Текст книги "Робинзоны студеного острова"

Автор книги: Николай Вурдов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 8 страниц)

10

Не всегда на острове нам благоприятствовала погода. Случались затяжные яростные шторма. Море, ласковое и спокойное в тихую погоду, становилось во время шторма грозным, страшным в своей неукротимой силе. С вершины острова было видно, как до самого горизонта поднимаются огромные водяные холмы. Громадные волны яростно, без устали накатывались на береговые скалы. С оглушительным пушечным гулом ударялись они об их каменную грудь. Брызги долетали почти до вершины острова. Все море у скал было сплошь покрыто белой пеной.

В такую погоду нечего было и думать о выходе в море. И тогда на нашем маленьком острове сразу возникла проблема воды и дров. На Пуховом не было ни пресного источника, ни плавника. Воду и плавник мы привозили на шлюпках с Новой Земли.

В хорошую погоду это было даже приятным делом: кто откажется пройтись под парусом в погожий летний день? Но теперь к морю нельзя было и близко подойти. Оно угрожающе шумело почти у самой палатки. Хорошо, что далеко выходящая каменистая отмель укрощала волну.

Без дров мы еще кое-как обходились: сжигали пустые ящики, «лишние» доски от наших коек. А вот с водой было хуже, ее выдавали по скудной норме. Рядом с палаткой пенилась и бушевала безбрежная масса воды, но ее вид усиливал жажду.

Ребята облазили весь остров в поисках нерастаявшего снега. Сереже Колтовому посчастливилось найти в расселинах между скалами остатки прошлогоднего, спрессовавшегося, как лед, снега. Тайком от Петровича Сережу спустили, на веревке, он топором рубил снег и в ведре отправлял его наверх. Лазить по скалам при штормовом ветре было опасно. Петрович категорически запретил это делать, но ребята украдкой приносили Ильиничне ведра прошлогоднего снега. Она ворчала, грозила пожаловаться бригадиру, но от снега не отказывалась: надо же было готовить обед.

Заскучали ребята. А тут еще вынужденное, из-за шторма, безделье. Петрович поручал нам разные хозяйственные дела, но мы понимали, что он просто занимает нас, и работали без желания, с прохладцей.

И вот в это время стали что-то затевать наши комсомольцы. Геня Сабинин, Сергей Колтовой, Володя Попов, Толя Гулышев уходили в сторону от палатки, о чем-то совещались. Приглашали они и других ребят, говорили с ними.

– О чем вы там толкуете? – спросил я Толю Гулышева.

– Скоро узнаешь, – загадочно ответил он.

Петрович, видимо, тоже знал, в чем дело, но ничего не говорил нам.

Как же были удивлены мы, когда было объявлено, что после ужина состоится… выступление художественной самодеятельности!

Быстро собрались обе бригады в нашей палатке. Она теперь стала как бы клубом. Геня Сабинин, подтянутый, строго официальный, как настоящий конферансье, объявил:

– Начинаем выступление художественной самодеятельности третьей ударной, непромокаемой, невысыхаемой, непотопляемой бригады имени Петровича.

Ребята дружно зааплодировали.

– Первым номером нашей программы выступление поэта Володи Ермолина. Он прочитает свои, еще не известные миру стихи… Не надо оваций, – предостерегающе поднял руку Геня, – поэт стесняется, он еще не избалован славой.

– Перестань трепаться, – толкнул его локтем Володя и, откашлявшись, начал:

 
Тучи понависли, потемнели,
В скалы бьется, пенится волна,
Спинки кайр на море зачернели,
Шлюпка до краев уже полна.
 

Володя читал негромко, без декламации, но ведь он читал о нас, о нашей работе да к тому же собственное стихотворение – и все слушали с большим вниманием, дружно ему аплодировали.

Потом Володя Попов под гитару – аккомпанировал. Геня Сабинин – исполнил песенку «Барон фон дер Пшик». Он же лихо сплясал «цыганочку».

Геня Сабинин торжественно объявил:

– Выступает популярный исполнитель веселых песен с подпрыгиванием Тема Кривополенов.

