Текст книги "Утро под Катовице (СИ)"

Автор книги: Николай Ермаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 22 страниц)

Прекратить огонь! – скомандовал лейтенант, когда стрельба и без того стала затухать, и, дождавшись, пока этот приказ, продублированный его помощником и командирами отделений, будет выполнен, продолжил, – Тошбоев, берешь второе отделение, проверить противника, если есть раненые, тащи их сюда, собрать документы и оружие, взять их волокуши…

Тащ лейтенант, разрешите обратиться, – решил и я вставить свои пять копеек.

Говори, – хмуро кивнул не отошедший ещё от горячки боя командир.

Там я одного в ногу подстрелил, похоже ещё живой, ворочается, его бы в плен взять, только аккуратно надо, и ещё снять бы с них маскхалаты – нашим-то они очень бы пригодились, да лыжи взять с ботинками, ну и ранцы ихние с продуктами.

Это уже мародёрство получается!

Тащ лейтенант, в статье там как написано? Корыстный умысел должен быть. А у нас тут умысел – только повышение боеготовности. Да и связного в роту в любом случае посылать надо, вот и запросим разрешение.

Ладно, убедил, – согласился со мной после недолгого раздумья командир, – вот ты сам этим и займись. Иди с Тошбоевым, сначала пленного взять, потом организуешь сбор имущества и опись составишь!

Ну да, как и положено в армии, инициатива имеет инициатора! Получив приказ, я отправился к шалашу, где, сняв ненужные на предстоящих работах маскхалат и каску, надел шинель и догнал на склоне второе отделение во главе с Тошбоевым.

Дойдя до реки, первым делом я, взяв с собой Андрея Пинегина, направился в хвост колонны, где раненный мною в ногу диверсант отчаянно пытался уползти по пластунски подальше от этого кошмарного для него места. Совершенно бессмысленно, на мой взгляд, но, с другой стороны, не лежать ему же спокойно в снегу, дожидаясь, когда подойдут русские и пристрелят, ну или, в лучшем случае, возьмут в плен. Приказав Андрею следовать за мной в пяти метрах и не стрелять без приказа, я, держа винтовку на изготовку, быстрыми шагами приблизился к раненному врагу метров на пятьдесят, когда тот, услышав шаги, сел лицом ко мне и, подняв руки вверх, что-то залопотал по-своему. Похоже, сдаётся и просит не стрелять. Не теряя бдительности, я, держа его на мушке, медленно приблизился и, зайдя ему за спину, приказал бойцу:

Вяжи ему руки за спиной.

Дождавшись, когда Пинегин выполнит мой приказ, я положил раненного диверсанта лицом в снег и, осмотрев у стонущего от боли финна левую, простреленную ногу, определил, что перебита кость ниже колена, но крупные сосуды не повреждены – жить будет. Поразмыслив над своими дальнейшими действиями, я озадачил бойца:

Андрей, разломай его лыжи пополам и тащи сюда, потом освободи вон ту волокушу от поклажи и тоже тащи сюда.

Пока Пинегин выполнял мои указания, я нашел в рюкзаке у диверсанта перевязочный пакет и туго забинтовал рану, потом, используя обломки лыж, наложил шину. Тут раненый пришёл в себя и спросил:

Ду ю спик инглиш? – и, услышав, моё подтверждение, продолжил по-английски с ужасным акцентом и коверкая слова, – не убивайте, я хочу жить.

Если хочешь жить, то ты должен будешь рассказать честно все, что знаешь, – ответил я ему на языке Шекспира, – сейчас мы тебя отвезём в наш лагерь, там и допросим.

После этого короткого диалога, мы с Пинегинвм взвалили пленного на волокушу и за пятнадцать минут дотащили его до нашего лагеря и запихнули в мой шалаш, там я развел костер и, оставив бойца для присмотра, нашел командира, нервно прогуливавшегося по вершине и доложил ему:

Мною совместно с красноармейцем Пинегиным задержан раненный финский диверсант, ему оказана первая помощь, дальнейшее лечение необходимо проводить в условиях госпиталя. Пленный владеет английским языком, так что есть возможность допросить.

