Текст книги "Утро под Катовице (СИ)"

Автор книги: Николай Ермаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 22 страниц)

Он пошёл узнавать насчёт ужина, меня за старшего оставил.

Что же он меня-то не спросил? Ужина не будет, вам выдали сухпай? – вместо ответа я утвердительно кивнул, и он продолжил, – Вот им и ужинайте, там в углу плиты дровяные затопили, можно будет банки с тушёнкой разогреть, а как Петренко появится, чтоб сразу доложил мне о прибытии. Всё понял?

Да! – четко ответил я по уставу и, дождавшись, пока Потапов отойдет метров на десять, обратился к бойцам, находившимся поблизости, – Всё слышали? Так что, если кто проголодался, то можете приступать.

Четверо парней взялись за свои вещмешки, доставая продукты, остальные вернулись на свои места, видимо, решив пока отложить ужин. Я тоже не стал спешить и улёгся на нары, но отдохнуть опять не получилось, так как вернулся Петренко в компании незнакомого мне старшего политрука, которого тут же представил:

Это комиссар нашей маршевой роты Феофанов, – после чего поделился уже всем известной информацией, – ужина не будет, питайтесь сухпайками.

Я, представившись комиссару, рассказал Михаилу про старшину Потапова и он, несколько погрустнев лицом, удалился. А старший политрук тем временем принялся за дело: созвал находящихся поблизости бойцов и, рассадив их перед собой на нарах, за двадцать минут провел с нами политбеседу о коварстве мирового империализма и его злобных цепных псов – белофиннов. Говорил он много, обличая антисоветские планы британской, французской и американской буржуазии, но практически ничего не сказал о положении на фронте, заметив лишь, что наши доблестные войска продвигаются вперёд, вопреки злобному сопротивлению врага, и вот-вот, ещё немного и мы победим. То же самое, что в газетах написано. За время этой пустой болтовни, к нам присоединился Петренко, вернувшийся от старшины. Когда, наконец, вдоволь наговорившийся комиссар пошёл искать новые жертвы для своего красноречия, я решил, что пора ужинать и, подогрев свою и Мишину банки тушёнки, поужинал вместе с Петренко, который поделился со мной информацией, полученной им во время посещения командирского барака:

Тут собираются взводы из Подмосковья и близлежащих областей, из которых будет сформирован маршевый батальон, который завтра с утра эшелоном и отправят. Так что недолго тут нам куковать осталось.

А куда, не говорят?

Как куда? – Петренко делано удивился моей неосведомлённости, и с сарказмом произнёс, – В Финляндию, куда же ещё!

Ну спасибо, товарищ старший сержант, за информацию, а то я, по простоте душевной, надеялся, что нас в Крым направят позагорать, винца попить, да баб повалять!

Михаилу моя шутка понравилась и он зашелся в раскатистом хохоте, вызвав удивлённые взгляды парней из нашего отделения, не слышавших содержания нашего разговора. Отсмеявшись, он пересказал бойцам наш разговор, после чего смеялось уже все отделение:

В Крым! Ха-ха-ха!!! Вина попить! Да ещё и баб повалять!!!

Этим весельем заинтересовались солдаты из других отделений и вскоре по всей казарме то тут, то там раздавался дружный смех красноармейцев. Такая реакция на вполне себе простенькую шутку меня несколько удивила, но я себе напомнил, что вокруг меня находятся люди, которые по менталитету существенно отличается от моих современников из двадцать первого века.

К ночи в казарме несколько потеплело благодаря натопленным плитам, но спать на деревянных нарах всё-равно было зябко и жёстко. Однако у каждого военнослужащего должна быть «твердость воли и привычка стойко переносить тяготы и лишения боевой службы» (Дисциплинарный устав РККА), поэтому я, ворочаясь и поёживаясь, стойко перенес эту ночь и даже немного поспал.

