Текст книги "Без права на..."
Автор книги: Николай Ермолаев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)
Именно в то время я нашел для себя спасение от беспробудной больничной жизни. Нашел я его в книгах. Книги – это здесь единственный способ отвлечься от больничной скукоты и серости. Я нахожу их везде – спрашиваю у больных, реабилитолог приносит их мне из отделенческой библиотеки. Читаю все – от беспонтовейшего соцреализма до «Розы Мира», читаю запоем, отвлекаясь только на еду и беседы с моими товарищами по несчастью. Узнаю, что одному больному, Ренату Сабирову, приносят из дома журналы «Вокруг Света». Их я проглатываю молниеносно, яркие краски экзотики вносят разнообразие в эту беспросветную жизнь.
Ренат Сабиров поседел в психушке – поседел за какие-то месяцы. Дело в том, что преступление, совершенное им постоянно изматывает его, он постоянно «гонит». На воле он увлекался травкой и покупал ее стаканами. Под конец, в своей шестилетней дочке он увидел черта с рогами и, схватив ее за ноги, со всей силы долбанул головой об печку. Потом, отойдя от галлюцинаций, долго баюкал остывающий маленький трупик на своих руках.
И это не самый жуткий случай, содеянный человеком, перекурившим травки. Один мой земляк по «alma mater», учившийся в Авиационном институте на пару курсов старше меня, перед госэкзаменами тоже сильно увлекся канабисом и, обкурившись, зубрил как лось. В определенный момент конопля и с ним сыграла злую шутку – он начал гонять чертей по квартире.
Своей жене, пытавшейся его успокоить, он нанес около двадцати ножевых ударов в живот, а затем принялся за своего годовалого ребенка. Кухонным ножом он отрезал малышу половой член, а затем орущего благим матом ребенка утопил в ванной. Галлюцинации не успокаивались и он, схватив топор, начал высаживать входную дверь. Соседи на шум ударов и треск ломаемой двери вызвали милицию. Вырвись бы этот маньяк с топором на улицы города – дело не ограничилось бы двумя трупами.
Здесь они спокойны, вежливы, даже услужливы. Глаза добрые-предобрые, и если бы не их рассказы и прочитанные мною позже их истории болезни, никогда бы не поверил, что за плечами у них кровавые преступления, полные бессмысленной жестокости.
На одном из обходов Алексей Иванович поздравляет меня с инвалидностью. Как и всем принудчикам (лицам, находящимся на принудительном лечении) мне назначили пенсию. Теперь дома появятся деньги, и мать сможет приезжать ко мне. Грустно, конечно стать пенсионером в двадцать лет, даже не успев ни дня поработать, но Алексей Иванович успокаивает меня – инвалидность дана мне только на период лечения, я остаюсь дееспособным, отвечающим за себя человеком. После выписки пенсию тут же снимут.
Зачем принудчикам дают пенсию? На воле эти вполне вменяемые люди, хоть извертись перед медико-социальной комиссией никакой пенсии ни в жизнь бы не получили, по крайней мере, большинство из них. Им предложили бы найти более легкую, необременительную для мозгов работу и отослали бы, несолоно хлебавши.
Тайна сия велика есть, но по большому счету пенсия – это милостыня государства больным, вынужденно лишенным возможности работать. Обычно инвалидность назначается сроком на год, а затем продляется еще на год, либо вообще снимается. Получают принудчики поголовно 2 группу вне зависимости от заболевания. Мне попадался только один человек с 1 группой инвалидности по психическому заболеванию (тяжелая форма эпилепсии). Но чтоб получить ее, пожизненно, он доходил до пикетирования Минздрава Башкирии и голодовок. Наконец, чтобы отвязаться от него, ему дали первую группу и счастливчик мог уже не работать.
