будет отмечен не просто некий опасный район, а указан конкретный тип ОВ, разлитого в придонном слое? Остановит ли это рыбаков, привыкших брать рыбу там, где испокон веку добывали ее деды и прадеды? Тем более, что никакой ветнадзор не определит, где именно выловили эту салаку – в Скагерраке или Северном море?
Не окажутся ли на руку рекомендации ХЕЛЬКОМа террористам, которые попытаются использовать химические могильники в качестве средства международного шантажа?
Прискорбно и то, что ХЕЛЬКОМ, возникшая на волне общественного возмущения, поднятого прессой, заявила, что газетные, журнальные, телевизионные и прочие публикации по «ипритовой проблеме», останутся вне сферы ее внимания.
Сами того не желая, мы уже развязали новую мировую химическую войну. Ее готовил для нас Гитлер. Мы лишь отсрочили ее начало, выплеснув яд в колодец, из которого пьем – в море.
Цистерны, цистерны, цистерны…
То, что Гитлер не посмел обрушить на головы наших солдат, мы уготовили нашим потомкам.
Воистину, Каинов дым…
ЧАСТЬ ВТОРАЯ.
БАЛТИЙСКИЙ ЭСКОРТ
ОСЕДЛАВШИЕ ВЕТЕР– Тут и леший нахлебается! – майор-посредник с тоской вытащил ногу из трясины и вылил из короткого десантного сапога бурую жижу.
Да, конечно, карте можно было доверять – берег сильно заболоченный. Недаром в прошлую войну немцы выстроили свои доты не тут, а вдоль пляжа. В их бетонных раковинах ветер с моря воет зло и глухо… Здесь же по всему урезу тянулась широкая кайма из желтых болотных метелок – топь, марь, хлябь. Смешно подумать, что кто-то всерьез считает это побережье десантоопасным. Но командир «южных» вынужден считаться с этим всерьез.
Бетонное поле площадки продолжало на берегу гладь моря. На плитах замерли диковинные зевластые корабли с черным подбоем там, где обычно проходит ватерлиния, с самолетными килями и воздушными винтами на корме. Стоишь рядом и гадаешь: да и корабль ли это? По внешнему виду – самолет с прижатыми крыльями. Но на левой носовой скуле висит небольшой якорь, на треножистых мачтах полощутся изглоданные ветрами бело-синие военно-морские флаги… Десантные корабли на воздушной подушке. Сокращенно – КВП.
На ходовой рубке изображен «родовой» герб десантных кораблей: из распахнутых аппарелей выплывает танк. К традиционному гербу подрисованы авиационные крылышки.
Главное оружие десанта, любого – танкового, воздушного, морского – внезапность. Но десантный отряд в сопровождении кораблей охранения – не иголка. Чаще всего «противнику» известны и курс, и скорость, и вероятное место высадки. Иное дело, когда над морем летят скоростные верткие КВП… Им и минные поля не страшны, и торпеды подводных лодок.
Лихой лозунг полыхал над казармой: «Десантники! Добьемся звания отличного подразделения в 14-й раз!» Гвардии лейтенант Александр Картуков – в пятнистом маскхалате и каске цвета корабельной брони – пятился по аппарели, дирижируя ладонями – вправо, влево – въезд широкогрудого танка. У Картукова есть любимое присловье: все, что лихо, смело, быстро, красиво, – «Это десант!» Все, что не так, – «Это не десант!» На сей раз был – «десант!» Рослые автоматчики с гвардейскими усами цокали подковками о палубу, ловко вскакивали в люки корабля, помеченного большой цифрой «3». Через иллюминатор в палубе ходовой рубки поглядывал в десантный трюм командир «тройки» старший лейтенант Сергей Делюсин. Звездочки с подогнутыми лучами вцепились в погоны золотыми крабиками. Это не от пижонства, это от характера. Делюсин и сам такой – подобранный, цепкий, острый.
– Корабль к бою и походу приготовить!
Точнее было бы сказать «к бою и полету». Уже началась холодная прокрутка винтов главных двигателей. Сергей натянул черный шевретовый шлемофон – такой же, какой носил когда-то отец, летчик дальней авиации. И штурвал перед ним вполне самолетный – двурогий. Командиры КВП, как и командиры воздушных кораблей, держат штурвал сами.