Утром нас всё-таки покормили кашей, подогнав к казарме полевую кухню. После чего маршевый батальон в полном составе построили и поротно повели к железной дороге. На этот раз погрузка производилась не на вокзале, а с перрона грузовой станции, до которой мы дошли за десять минут. Нашему отделению снова досталось крайнее купе плацкартного вагона, где мы и расположились с максимальным удобством. В отличие от вчерашнего дня, сегодня мы следовали в составе воинского эшелона и главным плюсом этого на мой взгляд было трёхразовое горячее питание, которое разносили по вагонам в термосах. Сидя в теплом вагоне под спокойные разговоры на семейно-бытовые темы, было трудно представить, что, возможно уже на следующий день я с товарищами окажусь посреди холодного карельского леса, где придется рвать жилы и проливать вражескую кровь, чтобы остаться в живых. Парни, по всей видимости, не представляли себе всех предстоящих трудностей и демонстрировали приподнятое настроение и уверенность в завтрашнем дне. Меня же мучили мрачные предчувствия и смертельная тоска.

Что-то грустный ты какой-то, Андрей! – заметил Петренко моё, упавшее ниже плинтуса настроение.

Да вот, вспомнил, что сегодня Новый Год, а ёлочка не наряжена, – грустно пошутил я а ответ.

Ничего, скоро нас в финские леса направят, там ёлок навалом, вот и нарядим какую-нибудь! – беззаботно пообещал младший комвзвода, расслабленно развалившись напротив меня.

В половине восьмого вечера, когда за окнами вагона уже стояла ночная темень, которую разгонял только свет полной луны, висящей среди звёзд в ночном небе, поезд остановился на какой-то станции и командир взвода приказал подготовиться к выгрузке, после чего мы оделись, разобрали оружие и в таком виде сидели ещё минут пятнадцать до тех пор, когда, наконец, раздалась команда:

Взвод! Выгружаться по отделениям! У вагона строиться в колонну по четыре, головой к локомотиву!

Петренко немедленно продублировал:

Отделение! По одному выгружаться! Ковалев первым! Строиться в колонну по четыре!

Услышав приказ, я подхватил винтовку и, выйдя в тамбур, соскочил на покрытую снегом землю. Здесь перрона не было, так что пришлось прыгать с высоты более метра. Отойдя метра на четыре, я скомандовал:

Винтовку держать в руках, штык направить в сторону! Быстро отходить от вагона! – в этих условиях поранить штыком себя или соседа – раз плюнуть.

После того, как наше отделение выгрузилось, мы, почти по колено в снегу стояли на двадцатиградусном морозе ещё минут пятнадцать, дожидаясь, пока выгрузится весь личный состав маршевого батальона и будет проведена перекличка. Затем, основательно промёрзнув, наконец, куда-то двинулись организованным строем. Идти оказалось совсем недалеко, и вскоре нашу роту завели в полутемное помещение, которое, видимо, изначально было складом, а теперь использовалось в качестве временной казармы. Здесь не было ни кроватей, ни нар, вместо которых на пол были набросаны грязные матрасы из мешковины, набитые соломой. Подушки тоже отсутствовали, не говоря уже о роскоши вроде одеял или простыней. К достоинствам этого помещения можно было отнести лишь то, что здесь была плюсовая температура, да освещение, которое давала лишь одна тусклая лампочка над входом. «Номер класса убожество минус десять звёзд», – по достоинству оценил я условия ночлега и оптимистично заметил сам себе: «Дальше будет только хуже!». Получив в распоряжение участок пола, мы составили к стене винтовки и легли на матрасы, не снимая шинелей и сапог, но так как мы все спали днём в поезде, да и сейчас ещё не было и девяти часов, никто уставшим себя не чувствовал и спать желания не было. Кто-то, несмотря на то, что недавно был ужин, грыз кусок черного хлеба, кто-то негромко разговаривал. Мы же с Петренко лениво продолжили начатую ещё в поезде беседу о том куда нас занесло.

По времени движения поезда, это может быть Ленинград или Петрозаводск, но, хотя я в местной географии не силен, названия станций, которые мы проезжали, скорее указывают на Карелию, – блеснул я дедукцией, лёжа на спине и закинув руки за голову.