Лица с тяжелыми формами заболеваний (олигофрения, тяжелые формы шизофрении и эпилепсии) могут получить инвалидность и пожизненно. Также рассматривается вопрос о дееспособности пациента, правда такой вопрос рассматривает суд. Получив недееспособность вы превращаетесь в домашнее животное – выйдя из больницы вы не получаете на руки пенсии, не можете ни жениться ни устроится на работу. Вы – никто и фамилия ваша никак. Все ваши вопросы решает ваш опекун (из числа родственников, хотя обычно кроме матери, никто опекуном становиться не желает), вы на 100% зависите от своего опекуна. Если опекуна нет, то и нет вам никогда выхода из стен психушек, вашим опекуном становится государство, а вас спихивают в какой-нибудь интернат пожизненно.
Получают инвалидную пенсию так же, как и обычную – на почте, или почтальон принесет ее по месту вашего жительства. Разница только в том, что дееспособные каждый месяц оформляют доверенность на какого-либо родственника, заверенную юристом и главным врачом, у недееспособных же пенсию получает опекун безо всяких доверенностей.
Пройти МСЭК (медико-социальную экспертизу, назначающую пенсию) на спецу не составляет труда – она проводится заочно, без вашего участия, и самого факта, что вы на принудительном лечении достаточно для ее назначения.
В мою палату каждое утро заходит человек с белыми пятнами на руках и лице (это так называемое витилиго – депигментация различных участков кожи – один из признаков врожденной олигофрении). В карманах пижамы у него два больших стакана из-под сметаны, полные нифелей.
Это – олигофрен Очко, клоун и регулярный уборщик отделения. Он прячется в углу и жадно запихивает вторяки в беззубый рот. На его лице при этом сияет идиотская улыбка.
После, из истории болезни, я узнаю, что Очко сидит по стремной статье. Его напоили соседские пацаны и предложили привести в их компанию малолетнюю сестренку олигофрена. Очко согласился. В результате двенадцатилетнюю девочку пустили по кругу. Брат – олигофрен тоже участвовал в этом жутком изнасиловании. Надо сказать, вообще люди с диагнозом олигофрения часто сексуально агрессивны. Ибо нет, и не будет такой девушки, которая согласилась бы гулять с дебилом, а желание обладать женщиной у олигофрена точно такое же, как и у нормального мужика.
Приведу три примера сексуальных буйств, сотворенных олигофренами.
В первом случае, некто Бадретдинов Эльвир находясь в состоянии алкогольного опьянения, проник через форточку в квартиру семидесятилетней бабки и жестоко ее изнасиловал. Так как бабуля была подругой его матери, то она отлично узнала насильника в лицо и подала на него заявление в милицию. Пожалев подонка, менты отпустили его до суда под подписку о невыезде, что привело только к тому, что он вновь залез в ту же форточку, повторно изнасиловал бабку и жестоко избил ее. Тут уже его закрыли в тюрьму, где его и оттрахали за издевательство над старухой. На спецу же ему жизнь вольготная. Он вовсю лижет задницу медперсоналу, выполняет самую грязную работу и этим прячется за белые халаты от гнева порядочных больных.
Второй недоумок всю свою бессознательную жизнь провел за решетками Кумертаусской психиатрической больницы. В один прекрасный момент, когда его повезли на флюорографию, он дернул дверцу машины и выпрыгнул на обочину.
Жил и прятался в строительном вагончике на окраине города. Жил тем, что собирал бутылки, стеклобой и алюминиевые банки, которые сдавал. Заметил однажды, что молоденькая девчушка с района новостроек каждый день проходит мимо вагончика в школу и обратно. Он вооружился огромным ржавым ножом и кусками колючей проволоки. Дождавшись жертву, спокойно возвращавшуюся из школы, угрожая ножом, затащил в вагончик, заткнул рот и привязал девочку к топчану кусками колючей (!) проволоки.
Издевательство продолжалось день и ночь. Этот подонок, смакуя подробности, рассказывал мне обо всем этом, но хочу избавить себя от необходимости писать, а вас читать подобную мерзость.
Напишу только, что во время рассказа его свиные глазки плотоядно сияли, а слюна так и катилась по толстой олигофренической роже.
