Текст книги "Китайцы. Особенности национальной психологии"

Автор книги: Николай Спешнев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Автор этих строк, наблюдая за реакцией китайского зрителя во время киносеансов и театральных представлений, отметил у него отсутствие «инерционности» в восприятии увиденного. Зрительный зал реагирует только на то, что видит в данный момент, поэтому переход, скажем, от трагической сцены к комической воспринимается без увязки их друг с другом. Артисты балета, выступая в Китае, редко выходят на поклон, так как китайский зритель, проводив их со сцены и посчитав, что номер закончен, аплодировать больше не станет.

* * *

В общетеоретическом плане в системе китайского образа мышления особый интерес представляют собой пространственно-временные категории. В 1993 г. на Тайване даже состоялась международная конференция «Время и пространство в китайской культуре». У Гуанмин в своем докладе «Трактовка времени и пространства в китайском образе мышления» рассматривал эти категории с позиции абстрактного «я», к которому и привязано восприятие китайцем пространства и времени. В китайском языке есть наглядный пример, который подтверждает сказанное. Это глаголы лай (движение к себе) и цюй (движение от себя), которые реализуются в языке только с учетом местоположения говорящего. В представлении китайцев, мир, или даже функциональный нуль, часто является эмфатической формой утверждения. «Это» потому что «я» на это указываю. Лай и цюй в китайском языке относятся именно к этой форме утверждения.

Принято считать, что размышления представляют собой «сеть доверия, веры». Если воспользоваться удачной фразой Э. Куина, то это «сетевое мышление» находится вне веры и верой не является. Подобным же образом, если наше мышление – это сеть, тогда сеть пространства и времени не является ни пространством, ни временем. Отсюда «форма» пространства и времени, по И. Канту, есть форма нашего опыта, который формой не является.

Представление о пространстве и времени в Китае является само по себе пространственно-временным и временно-пространственным. Для китайцев характерен метафорический способ мышления, когда незнакомое «то» понимается в свете знакомого «это». Метафорическое мышление движется от «этот» здесь к «тот» там. Это движение отсюда туда есть движение в пространстве, оно требует времени. Таким образом, метафорическое мышление является «сетевым» в плане пространственно-временном.

Тань Аошуан пишет, что «в языковом сознании носителя отдельно взятого языка зафиксирован свой способ видения мира, совпадающий или не совпадающий со способом видения мира носителем другого языка. Близость картин мира определяется сходством традиций, обусловленным общностью культуры и цивилизации и исторического опыта народа. Это позволяет говорить о существовании внутренней семантической типологии, характеризующей способы концептуализации мира… В процессе “обживания” пространства у каждого народа формируется свое языковое сознание, которое находит отражение в таких понятиях, как “место”, “протяженность”, “ориентация”, “движение”, “виды передвижения”, “поза” и т. д. Все они в конечном счете сводимы к понятию “экзистенциальность” (цуньцзай) в разных ее формах – статичных и динамичных» [57, с. 7].

Цзинь Тао в книге «Концептуальная система пространства. (Фрагмент китайской языковой картины мира)» затрагивает вопрос, связанный с выделением объектов в пространстве и объективизацией пространства в китайском языке. Особое восприятие пространства, как пишет автор, отражается в китайском языке и в классификации пространственного восприятия конкретных предметов человеком в счетных словах китайского языка [63, с. 53–54].

Все это иллюстрирует тот факт, что китайское мышление никогда «не покидает» конкретных вещей. Здесь «конкретное» имеет дополнительное значение сращивания пространства и времени. Оно является индикаторами конкретности: без «этот» и «тот» нет пространства, без этого движения (последовательности) нет времени. Именно поэтому без пространства мы не можем продвинуться от «этого» к «тому», а без времени мы не можем двигаться вообще. Пространство определяется реальным временем, которое нужно, чтобы добраться от «здесь» к «там». Пространство, время и конкретность переплетаются, чтобы образовать китайское «сетевое мышление». Оно имеет «прошлое» и «будущее», у него есть «назад» и «вперед», и оно является взаимопроникаемым. Обычно такая пространственно-временная интерпретация называется историей. А история – это контекст, в котором мы воспринимаем различные темы в китайском пространственно-временном мышлении: пространство и мир; субъектно-объектные отношения в пространстве; «здесь и сейчас» и история; буквальное как метафорическое. Само историческое мышление является временно-пространственным, а метафорическое, соответственно, пространственно-временным.