Кто допрашивать будет? – как-то раздражённо спросил меня лейтенант, – Ты что ль?

Могу и я.

Английский знаешь? – удивлённо уточнил командир.

Да.

Теперь Бондаренко смотрел на меня с нескрываемым подозрением, – уж не шпион ли я? Но, видимо, поразмыслив, он решил не учинять сейчас следствия, а использовать мои таланты на пользу дела.

Пойдем! – после паузы сказал он, – я буду спрашивать, а ты – переводить и записывать! – и, безрезультатно поискав глазами вестового, – крикнул в темноту, – Филюк!

Я! – боец мгновенно появился будто из воздуха метрах пятнадцати от нас и подбежал к командиру, поедая его глазами и показывая свою готовность исполнить любой приказ.

Найди Тошбоева, передай, чтобы трофеями полностью сам занимался, а Сашаеву передай, пусть подойдёт в шалаш Ковалева!

Есть! – боец побежал выполнять приказ, а мы с командиром направились в шалаш. Там, отправив Пинегина на улицу, мы приступили к допросу диверсанта.

Через пять минут заявился командир третьего отделения Сашаев и получил приказ пройти по лыжне, оставленной финнами на три километра, мало ли что.

Ещё через час мы закончили допрос, и хмурый Бондаренко, взяв лист с записями, выбрался из шалаша. А я позвал Пинегина с улицы, вскипятил на костре воды из снега и сыпанул в котелок заварки, потом вытащил из своего вещмешка хлеба и сала, сделал три бутерброда, два из которых раздал бойцу и пленному, разлил чай по кружкам и, приступив к лёгкому завтраку, погрузился в раздумья. Да… Плохи наши дела… Полученная от диверсанта информация была безрадостной. Канонада, которую мы вчера приняли за наступление наших, со слов пленного, на самом деле сопровождала крупное успешное наступление финских войск. Всех подробностей он не знал, да и не мог знать, но был совершенно уверен, что фронт частей Красной Армии прорван, так как их группу как раз и отправили через прорыв для совершения разведки и диверсий. Так что очень даже может быть, что между нами и регулярными частями финской армии больше нет никаких советских частей и разделяет нас только расстояние, леса и снега. Перекусив, я поручил Пинегину следить за костром и пленным, а сам лег на лапник с намерением вздремнуть в тепле, справедливо рассудив, что если я буду нужен, то меня найдут. Но планы на отдых оказались несбыточными, так как вскоре вломился Филюк и дал мне банку трофейных консерв и крупный кусок финского же белого хлеба:

Командир приказал Вам быстро поесть, через двадцать минут выступаете!

После недавнего перекуса голод уже не ощущался, но, раз такое дело, я немедленно вскрыл банку, с некоторым разочарованием обнаружив там рисовую кашу с мясом – мне бы предпочтительнее была чистая говядина – но, делать нечего, и, подогрев банку за пять минут, я быстро расправился с содержимым. Потом, надев маскхалат и взяв полный комплект своего снаряжения, я направился к командирскому шалашу, где меня уже дожидался лейтенант в компании четырех рослых бойцов, вооруженных СВТ, уже одетых в трофейные маскировочные костюмы с пятнами крови.

Ковалёв, ты ведь хороший лыжник? – спросил командир, после того, как я доложил о прибытии.

Да, – утвердительно кивнул я.

Так вот, слушай приказ – вот с этими красноармейцами, которые тоже неплохие лыжники, берешь пленного и тащишь его в Питкяранту, ну и документы финские все возьмёшь, – он протянул мне увесистый свёрток, – Тут и мой рапорт. Для ориентировки вот тебе трофейные компас и карта, – закончив передачу мне принадлежностей для ориентирования на местности, он произнес, – Командуй!