Эдик Мухамадеев по прозвищу Муха из-за задолженных ему шестидесяти рублей жутко поиздевался с друзьями над четырнадцатилетним парнишкой. Они долго избивали ребенка, мочились на него, заставляли есть фекалии, затем долго насиловали в задний проход. Не удовлетворившись и этим, подонки заставили мальчишку делать им миньет. Издеватели получили в общем – то копеечные срока – каждый не более трех лет.
И случаев таких множество – олигофрены не задумываясь идут на сексуальное насилие в любой извращенной форме, без всяких угрызений совести. Уповать на их совесть, которая находится в зачаточном состоянии невозможно – от статей 131 и 132 их избавит только нож хирурга или страх перед неизбежностью наказания. Психиатрия в случаях врожденной олигофрении также бессильна и такие больные часто поступают повторно.
Через месяц я уже начинаю передвигаться по отделению на специальных пластмассовых костылях. Болит все тело, но после долгого вынужденного лежания на кровати сам процесс движения до крайности радует меня, и я долго стучу своими костылями вдоль длинного коридора, тусуясь туда – обратно.
Мне пришло письмо от матери и я, будучи несказанно рад, перечитываю его по нескольку раз – мать получила мою первую пенсию и собирается приехать ко мне в ближайшее время.
Но более всего греют мою душу и бодрят тело слова – «Люблю, целую, дорогой сынок. Мы всей семьей ждем твоего скорейшего освобождения».
Я прислоняюсь к косяку двери и стою, опираясь на палки костылей, напряженно всматриваясь в сторону входной двери. Сегодня среда, день свиданий, и я смогу наконец-то, после долгого перерыва увидеть и обнять мать.
Наконец, на очередной звонок в дверь сердце мое вздрогнуло, и я весь напрягся. Это необъяснимо, но точно чувствуешь, когда приходит мать.
И действительно, порог нашего мрачного отделения перешагнула моя старушка с двумя большими сумками в руках и, помахав мне рукой, прошла с санитаркой в посетительскую. Я быстро застучал костылями по направлению к решетчатой двери, отгораживающей жилое помещение от врачебных кабинетов, столовой и посетительской. Чтоб у вас сложилось правильно представление о нашем отделении, нарисую его план:
Но вот беда – открывать мне решетку и пускать к матери никто не торопиться. Оказывается, предварительно всю передачку, что принесла мне мать, ошмонают, запишут в журнал, а процесс это довольно долгий, и только потом меня выпустят.
Щелкнул «граник» решетки и я влетел в посетительскую. Мать, увидев меня, вся в слезах, да и у меня тоже катится по щеке скупая слезинка. Мы наконец-то встретились, но обняться мы не можем – по здешним суровым правилам посетители сидят по одну сторону стола, а посещаемые – по другую, и даже руки нельзя протянуть друг к другу – администрация боится передачи больным запрещенных предметов – чая, зажигалок, пилок и пистолетов.
Мать рассказывает, что произошло дома в мое отсутствие. Оказывается ничего хорошего – мать скучает, болеет гипертонией, и все валится у нее из рук. Катя, узнав, что меня поместили в спецпсихушку, резко отказалась от меня и гуляет с другим, забыв все мои подарки и всю мою любовь. Денег дома нет, есть только долги – пришлось изрядно потратится на адвокатов, ментов и психиатров, чтоб у меня все сложилось хорошо и вместо зоны я «отдохнул» бы в психушке.
Но мать не теряет надежды и ждет меня домой. Она будет ждать меня весь срок и останется единственным человеком, кто меня не забудет. Для меня она и останется единственным Человеком, Человеком с большой буквы.
Я поглощаю домашние пирожки в невероятных количествах и слушаю, как мать обещает навещать меня не реже, чем раз в две недели. Могла бы она и чаще, но моей скромной пенсии и того, что она сама вкладывает в мои передачки, попросту не хватит на более частые свидания.