Ну да… Похоже… – не стал спорить коллега, – получается, где-то между Ладогой и Онегой повоевать придётся.

Получается так, – настала моя очередь соглашаться, – Знать бы ещё, как тут у них дела…

Да какая разница! – не согласился Петренко, – Наше дело маленькое, – скажут идти – иди, скажут лежать, значит будем лежать, а если скажут стрелять, то будем стрелять!

Так-то оно да, но не совсем, – неопределенно ответил я ему и мы немного помолчали.

Через некоторое время уже вся рота уверенно говорила о том, что мы всё-таки находимся в Петрозаводске, причем, понять, откуда эта уверенность, было совершенно невозможно, вполне может быть, что окружающие нас с Петренко бойцы передали своим соседям содержание нашей с Михаилом беседы, и так, постепенно, это предположение разошлось по казарме. Новый год в таких непрезентабельных условиях праздновать никто не стал и все уснули ещё до полуночи.

Утром нас разбудили в шесть часов, приказав строиться прямо в казарме, отбросив матрасы к стене. Здесь было хоть какое-то освещение и относительно тепло, в то время, как снаружи ещё стояла ночная темень и собачий холод. Вместе с командиром маршевой роты под лампочкой у входа сгрудились десяток офицеров, которые вызывали из строя бойцов и младших командиров, зачитывая фамилии по бумажкам и уводили их за собой на улицу.

Меня, Петренко, и ещё четверых бойцов из нашего отделения примерно в середине процесса распределения вызвал младший лейтенант с ничем не примечательной внешностью и, приказав идти за ним следом, за полчаса привел в бревенчатый барак, который внутри выглядел значительно оптимистичнее, чем наше последнее место ночлега. Тут было нормальное освещение, достаточно тепло, чтобы можно было снять шинель, однако впечатление несколько портила очевидная теснота помещения, подчёркнутая трехъярусными нарами и узкими проходами между ними. При входе в казарму дневальный доложил нашему сопровождающему, что личный состав роты находится на утренней зарядке. Отведя нас в закуток, где стояли незастеленные деревянные нары, младший лейтенант сказал:

Сидите пока тут, скоро завтрак, потом по машинам и… – он махнул рукой показывая куда-то вдаль.

Мы сбросили шинели, поставили к стене винтовки и расположились поудобнее. Говорить было уже не о чем – за два дня пути мы уже успели наговориться – так что сидели молча. А минут через десять рота вернулась с зарядки и в тесном помещении стало не протолкнуться от снующих туда-сюда красноармейцев. Вскоре поблизости раздался звучный голос:

Первый взвод – в столовую! – после чего часть бойцов вновь вышла из казармы.

Интересно, а мы какой взвод? – спросил Ваня Трофимов, видимо, опасаясь остаться без завтрака.

Скоро узнаешь, боец! Не боись, накормят! – ответил ему Петренко и наш маленький отряд вновь погрузился в молчание.

Через пятнадцать минут мы услышали команду уже второму взводу идти на завтрак, а к нам подошёл старшина – тридцатилетний мужик плотного телосложения – и спросил:

Это вы пополнение из Горького?

На что Петренко, не вставая, ответил по старорежимному:

Так точно!

Пошли за мной, комроты вызывает! – скомандовал тот строгим тоном и мы все двинулись по узким проходам казарменного лабиринта.

Дойдя до двери на другом конце барака, он, постучав, вошёл, и вскоре, выглянув, позвал Петренко. Михаил пробыл в кабинете около трёх минут, и следующим вызвали меня. В тесной комнате стояло два стола, за которыми напротив друг друга и боком к двери сидели капитан – русоволосый мужчина в возрасте лет тридцати, и старший политрук – двадцатипятилетний парень с еврейской внешностью. Войдя, я вытянулся по стойке смирно и представился:

Отделенный командир Ковалев! Отозван из резерва тридцатого декабря прошлого года!

Лыжник, снайпер, орден Красного Знамени? – вопросительно перечислил мои регалии капитан.

Да.

Комсомолец? – это уже политрук.

Да.

