Текст книги "Утро под Катовице (СИ)"

Автор книги: Николай Ермаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 22 страниц)

Когда, наконец, Белковский закончил свою бессодержательную речь, слово взял Волков, который, без лишних экивоков, приказал поворачиваться направо и двигаться в сторону заснеженного поля, отделяющего городок от соснового бора. Там командир роты приказал повзводно отрабатывать походное движение в лыжной колонне с последующим развертыванием в боевой порядок, отправив меня заниматься с первым взводом. Сначала мы провели тренировку, двигаясь колонной по одному. Полсотни лыжников растянулись метров на сто пятьдесят, и, когда раздалась команда занять позиции к бою, взвод смог перестроиться в боевое положение под матерные крики лейтенанта только за две минуты. Казалось бы, чего сложного в разворачивании из колонны в боевой порядок, фактически представляющий из себя шеренгу? Но заснеженное поле это не плац, а когда на ногах ещё и лыжи… смотреть как бойцы падают, сцепившись лыжами или с ошалелыми глазами бегут на правый фланг вместо левого, было бы смешно, если бы не было так грустно, а если представить, что дело происходит в лесу под обстрелом противника, то смертельно грустно. Сходив после первой тренировки на доклад к командиру роты, лейтенант по возвращении приказал отрабатывать движение тремя колоннами – по центру идёт два отделения и по одному отделению с флангов на удалении тридцать-сорок метров. Так дело пошло на лад и хоть к концу тренировки бойцы едва не падали с ног, но добились вполне приличных результатов.

Когда по окончании утренних тактических занятий, рота строем проходила мимо Волкова, то он подозвав меня к себе, спросил:

Что это ты с винтовкой и каской сделал?

Обернул для маскировки, на снегу не так заметно будет.

Ты же в шинели, всё-равно заметно! – недоуменно указал мне командир на очевидный факт.

Так у меня и маскхалат есть, с ним всё нормально будет! Как раз хотел спросить у Вас разрешения надеть его.

И где же ты его раздобыл?

Заказал у портной ещё в Горьком, когда повестку получил.

Волков смерил меня взглядом, будто увидев впервые, его, видимо, поставил в тупик тот факт, что сержант за свои деньги приобретает амуницию, которая, вообще-то должна выдаваться за казённый счёт. Впрочем, капитан более ничем не выдал своего удивления и разрешил мне носить маскхалат как на тренировки, так и на боевые выходы. Я же, решив не останавливаться на достигнутом, затребовал ещё позволения надеть унты и кроличью шапку, похоже, окончательно вызвав у того разрыв шаблона.

И из каких же соображений ты взял с собой на войну унты? – после небольшой паузы с некоторым удивлением в голосе переспросил меня ротный.

Так зима же, север, холодно, а в них по любому удобнее, чем в валенках!

Это да, удобнее, – с некоторой завистью в голосе согласился капитан, снова взяв паузу, и мне подумалось, что ему претит, что один из нижних чинов, одетый не по уставу, будет слишком сильно выделяться на общем фоне однообразно-уставной роты.

Тем не менее, здравый смысл восторжествовал (или, скорее, командир принял во внимание то, что я и без того уже выделяюсь из общей массы, будучи снайпером-орденоносцем) и мне было разрешено одеваться более комфортно. Про наколенники, налокотники и телогрейку я спрашивать не стал, так как их не будет видно под маскхалатом.