Полчаса, отведенные нам на встречу пролетают, как одна минута и мы с матерью вынуждены расстаться. Она уходит, а я раскладываю передачку по шкафам и холодильнику. Теперь мы с Чулпаном и Кэмелом обеспечены и едой, обеспечены и «товаром», который толкнем за чай.
Два блока синей «Балканки» у меня забирают и отдают на склад – здесь в отношении сигарет строгие правила – пачка в день, но если честно, то это еще по божески – от других больных узнаю, что есть психушки, где выдают сигареты поштучно – семь или даже четыре сигареты в день.
Наевшись до отвала, даже отказываюсь от обеда и ложусь спать в своей палате. Сплю весь тихий час, длящийся до пяти вечера, сплю и потом. Просыпаюсь оттого, что мне упорно снится грязный, загаженный туалет.
Просыпаюсь и слышу какие-то постанывания в углу палаты и чувствую явственный запах человеческого дерьма.
Это «долбят» в задний проход старого седого педераста Муртазу. Запах дерьма стоит такой, что всех святых вон выноси, но парочке, занимающейся «любовью» все нипочем. Они оба постанывают, и престарелый пидор шепчет «айбат, айбат».
Я хватаю костыль и запускаю им в «голубых», они сматываются, оставляя этот паскудный запах у меня в палате. Сил открыть форточку у меня нет, и я с головой закрываюсь одеялом.
Начал Муртаза свой «путь» довольно поздно – лет в 55-60. поначалу он просто делал массажи на ступни ног, но однажды поднаторевший в совращении педерастов пациент заставил его подрочить себе член. Дальше – больше и дело окончилось для отца двоих детей и дедушки нескольких внуков Муртазы использованием его заднего прохода в не совсем корректных целях. На удивление это Муртазе очень понравилось, и он стал пассивным педерастом. В отделении у престарелого пидора своя клиентура – его трахают и подкармливают и он всем доволен.
Еще через месяц я начал ходить «на своих двоих», отбросив надоевшие костыли. Правда, я прихрамываю, и, наверное, буду хромать всю жизнь. Теперь я от безделия продолжаю ходить взад-вперед по отделению, но уже не слышно постукивания моих палок.
Прохожу мимо четвертой палаты – это у нас палата богомольная. В ней двое человек молятся день и ночь, замаливая свои тяжкие грехи.
Эти двое разных вероисповеданий – это мусульманин Камалов и православный Вахитов. Вахитов стал лицом к окну и бьет поясные поклоны он, находясь семь лет назад на Владивостокской, в общем отделении, однажды с кулака заехал «козлу» по селезенке. Селезенка разорвалась и к утру «козел» крякнул. Славу Вахитова отправили за убийство в Казань, оттуда через много лет он был переведен в Ново-Николаевку. Случай со стукачом так изменил его, что он уверовал в бога и начал молиться. Правда в разговоре Слава не может без того, чтоб меж двух слов не вставить мат, для связки слов, но вера в Бога у него нерушима.
Мусульманин Камалов изнасиловал и убил свою родную мать, за что еще в тюрьме был «опущен» и стал «петухом», отбыл десять лет в Казани и отправился долечиваться к нам, в Николаевку. От Камалова отказались все родные, и он уже ждал, что после выписки будет отправлен в интернат. Все. Жизнь земная для него закончилась, и он начал верить в Аллаха, совершать намаз по пять раз в день и подмывать задницу из унитаза.
Камалов вечно перебирал четки и молился, молился и молился и Аллах внял его молитвам. Много позже, через несколько лет к нему приехала сестра, привезла передачку, и, несмотря на все, что подонок сделал с ее матерью, простила его и решила забрать его домой, после того, как его выпишут.
С религией, несмотря на все мое уважение к ней, в отделении происходят одни курьезы.
Однажды, когда один из больных попытался удавиться на веревке от крестика, Аннушка велела собрать все крестики в отделении. Находящемуся в наблюдательной палате Славе Исадыкову эта идея не понравилась, и он свой крестик спрятал. Обыскали всю палату, но предмета религиозного культа не обнаружили. Тогда предположили, что крестик во рту и обыскали рот. Исадыкова раздели, ошмонали всю одежду – крестика нигде нет. Тогда один из догадливых больных заметил, что между ягодиц торчит коротенькая веревочка. Потянули – никак. Потянули сильнее, и любитель религии заорал. Из задницы его, весь в крови вышел большой восьмиконечный крест.