Где воевал? – поинтересовался капитан, разглядывая меня, полуразвернувшись на стуле.

Военная тайна.

Даже для меня? – удивлённо спросил капитан.

Да. Я вообще никому не имею права рассказывать. Можете сделать запрос.

Понятно… – озадаченно протянул капитан и продолжил, – Отделением доводилось командовать?

Нет. Командного опыта не имею.

Комроты переглянулся с комиссаром и вынес вердикт:

Ну, раз так, то ставить тебя на отделение не буду, останешься пока в моём подчинении.

Завершив со мной, капитан приказал старшине, который так и стоял позади меня:

Калинин, остальных бойцов определяем в четвертый взвод, сейчас выдай всем теплую одежду и лыжи, отведи в столовую и проследи, чтобы накормили и выдали сухпай! Через сорок минут отправление. Идите!

Выйдя из кабинета, я вместе с парнями отправился вслед за старшиной сперва в каптерку, где получил ватные штаны с бушлатом и валенки, потом в холодном сарае нам выдали лыжи с палками, на которых мы сразу же нацарапали свои фамилии, и, наконец, добрались до самого важного – позавтракали кашей в тесной столовой. Тут, уплетая перловую кашу, мы немного пообщались – Петренко сообщил, что его назначили помощником командира второго взвода, а я рассказал о своем неопределенном статусе. По окончании приема пищи мы, получив сухой паек, состоящий из банки тушёнки с двумя пачками галет, вернулись в закуток, где были оставлены шинели с вещмешками и принялись облачаться по зимнему: поверх шаровар с гимнастеркой надели ватный костюм, затем шинели и валенки. Потом Петренко с бойцами отправились искать своих новых командиров, а я, мысленно сравнив себя с кочаном капусты, вышел из казармы, чтобы не потеть в помещении. В таком одеянии на улице холод уже почти не ощущался, мёрзли лишь голова в суконной буденовке, да руки в тонких перчатках. Однако по своему, ещё сибирскому опыту, я знал, что если простоять на таком морозе минут двадцать без движения, то начнёшь потихоньку замерзать, а часа через два-три может наступить и переохлаждение. На часах было половина девятого, луна зашла, а небо только начало светлеть на востоке, и я, желая отвлечься от мрачных мыслей, повернулся на запад, любуясь медленно тускнеющими звёздами. Вспомнилось, как в мои школьные годы, бывало, мы с отцом, затемно выходили на лыжную прогулку и он показывал мне Венеру и наиболее яркие звёзды, ещё заметные на утреннем небосклоне. Как давно это было, будто и не со мной вовсе!

Из задумчивого созерцания меня вывел звук приближающихся автомобилей и вскоре на площадь перед казармами въехала, возглавляемая ГАЗовским автобусом, колонна тентованных грузовиков – два ЗИСа с прицепленными к ним полковыми трехдюймовками, ещё один ЗИС тащил полевую кухню, вслед за которой двигались восемь полуторок. Из казармы сразу стали выбегать бойцы, раздались команды строиться. Не зная, куда приткнуться, я нашел на левом фланге шеренги старшину Калинина и спросил его.

Твою мать, Ковалев! – радостно выругался тот, увидев меня, – Я его по всей казарме ищу, а он, оказывается, тут прохлаждается! Давай становись сзади меня!

Вскоре после того, как я выполнил этот приказ, рядом пристроились ещё один комот и пять красноармейцев, из которых четверо были безоружными и лишь у одного на плече висела трехлинейка. Через пару минут перед строем появился командир роты с политруком и капитаном Горбушкиной, которую я не видел с момента прибытия в Москву. Подождав несколько минут, пока командиры взводов проверят наличие личного состава, он подозвал их к себе и распределил по машинам. Когда взводы приступили к погрузке мы с Калининым, вторым комотом, которого старшина называл Павловым и пятью бойцами подошли к командиру роты, после чего тот приказал нам садиться в автобус.