После обеда тренировки продолжились уже в лесу, но на этот раз я, уже в унтах, кроличьей шапке и маскхалате, тренировался с третьим взводом. Пришлось изрядно побегать, то на лыжах при отработке движения в походном построении, то пешком по колено в снегу при отработке взаимодействия во время боя, так что к вечеру бойцы и командиры едва стояли на ногах и обливались по́том, несмотря на двадцатиградусный мороз. Учеба закончилась перед самым ужином и я, вернувшись в дом вместе с санитарами, практически сразу отправился к полевой кухне, только сбросив маскхалат и взяв котелок. Получив свою порцию макарон по флотски, я собрался было возвращаться в избу, но появился Петренко, выказавший при встрече со мной неподдельную радость. Я не стал чураться земляка и пригласил его в свой дом. Тот с радостью согласился и, дождавшись, пока он получит свою порцию пищи, мы направились в избу. Расположившись в полутьме, разгоняемой лишь одной-единственной лучиной, за столом в спальне, земляк с нескрываемой завистью констатировал:

Хорошо у вас, просторно! А у нас там двадцать три человека в пятистенке – яблоку упасть негде, бойцам приходится жрать сидя на полу, а я, когда за стол сажусь, буржуем себя чувствую, аж кусок в горло не лезет.

Ну да, могли бы побольше домов выделить, вон на соседней улице стоят пустые, – согласился я с ним, прожевав очередную ложку разваренных макарон с мясом.

Так Волков хотел, чтобы все рядом были, так охранять легче, да и, говорят, что ещё части будут приходить, наступление ведь встало, подмога нужна, так что те дома, мабуть уже поделены, – объяснил Михаил ситуацию.

Потом Петренко принялся ругать финские бани и самих финнов, которые не могли додуматься до элементарных вещей, а я ему рассказал про еловые веники.

Вот те на! – земляк с досадой хлопнул себя по колену, – как же я сам-то не догадался?! Мне же дядька как-то рассказывал, как они на лесозаготовках в Шахунье зимой сосновыми вениками парились! Ругал он их, конечно, на чем свет стоит… Вот я и не вспомнил, ну ничего, в следующий раз!..

Потом разговор перешёл на сегодняшние тренировки.

Да, если бы мы в том состоянии, как с утра были, финнов встретили, показали бы они нам кузькину мать, и взвода ихнего бы на нашу роту хватило, перебили бы как курей. А так за день хоть немного двигаться научились! – объективно оценил Петренко боеготовность пограничников и спросил меня, – Ты тоже занимался?

Ага, побегал сначала с первым взводом, а после обеда – с третьим, – коротко, но ёмко рассказал я товарищу про свои сегодняшние дела.

А с нами весь день Горбушкина бегала, ей командования тоже, как и тебе, не доверили, хоть и капитан, простым снайпером будет… Кстати, слыхал? У них с комиссаром всё сладилось, и в баньку вдвоем ходили, и в комнате одной живут…

Не знал… – задумчиво отреагировал я на новость, – Ну да это их дела, не маленькие же дети!

Ага, так то оно так, но он-то ведь женат и двоих детей имеет!

Тем более это их дела, – продолжил я настаивать, думая о том, что комиссару за военно-полевой адюльтер может здорово влететь по партийной линии.

Ну да, наверное, ты прав, у нас другие заботы: поспать, пожрать, и, главное, живым остаться, – в конце-концов согласился земляк.

И чайку попить! – дополнил я его пирамиду потребностей, наливая в кружки ароматный напиток.

Мы успели сделать лишь по паре глотков, как дверь в спальню без стука открылась и в дверь вошёл боец из первого взвода, который, пытаясь рассмотреть в полумраке сидящих за столом меня и Петренко, доложил:

Красноармеец Сазонов! Меня лейтенант Бондаренко к комоту Ковалёву послал!

Тут я! – подав голос, я, не вставая из-за стола, помахал рукой, и боец, наконец, разглядев меня, продолжил:

По приказу капитана Волкова Вы идёте завтра в многодневный боевой выход с первым взводом, и к семи часам Вам необходимо явиться в полном снаряжении к зданию штаба.

Понял! Можешь идти!

Красноармеец развернулся и скрылся за дверью.

Вот значит как… Многодневный… – задумчиво протянул Петренко, отхлебывая чай, – Вот служба и началась!

Ну так, того и следовало ожидать, – спокойно прокомментировал я полученный приказ, – Ты вот галету бери и сахар к чаю, не стесняйся!