На этом происшествие бы и закончилось, но пришедшая Аннушка велела поиски в «том месте» продолжить. Одному из больных надели резиновые перчатки, и новоявленный проктолог извлек из очка Исадыкова две иголки, английскую булавку и ржавый гвоздь.
А в преступлениях своих люди, страдающие религиозным фанатизмом, доходят до таких вещей, что и подумать жутко. Однажды вор-карманник, начитавшись Библии, вошел в церковь. Шло торжественное богослужение, но ему показалось, что в храме Божьем собрались торгаши и по примеру Иисуса Христа он начал изгонять торговцев из храма, но изгонять начал остро отточенной монетой, которой взрезал сумочки своих жертв. Пострадали несколько женщин пожилого возраста, трое из них упали с перерезанной сонной артерией – вор ловко орудовал своим самодельным «инструментом».
Есть в религии и такое небезызвестное направление как сатанизм. Я вовсе не собираюсь писать про их некрофилию и некромантию, честно скажу, что не в силах описать эти жуткие паталогоанатомические опыты, хотя наслышан о них в достатке. Приведу несколько примеров, которые не введут читателя в ступор – я просто опишу – бесстрастно и правдиво. Я не придумываю ни грамма – все примеры из жизни, а, кроме того, эти люди не переводятся, они среди нас и продолжают действовать.
Вкратце говоря, однажды два забойщика с мясокомбината, осоловев от крови, напились после тяжелого рабочего дня. Оба состояли в сатанинской секте. Поначалу дома убили, разделали и начали варить соседскую собаку, затем вышли в магазин за водкой, но по дороге им попался тоже пьяный бомж. Бомжу живому отрезали кисти рук и ступни ног, затем закидали пустыми коробками и подожгли. Люди шли мимо, и никто не обратил внимания на жестокое убийство. Мясники купили водяры и возвращались домой, когда заметили, что дымящаяся куча коробок еще шевелится. Тогда жертву выволокли на асфальт и добили несколькими ударами ножа в голову. И одного из этих психов признали нормальным! Он пошел на зону, неся не такой уж большой срок в девять лет. Находясь во Владимире, в гостях у отца, Алексей Барашков написал своей кровью письмо в любимую группу «Коррозия Металла», но не торопился его отправлять. «Голоса» посоветовали ему принести в жертву отца и написать письмо его кровью, что Леша и сделал. Выведенное каллиграфическим почерком письмо вошло в число улик преступления, а сам убийца вовсе потерял рассудок. У нас в отделении его ежедневно после обеда укладывали на вязки, а он истошно орал «а-а-а», «у-у-у-у», доводя до красного каления обитателей и персонал всех трех спецотделений.
Вообще убийцы попадаются и «жалостливые». Так Паша Сергеев всегда смотрит исподлобья, но считает себя добродушным человеком. Убивал Паша топором, но бил по голове жертвы не острием, а обухом. На вопрос, почему так, Паша хмурился и отвечал – «жалел». Жалел Паша до такой степени, что от бедной жертвы кусками летели осколки черепа, а мозги брызгали по стенам. Самого Пашу нашли на месте преступления объятым пьяным сном, с прилипшим к щеке обломком черепа.
Вы скажете – ну куда их выпускать, таких подонков и сильно ошибетесь. Многие из них совершают подобные преступления по болезни, а в здоровом состоянии и котенка не обидят. Правильно подобранное лечение и такой больной становится нормальным, трудоспособным членом общества, вспоминая болезнь и преступление, как страшный сон. Они, отойдя, действительно бывают ошарашены и сильно переживают за содеянное.