Обычно, думая об истории, мы редко осознаем, что мышление само по себе есть процесс исторический; само существование – история. У Канта пространство и время есть теоретические формы интуиции, предшествующие мышлению и отличающиеся от сферы и категорий мышления. Для западного интеллектуального поиска характерен такой философский тип знаний, который является трансфизическим, т. е. абстрактным, теоретическим и всеобъемлющим; это знание ради знания. С этой точки зрения время не есть конкретный объект.

Такой тип рассуждений в Китае невозможен. В Китае, как уже говорилось, наоборот, мышление есть исторически и пространственно-временная структура. История есть мое историческое достижение во времени. История – это метафорическое понимание других «здесь». Будущее – это и то, что должно быть (к чему идем), и то, что приходит сюда. «Должно быть» движется отсюда туда, а «идущее сюда, приближающееся» движется оттуда сюда.

Метафорический способ часто называют аналогией, о чем уже шла речь выше. Мышление начинается со спонтанного распознавания похожего и непохожего и тенденции группировать одинаковые категории в ожидании простой последовательности от простых условий. Это и есть метафорическое распространение неизвестного и известного.

Не случайные, сторонние факторы, а пространственно-временная интерпретация, а представляет собой доминирующую тенденцию в китайском образе мышления. Она охватывает всю китайскую культуру и придает ей особую форму. Прагматические тенденции обычно считаются доминантной атмосферой, которая формирует китайский образ мышления. По сути своей китайское мышление является доминирующе историческим и метафорическим. Это сама история в пространстве и времени, а не история о пространстве и времени. Таким образом, китайское мышление является от начала до конца предельно конкретным, в то время как европейскую культуру формирует абстрактная тенденция.

Глава 6
«Властные игры» китайцев и игра во власть (концепция «лица», имидж, гуаньси)

Проблема социальной гармонии и справедливых отношений между людьми начиная с древнейших времен является одной из особенностей китайской культуры. К этой теме обращается любой исследователь психологии китайцев, считая ее центральной. Многие китайцы полагают, что иностранцы, пытаясь понять загадочную натуру китайцев, плохо себе представляют сложности в отношениях между людьми, когда речь идет о социуме.

Разница в восприятии человеческих отношений часто становится камнем преткновения в межкультурных взаимодействиях: представители Запада обвиняют китайцев в уклончивости и двуличности, китайцы, в свою очередь, могут упрекнуть европейцев или американцев в черствости и чрезмерной прямоте.

В этой связи возникает необходимость уточнить содержание некоторых понятий, которые будут рассмотрены в данной главе. В первую очередь следует выяснить, что именно китайские исследователи подразумевают под термином «власть».

Фан Лихун в книге «Китайский секретный путь к власти» пишет, что значение иероглифа цюань «власть» в старину означало «гиря для весов» [121]. В словаре «Эръя» сказано: «Гиря называется цюань», а в «Лунь юй», в главе «Император Яо сказал», есть такие строки: «У-ван говорил: “…Если народ совершает ошибки, то вина за это лежит только на одном человек – на мне”. Следует тщательно проверить и установить меры длины и веса. Нужно восстановить ранее упраздненную систему управления страной» [121, с. 1]. Гиря служит стандартом для измерения веса, поэтому важна. Позднее это слово стало использоваться в качестве глагола.

«Взвешивать» и «определять», «принимать решение» – таковы значения, полученные данным иероглифом позднее. Тот, кто взвешивал, имел большую власть, т. е. имел право на взвешивание. Власть не есть нечто раз и навсегда зафиксированное, она находится в динамическом состоянии, в развитии.

Продолжая свою мысль, Фан Лихун приходит к выводу, что власть стала оружием. Власть и долг (обязанность) оказались взаимосвязанными. Власть проявляется в конкретных деяниях и в наше время уже стала живой реальностью, вещью, хотя ее не видно, но можно почувствовать. Поэтому изучение истории возникновения и толкования этого понятия и сегодня полезно и достойно внимания. Название глав книги Фан Лихуна – яркое тому подтверждение: «Планирование пути к власти», «Путь к овладению властью», «Использование власти», «Концентрация власти», «Укрепление власти», «Контроль над властью», «Заимствовать (одалживать) власть», «Получать власть», «Похваляться властью», «Беречь власть». Рассуждения автора подкрепляются многочисленными примерами из древних сочинений и истории страны.

