Текст книги "Балтийцы идут на штурм !"

Автор книги: Николай Ховрин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 14 страниц)

Особую роль в ЦКБФ первого созыва играл Андрей Штарев – среднего роста, темноволосый, с монгольским разрезом глаз. Это был очень толковый человек, умевший любой вопрос разъяснить просто, лаконично, убедительно. Кстати, именно благодаря Штареву у нас было хорошо поставлено делопроизводство. Он же редактировал большинство документов, исходивших из ЦКБФ. Кроме того, Штарев был полезен еще и тем, что умел охлаждать слишком горячие головы. К его мнению прислушивались.

Как только Центробалт начал действовать, штаб командующего флотом прислал нам для рассмотрения целый ворох бумаг. Тут были просьбы экипажей о комплектовании специалистами, конфликтные дела между матросами и офицерами, жалобы на плохое снабжение или недостаточное денежное довольствие, материалы о награждении Георгиевскими крестами. Штаб, видимо, рассчитывал, что новый общефлотский комитет увязает в обсуждении всех этих вопросов и ему некогда будет заниматься политикой, вмешиваться в дела командования.

Разбираться во всем этом нам, конечно, пришлось. Но у нас нашлось время и для того, чтобы сразу же выступить против саботажа реакционно настроенных офицеров, взять под контроль деятельность судовых комитетов, начать подготовку к общебалтийскому съезду моряков, создать следственную комиссию. Центробалт направил в штаб командующего требования о замене на кораблях некоторых лиц командного состава.

Все это флотскому командованию крайне не понравилось. Оно и без того смотрело на нас косо, не хотело признавать наш устав без утверждения его военным и морским министром Керенским. Дыбенко поехал в Петроград, вернулся злой – Керенский предложил ему показать устав в матросской секции Петроградского Совета, где задавали тон эсеры и меньшевики. Там устав был категорически отвергнут.

Выслушав сообщение Дыбенко, некоторые члены Центробалта приуныли. Меньшевик С. С. Магнитский, который с самого начала боялся, как бы чего не вышло, растерянно разводил руками. Мы сидели в кают-компании "Виолы", обдумывая создавшееся положение. Было тихо.

– Что же теперь делать будем? – негромко спросил Магнитский. – Новый устав разрабатывать?

Дыбенко поднялся, расправил плечи и решительно заявил:

– К черту! Никаких новых уставов... Будем работать по-старому!

– А как же с утверждением? – раздались недоумевающие голоса.

– Обойдемся и без этого, – ответил председатель Центробалта. – Матросы Балтики наш устав утвердили. Их волю и будем выполнять.

Большевики дружно поддержали Дыбенко, с ними согласились и остальные. Решили, что будем руководствоваться прежней редакцией устава.

Вскоре в Гельсингфорс пожаловал быстро входивший в моду у обывателей Керенский. Встречать военного и морского министра должны были по специальной программе, разработанной исполкомом Гельсингфорсского Совета и командованием флота. При выходе Керенского на привокзальную площадь намечалось провести парад военно-морских частей. Но Центробалт отменил эту церемонию, заявив: пусть каждый в Гельсингфорсе но своему усмотрению решает, встречать или не встречать Керенского.

Узнав о нашем решении, в Совете перетрусили. Поздно вечером на "Виолу" прибежал растерянный председатель исполкома вместе с другими эсеро-меньшевистскими руководителями Совета. Они умоляли членов Центробалта немедленно сообщить на корабли, что парад состоится. Но мы на попятную не пошли. Лидеры исполкома покинули "Виолу" в подавленном настроении.

Этот момент явился переломным в наших взаимоотношениях с командованием флота. Впервые Центробалт открыто противодействовал штабу, отменив уже отданный командованием приказ. Командующий вице-адмирал А. С. Максимов не решился возражать. После постановления Центробалта он даже не заикнулся о параде.

Желая хоть как-то обеспечить массовую встречу Керенского, руководители исполкома приказали напечатать в "Известиях Гельсингфорсского Совета" уведомление о том, что в 9 часов 30 минут в город прибывает Керенский. Рано утром газету разнесли по казармам сухопутных войск и по кораблям. Нашлись любопытные, пожелавшие взглянуть на военного и морского министра. Я не был на вокзале, но мне рассказали потом, что на прилегающей к нему площади собралась довольно большая толпа. В основном это были солдаты Гельсингфорсского гарнизона.