На середину палатки с не очень-то свежим носовым платком в руках выскочил Тема и, приплясывая, стал петь частушки:

 
Арся Баков похудел,
Очень мало кушает:
По две кайры за день ест,
Петровича не слушает.
 

И когда он только успел придумать куплеты? Он и Яшу, бригадира, задел, и Ильиничну, и, перебрал доброю половину ребят.

Программа концерта была разнообразна. Геня Сабинин читал стихи Маяковского, Слава Барабанов рассказал, как дед Щукарь покупал на базаре лошадь. После него, зараженный общим весельем, решил выступить и Петрович. Он помялся немного:

– А вот со мной тоже приключилась история…

– Расскажи, Петрович! – закричали, захлопали ребята.

– Пришел я с моря домой в свою деревушку. Как положено, жена истопила баньку. «Ну, – думаю, – отведу душу парком да березовым веничком». Разделся в предбаннике, захожу. Только нагнулся фонарь «летучую мышь» зажечь, вдруг как свистанет меня кто-то сзади по мягкому месту, да таково-то хлестко! Света я не взвидел. Голышом до дому летел. Всех перепугал… Ну, потом, конечно, пришел в себя, схватил ружье – и к бане. «Что за нечистый дух, – думаю, – со мной такую нехорошую шутку сыграл?..» А что оказалось? Бочонок деревянный с водой в бане стоял, а на нем обруч лопнул. Вот им-то мне и присчиталось…

В заключение концерта Геня Сабинин предложил спеть хором песню «Священная война» и первый, вытянувшись, как по стойке «смирно», начал:

 
Вставай, страна огромная…
 

Обе бригады подхватили:

 
…Вставай на смертный бой…
 

Гневным, суровым, торжественным словам песни как будто аккомпанировало море, которое грозно шумело совсем рядом с палаткой. Песня звучала, как гимн, и лица под стать песне стали строже, суровее.

Концерт закончился, но ребята не расходились. Пели песни: и «Ермака», и «По военной дороге», и про танкистов…

11

Четыре дня нас мучила жажда, а на пятый шторм неожиданно стих. Засинело небо, неузнаваемо изменилось море, ласково заплескали волны.

– Хороша погодка! – говорил умывающийся на берегу Петрович. Его глаза, каждая морщина обветренного лица так и сияли. Ребята бодро выскакивали из палаток. Только Геня Перфильев, обычно спокойный, немногословный, а теперь расстроенный, злой, вовсю распекал своего друга Арсю Бакова, который с виноватым понурым видом стоял перед ним.

– Изобретатель! Кухтыль ты, как есть кухтыль! Что я теперь без штанов из-за тебя должен ходить?

Оказывается, Арся Баков придумал легкий способ стирки белья. Он на мелком месте подложил под большой камень рукав рубашки и часть брючины, чтобы все остальное свободно полоскалось в воде. Он решил, что волны лучше любой прачки выстирают ему одежду и уговорил сделать то же самое друга своего Геню Перфильева. Но прошел шторм – и не только рубашки и брюк, но даже и большого камня не оказалось на месте…

– Берите парус. Готовьте шлюпку. Грузите бочки, – командовал Петрович, помогая нам в сборах.

– Эх, бочка ты бочка! Жила у попа дочка… – балагурил он.

И вот уже надулся парус, шлюпка чуть накренилась набок, весело зажурчала вода. Лодка, мягко покачиваясь, прошла мимо хорошо знакомого теперь птичьего базара с его неумолкающим гомоном.

Мы идем к другому птичьему базару, что напротив нашего острова. Там в ложбине протекает ручей с удивительно чистой, холодной водой, а на берегу лежат груды сухого, как порох, плавника…

Выйдя на берег, мы в первую очередь приникаем к ручью и досыта пьем холодную, удивительно вкусную воду. На вершине скалы одиноко маячит деревянный крест. Кто и когда похоронен под ним? Мы поднимаемся на скалу. Надпись на кресте разобрать невозможно.

– Наверное, кто-то со скалы здесь упал, – предполагает Володя.

Мы молчим. Перед нами лежит тундра, пустынная, молчаливая, покрытая желтоватым мхом, чуть дальше без конца и края поднимаются холмы, высокие сопки, лишенные растительности. Дикое пустынное место. Как будто и не ступала здесь нога человека.