«А жизнь-то налаживается» – жизнерадостно подумал я, сняв шинель и устраиваясь на заднем сиденье в теплом салоне. Рядом со мной расположился Калинин с Павловым, на соседних сиденьях сели красноармейцы. А после того, как передние места заняли командир роты, комиссар и Горбушкина, ротная автоколонна двинулась в путь. Пользуясь возможностью, я расспросил старшину о подразделении, в составе которого, мне, по всей видимости, вскоре придется воевать. Как я узнал с его слов, рота погранвойск НКВД прибыла в Петрозаводск три дня назад из Белоруссии с некомплектом почти пятьдесят человек и все это время спешно пополнялась бойцами, привезенными из разных городов – Москвы, Ленинграда, Новгорода, Твери, ну и последними прибыли мы, горьковчане. Командиром роты у нас капитан Волков, комиссар – старший политрук Белковский, который всем говорил, что он поляк по происхождению. Ехавшие с нами в автобусе комот Павлов и четыре бойца – это так и недоукомплектованное санитарное отделение. Пятый солдат – Юра Пушкин – чернявый поджарый парень, был посыльным командира роты. Вскользь прошлись по Горбушкиной, которую старшина видел впервые, тут я ему поведал, что капитан прибыла из Горького, но больше мне ничего не известно. Потом Калинин перевел разговор на тонкости пограничной службы, похоже, надеясь окольными путями выведать у меня хоть что-нибудь о моём прошлом, но я пресёк эти попытки, рассказав, что служил во внутренних войсках, а всё остальное – это военная тайна. После этого наша беседа потихоньку сошла на нет, и на задних рядах автобуса установилось молчание, лишь впереди комиссар о чем-то оживленно беседовал с Горбушкиной, но из-за шума двигателя, слов было не разобрать.

Через каждые два часа неспешного движения по порядком разбитой грунтовой дороге, колонна останавливалась, чтобы замерзающие бойцы могли справить нужду, да хоть немного согреться с помощью приседаний и других, разгоняющих кровь упражнений.

Около двух часов пополудни мы въехали в небольшое село и остановились у бывшего православного храма, переделанного в колхозный клуб. Замёрзшие бойцы заняли всё помещение главного зала, радуясь появившейся возможности отогреться и пообедать горячей пищей.

Получив у полевой кухни свою порцию щей, я сел на широкую скамью и с удовольствием приступил к трапезе.

О, вот ты где! – с радостным возгласом, как будто не видел меня целый год, Петренко занял место по соседству и пожаловался, – Насквозь промерз, а ещё ехать и ехать, ты-то как?

Нормально! В автобусе ведь тепло!

Так ты в автобусе с командиром ехал?! Вот повезло! Так и впрямь вместо финских лесов в Крыму окажешься!

Эх, хорошо бы!

А мне казалось, что у меня даже кишки заледенели.

Хорошее дело, глядишь, глисты и перемерзнут!..

За этой дружеской перепалкой быстро пролетело время обеда и пришла пора вновь грузиться в автомобили и продолжать движение.

А ещё через пять часов колонна прибыла в Олонец, где мы и заночевали в двухэтажном здании местной школы. Ни кроватей, ни матрасов, разумеется, здесь не было, но, на такие мелочи солдаты не обращали внимания – главное, была возможность отогреться и отоспаться после трудной дороги. Утром второго января автоколонна пограничной роты продолжила свой путь через карельские леса и в середине короткого зимнего дня въехала через укреплённый КПП в небольшой финский город Питкяранта, который и был конечной целью нашего путешествия. Сначала мы остановились у двухэтажного каменного здания, над дверью которой была закреплена доска с надписью «Комендатура». Тут комроты, разрешив бойцам покинуть машины и размяться, исчез в здании, а я остался в автобусе, как и все остальные его пассажиры, наблюдая из теплого салона через заиндевевшие окна за бойцами роты, пытающимися хоть немного согреться с помощью энергичных движений. Через полчаса Волков вышел из комендатуры в сопровождении лейтенанта с красными петлицами. Тот сел с нами в автобус и стал показывать дорогу, направив автоколонну на окраину городка, где располагались деревянные одноэтажные дома с обширными огородами. Судя по тому, что ворота и калитки были заметены снежными сугробами без человеческих следов, здесь уже долго никто не жил. Это подтвердил и лейтенант из комендатуры:

Хозяева домов все были выселены белофиннами до нашего прихода, хорошо хоть сжечь не успели. Там осталось много продуктов и кое-какое имущество, хищение всего этого будет считаться мародёрством. Под Вашу ответственность, товарищ капитан. По дровам принято решение об использовании.

Знаю, уже предупредили под роспись! – Хмуро сообщил ему наш командир роты и добавил, – все будет в целости и сохранности.

По прибытии на новое место дислокации, Волков созвал командиров взводов и вместе с комиссаром произвел распределение жилплощади, выделив на каждый взвод по два дома. Под штаб и, по-совместительству командирские квартиры, выделили единственный на улице двухэтажный кирпичный особняк с высоким деревянным забором, который ранее, видимо принадлежал местному богатею. Санитарному отделению, к которому в жилищном плане прикрепили меня и старшину, достался небольшой, но вполне добротный пятистенок в самом конце улицы. Заметенную снегом калитку открыть было невозможно, поэтому мы перелезли через невысокий забор, и после того, как Павлов сбил прикладом навесной замок, вошли в дом. Бросив в сенях вещи и оружие, погрузились в хлопоты по обустройству: найдя в сенях наколотые дрова, затопили печь, потом, взяв оставленные хозяевами лопаты, приступили к расчистке двора от снега. За этим делом нас и застал старший политрук Белковский, появившись через полчаса после прибытия. Приказав всем войти в дом и построиться, он придирчиво осмотрел помещение, потом спросил подозрительным тоном:

Показывайте, что уже успели здесь взять!

На что Калинин честно и невозмутимо ответил:

Ничего не трогали окромя дров для печки, да лопат для снега, мы же слышали, что нельзя.

Комиссар с презрительно-недоверчивым выражением лица кивнул и, оставив нас в строю, прошёлся по дому, придирчиво заглянул в шкаф, потом сел за стол и, диктуя сам себе, переписал имущество:

Шкаф один, комод один, стульев четыре, кровати три… – и так далее, вплоть до кочерги. Закончив со списком, он дал расписаться под листом Калинину, Павлову и мне, потом заглянул в погреб и опечатал его, приклеив на стык люка и половой доски полосу бумаги с датой и своим автографом. Закончив с инвентаризацией, он перешёл к другим вопросам:

Обед через двадцать минут, пока можете затопить баню, сегодня всем надо будет помыться и привести себя в порядок! Но сначала, Павлов, сразу после обеда, ты должен направить санитаров по одному в каждый взвод, проверить здоровье и на вшивость!

Есть!

Дождавшись, пока политрук, закончив раздачу указаний, выйдет из дома, Калинин скомандовал:

Разойтись! Всем чистить тропу к бане! – и, обращаясь ко мне, продолжил, – Андрей, Федор, гляньте, как там у финнов парная устроена, а мне надо идти, – после этих слов, выйдя из дома, старшина отправился в сторону штаба, а мы с Павловым, прихватив дрова и лопату, двинулись к небольшому бревенчатому строению, расположенному в дальнем углу огорода. Подойдя к заметенной снегом двери, я за пару минут расчистил её, и вошел в деревенскую сауну.

Ишь ты, аккуратно сделано! – зайдя следом за мной, заочно похвалил хозяев дома Павлов, разглядывая в полумраке внутреннее убранство, – и топят по-белому, и полок с умом сделан, вот только ещё найти бы, где у них веники? Надо бы чердак проверить!

А они без веников парятся, – блеснул я эрудицией, – и пар не поддают, видишь каменки-то нет.

Федя оторопело уставился на печку, оглядел её со всех сторон и, соглашаясь со мной, возмущённо прокомментировал:

Вот ведь неруси! Неужели так трудно было узнать, как правильно сделать? Совсем рядом ведь живут, вон, в Олонце, небось, бани-то как у людей! А эти чухонцы… и как же нам теперь без веников?

Надеюсь, в лесу пихта растет, из неё тоже можно сделать, если нет, тогда из ели, но давай сперва затопим – предложил я единственно возможный, в сложившейся ситуации, вариант.

Это что из ёлки? Колоться ведь будут! Ты сам-то пробовал? – заинтересованно засыпал меня вопросами Павлов.

Пробовал с пихтовым, – я с ностальгией вспомнил свою сибирскую молодость ТАМ, – немного непривычно, но если нет берёзового, то деваться некуда, – заключил я, отрезая от полена щепу для растопки печи.

Это да, некуда… – согласился Павлов и, сев перед печкой, приступил к растопке, используя бересту, сорванную с полена, и нарезанную мной щепу. Через минуту в топке весело заиграло пламя и комот сунул туда полено, – Ишь я, дурень, размечтался, – продолжил он разговор, глядя, как разгорается огонь, – тут ни белья, ни матрасов, война за околицей, а я по веникам тоскую, – после этих слов, он забросил в печь ещё три полена и закрыл чугунную дверцу, – Ладно, пошли, часа через полтора уже мыться можно будет.

Выйдя вслед за Павловым на улицу, я увидел, что усилиями санитаров тропа от дома до бани уже расчищена и один из них, энергично махая топором, занимается колкой дров, ещё двое несут от колодца. ведра с водой для бани и дома – молодцы! По возвращении в избу, я наполнил брошенный финнами закопченный чайник водой и поставил его на печку – за полчаса должен закипеть – затем посмотрел на часы, которые в нашем маленьком сборном отряде были только у меня, сообщив парням, что настало время обеда. Данная информация была воспринята с большим воодушевлением и мы, взяв в доме котелки, пошли к полевой кухне за долгожданной порцией горячего питания. Там уже собралась практически вся рота, и бойцы, дожидаясь своей очереди, курили и весело обменивались впечатлениями о местных реалиях, обсуждая мороз, непривычный для многих после Белоруссии, тесные дома, где придется спать на полу без одеял и матрасов, ну и хит сезона – финские бани без каменки и веников. Наполнив котелки пищей, мы вместе со старшиной вернулись в избу и сев за стол, быстро расправились с обедом, состоявшим из щей с кислой капустой и перловки с мясом. Не хотелось бы кликушествовать, но похоже, это будет наше стандартное меню на ближайшие месяцы. Опустошив свою походную посуду, санитары под командованием Павлова, в соответствии с приказом комиссара, ушли проверять бойцов роты на вшивость (в прямом смысле), а я, выйдя со двора, под внимательными взглядами постовых, срезал ножом с молодой одиноко растущей ёлки десяток веток подходящего размера и вернулся в избу, там за десять минут связал два веника, попутно рассказав старшине, об особенностях финской сауны. Потом мы в ожидании готовности бани занялись своими делами. Калинин достал из вещмешка картонную папку, сел поближе к окну и углубился в изучение своих бумаг, задумчиво шевеля губами и делая пометки карандашом. Я же, взяв винтовку, тщательно её почистил, протер все детали насухо, затем, достав простыню, купленную ещё в Горьком, оторвал полосу белой ткани и стал аккуратно обматывать приклад. Старшина, заметив мои манипуляции возмущённо воскликнул:

Ты что творишь!? Казённую вещь портишь! Да тебя надо под трибунал за вредительство!

Спокойно, старшина! Я эту простынь за свои кровные покупал, смотри – здесь нигде нет штампа РККА! – постарался я его успокоить.

Калинин, бросив свои бумаги, подошел ко мне и придирчиво осмотрев белую ткань со всех сторон, недовольно сказал:

Все равно зря, вещь хорошая, а ты её на финтифлюшки изводишь!

От этих финтифлюшек, как Вы, тащ старшина, изволили заметить, в скором будущем будет зависеть моя жизнь, да и не только моя. А это дороже, намного дороже белой тряпки!

Старшина, недовольно покачав головой, вернулся к своим бумагам у окна и уже оттуда спросил раздраженным голосом:

Ты слышал, что Павлов меня Петровичем зовёт?

Так точно, тащ старшина!

Вот и ты меня так же зови, когда по простому говорим! И чтоб я больше этих старорежимных словечек не слышал! – закончил он, намекая, на то, что утвердительный ответ начальнику в форме «Так точно!», был только в уставе царской армии, а в СССР эта фраза является неполиткорректной.

Есть, тащ Петрович! – шутливо согласился я, вновь вызвав его недовольство:

Тьфу ты, клоун, растудыть налево!

Прекратив пререкаться со старшиной, я завершил маскировку винтовки, а затем, под неодобрительным взглядом старшины проделал ту же операцию с каской. Затем, сходив в баню, подбросил там дров в печку, положил в теплую воду веники и, вернувшись в дом, сообщил Петровичу, что уже можно париться. Санитаров решили не ждать, так как семерым в бане будет тесно, да и неизвестно, когда они закончат со своими вшивыми делами. Поэтому, прихватив мыло и бритвенные принадлежности мы отправились в сауну вдвоём. Пар пришлось нагонять плеская водой на чугунную дверцу топки, быстро остывавшую от воды, поэтому доведение до подходящей влажности заняло минут пятнадцать, и за это время, узнав от Петровича, что смену нательного белья привезут только через несколько дней, я по быстрому простирнул кальсоны с рубахой, планируя, что после помывки гимнастёрку с шароварами придется надеть на голое тело, но ничего, ночь как-нибудь переживу. Вопреки недоверчивому отношению Петровича, еловые веники показали себя с лучшей стороны – главное, не лупить со всей дури как берёзовым. Для большего кайфа мы, по русской традиции после парилки пару раз выбежали на улицу и повалялись в снегу. Так что, заканчивая помывку, мы со старшиной пришли к заключению, что несмотря на отсталость финнов в этом деле и отсутствие пива, банный вечер получился у нас превосходным. Санитары появились аккурат, когда мы закончили, но сразу мыться не пошли, так как была израсходована почти вся горячая вода. Вернувшись из бани, мы с Петровичем ударили по чаю с галетами, наслаждаясь мимолётным ощущением счастья под разговоры санитаров о собранных во время проверок бойцов новостях и сплетнях, среди которых, впрочем, не было ничего заслуживающего внимания. Через полчаса санитары пошли в баню, Петрович умотал по своим делам, а ну я занялся каской. Ещё в клубе реконструкторов мне приходилось примерять каску РККА, тип СШ-40, которая мало отличалась от имевшейся у меня СШ-39. Сейчас мне предстояло устранить проблему, заключающуюся в том, что крепления и подшлемник не рассчитаны на зимний период, то есть каска должна надеваться на голову без шапки. Однако в условиях карельской зимы гулять по лесу без теплого головного убора – натуральное безумие. Каска же крайне необходима в бою – от прямого попадания из винтовки или пулемета, она, конечно не убережёт, но от разлетающихся в разные стороны во время лесного боя щепок, осколков, пистолетных и автоматных пуль голову вполне может защитить, а это уже немало. Поэтому я до ужина возился с креплениями – убрал встроенный подшлемник, а ремни приспособил так, чтобы каску можно было закрепить как поверх буденовки, так и поверх моей кроличьей шапки.

* * *

Следующее утро второго января одна тысяча девятьсот сорокового года выдалось таким же ясным и морозным, как предыдущее, новогоднее. Стоя на левом фланге ротного строя, даже не пытаясь вслушиваться в пропагандистский бред комиссара, я любовался окружающими пасторальными пейзажами. На востоке только занималась алая заря, укутанные мохнатым инеем деревья казались созданными из хрусталя абстрактными произведениями искусства, а бревенчатые избы, ничем не отличающиеся от сельских домов России, создавали впечатление, что я где-то в средней полосе. И если бы не периодически доносящиеся издали звуки разрывов артиллерийских снарядов, и строй парней в военной форме, внимательно слушающих речь старшего политрука, то вообще ничего не напоминало бы о том, что я уже нахожусь на войне.