После приветственных речей Керенского повезли в Мариинский дворец на экстренное заседание Совета. Здесь он выступил с длинной речью.

Пообедав, Керенский отправился на "Кречет", в штаб командующего флотом. Часа примерно в четыре к нам на "Виолу" позвонил секретарь министра и предложил членам Центробалта явиться в штаб для встречи с Керенским. Расстояние от "Виолы" до "Кречета" было невелико. Но мы решили принципиально не ходить туда. Секретарю объяснили, что Центробалт не частное лицо, а учреждение, и посему не оно должно идти к министру, а наоборот. Секретарь молча повесил трубку, а мы принялись гадать, придет или не придет к нам Керенский.

Он пришел. Когда появился в кают-компании, лицо его выражало явное недовольство. В то время Керенский еще не достиг зенита своей популярности среди обывателей, но уже чувствовалось, что сознание собственного величия начинает наполнять его. Шагал он стремительно, с высоко поднятой головой. За ним на некотором расстоянии следовали адъютанты. Керенский сел в президиуме, устало облокотился о стол, прикрыл ладонью глаза. Своим видом он показывал, что тяжесть государственных дел велика. Вместе с тем он как бы подчеркивал, что держится с нами без излишней официальности, попросту.

Министр рассеянно выслушал Дыбенко, потом пружинисто, по-молодому вскочил, торопливо заговорил. Перед ним было всего несколько десятков человек. Однако Керенский держался так, будто обращался к огромной аудитории. Его, что называется, понесло. Лишь первые несколько фраз были посвящены нашим делам. Он сказал, что Центробалт должен неукоснительно проводить в жизнь политику Временного правительства, что это административная, а не политическая организация, затем пошли общие рассуждения о текущем моменте, судьбах родины и революции, о высокой миссии России и тому подобное.

Я слушал Керенского впервые. Надо сказать, ораторским искусством он владел неплохо: умело использовал паузы, повышал в нужных местах голос, менял темп речи, прибегал к риторическим вопросам. В нем чувствовался адвокат старой закваски, умеющий владеть вниманием публики.

По форме речь его была что ни на есть революционной. Слова "свобода", "демократия", "отечество", "освобождение" сыпались, как из рога изобилия. Он призывал отстоять от германских полчищ революционные завоевания, укреплять воинскую дисциплину и избегать политических разногласий.

Временного правительства при командующем Балтийским флотом. Тот явился на очередное заседание Центробалта вместе с вице-адмиралом Максимовым и предложил нам в его присутствии еще раз обсудить и пересмотреть проект временного устава ЦКБФ. Особенно он упирал на пересмотр пункта, в котором говорилось, что без одобрения Центробалта не будет иметь силы ни один приказ, касающийся внутренней и административной жизни Балтийского флота. Дыбенко, а вслед за ним унтер-офицер Силин с эсминца "Самсон" объяснили Онипко, что устав одобрен всеми судовыми комитетами и сейчас не может быть речи о его пересмотре, надо подождать до общефлотского съезда.

С этими доводами и Онипко и Максимову пришлось согласиться. Они только просили ускорить подготовку к съезду. Мы обещали, что он соберется в назначенный срок.

В эти дни в Гельсингфорс прибыла делегация Черноморского флота. Временное правительство возлагало на нее большие надежды. Черноморский флот находился почти полностью под влиянием меньшевиков и эсеров и поддерживал своими резолюциями правительство. Поэтому комфлота адмирал Колчак с согласия Гучкова организовал поездку черноморцев по стране. Возглавлял группу эсер студент Федор Баткин. Для пущего эффекта его нарядили в матросскую форму. Выступая на митингах и собраниях, эта разъездная "труппа" призывала поддерживать Временное правительство в его усилиях довести войну до победного конца.

Черноморская делегация произвела на петроградскую буржуазию сильное впечатление. Разбив на четыре группы, ее направили в Кронштадт, Гельсингфорс, Ревель и в воинские части Северного фронта.

В Кронштадте и у нас призывы черноморцев не встретили отклика. Член одной из этих групп некий Фельдман опубликовал в петроградской буржуазной газете ругательную статью о Балтийском флоте. В ней он доказывал, что на кораблях упала дисциплина, ослабла их боеспособность. Это печатное выступление вызвало у балтийцев негодование. Делегаты-черноморцы вынуждены были опубликовать в "Волне" заявление о своем отмежевании от Фельдмана. Но это им уже мало помогло. На митингах их освистывали.

