Текст книги "Без права на..."

Автор книги: Николай Ермолаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 5 страниц)

Решили обыскать швейный цех, где он работал. В ворохе тряпья, из которого он шил клоунские штаны, в которых ходил, нашли кучу пилок, зажигалки, точильные бруски и бесконечные заточки.

Маньяка отправили в Казань, реабилитолога Лилю, при попустительстве которой он вооружался, уволили, а Алексей Иванович был переведен во врачи-ординаторы 27 отделения. В нашем же отделении начались бесконечные шмоны, не прекращавшиеся в течение месяца.

Оказывается, летом в спецотделении предусмотрены прогулки. На территории есть земляной прогулочный дворик, в котором при сухой и теплой погоде три отделения гуляют поочередно. Гуляют только в рабочие дни, в отведенное для этого время – до обеда одно отделение, после обеда – другое.

Всего, в зависимости от погодных условий и дождливости лета гуляют от 8 до 17 раз (статистика за шесть лет).

Перекрываются входы-выходы с территории спеца, санитарки становятся на лестничных площадках и по дороге до прогулочного дворика (прогульняка), отделение собирается в коридоре. Остаются в отделении только наблюдательные палаты. Другие больные, отказывающиеся от прогулки, тоже закрываются в наблюдательную палату. С собой берут на прогулку мячик, теннисные принадлежности и ведро для исправления большой и малой нужды. Почти все отделение в самодельных шляпах и шапках из газет.

Пятерками больных выпускают и загоняют в прогулочный дворик. Здесь можно бродить по пыльной земле, играть в мяч или теннис и курить. Больше здесь делать нечего, но сам свежий воздух, открытое небо, пышный ковер цветов и зелень деревьев умиротворяют, настраивают на спокойный полувольный лад.

Больные ведут здесь бесконечные разговоры, курят, с интересом наблюдают за игрой в мяч. Если прогулка проходит в свиданочный день, то во дворик выносят столик и прямо здесь принимают родственников и посетителей.

Находятся подонки, которые во время свиданий специально подключаются к игре в мяч, чтобы мячом угодить в стол с передачками. После такого броска игру прекращают, но виновника не наказывают – он всегда может сделать вид, что кинул мяч совершенно случайно.

Есть на прогульняке и другие развлечения – смотреть за погрузкой продуктов в пищеблок, перекрикиваться с другими отделениями, идущими в баню. Одно лето дрозд свил свое гнездо за металлическим забором, прямо на бетонном столбике и мы долго наблюдали, как он высиживает яйца. То ли от того беспокойствия, что мы доставляли дроздихе, то ли от плохой экологии Ново-Николаевки птенцов у дрозда не получилось.

Некоторые вытягиваются на узких скамейках и спят «под колесами», некоторые бесцельно бродят по дворику. Честно сказать, радость от прогулки видна в основном на лицах олигофренов – остальным по большому счету начхать на этот пыльный прогульняк.

Во время прогулки отделение тщательно шмонается.

– Планета Железяка! Роботы! – кричит какой-то чумовой, напоминая этим, что ты вовсе не на воле, а продолжаешь оставаться в психушке.

Утренняя прогулка длится два с половиной, а послеобеденная полтора часа. После прогулки также пятерками больные входят в отделение, моют ноги в раковинах ванной. И расходятся по надоевшим палатам – хорошего понемножку.

После московской комиссии мертвенная тишина в отделении прекратилась – больным разрешили заказать из дома приемники на батарейках (так как розеток в отделении не предусмотрено) и вскоре в каждой палате появилось радио. В Уфе двенадцать FM каналов и, наверное, в отделении их слушали все одновременно. Особенно обрадовались лившейся из динамики музыке олигофрены – надо сказать, при своей болезни, они очень музыкальны, а возможно музыка – это единственное, что доступно их пониманию.

Приемники раздавали с поста в 8 ⁰⁰утра, а собирали в час дня, перед обедом. Этот промежуток времени проходил в отделении намного веселее и быстрее другого времени. Сам я слушал три канала – «HitFM», «Europe+» и «Maximum».

Ходьба с приемниками по отделению и нахождение с ними в курилке больным запрещалось – боялись, что раскрытой антенной попадут при ходьбе кому-нибудь в глаз.

Были настоящие радио-маньяки. Они целыми днями возились с приемниками, разбирали, собирали их, «настраивали» по их словам. Совершенно очевидно, что у таких хозяев приемники работали недолго.