– Шарик, Шарик! Фью, фью, фью, – начинает вдруг подзывать кого-то Тема Кривополенов. Мы оборачиваемся и видим невдалеке небольшую юркую пушистую собачонку. Она на мгновение останавливается, а затем быстро скрывается за большим холмом. Мы не можем понять, откуда здесь могла появиться собака. Потом догадываемся, что это был песец.

Не такое уж веселое дело наполнять бочки водой. Шлюпку нельзя поставить близко к берегу: сядет на мель при отливе. Надо несчетное количество раз наполнить в ручье ведро и затем брести с ним к шлюпке по обжигающе холодной воде (в сапогах в море мы теперь не выходили: случись что, они могли бы, как гири, утянуть на дно).

Морская вода разъедает ссадины, от холода ноги деревенеют, теряют чувствительность. Согреться, отдохнуть нет времени: уж очень быстро покрывается серыми тучами небо.

Выливая воду в бочку, я увидел свое отражение в воде и глазам не поверил: неужели этот мордастый парень – я? Да, здорово мы все здесь поправились на ненормированном питании. Даже совестно становится, как подумаешь, что в Архангельске сейчас живут на полуголодном пайке.

По всему берегу грудами лежит плавник: бревна, доски, обломки ящиков – чего тут только нет! Все это приносит теплое течение, ответвление Гольфстрима. Говорят, что даже ветви пальм иногда приносит сюда это течение. Разбирая и складывая в шлюпку плавник, мы нашли деревянный буй. Когда потом мы раскололи его, то внутри обнаружили записку. Оказалось, что буй был сброшен экспедицией с «Малыгина» в начале тридцатых годов. Тех, кто найдет буй, просили уточнить координаты места находки и сообщить в институт океанографии. (Не знаю, сообщил ли кто о нашей находке). Мы поспешили заполнить шлюпку дровами и отошли, парус ставить не решились: ветер настолько окреп, что мог перевернуть шлюпку. Нас тревожила мысль, что он может отнести ее в сторону от Пухового и тогда…. В открытом море наша скорлупка беспомощна.

– Придется поработать, ребята, – нахмурившись, сказал Тема.

Мы это и без него понимали. Гребли изо всех сил. Тяжело груженная шлюпка глубоко зарывалась носом в разыгравшиеся волны, обдавая нас холодным ливнем брызг. Мы скоро промокли насквозь, но холода не чувствовали, напротив – нам было жарко. Волны проходили почти вровень с бортами, угрожая залить шлюпку. Вода в бочках плескалась и скоро захлюпала под ногами. Тема одной рукой держал рулевое весло, а другой пытался вычерпывать воду, но это ему плохо удавалось.

А ветер становился все злее, волны – выше. Мы понимали, что теперь все зависит только от нас самих: стоит зазеваться, поставить шлюпку бортом к волне – и… верный конец: в ледяной воде да еще при такой свистопляске волн долго не продержишься.

Тема, нахохлившись, сидел на корме, натравляя шлюпку навстречу волнам. И вдруг рулевое весло сухо треснуло. В руках у Темы остался короткий обломок. Потерявшая управление шлюпка стала разворачиваться бортом. Накатилась волна – и уровень воды в шлюпке сразу достиг наших щиколоток, а спереди уже накатывалась другая волна, может быть, последняя в нашем плавании. Мы с Володей на мгновение перестали грести…

– Весла! Греби правой, табань левой! – команда Темы быстро вывела нас из оцепенения. Тема выхватил из груды плавника доску и стал орудовать ею, как рулевым веслом. Шлюпка поднялась на гребень волны. Кажется, пронесло!

Остров Пуховый, такой желанный, теперь становился все ближе и, ближе, но удастся ли нам зацепиться за него?

– А ну, старики! – закричал Тема. – Выдайте все, что можете! Вперед до полного! Жми!

«Старики» жали так, что пот застилал глаза. Темка вдруг запел во все горло:

Эх, полным-полна моя коробочка,

Есть в ней ситец и парча…

Все-таки нам удалось зацепиться за южную оконечность острова!