Дальше мы пили молча, погрузившись в свои мысли. Я обдумывал свою экипировку, размышляя о том, стоит ли одевать телогрейку и брать ли с собой все имеющиеся личные запасы продуктов? Допив чай, мы с Петренко тепло попрощались, и я занялся подготовкой снаряжения, решив, что из еды надо взять лишь пару пачек галет, да отрезать шмат сала. Нам ведь должны будут выдать достаточно продовольствия. Лучше по максимуму боеприпасами нагружусь, а телогрейку суну в вещмешок – при движении в ней будет жарко, но если придется ночевать в полевых условиях, то она очень даже может пригодиться. Закончив нехитрые приготовления к боевому выходу – у меня ведь, по большому счету, и так всё было давно готово, я завалился спать под сверлящую мысль о том, что винтовка так мною и не пристреляна.

На следующее утро, проснувшись без двадцати семь, я умылся, натянул на себя всю одежду и снаряжение, подхватил винтовку и собранный ещё с вечера вещмешок, а затем вместе с санитаром Гришей Шишкиным, который, как оказалось, тоже был прикомандирован на время боевого выхода к первому взводу, ровно к семи часам прибыл к штабу. Встретивший нас лейтенант Бондаренко, придирчиво осмотрев мой внешний вид, приказал получить у полевой кухни завтрак, принять пищу во взводной избе и идти на склад для получения довольствия, а я доложил ему о том, что винтовка у меня так и не пристреляна, на что получил ответ, что рядом с городом шум выстрелов может повлечь подъём по тревоге расположенных там частей, так что надо отойти подальше.

Позавтракав в соответствии с распоряжением командира в тесной избе первого взвода, мы с Гришей и другими бойцами уже через двадцать минут прибыли на склад, где под присмотром находившегося здесь Бондаренко, нами занялся Петрович, выдавший каждому сухпай на два дня, три гранаты РГД-33 и положенное количество патронов, здесь сославшись на снайперскую специальность, я смог выбить у старшины добавки и теперь с учётом боеприпасов, полученных ещё в Горьком, у меня теперь было двести тридцать патронов – не бог весть что, конечно, однако Калинин обнадежил, сообщив, что дополнительные боезапас с продуктами уложены ещё и на волокуши, которые мы также потащим с собой.

Когда я, покинув склад, посмотрел на часы, было уже без четверти восемь, и мне пришлось ещё пятнадцать минут топтаться на улице в обществе замкомвзвода Тошбоева, ожидая построение и поёживаясь от забравшегося под одежду стылого ветра, в то время как бойцы заканчивали затариваться на складе. Тошбоев за это время успел рассказать про нашу задачу – пройти по лесам около двадцати километров в восточном направлении, в конечной точке оборудовать кордон, а затем, опираясь на него, приступить к патрулированию дальних тылов армейских частей, воюющих к северу от нас. Ну теперь хоть немного понятно, куда и зачем нас посылают отцы-командиры. Как-то спокойнее на душе стало… А ведь как все хорошо начиналось… Курва! И в животе всё заледенело, стоило лишь представить предстоящие будни в холодных финских лесах. Пся крев! Я в городе хочу остаться, в теплой избе и с финской баней!

Однако долго пребывать в пессимистической меланхолии у меня не получилось, так как прозвучала команда:

Рота в четыре шеренги становись! – и я поспешил занять место на правом фланге взвода за спиной Тошбоева.

Потом, по обыкновению, выступил комиссар, в очередной раз успешно заклеймив агрессивных наймитов мирового империализма. А по окончании его короткой, но пафосной речи, Волков вызвал из строя Бондаренко, который громким, хорошо поставленным командирским голосом доложил:

Первый взвод в составе сорока четырех бойцов и младших командиров, включая прикомандированных снайпера и санитара, к выполнению боевой задачи готов!

После чего, выслушав доклад, командир роты отдал команду:

Приказываю заступить на охрану тылов фронтовых частей Красной Армии! При выполнении задачи неукоснительно соблюдать требования Уставов!