Не беда – такие меломаны искали и находили у других больных новые приемники и покупали их за баснословно большое количество чая или сигарет, а то и отдавали по нескольку передач за приемник и не меньше за батареи и наушники. Один сменил за два года тринадцать (!) приемников, но «ремонтировать» и «настраивать» их не перестал.

Помню забавный случай, когда один отоварочник нашел в помойном ведре печатную плату без динамика и, прицепив ее скотчем к стене, месяца два возился с ней, пытаясь заставить ее заговорить или запеть. Естественно в этой палате гробовая тишина продолжалась.

Что слушали чаще всего? Спец есть спец, и контингент лиц из преступного мира здесь большой, а посему в моде был канал «Шансон». Даже олигофрены слушали его с упоением, правда ничего не понимая в смысле тяжелых песен о правде зековской и воровской жизни.

В любом случае музыка, лившаяся из приемников, как-то отвлекала от серых больничных будней, как бы на краткие моменты возвращала в вольный мир, навевала воспоминания.

После тихого часа эстафету приемников принимал телевизор. Висел он в коридоре, и с окончанием тихого часа больные выстраивали старые облупленные стулья без спинок и малейших признаков дерматиновой обивки перед ним и погружались до отбоя в другой мир.

Смотрели все, даже рекламу. Телевизор – это, в психушке, единственное окно в нормальный вольный мир.

И здесь находились мастера-ломастера пытавшиеся «настроить» антенну или беспорядочно пощелкать пультом, но таких до антенны не допускали и близко, а пульт в руки не давали – телевизор в психушке дело серьезное. Два месяца, проведенные отделением без телевизора (пока он был в ремонте) показались двумя годами – так здесь вечером муторно и тоскливо без этого цветного экрана.

В конце – концов, по многочисленным просьбам больных, врачи разрешили в отделение DVD-плеер. Тут и началось веселье – «Троя» и «Гладиатор», «Титаник» и «Мумия», «Чистилище» Невзорова и видеоклипы – больные только успевали заказывать диски домой или выпрашивать их «в прокат» у медсестер и санитарок.

Короче, честно, я не знаю, как тяжело было в дурдоме до начала телевизионной эры, но догадываюсь и сочувствую арестантам прошлого.

В 2005 году в отделении появился жидкий, заваренный чифир. Мы наловчились брать с собой в столовую пластмассовые бутылочки из-под кефира, уже заряженные заваркой. В столовой, пока никто не смотрит, мы подаем свои бутылочки в окно раздачи, и столовщица заливает наш чай кипятком – кому нальет, а кого и пошлет. Счастливцы, получившие порцию кипятка, суют бутылочку за резинку штанов, в рукава, в карманы пижамы и несут в отделение, обжигаясь разогревшимися от кипятка бутылочками. Самое трудное – пройти сестринский пост. Если бутылочка видна, или сильно оттопыривает карман, вас тут же остановят, а ваш драгоценный груз тут же отберут. Если смена плохая или не в настроении – могут остановить человека и не имеющего внешних признаков несения чая, ошмонать и отобрать все обнаруженное.

Блатные больные, имеющие хорошие отношения с дежурной сменой медсестер почти открыто несут заваренный чай в ведерках из-под майонеза.

Администрация прекрасно знала, в каких целях больные используют пластмассовые стаканчики и бутылочки и поэтому при шмонах все это, даже пустое и не имеющее ни следа использования под чай, отметалось нещадно.

Отметались и пластиковые баллоны из-под газировки, используемые больными для хранения питьевой воды – в них легко при наличие сахара (а его в отделении полно) можно поставить бражку, а этот процесс пресекали в корне, отбирая баллон раньше, чем его «зарядят» и «поставят».

У каждого больного на спецу имелась своя история болезни. Время от времени и довольно часто в нее была необходимость вшивать новые листы – как-то справки, листы анализов, постановления суда, дневники наблюдений и многое другое. Поручена была эта работа дежурным медсестрам, но сами понимаете – как бы ни работать, лишь бы не работать. И это дело, в конце – концов, легло на плечи больных. Когда мне начали предлагать подшить то или иное дело я не отказывался и эта работа, происходившая обычно в тихий час или поздно ночью, стала для меня постоянной.

Я стал обладателем информации обо всех больных – об их болезнях, об их жизни, об их преступлениях, но общаться, например, с педофилом стало для меня значительно труднее, так как я уже конкретно знал, что общаюсь с педофилом.