Зашли в небольшую бухту, где волны были такие смирные, безобидные. Шлюпка ткнулась в береговую гальку, а мы всё сидели на своих местах, еще не веря спасению.

Подбежали ребята, за ними – запыхавшийся Петрович. Он что-то кричал, ругался, а у самого руки тряслись от волнения, и глаза светились радостью. Он помог нам выйти, из шлюпки, крепко хлопнул каждого по плечу и поощрительно поддал коленом под зад.

Вообще поездки за водой из-за частых капризов погоды не обходились без приключений.

Как-то поздно вечером к нам в палатку пришел встревоженный бригадир Яша. Он о чем-то поговорил с Петровичем, и тот стал быстро одеваться.

– А ну, чижики-зяблики, вставайте, кончайте ночевать! – забасил Петрович.

Ребята недовольно подняли, головы.

– Из второй бригады шлюпка не вернулась с Новой Земли.

– Эка беда! Не пропадут, не маленькие, – зевая, проговорил Арся Баков. – Ведь на море-то спокойно, полный штиль.

– Туман на море, – стал сердиться Петрович, – давно уже пора вернуться. Заплутались. Компаса-то нет. Черт знает куда уйдут! А вдруг завтра шторм?

Все оделись, вышли из палатки. Да, действительно, стоял такой густой, холодный туман, что в нескольких шагах нельзя было разглядеть человека. И откуда он только взялся этот туман? Ведь совсем недавно была ясная погода.

Петрович, Яша и Ильинична стали «вооружать» нас: кому чайник, кому кастрюлю, кому медный таз. Мы должны были разойтись по острову, бить в металлические предметы, кричать, чтобы услышали ребята на шлюпке…

Это была суматошная ночь! Мы, как привидения, бродили в тумане, били в медные тазы, кастрюли, кричали до хрипоты….

Только к утру туман рассеялся. А вскоре показалась и долгожданная шлюпка с ребятами из второй бригады.

«Где? Что? Как?» – обступили мы их с вопросами.

– А мы, как начал туман сгущаться, повернули обратно к берегу. Переночевали в промысловой избушке: отдохнули выспались, как дома.

И действительно, лица у них были свежие, румяные, довольные, а мы стояли перед ними иззябшие, невыспавшиеся, хмурые. Они и понять не могли, почему их встречают обе бригады, из-за чего такое беспокойство.

– Надавать бы вам по шее. Наделали переполоху, шалопуты несчастные! – высказался Петя Окулов. – Из-за вас обе бригады ночь не спали, голоса сорвали – как дураки, в кастрюли били, а они, видите ли, отдыхали.

Но винить ребят со шлюпки было нельзя. Они же правильно поступили – вернулись на берег. А то, кто знает, где бы теперь они находились? Ищи-свищи – море велико!

12

Где-то рядом шла война на море, тонули суда, гибли люди. Однажды мы заметили, что море вокруг Пухового все покрыто слоем нефти. Кайры, садясь на воду, пачкали свои белые грудки и становились похожими на обыкновенных ворон. Мы понимали, что потоплено судно, а может быть, разгромлен караван. Как-то на остров выбросило два мешка с мукой. Сверху мука подмокла, покрылась коркой, а внутри нисколько не испортилась. Однажды мы обнаружили на берегу надувную резиновую лодку и бочонок со спиртом, смешанным с эфиром. Было ясно: это тоже следы кораблекрушения. Позже мы узнали, что в то время фашисты хотели нарушить транспортные пути на северных морях. Для этого они посылали подводные лодки, военные корабли, в том числе рейдер дальнего действия – «карманный» линкор «Адмирал Шеер». Были потоплены буксирные пароходы «Норд» и «Комсомолец» с баржами, транспорт «Крестьянин»; в неравном героическом бою с «Адмиралом Шеером» погиб легендарный «Александр Сибиряков»; в районе Канина фашисты пытались разгромить конвой РО-18.