По правую руку от Делюсина, сдвинув наушники на виски, сидит командир электромеханической боевой части старший лейтенант-инженер В. Копытенков. Вот уж кто действительно правая рука Делюсина. Если Сергею выпадет судьба перейти на другой корабль, то уйдет он только с Валерием. Сработались. Сплавились. Слетались.
Перед инженером-механиком элегантный пульт, похожий на кафедру органиста. Разноцветные табло, мнемосхемы, лампочки информируют, предупреждают, напоминают… Тонкие пальцы уверенно перебегают с тумблера на тумблер, с кнопки на кнопку, и огромная машина нехотя оживает после стояночной спячки. Взвыли турбины, заревели воздушные винты, к ним подстроился мощный гул вентиляторов, нагнетающих воздух под днище. Широкий нос корабля приподнялся и оказался вдруг вровень с гребнем казарменной крыши, из рубочных иллюминаторов открылся вид, как с мостика хорошего крейсера. Делюсин сдвинул рычаги реверса, и махина корабля поплыла туда, где бетонные плиты незаметно превращались в море. По бортам взметнулись водяные крылья, и мы понеслись над волнами к выходу из гавани.
Есть что-то в корабле на воздушной подушке от парусника. Гибкое резиновое ограждение и впрямь походило на черный парус. Только не надо скрести ногтем мачту, как в старину накликали ветер. Мы сами несем его с собой, и вихри, бушующие под днищем КВП, вплетаются в штормовые шквалы Балтийского моря. Волны закручивались в белые свитки. «Тройку» качало, как и любой водоизмещающий корабль. Разве что качка была несколько иной – эдакими плавными скачками. Захватывало дух. Под ложечкой легчало и обрывалось. И точно так же легчали на миг в трюме стальные глыбы танков.
На циферблате скоростемера – узлы в трехзначном исчислении.
Из училища имени Фрунзе Делюсин хотел уйти на подводные лодки. А попал на КВП. Неожиданно. Даже не подозревал, что есть уже на флоте такие корабли. Попал и ничуть о том не жалеет. Чтобы понять это, стоит лишь взглянуть, как врос сейчас Сергей в штурвал, с каким упоением всматривается о«в кругляш вращающегося стекла. Прикушена губа. По-мальчишески пылают уши. Широко расставлены ноги. На провал пружинисто приседает. Азарт полета не гасит тревоги. Зарыться на такой скорости носом в волну все равно что гоночному автомобилю скапотировать. Смотри, командир, в оба!
Пульт механика ласкает глаз зелеными транспарантами. Все в норме. Лицо у Копытенкова бесстрастно, как у йога. Или его не забирает скорость? Забирает, только по-своему. Она для него – в дрожании стрелок у опасных пределов. А от великой сосредоточенности и мнимая бесстрастность.
Штурману на таком корабле нет нужды выделять красным карандашом отмели и другие опасные места. Нет необходимости следить и за глубинами. Потому-то в ходовой рубке не найдешь эхолота – навигационного атрибута любого морского судна. КВП – корабль надводный в буквальном смысле слова.
Метрист матрос Милашенко вжался лицом в резиновый тубус радара; белобрысый чуб, повинуясь качке, ходит по резине из стороны в сторону, как кренометр.
Командир отделения артэлектриков старшина 1-й статьи Чернокальский готовит к бою скорострельные пушки. До флота работал инженером-технологом в совхозе. В маленьком, но интернациональном экипаже представляет запорожских болгар. Делюсин на него не нарадуется. «По уровню подготовки – готовый офицер».
За нами несется корабль старшего лейтенанта Александра Финагеева. Оба экипажа взяли обязательство сократить время самого главного своего норматива – по высадке десанта на десять процентов.
Вчера Делюсин рассказал курьезный случай. Флотский финансист, оформлявший экипажу «тройки» морское денежное довольствие, вчитался в выписку из вахтенного журнала, снял трубку и стал жучить командира: «Я двадцать лет служу на флоте, и двадцать лет все выписки начинались словами «снялись со швартовых». А у вас «снялись с площадки». От стенки, что ли, отошли? Так и пишите! Да и потом, командир, перепутали часы с ходовыми сутками. Слава Богу, корабли у нас еще по воздуху не летают!» Летают!
Я перебираюсь в кубрик десанта. Морские пехотинцы сейчас мало чем отличаются от парашютистов в салоне транспортного самолета: одни кемарят под гул турбин, не выпуская из рук оружия, другие поглядывают в маленькие иллюминаторы – не забрезжил ли берег, третьи трудятся над картонками с бортпайком. Мой знакомый гвардии лейтенант Картуков занят тем же.
Картуков протягивает мне баночку с «завтраком туриста», галеты, шоколад… За едой беседовать легче, чем за погрузкой танков.
– Родился в Казахстане,– рассказывает Александр,– учился на Дальнем Востоке – в Благовещенском танковом, а служу на западе…
Конечно же, зашла речь о том, какие случаи бывают при высадке. Десант есть десант, и если огонь «противника» ведется холостыми зарядами, то удары морских волн отнюдь не условны. Однажды на больших маневрах пришлось высаживаться по-боевому – не считаясь с погодой. Десятки машин вышли «с плава» на берег, а один танк хлебнул воды и ушел на дно. Экипаж вынырнул. Стали спасать машину. Чтобы вытащить ее буксиром, надо было перевести рычаги в нейтральное положение. И вот майор Морев трижды нырял в ледяную воду. Набрав в грудь побольше воздуха, он пролезал в затопленный танк через башенный люк, пробирался в самый дальний угол – к месту механика-водителя – и пытался выключить передачу. Удалось с третьего раза. Танк вытащили, промыли цилиндры, и ожившая машина ринулась в бой.
– Это десант! – заключает Картуков не без гордости.
Боцман мичман Ефимов заглядывает в десантный кубрик:
– Вот вам пластиковый мешок. Чтоб ни одной консервной банки на палубе не валялось!
Излишнее предупреждение. Морским пехотинцам и без того ведомо понятие «морская культура». Недаром у них на рукавах – золотые якорьки.
Мы проходим с боцманом по всему кораблю. Кают-компания с привинченным к переборке телевизором, каюты офицеров и мичманов, кубрик экипажа, камбуз. В кастрюле – «лагуне» – поплескивается черный флотский компот, в мойке сушатся тарелки. На минуту забываешь, что все это мчится над морем со скоростью пикирующего штурмовика.
– А кто у вас кок?
– Да все по очереди! Экипаж небольшой. Каждый владеет двумя-тремя профессиями.
Сам Ефимов, например, кроме того, что он боцман, еще и командир поста высадки.
По крутому трапу взбираюсь в ходовую рубку. И вовремя.
Штурман лейтенант Назаренко отрывается от карты:
– Товарищ командир, через пять минут подойдем к месту высадки!
– Метрист, дистанция от берега?
– До берега… кабельтовых!
Делюсин вдавил ларингофон под скулу:
– Корабль к высадке десанта приготовить! Включить вентиляцию. Технику прогреть!
В десантном трюме заревели танковые моторы. Гвардии лейтенант Картуков закрыл над головой броневую крышку. Его машина будет выходить первой.
Морской бой скоротечен. Ныне, с появлением на флоте ракет, палубных самолетов, кораблей на воздушной подушке, эта формула слегка устарела. Морской бой – молниеносен.
Желтая полоса берега надвигалась стремительно. Руки инстинктивно уперлись в поручни – так и ждешь удара, скрежета проломленного днища. «Тройка» вылетает на урез. Желтые метелки заметались в тугих струях, открывая на секунды черную хлябь. Уходят под днище и заросли акаций – живой колючей проволоки. А вот и подходящая поляна.
– Сброс оборотов!
Корабль плюхается – на плавную посадку нет лишних секунд – на земную твердь.
– Открыть аппарель!… Пошел десант!
Танки выезжают из зева десантного трюма точь-в-точь как на картинке к «Коньку-Горбунку» выплывают из пасти чуда-юда проглоченные корабли. Морские пехотинцы на ходу вспрыгивают на броню. Никто не стреляет. Здесь нас не ждут. Бой будет впереди – в тылу у «южных».
Лопасти винтов снова встригаютея в сырой балтийский воздух. Десантные корабли, разбрызгивая волны, уносятся в море.
Вечером, когда «тройка» застыла на бетонной площадке, Делюсин спустился в свою каюту. В стаканчик из обрезанной снарядной гильзы он вставил три желтые метелки и черно-бархатную камышину – болотный сувенир.