Первым делом я записал данные переданных мне в распоряжение бойцов, потом приказал им принести свои шинели, которые они сняли, чтобы надеть маскхалаты. Далее мы вдвоем с Пинегиным вытащили пленного из шалаша, где я натянул на него свою телогрейку, а затем, укутав финна в шинели бойцов, привязал его к волокуше. Я всерьез опасался даже не за здоровье, а за жизнь пленного, так как ему предстояло лежать на морозе несколько часов в неподвижном состоянии. Ещё раз осмотрев бойцов и проверив их снаряжение, дал команду на выдвижение. Спустившись с холма, наш небольшой отряд встал на лыжи и в предутренней темноте отправился в путь по старой лыжне проложенной три дня назад нашим взводом и последние два дня использовавшейся первым отделением для патрулирования в западном направлении. Шли мы колонной по одному с бойцом в передовом дозоре. Лыжня была укатанная, бойцы действительно оказались сильными лыжниками и, часто меняясь у волокуши, у нас получалось поддерживать весьма неплохой темп.

Полученное задание, в общем, несмотря на то, что придется почти весь день переться на лыжах, меня даже несколько обрадовало, так как была перспектива попариться в баньке и переночевать в человеческих условиях, а там, глядишь и вообще могут в городе оставить, поэтому я скользил по лесу в прекрасном настроении, равномерно отталкиваясь палками. Уже через два часа мы сделали привал, в первую очередь для того, чтобы не дать замёрзнуть финну. Запалив костер, мы быстро вскипятили чай, дали горячего напитка финну, выпили сами, прогрели пленного у костра и через сорок минут снова продолжили свой путь. Ещё через час движения, когда солнце поднялось уже достаточно высоко в безоблачном небе, накатанная лыжня кончилась. Вчера именно здесь первое отделение развернулось, направившись назад к кордону, и теперь нам предстояло идти дальше по едва заметной под выпавшим снегом лыжне, заметно снизив скорость движения. Ещё через полчаса, двигаясь первым в основной колонне, я увидел, как идущий в головном дозоре Прохор Ильин внезапно соскочил с лыжни и рухнул в снег. Подав вполголоса команду: «Ложись!», я повторил его маневр и нырнул в сугроб, сняв и отбросив лыжи в сторону, шедшие сзади бойцы также, не медля, последовали моему примеру. Замерев лёжа в снегу, мы несколько минут до рези в глазах вглядывались в окружающий нас сосновый лес, однако противник никак себя не проявлял. Тем временем Прохор, чуть приподнявшись, махнул рукой, подзывая к себе. И как? Как к нему подбираться? Ползком по снегу, или можно добежать, пригнувшись? Немного подумав, я избрал безопасный, хоть и более сложный путь. Вы когда-нибудь пытались ползать по пластунски в рыхлом снегу глубиной хотя бы полметра? Попробуйте. Незабываемые впечатления гарантированы! Примерно так думал я, когда взмокнув от пота, преодолел разделяющее нас расстояние в полсотни метров.

Что тут у тебя? – шёпотом спросил я Ильина, осторожно выглядывая из сугроба рядом с ним.

Лыжня! – он указал рукой вперёд, – Чужая!

Присмотревшись в указанном направлении, я понял, что он имеет ввиду. Впереди, метрах в двадцати от нас, к заметенной снегом лыжне, оставленной нашим взводом при движении в сторону кордона, подходила и сливалась с ней свежая, вероятнее всего, оставленная финнами лыжня. Ещё раз осмотревшись по сторонам, я пришел к выводу, что дальнейшее лежание в снегу не имеет смысла, и, пригнувшись, двинулся вперёд, чтобы рассмотреть следы повнимательнее. Форма оставшихся от лыжных палок выемок, однозначно указывала на движение в сторону Питкяранты. Стало быть, эти следы оставлены финнами или небольшим лыжным подразделением Красной армии, отступившим из зоны боевых действий, что гораздо менее вероятно. В любом случае, при планировании дальнейших действий, необходимо исходить из наихудшего варианта. То есть предполагаем, что это вражеские диверсанты. Как пограничник, я обязан принять меры к преследованию и уничтожению противника. Тут вообще не имеет значения, что их в разы больше, уход от боя со ссылкой на численное преимущество противника является трусостью, за которую в боевой обстановке может быть только одно наказание – расстрел. Нет никаких сомнений, что если я прикажу уйти в сторону, то бойцы обо всем чистосердечно доложат начальству, такой уж тут менталитет. Правда у меня есть приказ доставить пленного, но Бондаренко о приоритете этого задания над обязанностью борьбы с врагами ничего не говорил, то есть, если я покинув с лыжню, смогу мирно добраться до Питкяранты, то меня, не долго думая, отдадут под трибунал, со всеми вытекающими… А впятером у нас, против превосходящих по численности диверсантов, шансов, прямо скажем, очень немного… Куда ни кинь, всюду клин. Попросту говоря, сплошная задница – либо те шлёпнут, либо эти. Грустно прикинув варианты, я решил, что раз погибать, так уж лучше с музыкой, после чего подозвал остальных бойцов, чтобы те подошли к нам и, дождавшись их, проинструктировал Ильина:

Идём прежним порядком, внимательно смотри вперёд, чуть что, сразу падай. Если видишь финнов, показываешь над головой сжатый кулак. Если какие другие непонятки, махаешь раскрытой пятерней! И внимательно осматривай лыжню и пространство перед собой – может быть заминировано!

Понял.

Тогда вперёд!

Посмотрев вслед удаляющемуся Ильину, я ещё раз напомнил остальным бойцам:

При его падении сразу занять боевой порядок и пленному заткнуть рот кляпом! Ясно?

Все трое бойцов кивнули и мы продолжили движение. Через пару километров от перекрестка, мы обнаружили место привала вражеского отряда – теперь, благодаря оставленным здесь пустым банкам из-под консервов, было окончательно ясно, что мы идём по следу финских диверсантов. Судя по остывшим углям, те значительно опережали нас и шансов их догнать у нас практически не было, что не могло не радовать. Однако мне необходимо было перед бойцами демонстрировать служебное рвение, поэтому я сделал максимально короткий привал из-за необходимости дать горячей еды и питья пленному, заодно по-быстрому перекусил с бойцами, уложившись в пятнадцать минут, а затем приказал ускорить движение. Ещё через полчаса движения в лесной тишине издалека донеслись звуки внезапно вспыхнувшей перестрелки. Услышав хлопки выстрелов и перестук автоматных и пулемётных очередей, мы сперва залегли в рыхлом снегу, однако, разобравшись, что до места боя не менее километра, я приказал продолжить движение. Когда звуки беспорядочной стрельбы приблизились, я приказал одному из бойцов оставаться с пленным, а с остальными тремя красноармейцами, развернувшись неширокой цепью пошел на сближение с местом продолжающегося боя. Однако при всей нашей бдительности, финны, зарывшиеся в сугробы, заметили нас раньше и сразу же открыли огонь. Благодаря внезапно вспыхнувшей в чувству опасности, я с криком «Ложись!» успел рухнуть в сугроб за долю секунды до того, как автоматная очередь выбила щепки из деревьев на уровне моей груди. Короткий всхлип с последующим стоном, сообщил о том, что один из бойцов не успел уклониться от вражеской пули.

Рассыпаемся, меняем позиции, огонь по врагу, – прокричал я, отползая назад и в сторону, чтобы спрятаться за дерево.

Укрывшись за широким стволом, я сначала высунул каску с правой стороны потом осторожно высунулся сам. Мои бойцы уже вели огонь, переползая с места на место. Судя по всему, они даже не видели, где находится противник, а палили из своих самозарядных винтовок в белый свет как в копеечку. Ну и прекрасно, пока враги отвлекаются на красноармейцев, я займусь самими врагами. Быстрый осмотр вражеских позиций, расположенных на удалении около семидесяти метров, позволил мне засечь автоматчика, которого я и снял первым выстрелом. Для поражения второго противника мне пришлось отползти в сторону метров на тридцать, так как на прежнем месте он был скрыт от меня стволом дерева, и на адреналиновом кураже я проделал этот путь за несколько секунд. Однако, выглянув из укрытия на новом месте, я обнаружил, что на ранее замеченной вражеской позиции никого нет – финны тоже не дураки и тактике обучены. Всё же, благодаря энергичной стрельбе моих парней, вызывавших ответный огонь, отсюда я смог засечь места расположения двух вражеских стрелков и произвел два прицельных выстрела, Одному я попал точно в голову, а второму смог поразить только выставленный из-за дерева ствол винтовки. Потеряв оружие, тот затаился за деревом, не предпринимая никаких действий. Теперь стрельба была слышна только в отдалении, на расстоянии примерно трёхсот метров от нас. Похоже, что здесь в тыловом охранении у финнов было только три солдата и все уже кончились.