Затем, по команде Бондаренко, взвод повернулся направо и направился на восток, в сторону соснового бора, расположенного за околицей финского городка. Далее, дойдя до опушки, мы, следуя приказам командира, встали на лыжи и тремя походными колоннами, углубились в пока ещё темный предрассветный лес. Как и на вчерашних тренировках, при движении мне было отведено место в середине центральной колонны, впереди меня скользило первое отделение, а сзади двигалось четвертое, в котором каждый боец тащил за собой волокушу с грузом. Шли не спеша, в удобном для меня темпе, останавливаясь каждые два-три километра для выравнивания строя, так как боковые отделения умудрялись то забежать вперёд, то отстать, то уйти в сторону за пределы видимости.

Сосновый бор, по причине почти полного отсутствия подлеска и больших расстояний между деревьями, наверное, более других лесов подходит для лыжных прогулок, и именно по таким местам я любил пробежаться на лыжах в выходной день ТАМ, когда ещё жил в Тюмени. Пара часов физических нагрузок на морозном, пахнущем хвоей воздухе, доставляли мне тогда немалое удовольствие, в значительной степени благодаря тому, что я знал – вскоре вернусь в теплую квартиру, где сидя в глубоком кресле отхлебну ароматного кофе из синей с золотой каймой фарфоровой чашечки.

Здесь же ближайшие перспективы были куда печальнее – до упора тащиться с грузом за плечами, а потом ещё и заниматься обустройством кордона. И это в лучшем случае – если на финских диверсантов не нарвемся. Часа через два, когда солнце, уже окончательно оторвалось от горизонта, сосновый бор закончился и мы вышли к заснеженному, редко поросшему чахлыми деревцами болоту. Тут Бондаренко поменял тягловую силу, поручив тащить волокуши третьему отделению и отправив четвертое на правый фланг. Затем, выставив вокруг три парных поста, построил взвод и проинструктировал:

Болота зимой обычно не промерзают, однако на лыжах пройти можно. Нельзя падать и снимать лыжи. Передовой дозор двигается по одному, с дистанцией пять метров между бойцами, если на лыжне замечено проступание воды, нужно искать обходной путь, – закончив инструктаж, командир выкрикнул мою фамилию, – Ковалев!

Я!

Давай пристреливай винтовку и идём дальше!

Есть!

Получив приказ, я отъехал вдоль болота на триста метров, и, выбрав широкую сосну, ножом вырезал в коре углубление диаметром пять сантиметров, в которое вложил снег и утрамбовал его ладонью. Получилась мишень, хорошо заметная издалека, вполне достаточная для пристрелки. Затем, отойдя на сто метров, два раза выстрелил из лежачего положения. Вернувшись к мишени, я с удовлетворением осмотрел следы от точных попаданий, расположенные в сантиметре друг от друга. Продолжив пристрелку с трехсот метров, я получил не менее обнадёживающий результат, о чем и доложил командиру. Выслушав меня, тот приказал продолжать движение, и взвод тремя колоннами, выйдя на болото, заскользил дальше на восток.

Двигаясь таким образом, по моим прикидкам, отряд до двух часов преодолел около тридцати километров, однако если считать по прямой, то значительно меньше, так как нам приходилось обходить часто встречающиеся скалистые холмы и буреломы. В начале третьего часа взвод перешел по льду речушку шириной в полсотни метров и остановился на привал. Выставив дозоры, командир поручил Тошбоеву организовать разведение костров и прием пищи, а сам, вытащив карту, стал крутится по сторонам, стараясь определить наше местоположение. Дождавшись, пока бойцы разведут четыре костра, по одному на отделение, я сел поближе к огню и поставил греться банку тушёнки, предварительно открыв её ножом, потом нанизал на ветку три куска хлеба и, вытянув руку, стал греть их над костром. Вдруг из памяти выплыло воспоминание, как в Польше я также грел хлеб над костром для Болеславы. Потом перед внутренним взором стали один за другим всплывать лучшие эпизоды нашего танкового путешествия, где эта чудесная девушка была невероятно красивой и желанной. Как же давно это было! От внезапно нахлынувшего отчаяния защипало в носу и на глазах выступили слезы. Кажется я становлюсь слишком сентиментальным, чёрт возьми! Сделав вид, будто поперхнулся дымом, я закашлялся и вытер слезы.