Мы решили воспользоваться создавшимся положением и послать на Черноморский флот свою делегацию во главе с матросом Чугуновым. В ее составе было только пять человек. Но эти пятеро, прибыв в Севастополь, сделали многое. До их приезда черноморцы плохо знали о положении на Балтике. Группа Чугунова подробно рассказала о событиях на своем флоте, об отношении балтийцев к Временному правительству. Выступления представителей Центробалта оказали на севастопольцев такое воздействие, какого мы и сами не ожидали. Вскоре они изгнали с флота адмирала Колчака, служившего верой и правдой царю, а затем и Временному правительству. Когда моряки пришли арестовывать его, он, не желая сдавать оружия, демонстративно бросил его за борт. На некоторое время Колчак совсем сошел с политической арены. Зато год спустя оказался во главе большой белогвардейской армии и стал одним из самых активных душителей революции.

В Центробалте шла усиленная подготовка к I съезду моряков Балтийского флота. Подбирали докладчиков, редактировали документы, которые должны были представить на утверждение съезда. К съезду готовилось и командование флота, намеревавшееся дать нам бой. Оно надеялось на поддержку представителей Ревельской и некоторых других военно-морских баз.

Когда делегаты стали прибывать в Гельсингфорс, мы решили разместить ревельцев вместе с кронштадтцами, чтобы последние повлияли на оборончески настроенных матросов Ревеля. Но, несмотря на эту меру, очень волновались: все-таки эсеров, меньшевиков и беспартийных было больше. Всего в работе съезда участвовало около 250 моряков и 12 офицеров.

Заседания проходили в актовом зале женской гимназии на Аркадской улице. Уже в первый день обстановка была напряженная. После вступительного слова П. Е. Дыбенко приступили к выборам президиума. Председателем неожиданно избрали ревизора с крейсера "Адмирал Макаров", члена Центробалта Л. К. Рубанина – ярко выраженного оборонца, всецело преданного Временному правительству. В ЦКБФ он не пользовался авторитетом.

Заместителями Рубанина, или, как тогда говорили, товарищами председателя, стали Дыбенко и кронштадтский матрос большевик Н. Г. Маркин. Затем довольно остро заспорили о порядке дня. Представители командования настаивали прежде всего обсудить устав Центробалта. Дыбенко возражал, ссылаясь на то, что еще не приехал помощник Керенского лейтенант Лебедев. Его доводы показались вполне убедительными, поэтому занялись сначала Положением о судовых комитетах, разработанным Центробалтом.

Ревельцы попросили разрешения зачитать съезду наказ своих избирателей. Делегаты согласились заслушать его. Наказ был откровенно верноподданническим. Он призывал делегатов выразить полное доверие Временному правительству, оказать поддержку "Займу свободы", добиваться тесного единения и политического согласия матросов и офицеров.

Слушая это "творение", большевики Центробалта недоуменно переглядывались. Об оборонческих настроениях ревельцев нам было известно. Но никто не предполагал, что влияние соглашателей на них так велико. Это еще раз подтверждало, что борьба на съезде предстоит нелегкая.

На второй день у Дыбенко не выдержали нервы – он попросил освободить его от обязанностей товарища председателя. Делегаты-большевики не одобрили его поступка, но делать было нечего – съезд уже принял его "отставку". Вскоре переизбрали и Рубанина. Вместо него выдвинули командира линкора "Андрей Первозванный" И. И. Лодыженского. Для нас это было хуже Лодыженский куда умнее и дальновиднее Рубанина.

Первый серьезный бой членам Центробалта пришлось выдержать при рассмотрении проекта Положения о судовых комитетах. К счастью, докладывал о нем Николай Маркин – человек, умевший говорить ярко и убедительно. Он доказал, что этот документ необходим. Несмотря на то что проект яростно ругали Рубанин и еще некоторые делегаты, съезд принял его за основу. Представители командования флота по этому вопросу предпочли уступить, чтобы всеми силами навалиться на устав Центробалта.

Противников у нас оказалось много. Особенно старались Рубанин, Лодыженский и представители Ревеля. Споры разгорались по каждому пункту. Особенно подвергались критике первые два параграфа, закреплявшие руководящую роль Центробалта на флоте.