Отсутствие свободного мышления в Китае привело к культу авторитетов. Чиновник, занимающий определенный административный пост, и есть авторитет. Власть стала ассоциироваться с понятием «чиновник».

В предисловии к книге Ли Цзяньхуа «Чиновничья мораль в Китае» [92, с. 1–10] Сюй Цисянь отмечает, что иероглиф гуань со значением «чиновник» встречается на черепашьих панцирях уже в эпоху Шан. Во времена Западной Чжоу зафиксировано выражение вэнь у бай гуань «гражданские и военные чиновники». В древнекитайском обществе конфуцианцы связывали мораль чиновников с процветанием страны или отсутствием власти и беспорядками в стране. Со временем требования к чиновникам стали распространять и на простолюдинов. Утверждалось, что, если они будут соблюдать нормы морали, в Поднебесной воцарятся мир и покой. Император, окружавшие его сановники и философы-мыслители, стремившиеся удлинить срок правления, не без выгоды для себя старались не допустить морального разложения чиновников. Согласно записям в «Цзочжуань», чиновники должны были наставлять и предостерегать правителя от возможных ошибок.

После династии Тан для чиновников было составлено руководство под названием «Рельсы для чиновника» в двух цзюанях. Пять глав первой цзюани были посвящены тому, как следует хра нить единство (совершенномудрых и чиновников), быть верноподданным, принципиальным, справедливым, исправлять ошибки. Во второй цзюани, также состоя щей из пяти глав, говорилось о таких человеческих качествах, как честность, осмотрительность, бескорыстие, благородство, умение быть полезным людям. Затем, в период Сун-Юань, появилось «Наставление чиновникам» Люй Бэньчжуна, где говорилось о необходимости соблюдения трех правил – неподкупности, осмотрительности и усердия. Во времена Мин и Цин книг с подобными наставлениями стало еще больше. Так, в эпоху Мин Сюэ Сюань написал «Записки для занимающегося политикой», цинскому автору Чжэн Дуаню принадлежат «Записки о политической науке», а Ши Чэнцзиню – труд «Семейные реликвии». В последнем сочинении перечислены правила самосовершенствования для чиновников: неукоснительно соблюдать установленный порядок, остерегаться отклонений от правил, быть верным своему слову, уметь хранить молчание, быть гуманным, максимально отдаваться работе, быть скромным, усердным, меньше общаться, держаться подальше от всего, что вызывает подозрение, налагать взыскания, не хвастать, избегать обмана, быть решительным, доводить дело до конца.

Ли Цзяньхуа пишет, что в современном Китае чиновники превратились в «слуг народа» (гунпу). Конечно, моральные ценности прошлого имеют для современников чисто информативный характер, ибо так называемые «кадровые работники» (ганьбу) живут в совершенно ином обществе и в иных социальных условиях. Теперь для чиновников сформулированы новые принципы морального кодекса. Это справедливость и бескорыстие, строгое следование правилам, чистота помыслов, старательность, здравомыслие, единство слова и дела, осмотрительность и бдительность, соблюдение демократического стиля работы, умение сотрудничать с другими, умение видеть задачу в целом и служить примером, соблюдение закона. Чиновники, как и в стародавние времена, постоянно подвергаются критике со стороны властей, журналистов, писателей и ученых. В последнее время, пишет Ли Цзяньхуа, отмечается пренебрежительное отношение к идейному воспитанию (сысян цзяоюй), к «моральному строительству и духовной цивилизации». В вину чиновникам ставятся индивидуализм, преклонение перед деньгами, разгульный образ жизни, использование служебного положения, взяточничество, казнокрадство, нарушение закона, обман. Все эти обвинения прозвучали в выступлении Цзян Цзэминя 28 февраля 1994 г. на третьем пленуме ЦК КПК, в котором говорилось о явлениях морального разложения в обществе. Это же было повторено 29 января 1997 г. в отношении кадровых работников.