Доходило до того, что, подшивая листы с решениями выписных комиссий, я за сутки-двое знал, что ждет человека – выписка или продление срока. В некоторых случаях я приносил эту информацию в отделение и человек уже заранее знал – волноваться ему перед комиссией или быть наплевательски к ней настроенным. Естественно, таки сведения я сообщал людям, полностью заслуживающим доверия, иначе, сдай меня хоть один из них, и моей карьере пришел бы полный и бесповоротный ездец.

Прошивал я дела легко и непринужденно, а дело в том, что, начинаясь листов с двадцати, дело за года превращается в увесистый том, толщиной не уступающий кирпичу. Продырявить такой талмуд медсестре не под силу, поэтому в отделении всегда будет больной, кому эту работу поручат.

Стягивают листы истории болезни четверной или даже восьмерной ниткой, иначе она попросту порвется.

Есть и веселые моменты. Подшиваю как-то к истории болезни письмо больного домой и быстро читаю го. Оно заканчивается скромными и ни к чему не обязывающими словами «Так как я являюсь богом…». Все еще не перестаю удивляться такому.

Некоторые настолько доходили в своем отчаянии, что буквально становились частью койки. Они лежали без движения день и ночь, круглые сутки напролет. Их уже ничего в этой жизни не интересовало – поесть и поспать, вот и вся жизнь. Загонялись до такой степени, что покрывались вшами. Таких больных, не выдержавших однообразия психушки и превратившихся в живых мертвецов, обычно собирали в 8, 9 и 11 дефектных палатах, поближе к туалету, так как они даже помыться толком не могли. О личной гигиене они забыли так же, как о жизни вообще. Такое растительное существование быстро приводило их к полнейшей деградации – как физической, так и умственной, и, выйдя на волю, они уже не могли ни работать, ни ухаживать за собой. Врачи понимали это, и, зная, что и на воле такой «овощ» уже не опасен, выписывали их побыстрее, то есть выписывали именно тех, кому выписка собственно и не нужна.

Другие же больные, не пожелавшие сдаться условиям быта, приводили в порядок свои палаты, развешивали на койках цветные полотенца (единственный разрешенный цветной предмет из материи на спецу), даже разводили цветы. Было умилительно и немного смешно наблюдать, с какой теплотой и заботой эти бывшие насильники и убийцы разводят на окнах в банках из-под майонеза своих питомцев. Обменивались отростками, заказывали отростки санитаркам, приносили отсадки из дома, отращивали в стаканчиках с водой и ухаживали за цветами, как за детьми. В основном любили выращивать ярко цветущие, но в каждой палате был лимон или апельсин, выращенный из семечка. Цветы в отделении были везде, в каждом кабинете, в каждой палате, за исключением наблюдательных и дефективных и туалета. Казалось всю теплоту, еще оставшуюся в зачерствелых сердцах эти люди отдавали цветам. У меня на окне рос лимон. Сам я большой ценитель кактусов, но их не разрешали по причине колючек.

Было весьма занятно наблюдать, как взрослые мужики выстраивались в очередь перед ванной, долго дожидаясь очереди, чтобы помыть своим питомцам листья.

Мне же пришлось заняться цветами, росшими не на подоконнике, а на территории больницы.

У каждого отделения были свои клумбы, за которыми тщательно ухаживали, пропалывали и поливали (конечно, воду таскали больные, то есть мы). Цель – чтоб к пятнадцатому августа все клумбы покрылись цветущим ковром астр, хризантем или других цветов. Ведь 15.08 обычно по всей больнице проводится «Праздник цветов», на который приезжали врачи с Владивостокской, и даже сам главный врач больницы. Комиссия из врачей оценивала красоту клумб и назначала места. Три победивших отделения получали ценные призы – электрочайники, музыкальные центры, а один раз наше отделение, заняв первое место, выиграло огромный телевизор.

Но красивая клумба – это еще не самое главное на «Празднике цветов», главное – это поделки из природных материалов, которые тоже оценивает жюри.

За две, за три недели до праздника в отделениях начинается лихорадочная работа – ищут больных, способных к творчеству и готовят панно и поделки. Мы готовим панно из колосков и ваты, из крупы разных оттенков и ягод рябины, делали поделки из коряг и мха. На ура шли человечки из коры и веток. Работы было много, готовились даже по ночам. Наша фантазия при этом совершенно не учитывалась – идеи «приносила на блюдечке» старшая медсестра. Единожды мне удалось пробить свой проект – мы сделали орла из гусиных и куриных перьев и заняли первое место, выиграв телевизор.