А, кроме того, наибольший процент обитателей дурдома составляют люди, совершившие незначительные преступления – украденная банка с вареньем или мешок комбикорма, подожженный стог сена и пьяные угрозы жене – вот истинное лицо спецотделения.
Время к осени и начали появляться первые «тубики». Заболел туберкулезом черный как негр башкир Зайнетдинов. Он и на воле страдал легочными заболеваниями, а спец доконал его. Сидит Зайнетдинов за оплеуху, отвешенную ухогорлоносу на приеме. После обнаружения у него палочек Коха го сразу же переводят в изолятор, в 11 палату и он с хмурым видом ожидает отправки в 16 туберкулезное отделение. Многие завидуют – сорвался на общий режим. Осень, вся в дождях и туманах проходит незаметно. Время тянется как резина, но я убиваю его чтением книг, общением и бесконечными «тусовками» по коридору.
Наступает зима, и, однажды ко мне подходит реабилитолог нашего отделения Лилия Альтаповна.
– Не хочешь поучаствовать в новогоднем вечере? Мне сказали у тебя хороший голос, может споешь что-нибудь?
Я соглашаюсь и иду за ней в ее кабинет. Работает она в кабинете, заставленном электрическими швейными машинками и железными станками для производства обивочных гвоздей. Здесь располагаются швейный и гвоздильный «цеха» отделения. Цеха – это громко сказано – четыре допотопных швейных машинки без иголок и три гвоздильных агрегата, два из которых выдают только брак.
Я осматриваюсь. На двух швейных машинах работают больные, которые по готовым раскройкам шьют больничные пижамы и рубахи, один разглаживает уже готовые пижамы допотопным утюгом. В углу, где расположены гвоздильные агрегаты тоже своим ходом нешатко – невалко идет работа. Двое надевают на гвозди шайбы, а третий, работая на единственном рабочем станке, опрессовывает их декоративными шляпками.
За этот свой труд больные даже получают деньги. За беспрерывную, каждодневную работу с 9 утра и до 4-5 вечера, с перерывом на обед, вы получите товара на 50, а если будете трудиться ударно, то и на 80 рублей в месяц! И это во времена, когда пачка более-менее приличных сигарет стоила 20 рублей, а какая-то баночка шпротов – 40! Можно купить на всю месячную зарплату палку дешевой соевой колбасы и «опрокинуть» ее грамм за 100-150 дешевого чая. Я уже нашел контакт со многими санитарками, и больные подходят ко мне с «товаром», чтобы я «сдал» его за чай. С этого я что-то имею и недостатка в чае больше не испытываю.
От одной машинки слышится треск. «Портной» с матьками встает и выходит – сломалась игла, а новую достать негде. Из-за крохотного кусочка металла человек надолго остается без работы.
Возле окна сидят двое и, тихо переговариваясь, орудуют ручными иглами. Они шьют шкатулки из открыток и отмытой рентгеновской пленки. Эти шкатулки, популярные в 60-е годы прошлого века шьют в психушках и поныне. Этот несложный «ширпотреб» имеет даже определенный сбыт – кое-кто из санитарок или медсестер берет шкатулку-другую за пачку чая. Вообще чай на спецу – самая твердая валюта, все цены высчитываются в нем. Евро и доллар отдыхают. Чай – вот местная ценность и кто имеет его в достатке, тот и заказывает музыку. Поняв это, я потому и связался с куплей-продажей товара. Это сильно облегчает мне жизнь, и будет облегчать ее в дальнейшем. Обладание чаем вызывает здесь такое же уважение и зависть, как обладание крупной суммой денег на воле.
Реабилитолог словно невзначай спрашивает, не умею ли я рисовать. Я устал от рисования в тюрьме, но, помня свою художественную школу, записанную в деле, и понимаю, что и здесь от меня не отвяжутся и мне придется поработать во славу искусства.
Нужно нарисовать плакат на ватмане формата А1 на новогоднюю тематику, и я быстро накидываю карандашом эскиз. Дед Мороз и Снегурочка как живые. Лилия Альтаповна удивляется и вручает мне коробку с красками, но я раскрашиваю ватман карандашами – краски – это пробел в моем художественном образовании.