Ли Цзяньхуа особо отмечает постепенное разбухание бюрократического аппарата в Китае. В период Западной Хань при населении в 50 млн человек чиновников было 7500. При танском императоре Гао-цзуне при населении 58 млн чиновников насчитывалось уже 13 465. Во времена Мин и Цин было введено разделение на чиновников центрального и местного подчинения. В настоящее время, пишет Ли Цзяньхуа, в Китае на каждые 30 человек приходится один чиновник. Чиновники практически узурпировали власть. Теперь омонимы дэ «мораль» и дэ «получать» стали синонимами.

Автор ссылается на Ли Цзунъу, обобщившего особенности поведения людей в гуань чан, т. е. в чиновничьих кругах, а также на труд известного исследователя психологии китайцев Ли Мина «Вопросы человеческой натуры» (1996), который описывает «три западни», в которые может попасть человек у власти: частнособственническое отношение к власти, злоупотребление властью и зависимость власти от еще более высокой власти. От сюда коррупция, использование власти в корыстных целях, угодничество, зависть, взаимная страховка, своевластие, уход в сторону в случае опасности, стремление держаться за место. Ли Цзяньхуа солидарен с Ли Мином в том, что в Китае в центре всего стоит власть, все служит власти, поэтому страна – это большой чиновничий мир и бюрократизм является особенностью национального характера китайцев. Причина того, почему в среде чиновников появляются люди бесстыжие, «с черной душонкой», заключается главным образом в отсутствии морали в политической деятельности. Чиновнику приходится постоянно пребывать между властью и выгодой. Бороться с этим можно только с помощью закона, ибо совершенствования личных качеств недостаточно, считает Ли Цзяньхуа.

Известно, что для восточной культуры характерен коллективизм, а для западной – индивидуализм. Восточные люди, живу щие в пределах коллективной культуры, придают коллективизму особое значение и относятся к нему с пониманием. Они рассматривают коллектив не только как собрание индивидов, но и как более высокую ценность по отношению к индивиду. Индивид может существовать только как член семьи, представитель нации, класса и других коллективных образований. Кроме этого, у него нет каких-либо социальных функций. Восточный человек приспосабливается к обществу не для того, чтобы контролировать других, распоряжаться и управлять ими, а для того, чтобы соответствовать обществу, находиться с ним в гармонии. Приспособиться – значит придавать значение связям, отношениям между людьми, «лицу».

Вот почему социальную психологию индивида, принятую на Западе, нельзя перенести на китайскую почву. Западные ценности должны пройти трудный путь китаизации, с тем чтобы создать социальную психологию, которая бы соответствовала восточной коллективной культуре.

В патриархальном обществе Древнего Китая между людьми, человеком и общественными организациями и между самими общественными организациями существовала неразрывная кровная связь. Она стала психологической основной чувственного, эмоционального общения. Поэтому взаимоотношения между людьми и общественными структурами строятся на «чувственной смазке». Таким образом, примат чувства во взаимоотношениях стал традиционной моделью поступков в Древнем Китае.

Известный специалист в области образования, вице-мэр города Ханчжоу Чжу Юнсинь в статье «О комплексе Париса у китайцев» указывает на характерный для китайцев «комплекс Париса», т. е. комплекс, связанный со стремлением к власти [160]. Не важно, как называть данный комплекс, важно его содержание, которое заключается в преклонении людей перед властью и одновременном стремлением к ней.

Признаки комплекса многообразны и они вполне конкретны.

1. Боязнь власти, страх перед властью.

С древних времен власть для простолюдинов в Китае была страшной реальностью. Почитание духов, вера в Небо и судьбу были связаны с боязнью власти. Чем теснее контакты человека и власти, тем больше было причин для возникновения страха. Отсюда появление таких пословиц, как «До Небесного императора далеко» или «Уездный чиновник не может сравниться с конкретным управляющим». Чиновник – не только тот, кто в высших сферах. Это и тот, кто ведает электричеством, контролирует налоги, продает билеты, владеет печатью, управляет автомобилем – все это объекты страха. Слово гуань ли «чиновник» состоит из двух морфем: гуань – «чиновник», а ли – «мелкий служащий», состоящий у чиновника в помощниках, как денщик у генерала.