В разгар развернувшейся словесной баталии приехал помощник Керенского Лебедев. В партию эсеров этот человек вступил в предреволюционные годы, несколько лет провел в эмиграции. Когда началась война, он пошел добровольцем во французскую армию. Получив весть о свержении в России самодержавия, Лебедев поспешил домой. В Петрограде он появился в форме лейтенанта французской армии. В таком виде выступал на митингах и совещаниях. Руководство партии приметило бойкого лейтенанта. Весной 1917 года он уже возглавлял комиссию Петроградского Совета по морским делам, а вскоре стал помощником Керенского. Его избрали почетным председателем I съезда моряков Балтийского флота.

Приехав в Гельсингфорс и узнав, что устав Центробалта хотя и с поправками, но все же пункт за пунктом принимается, Лебедев разъярился. В притихший зал полетели угрозы, одна страшнее другой. От имени своего начальника лейтенант грозился немедленно разогнать Центробалт, если только устав будет принят. В зале возник шум. Делегаты были возмущены таким тоном и особенно попыткой запугать их. Раздались возгласы, далеко не лестные ни для Лебедева, ни для Керенского.

Помощник министра окончательно вышел из себя. Потрясая кулаками, он закричал:

– Матросы! Что вижу я? Это же не организованный Балтийский флот, а анархистская банда!

Наверное, Лебедев потом пожалел об этих словах. В зале поднялась настоящая буря. Был момент, когда мне показалось, что незадачливого лейтенанта сейчас начнут бить. Но обошлось без скандала. Бледный и растерянный, Лебедев чуть ли не бегом покинул трибуну. Он настолько "пересолил", что делегаты, забыв о разногласиях между собой, дружно утвердили устав, а заодно и исключили Лебедева из почетных председателей съезда. Опростоволосившийся "лейтенант французской армии" немедленно покинул Гельсингфорс.

Почуяв, что Центробалт становится грозной силой и способен со временем повести за собой весь флот, перед вооруженной мощью которого Петроград был, в сущности, беззащитен, Временное правительство забеспокоилось. Ополчась против устава Центробалта, оно в конечном счете боролось за то, чтобы пушки Балтфлота в решительный час были направлены в нужную ему сторону.

В эти дни мы узнали, что правительство сменило у нас командующего. Им стал контр-адмирал Д. II. Вердеревский – хитрый и умный человек. Февральская революция застала его на посту командующего дивизионом подводных лодок в Ревеле. После свержения самодержавия Вердеревский повел себя весьма осмотрительно. Он никогда не позволял себе резких выпадов против революции и демократии, избегал конфликтов с матросскими массами. В то же время стремился показать, что верой и правдой служит новому правительству. Ценя служебные способности Вердеревского, Временное правительство назначило его начальником штаба Балтийского флота, а с 3 июня – командующим флотом.

Вердеревский поспешил представиться делегатам съезда, в своем коротеньком выступлении пообещал, что будет рука об руку работать с выборными матросскими организациями. Делегаты встретили его в целом довольно благожелательно, а представители Ревеля даже тепло.

Иначе отнеслись к Вердеревскому матросы некоторых кораблей Гельсингфорсской базы. Так, когда на "Кречете" появился его контр-адмиральский флаг, команда линкора "Петропавловск" демонстративно подняла вице-адмиральский флаг Максимова. Матросы заявили, что Максимов избран всенародно и не может быть кем-либо сменен. Пришлось самому Максимову ехать на корабль, уговаривать моряков. Центробалт также посоветовал судовому комитету "Петропавловска" не поднимать лишнего шума из-за смены адмиралов. Вердеревский, дав обещание работать с матросскими организациями дружно, тем не менее утвердить устав Центробалта отказался. Он лишь разводил руками и говорил, что подписать его должен сначала сам Керенский. Тогда съезд направил в Петроград делегацию во главе с Маркиным. Через два дня она вернулась ни с чем. Прямо с борта "Кречета" Маркин пришел на заседание съезда и потребовал слова.

Это было страстное и гневное выступление, оставившее в сердцах многих делегатов неизгладимый след.