Делали целые деревянные замки, лепили из хлеба Шрека, писали маслом пейзажи и натюрморты. Оказалось, что больные, целыми днями умирающие от безделия по своему даже талантливы и способны на многое.

Обидно, что все с таким трудом сделанное после праздника уничтожалось – хранить все это было просто негде, да и любое спец отделение стремится к минимуму в вещах.

Этот праздник, хоть больные и не выпускались на него, вносил оживление в скучную жизнь отделения.

Однажды меня вызвал новый заведующий отделением Мидхат Рустэмович и спросил, пролистав мое дело.

– Учился на программиста?

– Да, – ответил я.

– У меня компьютер не в порядке.

Я присел за допотопный Pentium 100 и покопался в настройках Windows. Настраивать было нечего, так как система сбоила целиком. Я перезагрузился в DOS, запустил инсталляционную версию Windows, подождал, пока она установится, и пожелал Мидхату Рустэмовичу приятной работы.

С тех пор меня постоянно стали звать работать на компьютер, а вскоре слава обо мне дошла и до других отделений Ново-Николаевки, куда меня стали водить с охранником. Дело в том, что больничный программист сидит далеко, на Владивостокской и вызывать его в экстренных случаях было неудобно, по причине долгого ожидания. Я же был всегда под рукой.

Работая на больничном компьютере, я попал в мир актов, законов и приказов по психиатрии, узнал многое из больничной жизни и статистики, разглашать же эту информацию на страницах этой книги я не вправе. Но мне самому стало жутко, я окончательно убедился, что попал в болото, из которого почти невозможно выбраться.

О своем освобождении я узнал за три месяца до него – мне попали документы, в которых находился список больных, готовящихся к выписке. Тут душа моя успокоилась.

То, что я работаю на компьютере, особенно не понравилось чумовому больному Рамилю Кашапову. Он непрерывно испытывал галлюцинации в виде надписей, стоявших у него перед глазами, меня же он начал обвинять в том, что он, Кашапов, абсолютно здоров, а я, подлец, создаю ему эти надписи с помощью компьютера. Я многократно объяснял шизофренику всю глупость его обвинений, но тот не переубеждался и не отходил от своего бреда ни на минуту. В конце – концов, он причислил меня к евреям и заявил, что во всем виноват этот народ.

Бред преследования на воле у больных – опаснейшее явление. Так, некто Володя Пастухов, пятидесятилетний мужик был трезвенником. Он не пил ни водки, ни курил и травку, он просто болел. В течение целого ряда лет ему казалось, что живущая этажом выше девчушка пытается подстроить так, чтобы отобрать у него квартиру, а его самого сгноить в психушке. Приветлива она с ним – значит хочет окрутить, а затем перевести квартиру на себя. Неприветлива – значит хочет отобрать силой. Бедолага был уверен, что учащаяся в институте девушка является проституткой и имеет контакт со всей Бирской мафией.

Во время очередного обострения своей болезни, Володя вышел на балкон покурить и «услышал» как вверху девушка подговаривает очередного мафиозника его, Володю, убить.

К дому в то же время подъехали две машины. Да, точно! Пришло время действовать!

Шизофреник вооружился туристическим топориком и спрятался у двери квартиры вверху, когда девушка стала выходить в магазин, он, совсем потеряв голову от терзавшего его бреда, наскочил на нее.

– Хрясь!

Топорик опустился на девичью голову. В ужасе девушке удалось вырваться из лап озверевшего маньяка преследования.

Она осталась жива – топорик лишь ободрал кожу с ее черепа, а боевик – шизофреник отправился на неопределенный срок на спецстационар. Дорогая ему квартира в период отбывания им срока перешла к государству.

Вообще шизофрения принимает иногда очень интересные формы. Был один больной, который, выглядя совершенно нормальным, страдал чуть ли не ежеминутно.

Бедолаге казалось, что зубы его превратились в острые лезвия и впиваются ему в десна. Так же ему казалось, что язык его проткнут множеством иголок. Особенно трудно было ему пережевывать пищу – он постоянно вытирал несуществующую кровь, якобы текущую у него изо рта. Эти «эффекты» – результат многолетнего употребления клея «Момент». После длительных упражнений с мешочком и клеем у этого токсикомана крыша съехала окончательно и бесповоротно.