На Западе чиновник – это «социальный слуга», в Китае – это символ абсолютной власти. В старые времена он был полномочным представителем императорской власти на местах. И уж точно он не был «слугой народа».

Чжу Юнсинь в конце 1990-х гг. провел исследование социальной позиции китайцев по данной проблеме. Респондентам было задано два вопроса. Первый вопрос: «Как бы вы стали действовать, если бы у вас возникла проблема, требующая решения правительственных структур?»

А. Действовал бы согласно принятой процедуре – 25, 95 %.

Б. Попросил бы родственников и друзей замолвить словечко – 24, 68 %.

В. Сделал бы нужному человеку подарок – 10, 13 %.

Г. Попросил бы помощи у вышестоящих органов – 29, 43 %.

Д. Другое – 9, 81 %.

Второй вопрос звучал так: «Предположим, что вы имеете критические замечания к указаниям и действиям правительства, какую самую важную позицию вы займете?»

А. Проявил бы инициативу и обратился к соответствующему лицу с просьбой исправить ситуацию – 21, 84 %.

Б. Стал бы жаловаться и бурчать по этому поводу с домашними и друзьями – 16, 14 %.

В. Написал бы статью в газету – 17, 41 %.

Г. Безропотно терпел бы, воспитывая у себя философское спокойствие – 7, 28 %.

Д. Запомнил и дождался бы случая, чтобы сказать – 28, 48 % [160, c. 313–314].

Заметим, что опрос проводился среди студентов. Некоторые в частном порядке говорили: «Ни в коем случае нельзя гневить тех, у кого власть».

2. Зависть к власть имущим.

Коль скоро власть обеспечивает славу, комфорт и реальную пользу, существует некий переходный этап от страха к зависти. В Китае в древние времена все, от императора до простолюдина, мечтали о власти. Особенно это касалось интеллигенции. Жажда власти сопровождалась боязнью ее потерять.

Цзинь Ляннянь в книге «Стратагемы власти императоров и князей» перечисляет некоторые приемы для достижения власти: подниматься по служебной лестнице; бороться с наследниками престола за то, чтобы стать фаворитом; скромно держаться в тени; играть в благородство; сваливать вину на другого; брать вину на себя; быть козлом отпущения; сочетать кротость с властностью; играть на противоречиях; управлять общественным мнением; стремиться вернуться на малую родину; прибегать к мерам поощрения и взыскания; использовать доверие; проверять верность и честность; балансировать между фракциями; ослаблять влияние власти; создавать вассалов; использовать женщин и т. п. [134].

Чжу Юнсинь – автор трактата «Наука о бесстыдстве и коварстве», как и небезызвестный Ли Цзунъу, приводит примеры коварства и бесстыдства из истории Китая. Когда шла борьба за власть, правители, которые провозглашали гуманность, справедливость, добродетели, даже убивали своих родственников. Так, Ван Ман не только убил трех своих сыновей, но не пощадил даже внука и племянника. «Как говорится, там, где есть непреодолимое желание стать императором и князем, там нет любви к своим родным костям и плоти» [160, с. 314]. Более разительный пример из времен Южных династий: император Вэнь-ди умер от руки собственного сына Лю Шао. Сам Лю Шао лишился жизни, так как пошел против своего младшего брата Лю Цзюня, а из 28 сыновей Лю Цзюня 16 были казнены Лю Хо (одиннадцатым сыном Вэньди), а 12 – Лю Юем, не остался, таким образом, в живых никто. А уж о том, как ученые мужи древности соперничали на пути «кто хорошо успевает в учебе, тому обеспечивается служебная карьера», и говорить нечего.

Конфуцианское «Паши – и будешь сыт, учись – и будешь богат» – все это секретные рецепты чиновничьей карьеры. Об этом прекрасно написано в романе У Цзинцзы «Неофициальная история конфуцианства». Иначе говоря, все эти истории о «пробивании стены, чтобы получить свет», «освещении книги светлячками», «чтении возле окна», «упорных занятиях за занавеской», «занятии на пронизывающем ветру, вися на стропилах» – все это делалось ради власти.

3. Мечты о карьерном росте.