Неправильно сидишь, Андрей, дым-то на тебя идёт, вот и кашляешь, – посочувствовал мне Равиль Тошбоев, поглощая тушёнку с другой стороны костра.

Зато комаров нет, – сострил я в ответ и, достав закопченую банку из пламени, немного сдвинулся в сторону и тоже приступил к обеду.

После того, как все поели, Бондаренко оставил Тошбоева за старшего в расположении взвода, а сам, взяв меня и вестового, отправился к близлежащему холму. Там, обойдя кругом, мы обнаружили, что противоположный реке склон вполне пригоден для подъёма и, оставив лыжи внизу, взобрались на вершину. Здесь командир снова достал карту и, пользуясь компасом и биноклем, продолжил привязку к местности, делая в блокноте пометки карандашом. Я же стал осматривать холм и окрестности с помощью оптического прицела, но ничего интересного не увидел. Холм при высоте порядка двадцати метров имел крутые скалистые склоны и только с южной стороны можно было без труда подняться на вершину. Далее он с трёх сторон огибался неширокой рекой, за которой мрачной стеной возвышался сосновый бор, а с южной стороны километра на три тянулось болото, далее виднелась опушка леса.

Филюк! – подозвал командир вестового, – передай Тошбоеву, что кордон будем ставить на этой высоте. Фролов со своим отделением остаётся внизу и занимается постами, а всем остальным с грузом немедленно подняться сюда!

С одной стороны, логичное решение – холм доминирует над местностью, к тому же при свете дня подойти скрытно невозможно – со всех сторон открытое пространство. А ночью в любом случае придется полагаться только на посты. С другой стороны, вода есть только внизу в реке, но это терпимо, так как можно и снег растопить, однако проблема ещё и в том, что на вершине практически нет ровных площадок для обустройства жилой зоны кордона, да и окопы с землянками здесь не выроешь – скала. Но приказ командира – закон, и вскоре я вместе с остальными бойцами включился в шалашно-строительные работы. Бондаренко с Тошбоевым определили одиннадцать участков условно пригодных для расположения шалашей. Мне досталось довольно неплохое место между двумя скалистыми выступами с восточной стороны холма, где для создания жилища было достаточно настелить сверху крышу и убрать с пола снег. Получив в распоряжение трёх бойцов из второго отделения, я немедленно приступил к работе. Благодаря предусмотрительности командиров в волокушах был шанцевый инструмент, но нашей бригаде топора, коих на взвод было всего пять штук, не досталось, однако малые лопатки (иногда ошибочно называемые саперными) тоже неплохо подходят для рубки веток и небольших деревьев, поэтому за полтора часа до захода солнца мы успели нарубить внизу необходимое количество жердей с лапником и затащить заготовленные стройматериалы наверх. В течении следующих двух часов, когда уже окончательно стемнело и на небе появились звёзды, моя бригада навела крышу, поставила стену в промежутке между выступами, затем мы вымели снег из построенного жилища, застелили пол лапником и закрыли вход щитом из сосновых веток. Потом ещё полчаса собирали камни на вершине и склонах холма, устроив из них очаг в дальнем от входа в углу. Разобрав там кусок крыши, чтобы было куда уходить дыму, мы запалили небольшой костер, и сели рядом, грея руки и наблюдая, как дым уходит через дыру в потолке. Вроде получилось неплохо. Оглядев ещё раз творение своих рук, я нашел лейтенанта и доложил ему о завершении строительных работ. Тот, не удовлетворившись моим докладом, прошёлся со мной и осмотрел шалаш со всех сторон, после чего, забравшись внутрь и оценив костер, горящий в очаге, командир вынес свой вердикт:

Что же, неплохо! Но внимательно смотрите, чтобы не угореть от дыма, на ночь костер потушить! Иди у Тошбоева получи крупы на четверых, тушёнку надо экономить, разделите одну банку на всех, сварите кашу в котелках на своем костре!