– Товарищи! – сказал Маркин. – Наша миссия закончилась неудачно. Устав не подписан. Уже пятнадцать дней, как мы его обсуждаем и никак не можем ввести в жизнь – много преград встречает он на своем пути. Вот контр-адмирал Вердеревский выступал тут перед вами, все вы слышали его слова: "Будем работать вместе рука об руку, нога в ногу". А на деле? Что-то пока в разные стороны с нами. У революционного флота должен быть революционный адмирал, а не чиновник. Он должен считаться с желанием большинства флота. Если съезд предложил утвердить устав, то он обязан это сделать, иначе не может быть нашим командующим, мы выберем себе другого. В штабе тоже нужно произвести фильтровку. Адмирал говорит о какой-то согласительной комиссии между штабом и Центробалтом для выяснения сферы деятельности двух сторон. Наш первый съезд моряков Балтийского флота должен создать для Центрального комитета Балтийского флота прочный фундамент, а не что-то воздушное, хрупкое, чтобы его не разрушила ни вода, ни землетрясение. Мы не уступим ни миллиметра наших позиций и говорим: "Или мы, или вы".

Маркину устроили бурную овацию. Съезд постановил считать устав Центробалта вступившим в силу. Это была большая победа демократических сил. Своим решением балтийцы показали, что они не намерены впредь считаться с властями, если они против интересов моряков.

Сразу же после съезда началась подготовка к выборам в ЦКБФ второго созыва. Вскоре нам пришлось столкнуться с новой флотской организацией, возникшей в Петрограде, – с так называемым Центрофлотом. Костяком этой организации послужила морская секция при Петроградском Совете, состоявшая почти целиком из соглашателей. В состав Центрофлота вошли также моряки, избранные от флотов и флотилий на I Всероссийский съезд Советов. Новый орган с самого начала заявил о безоговорочной поддержке Временного правительства. Его линию определяли эсеры и меньшевики. Были в Центрофлоте и несколько большевиков, в частности мой старый товарищ Василий Марусев, кронштадтец Николай Маркин, наш центробалтовец Андрей Штарев. Но они находились в меньшинстве и не могли влиять на решения.

Центрофлот с самого начала претендовал на роль руководителя всех флотских организаций, пытался стать чем-то вроде третейского судьи в спорах между матросскими комитетами и представителями командования флотов. Правительство поддерживало Центрофлот, видя в нем верного помощника. Но Центробалт не собирался слепо подчиняться решениям соглашательской организации. В нашем уставе был пункт, позволявший отклонять антидемократические постановления Центрофлота. В окончательной редакции он выглядел так: "ЦКБФ проводит в жизнь все постановления, приказания и решения, касающиеся жизни флота, которые будут исходить из существующей центральной государственной власти и Центрофлота, согласуясь с положением флота".

Последние три слова и позволяли нам быть хозяевами положения. Такая формулировка давала возможность брать под контроль любое распоряжение властей, принимать или отклонять его. И этим мы пользовались в полной мере.

Когда Керенский подписал Декларацию прав солдата, мы нашли, что некоторые пункты этого документа не защищают, а ущемляют права рядовых. Например, Декларация запрещала военнослужащим выбирать начальников, офицеры в боевой обстановке ничем не ограничивались. Такие пункты могла использовать в своих интересах контрреволюция. Центробалт решил приостановить на флоте действие приказа Керенского. И правительство проглотило эту горькую пилюлю. Точно так же мы отменили правительственное распоряжение о переброске значительной части балтийцев на другие флоты и флотилии.

С конца мая 1917 года вся буржуазная печать начала поносить кронштадтцев, называя их изменниками родины. Поводом для злобной кампании послужила знаменитая резолюция Кронштадтского Совета, где были такие слова: "Единственной властью в г. Кронштадте является Совет рабочих и солдатских депутатов, который по всем делам государственного порядка входит в непосредственные сношения с Петроградским Советом рабочих и солдатских депутатов.

Административные места в г. Кронштадте занимаются членами Исполнительного комитета или уполномоченными им лицами".

Этот документ лишал всякой власти Пепеляева – комиссара Временного правительства в Кронштадте, и он немедленно подал в отставку. Такое решение Кронштадтского Совета произвело впечатление внезапно разорвавшейся бомбы. Власти переполошились. Не имея сил и возможности принудить Кронштадт повиноваться, они начали против него злобную пропагандистскую кампанию, обвиняя кронштадтцев в "отделении от России".

Владимир Ильич Ленин неодобрительно отнесся к решению кронштадтцев, считая, что Советская власть в одном городе – это абсурд, утопия и что, замыслив такое решение, надо было посоветоваться в ЦК партии. Вместе с тем Владимир Ильич считал, что, коль скоро решение вынесено – надо держаться. Он высказал пожелание, чтобы кронштадтцы не дали поставить себя на колени в развернувшейся борьбе.