Те, у кого нет власти, стремятся к ней, а те, у кого она есть, хотят еще большей. Или, как говорят, «будучи невесткой, прикидывай, что произойдет, когда станешь свекровью». Властью можно распоряжаться по-разному – можно извлечь из нее личную выгоду, а можно употребить и во благо других. В любом случае сначала нужно ее иметь. Редактор газеты «Чжунго вэньхуа бао» («Китайская культура») Ли Юнфэн провел как-то опрос среди молодежи. Вот его вопрос: «Как вы намерены бороться за интересы своей родины и народа, который может оказаться в критической ситуации, реально существующей в процессе развития современного общества?» Ответы были следующие:

А. Серьезно относиться к своей профессии, а оказавшись на ру ководящем посту, в пределах своей должности способствовать реформаторскому делу в стране – 49 %.

Б. Только в условиях независимой работы имеется возможность развить свой талант и приложить свои усилия в модернизации страны – 27 %.

В. Другое – 14 %.

Ли Юнфэн, отмечая психологию респондентов, заметил, что цель многих – получить одобрение начальства и сделать следующий шаг по служебной лестнице. Те, кто уже стал чиновником, внимательно следят за поведением начальства. Такие люди не стремятся достичь успехов, они думают лишь о том, как бы не оступиться.

4. Мечты стать неподкупным, честным чиновником.

Для большинства простолюдинов самым очевидным обладателем «комплекса Париса» является «честный чиновник». Образы честных китайских чиновников (начиная от Бао Чжэна, Хай Жуя и кончая главным героем нашумевшего сериала «Новая звезда» Ли Сяннанем) нашли свое отражение в литературных произведениях, авторы которых ставили своих героев в пример.

Причина, видимо, в том, что честного чиновника найти трудно. Лю Цзэхуа в книге «Абсолютная власть и китайское общество» пишет, что «обозревая политическую историю китайского феодального общества за период свыше двух тысяч лет, можно сказать, что одновременно это история казнокрадства в среде феодальной бюрократии» [цит. по 160, с. 317]. Во времена императора цинской династии Цяньлуна военные чиновники высшего ранга и люди при дворе с помощью взяточничества собрали один миллиард лянов серебра, что в то время равнялось финансовым поступлениям в страну за 20 лет. Существует старинное китайское выражение: «Нет чиновника, который бы не брал взяток». Мечта о честном чиновнике в той или иной степени бытует и в современном обществе. Она часто заставляет людей возлагать ответственность за социальные реформы на тех, кто их придумал, связывая собственную судьбу с теми, кто у власти. Так думают даже специалисты и ученые-теоретики. Например, многие специалисты в области образования заявляют: «Ключом к развитию образования является повышение уровня знаний руководства», «Образование – это “великая трудность”, однако если партия и правительство возьмутся, ничего не будет трудным». Все это незаметно воспитывает в людях чувство зависимости и желание свалить ответственность на другого, чтобы самим ни в чем не участвовать.

5. Злоупотребление властью.

Это крайняя степень «комплекса Париса». В современном Китае такое еще имеет место. У многих китайцев любимой поговоркой стала «Если, имея власть, ею не пользуешься, то по истечении срока она окажется ненужной». Использование служебного положения в целях собственной выгоды крайне распространено. Тот, кто ведает электричеством, может по собственному желанию отключить свет – таких людей в Китае называют «электрическими тиграми». Это же относится к служащим железнодорожных вокзалов, которые могут приторговывать дефицитными билетами. Сотрудники прилавка здесь не исключение.

Вскрывая причины такого явления, китайские исследователи говорят, что сам факт комплекса вовсе не есть «местная достопримечательность» – это явление повсеместное. Это сказывается и в поведении человека. Предпочтительны те люди, которые выше по статусу, не исключая даже взаимоотношений между членами семьи. Так, младший брат, безусловно, должен «подчиняться» старшему брату.

Если привести к общему знаменателю вышесказанное, то объяснение сводится к причинам, под которые можно подвести теории чисто социологического характера.

Первая теория – это теория инстинкта, в соответствии с которой стремление к власти – это природное качество, данное людям свыше, оно свойственно всем живым существам. Это есть составляющая стремления к власти. Однако не все понимают социальную сущность этой власти. Иногда это просто форма, ритуал. Видимо, у китайцев данный инстинкт развит сильнее.