Действуя в соответствии с приказом командира, я вместе с бойцами к восьми часам вечера плотно поужинал и, решив, что было бы неплохо в очаг добавить ещё камней, чтобы тепло дольше держалось, отправил бойцов найти и принести валунов покрупнее. Сам же остался в тепле приглядывать за костром. Сержант я или кто?! Устроившись у огня, на полный желудок я разомлел и совсем бы уснул, если бы не периодически залезавшие в шалаш красноармейцы с камнями. Однако вскоре очаг был доведён до более приличного состояния и мы, потушив костер и задраив отдушину, завалились спать.

Проснувшись в два часа ночи, я обнаружил, что шалаш выстудился и внутри стоит собачий холод, который уже успел тихой сапой пробраться мне под одежду и хорошенько остудить тело, ощущавшееся теперь сплошным куском замороженного мяса. Во избежание дальнейшего переохлаждения, я разбудил бойцов, приказав им размяться, открыть отдушину и вновь развести костер в очаге. Сам тоже выбрался наружу и присел раз двадцать, разгоняя кровь по замёрзшим жилам. Когда через десять минут все мои поручения были выполнены, а в очаге вновь заплясало ласково согревающее пламя, я назначил дежурного и, пригрозив ему всеми возможными карами, если он, не дай бог, уснет, вновь погрузился в дрёму. Дальше я уже не мог нормально спать, так как надо было периодически просыпаться, чтобы проверять и менять дежурных. Тяжела и сложна жизнь командира.

В семь часов утра нас разбудил вестовой командира взвода Филюк, который принес крупы и банку тушенки:

Тащ комот! Вставайте! Вот завтрак на всех! В восемь часов вы со вторым отделением идёте в патруль!

Умывшись снегом и размявшись на холодке, мы с парнями сварили в котелках перловку, добавили туда тушёнку и позавтракали. Затем нашли Бондаренко и ровно в восемь часов в составе второго отделения под началом отделенного командира Дмитрия Соловьева, я спустился с холма и мы отправились на восток. Небо было затянуто облаками, падал редкий снег и поначалу, пока не начало светать, нам пришлось двигаться по темному карельскому лесу очень медленно, тщательно выбирая дорогу. Сам я, конечно, благодаря своему хорошему ночному зрению мог бы идти быстрее, но Соловьев поставил меня замыкающим и я медленно плёлся позади. После девяти часов уже значительно посветлело и мы могли бы ускориться, но вошли в труднопроходимый лиственный лес с густыми зарослями кустарника и буреломом, из-за чего скорость нашего движения ещё снизилась. Потом наткнулись на незамёрзшее болото и пошли на север в надежде найти обход. На нашу, и без того небольшую скорость движения влияло ещё и то, что командир отделения останавливался каждые пятнадцать минут и делал пометки на схематически нарисованной от руки карте. Так, плутая по заснеженной тайге, до четырнадцати часов, когда, после обеденного привала, Соловьев принял решение возвращаться, по моим прикидкам, мы вряд ли отдалились от кордона дальше семи километров по прямой. Назад отряд пошел не по своему, уже порядком засыпанному снегом следу, а «по прямой» как выразился командир отделения. Разумеется, как я и предполагал, его настрой оказался излишне оптимистичным и на обратном пути порядком уставшему отряду пришлось покружить ничуть не меньше, обходя многочисленные препятствия. Небольшим утешением для нас явилась березово-рябиновая роща, где по моей инициативе бойцы набили вещмешки мороженой рябиной. А то взводу в качестве питания выдали только перловку и тушёнку, так и до цинги недалеко. На кордон мы вернулись только в половине седьмого, уставшие как ездовые собаки.