Мой первый плакат проходит на ура, и я теперь буду заниматься рисованием постоянно. Вскоре слух разойдется, и вся художественно-оформительская работа в отделении ляжет на мои плечи, да и из других отделений время от времени мне будут приносить заказы. Я буду рисовать открытки, подписывать поздравления и мое благосостояние еще улучшится – за каждый плакат, кроме обеспечения карандашами, красками и гелевыми ручками мне давали пачку-другую чая и пару пачек сигарет, а, кроме того, мне доставляло удовольствие вечером или ночью уйти в столовую и рисовать в полном одиночестве. Эта работа дает мне большую практику и в дальнейшем, когда я выйду на свободу, она в трудные времена поможет мне с трудоустройством.
Нарисовав плакат и получив причитающееся, я тут же договариваюсь с Лилей о продаже палки колбасы и двух плиток шоколада. Чай она принесет завтра и передаст мне в обмен на продукты. Так я кроме всего прочего нахожу новую дорогу по добыче чая. Лиля в свою очередь уговаривает меня играть Деда Мороза на утреннике.
Вечером в отделении случаются сразу два происшествия. Малайка и Кашап бегут из форточки в 8 палате, бегут в лютый 35˚ мороз, бегут в одних носках. Обмороженных их привезут менты только глубокой ночью.
А у нас развлечение – в наблюдательной палате зачумил Мишолда (Ромка Мишаков). Он «сделал» из радиоприемника «рацию» и скачет с ней по койкам и подоконникам, крича в динамик радиоприемника:
– Вызываете двенадцатый отдел, срочно вызывайте двенадцатый отел! Я им все объясню!
Мы заходим впятером и с трудом укладываем «агента 007» на вязки. Он продолжает нести ахинею, пока не получает от медсестры по вене укол феназепама. После укола он успокаивается, и что-то шепча, засыпает. Мишолда катается по психушкам уже девять лет – побывал и в Казани и на Владивостокской, катается по жестокой, но и смехотворной статье. Будучи четырнадцатилетним парнишкой, он посадил в алюминиевую флягу свою собаку и сунул туда провода из розетки. Собака долго дергалась, выла и, наконец, умерла. Сосед-ветеринар, опешив от такого, подал заявление в милицию и Мишолду осудили по статье «жестокое обращение с животными» и закрыли на спецстационар, где у него и окончательно съехала крыша. Отсюда выхода ему уже нет – он регулярно болеет и бывает на вязках.
А в отделении царит предвкушение новогоднего праздника – самого главного праздника у зэков, как больных, так и здоровых.
Все палаты облеплены снежинками, натянуты нити с ватой, изображающие снег. На окнах тоже снежинки, кроме четырнадцатой, где Мишолда изобразил на стеклах акварельными красками невообразимых чудовищ, которые должны были изображать новогодних зайчиков, щенков и т.д.
В передачной накапливаются передачки – это все готовится к Новому Году, когда всю ночь будет работать телевизор, в палатах будет гореть свет, и никто не будет спать до утра. Это единственная ночь на спецу, когда нет почти никакого режима. Даже чай можно в эту ночь заварить, если постараться, конечно.
Я расхаживаю по палате и учу слова Деда Мороза, как в отделение залетают менты и охранники, заходит рассерженный Алексей Иванович. Повальный шмон по случаю побега. Все отделение выводят на коридор, а в палатах привычно работают менты. Перевернуто все, все, что накоплено на Новый 2003 год, все перекочевало в мешки к ментам – чай, сигареты, плитки шоколада. Больше этого ничего мы не увидим.
Алексей Иванович встал перед нами, и ведет гневную речь, из которой мы понимаем, что никакого праздника в этот раз не будет – побег серьезное нарушение и пострадает из-за него все отделение. Все гирлянды будут сорваны, звездочки отмыты – никакого праздничного настроения в этом Новом Году – в этот раз это будет обычный день. Бежит один – страдают все – этот принцип Чингисхана исповедовал и Алексей Иванович.