В ответ на выпады буржуазной и соглашательской прессы делегация кронштадтцев была направлена по приморским городам и базам, чтобы рассказывать морякам Балтийского флота о положении в Кронштадте, разоблачать выдумки о том, что непокорный город отделился от всей России. До приезда к нам делегация находилась в Выборге, где члены ее выступали на многочисленных митингах и собраниях. В Гельсингфорсе она побывала в городском Совете, в комитете РСДРП (б), затем пришла и к нам в Центробалт.

Встреча с нею была очень теплой. Руководитель делегации поведал нам вкратце о последних событиях, посоветовался, на каких кораблях и в каких частях выступить. Гельсингфорсцы восторженно встретили кронштадтцев. Команды "Севастополя", "Полтавы", "Гангута", "Петропавловска", "Республики", "Славы", "России" приняли резолюции, одобряющие действия Кронштадтского Совета. Подобные же решения были вынесены на митингах в Гжатском и Лодейнопольском полках, в Свеаборгской крепости. Под давлением матросских и солдатских масс Гельсингфорсский Совет вынужден был заявить, что "в отношении Временного правительства Кронштадтский Совет осуществил свое право".

Перед отъездом из Гельсингфорса кронштадтцы выступили на пятнадцатитысячном общегородском митинге, длившемся до позднего вечера. Гостей приняли тепло.

После этого делегация съездила в Або, а затем должна была отправиться в Ревель. Со штабом флота мы договорились, что ее возьмет на борт эсминец "Инженер-механик Зверев". Мы проводили товарищей, пожелали им счастливого пути. Но вскоре они опять появились в ЦКБФ. Вид у них был растерянный. Я спросил, что случилось.

– Ерунда какая-то, – сказал один из кронштадтцев, разводя руками, нас попросили с корабля.

– Быть того не может!

– Кто посмел?

Центробалт загудел как улей. Немедленно позвонили в штаб флота, предложили задержать выход "Инженер-механика Зверева". А уже через полчаса перед нами стоял виновник этого происшествия мичман Севастьянов. Голосом, не предвещавшим ничего хорошего, Дыбенко спросил:

– Как вы объясните Центробалту свои художества?

– Согласно уставам, – довольно резко ответил мичман, – посторонним лицам запрещается находиться на корабле.

– Вот как!.. – протянул Дыбенко и оглянулся на нас. – Я предлагаю, товарищи, за удаление с корабля лиц, размещенных там по приказу Центробалта, мичмана Севастьянова немедленно арестовать.

– Правильно! – раздались голоса.

– Есть ли надобность в голосовании по этому вопросу? – спросил Дыбенко.

– Абсолютно никакой.

Севастьянова взяли под стражу, а делегацию отправили в Ревель пассажирским пароходом.

Когда страсти улеглись, мы стали думать, что делать со строптивым мичманом. Все сошлись на том мнении, что по молодости он погорячился. В это время пришли представители с эсминца и попросили отпустить Севастьянова. Они говорили, что он человек неплохой, прежде за ним ничего дурного не наблюдалось. К тому же у него все служебные шифры. Мы уважили просьбу. Но в воспитательных целях взяли у Севастьянова расписку в том, что по первому требованию он явится в ЦКБФ.

Постепенно Центробалт все больше расширял сферу своего влияния на флот. Матросы со штабного корабля "Кречет" держали нас в курсе событий, происходящих в штабе. Центробалт знакомился со всеми радиограммами и телеграммами, направляемыми из штаба на корабли. Командование флота не оставляло, однако, попыток подорвать наше влияние, используя для этого малейшую возможность.

Серьезный конфликт между штабом и Центробалтом возник из-за плана командования перебазировать некоторые корабли. Штаб подготовил приказ о переводе из Ревеля в Гельсингфорс 1-й бригады крейсеров. Одновременно крейсерам 2-й бригады предписывалось идти в шхеры. Внешне это выглядело как обычная передислокация кораблей. Но на самом деле в приказе таился иной смысл. Дело в том, что команды 1-й бригады в то время всецело находились под влиянием соглашателей, а во 2-й – начали проявляться большевистские настроения. Проводя "перетасовку" кораблей, контр-адмирал Вердеревский стремился создать в Гельсингфорсе некоторое равновесие политических сил, сколотить более крепкое антибольшевистское ядро.