Ильин, живой?

Да!

Фролкин?

Рука… – раздалось в ответ, голосом, полным боли.

Сазонов?

Живой!

Прикрывайте меня, здесь один финн остался, я его гранатой достану!

Тут с вражеской позиции раздался отчаянный крик:

Нет граната! Мой сдаться!

Выходи, суоми! Руки вверх! Или жди, падла, гранату!

После моих слов с криками:

Сдаться, сдаться! Не стрелять! Нет граната! – из-за дерева появился финн с поднятыми руками.

Бегом сюда! Ко мне быстро! – скомандовал я противнику двумя фразами, надеясь, что он хоть что-то поймет, раз по-русски немного кумекает.

Тот, к своему счастью, сообразил, что от него требуется, и побежал в нашу сторону, высоко поднимая ноги и держа руки поднятыми.

Сазонов, вяжи его и тащи к Петрушину, Фролкина туда же, пусть перевяжет, потом догоняй нас!

Есть!

Ильин, бери финский автомат! Разберёшься?

Есть! Постараюсь!

Перебежками вперёд! – скомандовал я себе и Ильину, после того как Сазонов связал руки пленному.

Стоило лишь пробежать по снегу около ста метров и спрятаться за деревом, как я увидел бегущего мне навстречу солдата неизвестной принадлежности в маскхалате и с «дегтярем» в руках. Наличие у приближающегося воина советского пулемета, вызвало у меня определенные сомнения и я, предварительно прицелившись, крикнул погромче:

Эй, ты кто такой?

Пулеметчик после моих слов рухнул в снег и дал очередь наугад в мою сторону. Обидно как-то – я ведь поговорить хотел, а он… как в душу плюнул… Выстрелив невежливому финну в голову, я откатился за дерево. Вовремя. В том месте, где я только что находился, от дерева отлетели щепки, выбитые точным выстрелом. Поёжившись от внезапно пробравшего меня нервного холода, я крикнул:

Ильин, осторожно, здесь снайпер!

Потом, прикинув его местонахождение, я пополз назад и левее, чтобы сперва спрятаться за другим деревом, а потом, прикрываясь кустарником, уйти ещё дальше в сторону, чтобы с нового места попытаться вычислить позицию снайпера. Однако, как только я отполз на пару метров, то увидел ещё одного вражеского солдата, перебежками пытающегося обойти нас с фланга. Пришлось стрелять не целясь из неудобного положения, но – попал! Понимая, что моё местоположение засвечено, я с места рванулся вперёд, к спасительному дереву. Сзади щёлкнуло два выстрела, раздался треск автоматной очереди (наверное Ильин), на последнем метре мне обожгло бок, и в конце концов, я рухнул за дерево. Курва! Попали! Лихорадочно ощупав место ранения, я поставил предварительный диагноз: ранение по касательной в области четвертого ребра слева. Требуется перевязка, а ещё лучше зашить, но как тут?..

Занятый мыслями о своем ранении я не сразу сообразил, что больше не слышу стрельбы, не только поблизости, но и вообще в пределах слышимости.

Ильин?!

Я! – раздался бодрый голос с правого фланга.

Что там?

Не знаю, тишина…

Дебил! Я и так знаю что тишина! Куда финны подевались? Так, спокойно! спокойно, пся крев!

Сазонов?!

Я! – этот, как и должен, слева.

Что у тебя?

Ничего!

Сделать по выстрелу, сменить позиции, если тихо, смотрите, чтобы с флангов и тыла не обошли!