Вторая теория – это теория инструментария, при которой считается, что обладание властью есть лишь путь к достижению других своих целей. В этом принципиальная разница между ними. В Древнем Китае понятия шэн гуань (подъем по чиновничьей лестнице) и фа цай (разбогатеть) всегда стояли рядом. В провинции Гуандун недавно был схвачен некий Хуан Гуйчао, который обманным путем заработал 40 тысяч юаней. У него была присказка: «У тебя в руках власть, у меня в кошельке на поясе деньги. Я за свои деньги куплю твою власть, а затем с помощью купленной власти получу еще больше денег!»

«Комплекс Париса» хоть и не китайского происхождения, но он, наряду с почитанием предков, «лицом», коллективизмом, такими понятиями, как жэньцин, гуаньси (о них пойдет речь далее), в психологии китайца и его поведении проявляется достаточно выпукло. Это особенности китайского характера, значит, они имеют свою почву и предысторию.

В древнем китайском обществе важное место занимало сельское хозяйство. Тысячи разрозненных хозяйств не были связаны с помощью товарообмена. Каждый в отдельности был беззащитен перед лицом природных катаклизмов. Так рождалась зависимость от сильных мира сего. Это прежде всего род и глава рода – отец. Образ главы семьи как авторитета благодаря Дун Чжуншу, жившего в эпоху Хань, и неоконфуцианцам эпохи Сун закрепился, устоялся в психологии нации и стал распространяться на всех, кто был облечен властью. Китайцев с детства учат быть «послушными». Подобное воспитание, естественно, приводит к появлению комплекс зависимости.

Мы выяснили, что имеют в виду в Китае, когда речь заходит о власти. Теперь попытаемся разобраться в понятии «властные игры».

Допустим, что в жизни взаимоотношения людей на всех уровнях являются определенными игровыми системами со своими правилами и особенностями. Таковы выводы современной психологии. Родились такие понятия, как трансакция – единица общения; процедуры, ритуалы, времяпрепровождение – простейшие формы общественной деятельности. Наконец, было сформулировано определение игр. «Игрой мы называем, – пишет выдающийся американский психолог Э. Берн, – серию следующих друг за другом скрытых дополнительных трансакций с четко определенным и предсказуемым исходом. Она представляет собой повторяющийся набор порой однообразных трансакций, внешне выглядящих вполне правдоподобно, но обладающих скрытой мотивацией; короче говоря, это серия ходов, содержащих ловушку, какой-то подвох. Игры отличаются от процедур, ритуалов и времяпрепровождения двумя основными характеристиками: скрытыми мотивами и наличием выигрыша. Игры могут быть нечестными и нередко характеризуются драматичным, а не просто захватывающим исходом» [цит. по 32, с. 13–14].

Постараемся приоткрыть завесу над наиболее закрытой от иностранцев особенностью восточноазиатской цивилизации – стратагемностью мышления ее представителей. Само понятие «стратагема» (по-китайски чжимоу, моулюэ, фанлюэ) означает стратегический план, в котором для противника заключена какая-то ловушка или хитрость (32, с. 15). Стратагемы составляли не только полководцы. Политические учителя и наставники царей были искусны и в управлении гражданским обществом, и в дипломатии. Все, что требовало выигрыша в политической борьбе, нуждалось, по их убеждению, в стратагемном оснащении.

В отечественном китаеведении, да и в европейском китаеведении, пионером в изучении китайских стратагем, безусловно, является академик В. С. Мясников, посвятивший этой теме немало своих работ [32].

Таким образом, «властные игры» имеют четкие правила, однако интересы сторон не всегда достаточно ясны и отчетливы. Основой для борьбы становится столкновение планов и расчетов сторон.

Китайцы очень любят относиться к лицам различного социального уровня по-разному. Если кто-то хочет попросить о чем-то человека, владеющего социальными благами, то сначала он должен выяснить, насколько тесными являются их отношения.

Хуан Гуанго в книге «Конфуцианская мысль и модернизация Восточной Азии», проанализировав взгляды Конфуция, Мэн-цзы и Сюнь-цзы на человеческий характер (жэнь син), создал некую модель души конфуцианца. Согласно этой модели, «распорядитель богатств» психологически выделяет в человеческих отношениях три основных типа. Это эмоциональные отношения, инструментальные и смешанные отношения. Рассмотрим их более подробно [127].