Бывали случаи, когда уже известный вам Фаныч прямо на обходе заявлял, что он является роботом, сделан из железа, которое заржавлено, и его срочно нужно смазать. Ему вторил Рамиль Кашапов, заявляющий, что у него в сердце заканчивается батарейка и ее надо незамедлительно сменить.

Но всех переплюнул Роберт Владимиров, который просто снимал тапочек и начинал разговаривать по нему, как по сотовому телефону. Он связывался по мобильному тапочку со всеми подряд – с мамой, с Владимиром Путиным и даже главой «Аль-Каиды» Бен Ладеном (которого называл Баден-Ладен). Обычно он перечислял свои мнимые заслуги перед Вселенной – «белый свет создал, под Нефтекамск расплавленный металл залил, Луну сотворил».

На вопрос, «кто ты такой», Владимиров отвечал без запинки «Звезда, Бог». Зажевав чай, заявлял, что вот уже десять лет «крышует мафию» и является обладателем «сексильона» долларов и бесчисленных государственных наград.

Бывает, что бред шизофреника более близок к реальности. Нашелся в отделении некто Альмират по прозвищу «Бедный Ослик», который предложил мне после выписки ни много, ни мало собрать людей, накопить денег, занявшись бизнесом, накупить оружия и штурмовать горотдел милиции с целью покончить с ментовской властью в Башкирии. А что, если найдутся охотники пойти за бунтовщиком? За Лениным же пошли, хотя тот, несомненно, и я в этом убедился, повидав многих больных, тоже являлся шизофреником.

Также, кроме нарушения восприятий и бреда страдают больные разного рода страхами. Здесь все – от объяснимого, впрочем – то, страха высоты, до разного рода агорафобий и клаустрофобий, страха ночи, страха темноты, боязни большого скопления людей, страха отравиться или страха начала ядерной войны. Бывают и совершенно экзотические виды страхов, когда, например, больной боится вида трещинок в стенах, черных точек на полу линолеума или страха заглянуть в зеркало.

Понедельник – день тяжелый, так говорят в народе, но эта истина не распространяется на наше отделение, ведь понедельник у нас банный день!

Летом каждую неделю, зимой раз в две недели мы идем купаться. В этот день нам раздавали наши мочалки, шампуни и мыло и мы, по палатам шли зимой в душевую, летом – на территорию, в баню.

И зимой и летом в бане была своя прелесть – зимой это почти неограниченная продолжительность купания в отделенческом душе, летом – дополнительная прогулка до внешней бани, правда в наручниках. Единственное неудобство летней бани было в том, что купаться более пяти – семи минут не давали – намылился, сполоснулся и хорош, иди в отделение, уступи место следующей партии.

После помывки выдавали чистые пижамы. Если ты пошел в баню одним из первых – хорошо, ты получишь более-менее целую пижаму, если же ты оказался в конце очереди, то получишь такое рванье, что будешь ходить с дырами до следующей бани.

Поскольку стирали пижамы в больничной прачечной с хлоркой и кальцинированной содой, то они очень быстро (за пару стирок) приходили в негодность и расползались от малейшего натяжения.

Заколотые галоперидолом больные даже и помыться – то толком не могли – постоят под душем и идут в отделение, так и не избавившись от грязи и связанных с ней ароматов.

После бани в отделении наконец-то запах мочи и хлорки заменялся запахом мыла и шампуня.

Некоторые из больных за пару-тройку сигарет делали массаж на спину, а кое-кто из них и на ступни ног, причем годами занимаясь этим, доходили почти до уровня профессионального массажиста, получая навыки путем долгих тренировок.

Олигофрен Очко называл массаж ступней «Батной машшаж» (блатной массаж) и не брезговал делать его на ноги любой степени загрязнения.

В шесть часов вечера, после ухода врачей насильник Варсегов брал ящик для сбора анализов и шел в сестринскую. Теперь до самого отбоя он будет по очереди массировать ступни всему медперсоналу, получая за это пару кусков хлеба и целый мешок объедков со стола сотрудников.

Опять смех на коридоре – это ведут Нуретдинова, с ног до головы измазанного калом – ведут мыться. Случаи, когда больные на всю голову, совершив акт дефекации, хватают свой «котяк» и начинают размазывать его по своему телу, редки, но если человек начал заниматься делом каломазания, он продолжит его с завидной регулярностью.

Другие находят в унитазах фекалии и мажут ими стены туалета. Один такой «штукатур-маляр» действительно считал, что шпаклюет, украшает стены туалета, отделанные белоснежным кафелем.

Однажды ночью мне попался в туалете и настоящий копрофаг, занятый поздним ужином. Молодой мальчишка лазил рукой по унитазам, засовывая туда руку по самый локоть, доставал более-менее твердые «колбаски» фекалий и … отправлял их в рот!

Копрофаг отравился дерьмом, и санитарка бегала в Ново-Николаевку за молоком, чтоб его, выблевывающего в тазик куски дерьма им отпаивать.

Во время некоторых праздников, как, например Новый Год, 23 февраля, 8 марта, 9 мая для больных устраивали в столовой дискотеку, более похожу на детский утренник. Больные рассаживались вдоль стен и слушали, как читают стихи, поют песни под принесенную по такому случаю гитару. После выступлений каждый получал кружку слабого чая, и начиналась дискотека – под звуки музыкального центра 10-15 больных танцевали в освобожденном от столов центре столовой, а остальные продолжали сидеть вдоль стен, смотря на танцующих, слушали музыку или общались между собой.

На подобные праздники приводили несколько женщин из женского отделения, и меня всегда занимал такой вопрос – специально ли приводят к нам самых уродливых, или все они в женском отделении таковы, по крайней мере, несмотря на голод по женскому телу у меня ни разу не возникло желание обнять одну из этих каракатиц или потанцевать с ней. Хотя находились менее щепетильные больные, которые с удовольствием обнимали уродиц и украдкой щупали отвисшие почти до пупа груди (в женских отделениях лифчики запрещены, и груди у лежащих там годами быстро провисают и теряют всякую привлекательность).

Все равно, несмотря на весь маразм этого утренника, праздник остается праздником, и это ублюдочное подобие дискотеки поднимает настроение и отвлекает от серых больничных будней.

Зимой оказалось, что кроме «Праздника цветов» есть еще один конкурс, проходящий на территории всей больницы – это «День Ледяных Фигур». В лютые предновогодние морозы на двор больницы выходит по очереди персонал, усиленный парой-тройкой вменяемых больных, умеющих лепить из снега. С пищеблока в ведрах таскают горячую воду и, намочив в ней колючий холодный снег, лепят из него ледяные фигуры. Обычно это Дед Мороз со Снегурочкой, гороскопическое животное наступающего года, а иногда что-то совершенно непонятно, порожденное воспаленным мозгом припаханных к скульптурному творчеству больных.

Вылепленные скульптуры обычно затем раскрашивают гуашью или акварельными красками, и они худо-бедно украшают зимой больничный двор, хотя больные видят все это только из окна с высоты третьего или четвертого этажа.

Приезжающая на праздник комиссия из врачей с Владивостокской оценивает работы и раздает победившим отделениям призы.

Год шел за годом… от больничной пустоты, от ничегонеделания и однообразия уже не хватало сил. Сам по себе человек активный и деятельный я уставал от вынужденного безделия до такой степени, будто целыми днями таскал мешки с цементом.

Я не знал, сколько времени еще мне предстоит провести на принудке и от этого мне становилось еще хуже.

Тогда я нашел выход в азалептине. Это снотворное гарантировало 8-10 часов крепкого сна от одной таблетки. Я выпрашивал азалептин у медсестер, отбирал у больных и спал и видел сны, в которых гулял по свободе. В таком спящем состоянии я провел полтора года. Доза азалептина постепенно возрастала и с 25 мг выросла до 250 мг, то есть двух с половиной больших таблеток. Я спал бы и дальше, до самой выписки, да вот незадача – азалептин стал учетным препаратом и доставать его стало труднее и труднее, да, впрочем, я уже и не спал от него – так за полтора года мой организм привык к этому сильнейшему снотворному.

Когда я прекратил пить азалептин и начал бодрствовать от подъема до отбоя дни показались мне бесконечными.

Но основной срок я уже проспал, скоро меня ждала выписка, хотя я еще и не знал об этом.

На очередной комиссии доцентша вдруг не стала задавать мне никаких вопросов о моем состоянии, зато мы минут пятнадцать обсуждали Windows Vista и новый Photoshop.

С этой комиссии я был выписан – не сразу домой, а на вольную больницу. Мои документы ушли в суд, и я в счастливом ожидании провел месяц, вплоть до того времени, когда мне выдали мои вольные вещи и, пожелав удачи, посадили меня в УАЗик, который повез меня в вольное отделение.

Но это начиналась уже совершенно другая история…