После моих слов справа прострекотала короткая очередь, слева грохнул выстрел, но со стороны финнов никакой реакции не последовало. Я высунул из-за дерева каску, надетую на ствол винтовки, помахал – ноль реакции. И что делать дальше? Финны отступили? Или обходят? Голова взрывается от напряжения, острая боль в простреленном боку, душа воет от страха, который, исчезнув в разгар боя, теперь вернулся и давит, заставляя пальцы дрожать мелкой дрожью и рисуя в воображении картины то моего остывающего трупа с простреленной головой, то мучительную, растянутую на несколько дней смерть от пули в живот. От этих гипнотизирующие реалистичных, ужасающих до глубины души картин, внезапно накатывает паника и хочется вскочить и бежать отсюда куда глаза глядят. Удерживаясь на последних остатках воли, я хватаю пригоршню снега, и размазываю её по лицу, щедро запихивая за воротник, чтобы попало на грудь и спину. Отпустило… Чёрт!

Понимая, что далее так лежать бессмысленно, я крикнул:

Сазонов! Ильин!

Я!

Я!

Иду вперёд, вы прикрываете!

По хорошему, следовало бы послать вперёд кого-то из бойцов, но я ведь в центре, так меня оба могут прикрыть. Поэтому придётся всё делать самому. Перекатившись в сторону, я на максимальной скорости бросился вперёд и рухнул за ближайшим деревом. Тихо. Идём дальше.

После третьей перебежки, я заняв позицию, скомандовал:

Бойцы, перебежками вперёд!

В ответ на это спереди, оттуда, где должны были быть финны, раздался крик:

Эй, кто там впереди? Наши что ли?

Не скрывая радости, я крикнул:

Пограничники! А Вы?

Тоже! Ты из какого взвода?

Из первого!

Тут раздался возглас Ильина:

Ваня! Пронин! Ты что ли?!

Ну я! А ты кто?!

Чё, не узнал?! Я Прохор, Ильин!

Вот мать твою через коромысло и якорем сверху! Не узнал! Долго жить будешь! Так значит наши?!

Только не вылезать и без объятий, – я громкой командой приглушил их восторг, – Здесь ещё могут быть и финны, и мины, Ильин, осторожно сближайся с Прониным и обследуйте здесь все, трупы проконтролировать выстрелами с пяти метров в голову, они могут притворяться или быть заминированы, перед выстрелом кричать «контроль». Сазонов, осторожно назад за пленными и обозом. Я проведу контроль и осмотр здесь.

Проведя таким образом инструктаж на пределе голосовых связок, я двинулся назад, вспоминая, где были убитые мной финны. Первым делом проконтролировал и осмотрел пулемётчика. Потом осторожно двинулся дальше. Автоматчика проверил Ильин, когда брал автомат, так что мне оставалось найти только двоих. Увидев лежащее на спине тело, я крикнул: «Контроль», – и выстрелил в голову, хотя по положению и так всё было ясно. Потом, обшарил труп и, не найдя ничего интересного, дошел-таки до автоматчика, оказавшегося сержантом, и обнаружил у него во внутреннем кармане маленькую, граммов на двести, фляжку с водкой. То что надо. Сделав два глотка для успокоения расшатанных нервов, я крикнул:

Сазонов!

Тута я!

Дуй сюда с обозом, пленными и Петрушиным!

Есть!

Нет, похоже, два мало, добавил ещё четыре глотка. Теперь нормально. Пока ребята не подошли, я продолжив обыскивать труп финского сержанта, обнаружил у него под курткой кобуру с пистолетом ТТ и запасной магазин. Сунув находку в свой вещмешок, я сделал ещё один глоток из фляжки и, помахав группе товарищей в веселеньких белых халатах, сел на успевший окоченеть труп (ну не в снег же садится!) И принялся разоблачаться. К моменту когда бойцы с пленными подошли, я уже разделся до пояса и, вытащив из подкладки шапки нитку с иголкой, тщательно протер их водкой, и протянул Петрушину:

Шей!

Тот удивлённо захлопал глазами:

Я не умею!

Чё тут уметь, мать твою!.. – разозлился я.

Правильно этого придурка в тылу оставил, трусоватый он какой-то.

Давайте я! – Сазонов взял у меня из руки иголку, а я сунул в рот ветку и плеснул водкой на рану.

Боец, присев рядом, за пару минут наложил три шва, после чего я выплюнул пожеванную ветку. Терпимо. Боялся, больнее будет. Потом допил остатки водки и оделся. Тут из-за деревьев появились двое красноармейцев в шинелях и направились в мою сторону. Когда они подошли ближе, я узнал в одном из них своего горьковского земляка – Петренко. Тот подойдя ближе, бросился было ко мне обниматься, но я его остановил:

Тихо, тихо! Я ранен!