Приказ был подготовлен и направлен по адресам, но Центробалт о нем не уведомили, так как передислокация крейсеров подпадала под рубрику оперативных действий командования, над которыми ЦКБФ формально был не властен. Однако судовые комитеты крейсеров 2-й бригады в действиях командования усмотрели политический характер и немедленно сообщили в Центробалт.

Мы решили наложить запрет на приказ командования. Но для этого нужно было заручиться поддержкой широкой матросской общественности. Пригласили представителей 37 судовых комитетов обменяться мнениями. А к Вердеревскому направили нескольких членов Центробалта с просьбой разъяснить смысл отданного приказа.

Быстро разрастающийся конфликт между командованием и Центробалтом совпал с периодом резкого подъема политической борьбы в стране. 18 июня во многих городах страны состоялась мощная политическая демонстрация. В Гельсингфорсе она приняла невиданные дотоле размеры. Весь гарнизон города и почти все команды кораблей, за исключением вахтенных, вышли на улицы. Над колоннами пламенели флаги и полотнища лозунгов. Матросы и солдаты несли транспаранты с требованиями ввести выборное начало в армии и на флоте, убрать комиссаров и начальников, назначенных Временным правительством, немедленно удалить из правительства представителей буржуазии и передать всю власть Советам. Над колонной линкора "Республика" выделялись лозунги: "Долой представителей буржуазии из министерства!", "Вся власть Советам!", "Да здравствует Интернационал!".

Я тоже пошел на демонстрацию вместе с командой своего корабля. Приятно было шагать рядом со старыми товарищами по борьбе, с гордостью сознавать, как выросли наши ряды, какая огромная сила идет теперь за партией большевиков. Вот по-праздничному торжественный Федор Дмитриев, скромный и задумчивый Александр Лебедев, улыбчивый Иван Чистяков. Чистяков весь светился радостью. Указывая на взметнувшиеся над толпой знамена и плакаты, он возбужденно проговорил:

– Видишь, Коля, наша берет! Сколько лозунгов – и все большевистские, все против буржуев. Завизжат "временные", когда узнают!

Дмитриев тоже улыбался, зараженный непосредственной радостью добродушного великана. Он сказал, хлопнув его по спине:

– Так и должно быть, Гурьяныч, все идет правильным курсом! Еще немного – и весь народ за большевиками поднимется...

– Это точно, – согласился Чистяков, – и уже скоро!

Колонны двигались по городу, заполнив центральные улицы. Жители Гельсингфорса толпились на тротуарах, с любопытством глядя на демонстрантов, многие улыбались, приветливо махали руками. Лишь через несколько часов окончилась грандиозная демонстрация. На Вокзальной площади состоялся многотысячный митинг, единогласно принявший резолюцию, предложенную Гельсингфорсским комитетом большевиков. Заканчивалась она словами: "Да здравствует российская и всемирная социальная революция! Да здравствует Третий Интернационал! Да здравствует социализм!"

С вокзального телеграфа эту резолюцию отправили Всероссийскому съезду Советов. А на следующий день представители 37 судовых комитетов вместе с членами Центробалта собрались на "Республике" для обсуждения вопроса о посылке в шхеры 2-й бригады крейсеров. По поручению Центробалта я рассказал собранию о наших переговорах с командующим, о тех объяснениях, которые дал нам Вердеревский. По его словам, цель похода сводилась к тому, чтобы командиры крейсеров поучились вождению кораблей в шхерах. Выступавшие товарищи высмеяли это объяснение Вердеревского, рассчитанное на простаков.

– Нужно ли для такой цели уводить крейсеры на все лето! – говорили они. – К тому же каждому матросу известно, какой сейчас на флоте недостаток топлива и продовольствия. Проводить учения в больших масштабах по меньшей мере смешно в такой обстановке. Учения – это, конечно, ширма. Дело все в политику упирается...

Собрание единогласно постановило – признать объяснения командующего неосновательными и выразить ему недоверие. Представители судовых комитетов требовали, чтобы быстрее был принят закон о выборном начале на флоте. Товарищам из 2-й бригады крейсеров предложили остаться на месте.

Узнав о таком решении, генеральный комиссар Временного правительства при командующем Балтийским флотом Ф. М. Онипко незамедлительно телеграфировал в морской генеральный штаб. Конфликт вышел за пределы нашей военно-морской базы.