На следующее утро, один из бойцов второго отделения, проживающий в моём шалаше, Андрей Пинегин, разбудил меня и остальных бойцов радостным сообщением:

Тама на севере бабахает шибко! Небось наши белофиннов бьют!

Заинтересовавшись, я выбрался на мороз и, отойдя от кучкующихся красноармейцев, восторженно обсуждающих изменение ситуации на фронте, прислушался. Действительно, с северного направления доносились раскаты артиллерийской канонады, а на горизонте предрассветную тьму временами разрывали едва заметные сполохи. Ко мне подошёл Тошбоев и с воодушевлением произнес:

Наконец-то наши делом занялись, а то, считай, дней десять на месте топтались! Давно уже пора этих вражин задавить!

Мне очень хотелось бы порадоваться вместе со всеми, однако, хотя у меня знания об истории этой войны были довольно скудными, я помнил, что мирный договор с Финляндией был заключён где-то в середине марта, так что, если даже там, на севере, сейчас пытается наступать Красная Армия, в чем у меня были некоторые сомнения, то никакого положительного эффекта не будет, и мёрзнуть нам на этом кордоне придется ещё долго. Потоптавшись там ещё пару минут, я пришел к выводу, что дальнейшее стояние на холоде не имеет смысла, и вернувшись в шалаш, подбросил дров и устроился поближе к очагу. На часах было уже половина седьмого утра и пытаться ещё поспать не имело смысла, да и не хотелось – выспался. Примерно через двадцать минут в шалаше появились воодушевленные бойцы, после чего мы, получив продукты, поставили на очаг свои котелки с растопленной из снега водой и перловкой.

После завтрака, к которому мы сегодня добавили по десятку горьковатых ягод рябины, наше отделение вновь отправилось патрулировать в запутанных таёжных лабиринтах восточного направления. Вчерашняя лыжня была уже засыпана снегом и отряду пришлось прокладывать путь по снежной целине. Однако, благодаря приобретённому опыту, сегодня нам удалось отойти от кордона на несколько километров дальше и не сильно плутать при возвращении.

Эта ночь была несколько теплее предыдущих, да и нападавший снег утеплил крышу, поэтому при потушенном костре получилось проспать почти до утреннего подъёма. Проснувшись в половине четвертого я вышел до ветру и, справив нужду, осмотрелся по сторонам, отдавая дань смутной тревоге, мучившей меня с вечера. Вокруг стояла ночная тишина, а в прояснившемся небе висела половинка луны, заливая окружающий зимний пейзаж серебряным светом. Красота. Заметив вдали какое-то движение на уходящей к северу речке, я, вернувшись в шалаш, взял винтовку и с помощью оптического прицела пригляделся к заинтересовавшему меня объекту. По ровному, покрытому заснеженным льдом руслу беззвучно, словно бестелесные призраки, вызывая ощущение нереальности происходящего, размеренно отталкиваясь палками от наста, скользили десятка два белых силуэтов.

Боец! – вполголоса подозвал я топчущегося поблизости часового и приказал ему, – поднимай лейтенанта, к нам приближается финский отряд.

Где? – будто проснувшись, красноармеец выпучил глаза и взяв винтовку наизготовку, стал крутиться на месте, вглядываясь по сторонам.

Да не дергайся ты так! До них ещё километра два. Я просто в темноте хорошо вижу, а тебе не разглядеть. Буди командира!

Есть!

Боец направился к командирскому шалашу, а я, вернувшись к себе, натянул маскхалат и надел каску. К тому моменту, когда я вновь прибыл на наблюдательную площадку, там уже был Бондаренко, накинувшийся на меня с расспросами:

Ковалёв, что ты городишь?! Какие финны?! Где?!

Вон там! – я махнул рукой, указывая на север, – по льду реки приближаются, сейчас до них уже примерно полтора километра.

Лейтенант посмотрел в бинокль и через полминуты отозвался:

Вроде бы есть какое-то движение, но и только…

У меня хорошее ночное зрение, там лыжники, около двадцати человек.

Крылов! – командир подозвал караульного, – Зови сюда Тошбоева, командирам отделений поднимать бойцов по тревоге, но не шуметь, огня не зажигать и не курить!

Красноармеец удалился едва ли не бегом и через минуту в лагере поднялась суета. Бойцы приводили амуницию в порядок и с оружием в руках занимали позиции. А я, попросив у лейтенанта бинокль, смог получше рассмотреть приближающегося противника.

Семнадцать диверсантов, идут колонной по одному, авангард три человека с удалением пятьдесят метров, сзади трое с волокушами, – сообщил я о результатах наблюдения командиру и подошедшему Тошбоеву.

А может, это наши? – предположил Равиль.

И что они тут делают в четыре часа ночи? – задал я ему встречный вопрос.

Может армейская разведка, они тоже тылы патрулируют и маскхалаты у них есть, – согласился со своим помощником Бондаренко, – пошлю бойца, чтобы сперва спросил.

По мне так совершенно напрасно. Но, в случае чего, отвечать ведь ему, так что он, разумеется, в своём праве. Далее Бондаренко подозвал Прошкина, энергичного худощавого старшего красноармейца и поставил перед ним задачу:

Там, слева от холма, прямо на берегу валун выступает из земли, вот за ним и спрячешься, а как подойдут метров на пятьдесят, с этого расстояния тебе их уже видно будет, то кричи погромче: «Стой, кто идёт» а сам за камень прячься и не высовывайся, даже если стрельба начнется! Понял!

Понял!

Тогда бегом марш!

Боец бегом скрылся внизу, а я снова приложился к оптическому прицелу, рассматривая движущегося в нашем направлении противника. Командир тоже посмотрел в бинокль и сказал будто сам себе, но так, чтобы слышали мы с Тошбоевым:

Идут. Меньше километра осталось.

Томительное ожидание действовало на нервы не только мне, но и командиру, и его помощнику, но мы практически не разговаривали, а молча вглядывалась в темноту, ожидая приближения противника на дистанцию уверенного поражения. Начавшие замерзать на позициях бойцы согревались как могли, разгоняя кровь скупыми движениями. Но вот, наконец, передовому дозору финнов (а я был абсолютно уверен, что это они) осталось до позиции Прошкина три сотни метров и я занял позицию, разместившись лёжа между двумя валунами среднего размера. Лейтенант полушепотом подозвал командиров отделений и распределил сектора обстрела, после чего занял место за валуном неподалеку от меня. Наведя прицел на передового диверсанта, я с волнением ожидал начала боя. Когда лыжники подошли ещё ближе, старший красноармеец зычным голосом (теперь мне стало понятно, почему командир выбрал именно его) крикнул:

Стой кто идёт?

Но диверсанты, разумеется, ничего не стали ему отвечать, а бросились в снег, отбрасывая в стороны лыжи и занимая позиции для стрельбы лежа. Те же самые действия предприняла и основная группа противника. Тем временем Прошкин, не услышав ответа, начал импровизировать:

Чего молчите? Стрелять буду!

После этой фразы два диверсанта поползли к нашему бойцу, стараясь взять его в клещи. Этого оказалось достаточно, чтобы у лейтенанта пропали последние сомнения, и он отдал команду:

По врагу – огонь!

По этому приказу высота немедленно окуталась грохотом выстрелов винтовок и пулеметов. Я успел подстрелить лишь одного финна из головного дозора, как большая часть врагов, успевших сделать в нашу сторону не более сотни выстрелов, были уже убиты, получив по две-три пули. До основного отряда противника было не более трехсот метров, у нас было численное превосходство и выгодное положение на холме, благодаря чему противник был виден на ровном снегу в лунном свете как на ладони. Лишь замыкающие колонну четверо диверсантов избежали гибели в начале боя и попытались скрыться, но я не дал им такой возможности, потратив на каждого по одному выстрелу. Последнего, самого прыткого, снял уже с пятисот метров.