Мой товарищ остановился с разведёнными в стороны руками, с его лица сползла радостная улыбка:

Куда? Как? Перевязал? – посыпались вопросы от товарища.

Царапина, уже зашили, до дому дойду… Что у вас тут за дела?

А-а, – он в сердцах махнул рукой и повернувшись к бойцу, пришедшему с ним, приказал:

Малович, показывай дорогу ребятам! А мы с комотом за вами…

Сазанов! Там ещё один непроверенный финн, – я махнул рукой, показывая направление, – Проконтролировать, забрать документы, вещи и оружие!

Есть!

Петрушин, Фролкин! Кстати, как ты? – вспомнил я про ранение своего бойца.

Нормально, перевязали, – стараясь говорить бодрым голосом, ответил боец, но было видно, что его мучает боль.

Надо было ему водки оставить, а я всю фляжку в одно рыло выдавил. Эгоист. Кстати, ни в одном глазу, только нервы чуть успокоил и боль слегка притупилась.

Идите с пленными за Маловичем! – закончил я ранее начатый приказ, и бойцы, построившись колонной по одному, двинулись за провожатым.

Подождав, пока бойцы отойдут метров на тридцать, Петренко с болью в голосе произнес:

Семь человек потеряли, четверо тяжело раненных и шесть легко, а если бы не вы, все бы там полегли.

Дела-а, – сочувственно протянул я, поразившись большому числу потерь, а сколько всего вас было?

Полувзвод, двадцать два штыка вместе со мной, остальные-то на ближних подступах к городу патрулируют, ну и дорогу охраняют, а нас вот… – отпустив бойцов метров на сорок, мы направились вслед за ними, и Михаил продолжил, – наш отряд по болоту шел, а финны на опушке засаду устроили, ну и только мы приблизились, как эти гады из всех стволов… Головной дозор сразу положили. Ну и пошла стрельба кто кого. Назад не уйти – место открытое – достанут, да и раненных не бросишь, вперёд тоже никак – у финнов два пулемета и автоматы. Думал, всё, отбегал Мишаня своё… Метко стреляют, сволочи. А тут стрельба у них в тылу… и тишина… Мабуть, испугались белофинны, что в колечке окажутся, да ушли, но раненых своих всех взяли, а груз лишний бросили. Вот и получается, спасли вы нас!

Мы некоторое время шли молча, думая каждый о своём, потом Петренко спросил том, как мой отряд тут оказался? Я подробно рассказал при события прошедшей ночи. За этой беседой мы, пройдя мимо дозорных, приблизились к лагерю, где бойцы второго взвода готовили волокуши для перевозки раненых и трофеев.

Поешь? – земляк показал на костер, где грелись вскрытые консервы.

Давай, а то проголодался я что-то с этой кутерьмой!

Подойдя к костру мы сели на поваленное дерево и, взяв поднесенные нам бойцом по команде Михаила две банки советской тушенки, приступили к трапезе.

Получается, вы четверых завалили и одного в плен взяли, а мы, целым полувзводом смогли уничтожить только шестерых. Интересно, сколько их всего было? Мне показалось, что больше тридцати.

Так что гадать? Сейчас у пленного и спросим! – я повернулся в сторону своих бойцов, которые, пока суть да дело, тоже развели костер и споро уминали консервы, – Петрушин! Веди сюда пленного!

Тот, отставив в сторону жестяную банку, приказал подниматься финну, сидевшему поблизости со связанными руками и подошёл к нашему костру вместе с ним, открыто демонстрируя недовольное выражение лица – дескать, оторвали от законного приема пищи. Усилием воли подавив раздражение, вспыхнувшее от неприкрытой наглости подчинённого, я спросил пленного:

Сколько вас было?

Восемнадцать солдаты два сержанты и лейтенант Линдквист.

Цели, задачи?

Разведать около Питкяранта, бить малый отряд, брать руска плен.

Уводи! – махнул я рукой Петрушину и спросил Петренко, – среди убитых офицера не было?