Тревожно становилось на сердце у нас, но в то же время мы были горды, что рядом с подстерегающей нас опасностью делаем нужную и полезную работу. С этим чувством было легче переносить все трудности, которых на острове было предостаточно…

Однажды к нам на остров пожаловали гости. Мы обедали. Вдруг из-за ближнего мыска послышалось тарахтение доры. Все высыпали из палатки. Из доры вышли на берег незнакомые, шумные, подвыпившие люди. Говорили они на чужом языке. Один из них обнял опешившего Петровича и, целуя, уткнулся в его бороду. Потом незнакомцы принялись обнимать всех подряд, хлопали по плечам, широко улыбались.

– Англичане, – сообщил нам Володя Ермолин и стал бойко разговаривать с ними и переводить нам.

– Они шли из Англии. В пути их несколько раз атаковали подводные лодки, самолеты, много транспортов утопили. Они с затонувшего судна. Три дня болтались в море на шлюпке. Потом на берегу нашли небольшой склад с продуктами и одеждой, – ведь такие небольшие склады для моряков с погибших пароходов устроены по всему побережью.

Мы пригласили английских моряков в палатку. Ильинична подала на стол яйца, вареную кайру. Англичане достали бутылки, разлили вино по кружкам, предложили нам выпить. Мы отказались: молоды, мол, пить. Петрович поглядел на нас, проглотил слюну и тоже отказался. Англичане развеселились, разговорились вовсю. Володя не успевал переводить, но они уже обходились без переводчика. Объяснялись жестами, знаками, восклицаниями.

Гости пробыли у нас часа три. Петрович нет-нет да и посматривал на свои огромные часы-луковицы: надо было идти работать, но не выпроваживать же гостей?!

Наконец они засобирались, крепко жали нам руки, опять хлопали по плечам. Один из них на прощанье протянул Петровичу красивый нож с костяной рукояткой в (нарядных кожаных ножнах с металлическими заклепками. Петрович отказывался, но тот бесцеремонно сунул подарок ему за пазуху. Другие гости тоже стали совать нам подарки: кто зажигалку, кто портсигар, а один здоровенный моряк снял с себя кожаную куртку на молнии и накинул на Геню Перфильева, Геня «утонул" в ней. Мы отказывались от подарков, но англичане были упрямы.

И вот, наконец, затарахтела дора, моряки забрались в нее и с веселой песней поплыли в сторону Малых Кармакул. Нам еще долго было видно, как они махали руками, кепками, беретами…

– За дело, за дело, ребята, время не ждет. И так уж половину дня потеряли! – ворчал Петрович.

И все принялись за свои привычные дела: кто стал шкерить, кто пошел с винтовкой на скалы, кто отправился к шлюпке.

13

Наступил сентябрь, холодный, штормовой, с дождями и туманами. Низко нависали тучи, шумели ветра. Море потемнело.

Все чаще и чаще нам приходилось отсиживаться в палатках – нельзя было выйти в море из-за непогоды. Все чаще и чаще в разговорах мы вспоминали о доме, о родных.

Пора было возвращаться домой.

…И вот к Пуховому подошел долгожданный «Авангард». Мы кричали, прыгали от радости.

На судно надо было погрузить все добытое нами.

– Аврал! – объявил Петрович.

И закипела работа.

С мальчишеской гордостью оглядывали мы штабеля ящиков с яйцами, бочки с засоленными тушками кайры. Даже не верилось, что все это добыли мы, школьники. От берега к судну и обратно сновала дора. Перевозили имущество и на шлюпке. Для этого с «Авангарда» на берег был протянут толстый канат. Четверо ребят, перехватывая канат руками, гоняли шлюпку взад и вперед.

В неспокойном море держаться за канат было трудно. Погрузка уже подходила к концу, когда большая волна подхватила шлюпку и понесла ее в сторону. Руки у ребят не выдержали, отцепились от веревки. Не отцепился только Геня Сабинин, он повис на канате, по грудь погрузившись в воду.

Волны то поднимали, то опускали его, мотали из стороны в сторону.

– Держись, Генка! Крепче держись! – кричали с берега ребята.

К счастью, дора была недалеко. Она и подобрала до нитки промокшего и дрожащего Геню, а потом прибуксировала и беспомощно болтавшуюся на волнах шлюпку.

В последнюю очередь мы разобрали и аккуратно упаковали палатку, так долго и надежно укрывавшую нас от непогоды. И берег стал таким же пустынным и диким, как и в первый день приезда. Как будто и не жили здесь, не копошились, как муравьи, пятьдесят мальчишек из далекого Архангельска. Родным показался нам теперь маленький остров. Сколько воспоминаний связано с ним!

До свиданья, Пуховый! До свиданья, высокие скалы! До свиданья, шумный птичий базар!

Все четыре бригады вновь собрались вместе на небольшом островке, напротив сожженного становища. И опять мы установили палатку, камелек, столы, скамейки… Нам теперь оставалось только ждать военные корабли, чтобы под их охраной следовать в Архангельск.

В конце сентября нас всех принял на борт военный тральщик, и в составе большого каравана мы отправились в нелегкий и опасный обратный путь.

После отхода мы еще долго стояли на палубе. Остались позади суровые скалистые берега Новой Земли… Вскоре скрылась и голубоватая полоса островов.

Мы шли, окруженные со всех сторон военными кораблями. Зорко следили за водой и воздухом вахтенные сигнальщики, днем и ночью переговаривались между собой корабли: днем – флажным семафором, ночью – сигнальными огоньками на корме. Корабли шли курсом на Архангельск.

ДОРОГА НА ВСЮ ЖИЗНЬ

В конце сентября 1942 года в составе большого каравана в Архангельск пришел тральщик, «Сом» с ребятами, – участниками новоземельской экспедиции.

Три месяца мы собирали яйца и промышляли кайру на птичьих базарах далекого полярного острова – как могли, помогали голодающему Архангельску. Многое пришлось испытать за это время, многое осталось в памяти на всю жизнь: тяжелой, опасной была работа на море и сорокаметровых отвесных скалах.

Но теперь все это позади. Мы были взволнованы, возбуждены. Как же: родной город – вот он, перед нами!

Судно направлялось к причалу рыбокомбината, на Факторию.

Северный ветер, холодный, порывистый, пенил мутноватые неприветливые волны Двины. День выдался серый и хмурый, но у всех, толпившихся на палубе, было праздничное настроение: нам предстояла скорая встреча с родными и близкими.

– Удивительное дело: ветер сильный, а большой волны не разводит. На море бы сейчас такие горы поднимались!

– И цвет волны в море другой – красивее.

– Смотрите, наша школа видна! Ребята сейчас корпят за партами.

– Борька, вон твой дом показался. Прыгай за борт, топай напрямик, здесь мелко – травку видно!

– Ой! Мою улицу проехали. Скажите капитану, чтобы бросил якорь, высадил меня.

Но вдруг разговоры, шутки как-то разом смолкли. Тихо, тревожно стало на палубе.

Что это? Что стало с лесотехническим институтом?! Вместо пятиэтажного правого крыла здания – изуродованная стена с остатками перекрытий. Кое-где у стен каким-то чудом держались железные койки. Все знали, что в правом крыле института помещался госпиталь, сотни раненых бойцов лежали в палатах. Страшно было представить, что произошло здесь.

На Новой Земле мы не имели известий из Архангельска, ничего не знали о бомбежках. Это было первое напоминание о том, что жестокая рука войны дотянулась и до нашего города.

Радостное оживление сменилось тревогой недобрых предчувствий. Что нас ждет дома? Как там родные?

На причале рыбокомбината судно встречали начальник управления тралового флота Каменев и еще несколько человек в морской форме. Родных не было. Да они и не могли знать о приходе тральщика, ведь «Сом» шел в составе большого каравана, а о таких вещах в военное время сообщали далеко не каждому.

Как только подали трап, встречавшие быстро поднялись на палубу. Нас выстроили вдоль борта. Каменев поздоровался с начальником экспедиции и что-то тихо спросил у него.

– Слава богу, все живы и здоровы, – улыбаясь ответил Грозников.

Каменев поздравил нас с прибытием в Архангельск, похвалил за работу, пожелал успехов в учебе.

– А теперь, ребята, ступайте в баню, – неожиданно заключил он. – Самое лучшее – с дороги да прямо на полок. Вымойтесь хорошенько, белье прожарьте в дезокамере, чтобы домой пришли – блестели!

Вот это здорово! Что-что, а баня всем была нужна в первую очередь: за три месяца мы только раз побывали в ней да и то помешал домыться немецкий «юнкерс».

До чего же приятно было хлестать мягким, распаренным веником зудевшее тело, смывать въевшуюся грязь жесткой, густо намыленной мочалкой, обливаться благодатной теплой водой.

– Не баня, а рай земной! – пыхтел, отдувался в предбаннике Боря Меньшиков.

Баня гудела от шума, смеха, радостных восклицаний.

Никто не обратил взимания на еле слышный из-за этой разноголосицы далекий заводской гудок, но вот к нему присоединился второй, третий… Загудели стоявшие у причала пароходы. Где-то совсем рядом раздался хватающий за душу вой сирены. Все эти звуки слились в один грозный и тревожный сигнал опасности.

Воздушная тревога!

В бане сразу стало тихо.

– Спокойно, ребята! – предупредил появившийся дежурный МПВО с противогазом через плечо и красной повязкой на рукаве. – Никакой опасности нет. Фашистский самолет где-то на подступах к Архангельску. К городу его не подпустят. Продолжайте мыться. Тревога скоро кончится.

Мы продолжали мыться – что же оставалось делать? – но уже без шума и смеха. Чудесного банного настроения как не бывало. Всем было немного не по себе: воздушная тревога… и где! – в нашем Архангельске. Далеко протягивает фашист свои лапы.

– Везет же нам, – ворчал Арся Баков, – в Кармакулах немец обстрелял, здесь опять не дает спокойно помыться – того и гляди, бомбу на плешь сбросит.

– А ты не бойся, – щелкнул его по затылку Толя Гулышев, – у тебя котелок – чугунный, любая бомба отскочит.

Время шло томительно медленно. Не было слышно ни взрывов, ни стрельбы зениток. Все уже вымылись, пора было одеваться, но куда-то девалась работница дезокамеры, сухонькая суетливая старушонка. Она появилась только после отбоя тревоги.

Наша одежда пахла паленым. Брезентовые робы, в которых так хотелось показаться дома, порыжели, просвечивали большими прорехами.

– Передержала! – сокрушалась старушка. – Боюсь я этих тревог. Как ударила бомба около нашего дома, с тех пор и боюсь. Чуть что – бегу в убежище.

– Поддержите меня! Мне дурно. Дайте воды, – стонал Тема Кривополенов, рассматривая свою «амуницию».

На него нельзя было смотреть без смеха: вся одежда – дыра на дыре, одного рукава как не бывало, сзади на брюках – огромная прореха. Немногим лучше выглядели и другие ребята….

Когда наша пестрая, шумная орава вошла в вагон трамвая, пассажиры стали с любопытством посматривать на нас. Таких оборванцев, наверное, еще не видел Архангельск.

У деревни Варавино сошли Геня Перфильев и Арся Баков. Они уже были дома. Их провожали дружескими тумаками, шутливыми пожеланиями. Двое друзей еще долго стояли на трамвайной остановке, махали нам вслед руками.

На углу улицы Урицкого дороги большинства ребят расходились. Постояли на перекрестке, поговорили. Сдержанно попрощались. Многие поехали на трамвае дальше в город, а мы, соседи – Боря Меньшиков, Толя Гулышев и я, пошли пешком.

– А жалко все-таки расставаться. Три месяца жили одной семьей, подружились, а теперь вот разошлись по своим углам, и кто знает, когда с кем встретишься, – вздохнув, сказал Боря.

Мы шли по Петроградскому проспекту, приглядывались, искали следы фашистских налетов. Но все, казалось, было по-прежнему. Редко-редко встречались дома со следами недавних пожаров.

Архангельск за военное время будто постарел, слинял, доски на деревянных тротуарах зияли дырами, хлябали под ногами, заборы кое-где покосились, в трамваях вместо разбитых стекол вставлены листы фанеры. Чувствовалось, что в городе не хватает умелых и сильных мужских рук.

Вот и наша улица. Вот и милый сердцу дом № 3.

Я быстро взбежал по крутой лестнице на второй этаж и громко постучал во входную дверь.

Открыла наша соседка Аня Джерихова, эвакуированная из Мурманска молодая учительница.

– Коля приехал! – закричала она на весь коридор и затормошила, закрутила меня и даже чмокнула в нос. – А мы уже думали, что ваше судно потопили, ведь три месяца не было никаких известий.

– А где наши? – спросил я, увидев замок, висевший на двери.

– Ах, ведь ты и не знаешь! – затараторила Аня. – Мама твоя, сестра Оля и маленькая племянница Ядвига уехали в деревню, в Коми, почти сразу же после твоего отъезда на Новую Землю, еще до бомбежек. Здесь остались сестры Мария и Лида. Обе они сейчас на работе.

Ключ от комнаты висел в коридоре на гвоздике. Я открыл замок. Ну вот и дома!

С каким нетерпением я ждал этого момента, мечтал о нем, но теперь почему-то особой радости не испытывал: не было мамы, а душою дома всегда была она, добрая, заботливая. Без мамы дом превращался просто в место для жилья.

Вечером пришли с работы сестры. Обе они были старше меня. Мария работала участковым врачом, Лидия – учительницей в 17-й школе.

В первую очередь они выкинули на помойку всю мою одежду и заставили второй раз за этот день идти в баню. Напрасно я уверял их, что чист, как стеклышко, – все было бесполезно.

– Марш в баню, и никаких разговоров! – заявила старшая, Мария.

Пришлось шагать в старую «макаровскую» баню. Вымылся, конечно, наскоро: просто постоял несколько минут под душем.

Одевался я в чистое белье Саши, мужа Марии. Он был на фронте. Банщик, худой жердеобразный старик, в мятом халате, с деревяшкой вместо ноги, подозрительно присматривался ко мне, когда я почти до колен подгибал кальсоны и загибал рукава рубашки.

– Мальчик, а ты не перепутал шкафы? – наконец не выдержал он.

Пришлось все объяснять. Хорошо еще, что вместе со мной в предбаннике одевался дядя Петя из соседнего дома. Он сказал, что знает меня и что я не вор и не краду чужую одежду.

Как приятно было дома пить чай из старого, еще дедовского самовара! В комнате чисто, уютно, тихо. Благодать да и только, особенно после трех месяцев кочевой палаточной жизни.

Выпивая чашку за чашкой, я рассказал сестрам о наших приключениях на далеком полярном острове.

Мария и Лидия в свою очередь рассказали о налетах фашистских самолетов на Архангельск. Оказывается, во время бомбежек фашисты сбросили на город тысячи зажигательных бомб. Архангельск – город почти сплошь деревянный, и немцы решили просто сжечь его. Было много пожаров, но горожане быстро научились бороться с зажигалками, бросали их в бочки с водой, засыпали песком.

Сбрасывали немцы и фугасные бомбы. Разрушены канатная фабрика, правое крыло здания лесотехнического института, клуб Октябрьской революции. Были и жертвы среди горожан.

Смутно и тревожно становилось на душе от этих известий. «Вот что значит война, – думал я, – голод, холод, тяжелая работа, бомбежки, кровь… И это здесь, в тылу, а каково приходится бойцам на фронте?!»

Сестры постелили мне на полу широкую мягкую перину, и, усталый с дороги, я быстро стал засыпать… Но вдруг опять, как и утром, загудели гудки, завыли сирены. В круглой черной тарелке радиорепродуктора что-то щелкнуло, и явно взволнованный женский голос объявил:

– Говорит штаб местной противовоздушной обороны. Граждане! Воздушная тревога! Воздушная тревога! Воздушная тревога!

И как-то сразу в коридоре захлопали двери, забегали соседи, заплакали дети.

– Мама, одевайте Аллочку, заберите чемодан с вещами!

– Керосинку, керосинку не забудьте потушить!

– Оля, положи в сумку документы и хлебные карточки.

– Да что вы там копаетесь, нельзя ли побыстрее?

– Не плачь, деточка, не плачь, моя милая!

Мария и Лидия всполошились: им обеим надо было бежать на дежурство. Первой, повесив через плечо противогаз и схватив небольшой чемоданчик, убежала Мария, как врач она не могла задерживаться. Лидия принялась тормошить меня:

– Вставай, одевайся, Коля, ступай в убежище. Забери с собой вот этот узел, в нем наша одежда, что получше.