Три раза в месяц все отделение выстраивается в длинную очередь перед столиком, стоящим у сестринской. За столом медсестра с аппаратом для измерения давления и весами, стоявшими на полу – отделению замеряют давление и меряют вес. Все это делается для того, чтобы отлавливать больных, отказывающих питаться и теряющих вес, а также тех, кто уже перезаколот нейролептиками и давление у кого приближается к критическому. Но нам также известно, что смотрят и тех, у кого давление нормальное или высокое – это говорит врачам о том, что этот пациент чифирит. У выявленных по давлению чифиристов проверяют языки – черный язык это уже для врачей конкретное доказательство чифирения, поэтому на спецу чистят не только зубы, но и язык, чистят тщательно, перед зеркалом. Особенно трудно чистить корень языка – позывы к рвоте очень сильные. Медсестра меряет мне давление – 140/90!
– Чифиришь! – шепчет она мне и пишет в толстой тетради 110/70.
Новый 2003 год принес нам московскую комиссию, и даже некоторые послабления режима. Например, после комиссии с общих палат сняли железные двери. Моему другу Чулпану этот новый год принес выписку, а мне – новую работу.
Как я уже писал, на спецу лекарства выдаются в жидком виде и поэтому есть необходимость, чтобы кто-нибудь три раза в день, после раздачи лекарств, замачивал эти пузырьки в растворе хлорамина, а после тщательно отмывал их в проточной воде. Этим до меня несколько лет занимался Чулпан, теперь он передал эти обязанности мне.
Кроме мытья пузырьков я должен был стоять при раздаче таблеток с чайником и подливать воду больным в мензурки.
Работая в этом месте, я убил не двух, а сразу трех зайцев. Во-первых перезнакомился со всеми медсестрами, которые теперь перестали меня описывать за любые мелкие провинности, узнал все о тех таблетках, которые мы вынуждены принимать, и познакомился поближе с циклодолом – единственными кайфовыми колесами, которые есть на спецу. А кайфа в неволе немного. Многим приходится ограничиваться банальным онанизмом. И тут дело доходит до курьезов.
Тот самый Леша Барашков, который каждый день лежал на вязках, умудрялся на этих же вязках и подрочить. Он уставлялся на любого присутствующего человека, дотягивался кончиками пальцев до члена и самозабвенно онанировал. За то, что мог при этом уставится на любого, частенько получал тапочком по голове.
Олигофрен Кононов по кличке Конь жил, чтобы дрочить. Весь смысл его жизни заключался в том, чтобы набить живот и спрятаться в укромный уголок, впрочем, и не в укромный тоже. Часто он прятался прямо за санитаркой, разгадывающей сканворды и тихонько подрачивал. За это он раньше попадал на вязки, но потом на него махнули рукой и стали просто гонять. Дрочил Конь десятки раз в день и ночью прерывал сон на это любимое занятие. Маленький гигант большого секса окончил тем, что был оттрахан под своей же койкой другим олигофреном, расплатившимся с ним кусочком сала и пайкой хлеба.
Другого онаниста хватил паралич правой стороны, и он, лишившись правой рабочей руки, перешел на «работу» левой. Медсестры, видя его «упражнения» долго смеялись:
– Переходи снова на правую, тебе надо ее тренировать!
Тот прямо при них переходит на правую, но у него не получается, тогда он привычно продолжает левой. Онанизм на спецу неистребим, за него даже устали наказывать, наказывают только наглецов, дрочащих в полуметре от персонала.
Некто из олигофренов довел онанизм до перманентного, непрекращающегося оргазма. Он прорвал дырку в кармане трико, так, что туда пролазила рука, и, запустив руку в карман поглубже, самозабвенно онанировал. Онанировал он весь день, не прерываясь даже на время обхода. Финал был печален – от непрекращающейся мастурбации он натер член до такой степени, что пришлось отправить его в хирургию. После посещения хирурга онанизм у этого субъекта прекратился раз и навсегда.