Нет, – задумчиво ответил Петренко, – Получается, их одиннадцать ушло, это с ранеными…

Бросай париться, если бы мы в преследование пошли, они бы нас всех положили, одной грамотной засады хватило бы… Да, кстати, а почему в дальний патруль не командира взвода, а тебя отправили?

Он вчера ходил с другим полувзводом, но у них маршрут был чуть севернее, они там в непроходимое болото упёрлись, стали обходить – застряли в буреломе, переломали лыжи, двое вывихнули ноги, командир нагоняй получил. А мы тогда на ближних подступах к городу в дозорах стояли, сегодня вот, поменяли задачи и Волков приказал мне по вашей лыжне пройтись, посмотреть, что да как… А я парней потерял… – Петренко замолчал и на его бледном лице отразились мучительные переживания собственной вины за гибель подчинённых.

Не накручивай. Их белофинны убили, а не ты потерял. Ты же всё делал, как научили – тремя колоннами с головным дозором впереди на дистанции пятьдесят метров. А знать наперед ты ничего не мог. И вообще, это не только я тебя спас, но и ты меня, без вашего отряда финны бы нас без проблем перебили бы, мы ведь тоже по лыжне шли, – я попытался успокоить товарища, хотя понимал, что и его вина в потерях есть – на открытом пространстве расстояние до головного дозора должно быть больше.

Михаил кивнул, хотя было видно, что я его не убедил. В это время подошёл командир отделения из первого взвода, фамилии которого я не помнил и доложил:

Отряд к выходу готов, надо распределить, кто в дозорах, кто волокуши тащит.

Тут нам пришлось поломать голову – людей мало, волокуш много, там ведь не только тяжелораненые, но и оружие, боеприпасы и другие трофеи, хорошо ещё, что трое раненых – в том числе и я – могут и дозор нести и волокушу тащить, ходячего пленного тоже решили в волокушу запрячь, а вот погибших решено было пока оставить с тем, чтобы вывезти их завтра. Меня с Сазоновым и Ильиным оставили в тыловом прикрытии, чтобы дать отряду спокойно отойти на безопасное расстояние, так как была возможность, что финны оставили часть своего отряда неподалеку. Закончив совещание, Петренко дал команду собираться, по лагерю забегали красноармейцы, а я с двумя бойцами занял оборонительные позиции. Дождавшись, когда колонна потрепанного полувзвода с волокушами скроется из виду, мы тоже встали на лыжи и с максимально возможной скоростью устремились вслед за основным отрядом. Более никаких происшествий не было, мы, не останавливаясь, брели по лыжне на запад, периодически меняясь в упряжи волокуш, и около пяти часов, когда вечерние сумерки окончательно сгустились, уступая место настоящей ночной тьме, наш отряд наконец встретился с патрулем ближнего охранения города. А ещё через полчаса вошли в Питкяранту, где нам навстречу вышли все, кто был в расположении роты, предупрежденные отправленным вперёд бойцом. Петренко хотел было построить отряд и доложить, как положено, но подошедший к нам Волков приказал:

Раненых в дивизионный медсанбат, Карпов, организуй! Бойцам в казарму отогреваться, там уже кипяток для чая готов. Командирам в штаб на доклад!

Рассудив, что мне сначала надо в штаб, а уж потом показаться лекарям, я взял свёрток, полученный от Бондаренко и подошёл к командиру четвертого взвода Карпову:

Тащ лейтенант, тут вот финн пленный раненный, – я указал на волокушу, – его наверное, тоже в медсанбат, у него серьёзное ранение – кость на ноге перебита.

Лейтенант глянул на финна, кивнул и, оглядевшись, подозвал бойца:

Шишкин!

Я!

Хватай эту волокушу и тащи в медсанбат! Это раненный пленный финн, поэтому, остаёшься там и охраняешь! Понял?

Есть!

Телогрейка на нем моя, не оставляй её в госпитале, если меня не найдешь, передай Калинину, – добавил я, вспомнив про своё имущество.

Затем я взял второго финна и зашёл с ним в штаб. У порога меня встретил Белькевич, и с ходу наехал: