Текст книги "Граф Феникс"

Автор книги: Николай Энгельгардт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 28 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

ГЛАВА XIII
Указ против «кожесдирателей»

Выходя из столовой, Иван Перфильевич хватился своего молодого секретаря, князя Кориата, которому предстояло доложить ему о нескольких бумагах из скопившихся в портфеле, как театральных, так и сенаторских. Кроме того, Елагин смутно помнил, что государыня повелела ему сочинить черновую какого-то указа и подать ей для одобрения. Но о чем, хоть убей, припомнить не мог.

– Где же милейший мой Кориат? Куда это он скрылся? – спрашивал Иван Перфильевич, спускаясь в просторный вестибюль масонского дома.

– Кажется, молодой человек сильно огорчился, не найдя в саркофаге прекрасной супруги Калиостро! – заметил с улыбкой князь Мещерский.

– Да-да! Мой милый секретарь сокрушается этим обстоятельством и не мог перенести того, что прекрасная в воздухе без остатка растворилась! Хе-хе-хе! – шутил Елагин.

– Надо думать, не без остатка. И правда, жаль, если бы мы лишились такой красавицы. Формы ее как у Афродиты, плечи – Цереры, бедра – Амфитриты, а ноги – Помоны! – говоря это, Мещерский делал руками округлые жесты, как бы осязая таинственную супругу Калиостро.

– Будем надеяться, что господин Калиостро свою супругу не совсем обескровил, – сказал главный директор. – Мы еще увидим эту красавицу.

– Можно сказать, что она полносочна, как спелое золотое яблоко из садов Геспериды, – причмокивая, распространялся Мещерский.

– Секретарь мой от прелестей Калиострихи сильно растрепан! Но думаю, если и не нашел ее в гробу, то с помощью полновесных червончиков легко на ложе неги обретет. Все иностранки этим промышляют!

Через минуту общество разъехалось.

Елагин чувствовал себя прекрасно. Он окончательно убедился, что Калиостро лишь ловкий фокусник, шарлатан и авантюрист. Находясь в состоянии легкого приятного опьянения, несмотря на бессонную, полную волнений ночь, Иван Перфильевич был на редкость бодр и беспечен. Глухие приступы подагры, беспокоившие его в начале заседания капитула, теперь исчезли. Порою им овладевала приятная дремота. Время от времени просыпаясь, он мечтал о свидании с певицей. Когда карета остановилась и лакей открыл дверцу, Иван Перфильевич выпорхнул из нее легкой птичкой.

Как сообщил старый камердинер Елагина, Габриэлли действительно ждала его и очень сердилась. Иван Перфильевич поинтересовался своим секретарем. Оказалось, что князь Кориат давно ожидает его прибытия в кабинете с бумагами наготове.

– Еще доложить имею вашему превосходительству, что от государыни пакет прибыл! – сказал камердинер.

– Ах, Боже мой! Верно, насчет указа! Или опять этот несносный Паэзиелло наябедничал!

Елагин поспешил в кабинет. Его почтительно встретил секретарь. Никаких следов ночных волнений в нем не было заметно. Он подал пакет от государыни.

«Иван Перфильевич,

– писала Екатерина,

– тебе подобного ленивца на свете нет. Никто столько порученных ему дел не волочит, как ты! Где указ против „кожесдирателей“, то есть, ростовщиков, который вам составить поскорее велела?

Впрочем, благосклонная к вам

Екатерина».

– Указ против «кожесдирателей»! Боже мой! Совсем из головы выскочило! – воскликнул в крайнем смущении Иван Перфильевич.

Государыню беспокоило чрезвычайное развитие в столице ростовщичьего промысла. Екатерина решила издать против ростовщиков строгий указ для обуздания их жадности и поручила написать его Елагину. Но за множеством театральных, масонских, амурных и столовых дел Иван Перфильевич о приказании государыне забыл совершенно.

– Указ давно готов! – доложил князь Кориат. – Но ваше превосходительство не нашли времени просмотреть бумаги.

– Хорошо, любезный князь, я знаю ваше мастерское перо! Положите указ в мой малахитовый портфель, и я сейчас отвезу его государыне! Кто в приемной? Много?

– Очень много. Как насчет дел в сенате, так и по театральной дирекции. Поставщики со счетами. За изготовление париков…

– Хорошо! Хорошо! Скажи им, что сегодня приема не будет, не будет!

– Осмелюсь доложить, многие уже в четвертый раз являются с крайними нуждами!

– Не могу, милый князь! Я должен сейчас же ехать во дворец. Государыня гневается. А просителям скажи что-нибудь… Успокой их! Ты умеешь… А я сейчас…

Появился камердинер и таинственно доложил, что госпожа Габриэлли очень волнуется.

– Ах, Боже мой! Где она? В кабинете? – всполошился Иван Перфильевич.

– Так точно, в кабинете, ваше превосходительство. Елагин несколько раз повернулся перед зеркалом, отразившим приземистую, коротенькую фигурку старика, с длинными не по росту руками, острым брюхом, в поношенном, вышедшего из моды цвета, кафтане со звездой. Оправив жабо и парик, Иван Перфильевич горошком покатился в таинственный кабинет, где ожидала его итальянская певица. Приятная мысль о свидании с красавицей омрачалась, однако, недобрым предчувствием. Он хорошо гнал неукротимый, пылкий и взрывной южный характер Габриэлли.

ГЛАВА XIV
Злополучный танец

Кабинет был довольно просторный, устланный ковром, с мягкой мебелью, диванами, камином, фарфоровыми статуэтками, изящными ширмами, безделушками и скорее походил на интимную гостиную модницы, чем на комнату сенатора и статс-секретаря.

Иван Перфильевич застал Габриэлли сидящей на софе и нетерпеливо постукивающей ногой по ковру. Очи и щеки итальянки пылали. Пальцы комкали кружевной платок. Одета она была чрезвычайно ярко и роскошно, в тюрбане с перьями, осыпана брильянтами. Высоко вздымающаяся, мощная грудь певицы готова была вырваться из-под кисеи.

Даже к самой императрице не входил Иван Перфильевич с таким страхом и почтительностью, с какими приближался к певице. Он весь расцвел и, сладко улыбаясь, склонив голову на бок, завилял полами кафтана, словно провинившийся пес хвостом.

– Прелестна, как весеннее утро, росой опрысканное! Очаровательна, как ароматный куст розы, распустившей бутоны навстречу солнечным лучам!

Говоря комплименты по-французски, Иван Перфильевич взял руку красавицы и попытался ее поцеловать. Но та, поднявшись во весь рост, вырвала ее, уперла в бедро, а другой стала энергично размахивать перед самым лицом главного директора спектаклей и зрелищ, статс-секретаря, сенатора и великого наместного мастера восьмой провинции. В то же время Габриэлли стала во все горло кричать, мешая французские слова с итальянскими проклятиями:

– Так вот как вы со мной поступаете! Я жду здесь два часа! Посылаю к вам известить, что я здесь, а вас все нет! Чудовище! Варвар! Где вы были? Отвечайте мне сейчас же, где вы были?

– Очаровательная, простите, что заставил вас столько времени ждать, – сказал Иван Перфильевич умоляюще, – видит Небо, я был занят крайне важными делами, крайне важными!

– Этот запах, – вскричала певица, раздувая ноздри орлиного носа и втягивая воздух, – этот запах отлично объясняет мне, какими вы делами занимались! Вы пили вино! Вы забавлялись! Вы всю ночь забавлялись! С кем? Я вас спрашиваю, с кем вы пили и забавлялись?

– Но ничего подобного! Вы совершенно ошибаетесь. Я только что вернулся с важного заседания друзей человечества и благотворения, продолжавшегося всю ночь. Мы собираемся…

– Я знаю, что вы собираетесь, и кто, и где. Но почему же от вас так вином пахнет? Вы пили. Вы кутили. С кем?

Вопрос был поставлен прямо и столь грозно, что Иван Перфильевич невольно закрыл руками лицо.

– С моими друзьями, прелестная, с достопочтенными каменщиками, упражняющимися в отесывании грубых, диких камней для основания будущего храма всеобщего человеческого благополучия, – проговорил он, заикаясь, тут же ставя между собой и певицей кресло.

– Вы пили с каменщиками? Вы отесывали что-то вместе с ними?! О, неотесанный, северный варвар! О, низкий лжец! Я все знаю. Посмеете ли вы отрицать, что эта новая, эта Серафима, называющая себя графиней Санта-Кроче, не была с вами в эту ночь? Вы с ней пили? Она просила вас принять ее в придворную труппу! И вы, конечно, не могли ей отказать. Вы передадите ей мои роли! Вы влюблены уже в нее, сладострастный старик!

– Ревность! Теперь понимаю, – не без самодовольства, несмотря на свое опасное положение, подобное положению скифа на римской арене нос к носу с львицей из жгучих ливийских пустынь, сказал Елагин. – Но вы напрасно, прелестная, назвали меня стариком: мудрый хранит в себе дух юности. К тому же мы, посвященные, обладаем тайной восстановления вещества и обновления суставов тела. Сейчас, например, я себя таким легким ощущаю, как никогда.

– Вы не отвечаете. Но я знаю все. Моя карлица познакомилась с этой Серафимой. И ее муж был у меня. Но не думала, что это такие ловкие пройдохи. Я отлично знаю, что вы их пригласили на ночное заседание капитула. Знаю, что Серафимка вернулась только на заре.

– А, так она вернулась!.. – не удержал радостного восклицания Елагин, успокоенный, что женоубийство в ложе было только фокусом и супруга Калиостро цела и невредима.

Но это окончательно вывело из себя певицу. Лицо ее стало маской античной Горгоны. Черные кудри разметались, как змеи. Казалось, она и ногтями и зубами вцепится в растерянного директора зрелищ. Голос стал таким пронзительным, что Елагин стал опасаться, что не только секретарь, но даже просители в отдаленной приемной услышат его.

– Вы, верно, хотели бы с ней никогда не расставаться. Влюбились в нее, как обезьяна! Вы вместе угощались! Вы уже условились с ней! Я знаю, знаю. Она хочет петь и играть в опере. Пусть она поет дурно! Пусть голос ее ничтожный! Карлица мне говорила. Она слышала ее свинячий визг. Но что из того? Вы способны на все. Любая новая развратная баба веревки может из вас вить! Ах, я не вынесу этого! Я умираю! Я задыхаюсь! Не могу! Не могу! Ах!

Габриэлли схватилась за сердце и упала на софу почти в судорогах.

– Успокойтесь, божественная! Успокойтесь, прелестная! – умолял Елагин. – Ничего подобного. Клянусь вам! Она на сцену и не просилась. Мы и голоса ее не слыхали. Она только участвовала в фокусах, показанных ее мужем, который оказался известным шарлатаном, во всей Европе прославленным под именем Калиостро.

Имя это произвело волшебное действие на Габриэлли. Она мгновенно утихла и поднялась.

– Калиостро, говорите вы? Так это сам Калиостро! – с благоговейным страхом сказала певица.

– Да! Да! Калиостро! Несомненный шарлатан и авантюрист, – радуясь перемене настроения итальянки, припадки неистовой ярости которой были хорошо знакомы не только ему, но и всей труппе и нередко вели к самым плачевным последствиям. – Успокойтесь. Все опасения ваши совершенно безосновательны. После фокусов Калиостро с супругой таинственно исчезли. Полагаю, подговорили слуг. Ничего, мой камердинер проведет расследование, и мы все узнаем. За ужином, точнее за ранним завтраком, женщины не присутствовали. Успокойтесь, прелестная!

Иван Перфильевич преклонил колено перед сидевшей на софе красавицей.

– Божественная, поверьте в правдивость моих слов. Я сейчас еду во дворец и, между прочим, возобновляемый с вами контракт везу к окончательному утверждению государыней.

– Нет, мне мало ваших уверений. Тем более, что она жена Калиостро, который все может!

– Все может? Ну, он едва ли все может. А в российских пределах, думаю, совсем ничего, кроме вранья и фокусов.

– О, это сильный человек! Я знаю, – сказала певица. – Но вам на слово не поверю. Вы поклянитесь.

Она достала медальон, висевший на ее груди, поцеловала и протянула директору.

– Здесь святая гостья! Прикоснитесь и поклянитесь, что не возьмете на сцену Калиостершу.

Делать было нечего. Иван Перфильевич поклялся на католической святыне, что не возьмет на сцену «Эрмитажа» Калиостершу.

– Моя карлица видела ее днем, дома, – говорила певица, успокаиваясь. – Она уже не первой молодости и сильно отцвела, помята и потрепана. Ведь муж возил ее повсюду с собой. И она совсем не графиня, а была трактирной служанкой в Риме. Ее настоящее имя – Лоренца, да, Лоренца Феличиани. Моя карлица все узнала.

– А настоящее имя графа Калиостро?

– Этого я не знаю.

– Итак, вы поверили, успокоились! Боже мой, кто может в вашем присутствии думать хотя бы о самой Венере. Ну, дайте вашу ручку, восхитительное существо!

Габриэлли протянула руку, благоухавшую мускусом, грубая ладонь которой свидетельствовала о домашних трудах. Восхищенный директор покрыл ее поцелуями и присел рядом.

– Божественная! Один поцелуй! – шептал влюбленный старик. – Я себя чувствую, словно выпил эликсир молодости. Где твои угрозы, господин Великий Кофт! Хе-хе-хе!

Иван Перфильевич попытался обнять мощный стан знаменитой певицы. Бурные проявления южного темперамента как бы наэлектризовывали поклонника. Хотя нередко в него летели башмаки и различные хрупкие предметы, а порой и на щеках отпечатывалась мужественная десница итальянки, бывало, и ее крепкие ногти.

Медленно утихая, как вулкан, певица отстранилась от директора спектаклей.

– Вы сказали, что везете мой новый контракт императрице? – строго спросила она.

– Видите ли, прелестная, он, собственно, не совсем новый. Вы получите дополнительно всю сумму, которую хотите в виде сверхконтрактных пособий. Итак, хотя контракт старый…

– Как старый! – мгновенно воспламеняясь, вскричала певица. – Что это значит – старый контракт?

– Я ручаюсь, что вы все получите. Театральные деньги в моих руках. Кроме того, единовременное безвозвратное пособие в тысячу червонцев…

– Но Безбородко обещал Давии пять-десять тысяч червонцев! Я требую, чтобы со мной был заключен новый контракт! – кричала певица, почти столкнув с софы директора.

– Государыне императрице не угодно было его утвердить, но повелеть изволили возобновить контракт в прежнем виде. Что же я мог поделать? Воля монархини священна, – разводя руками, говорил Иван Перфильевич.

– Но ваша императрица, кажется, достаточно богата! – раздувая ноздри орлиного носа, нервно хохоча, говорила Габриэлли.

– Государыня ответили, что такое жалование у нее фельдмаршалы получают.

Габриэлли решительно поднялась.

– Сейчас же принесите мне контракт, и я разорву его в клочья. Я не останусь и трех дней в России. Можете, если хотите, взять примадонной Лоренцу Калиостро. Не желаю больше служить в вашем балагане, не желаю дышать воздухом вашей грязной, варварской страны! Давайте контракт! Давайте сейчас же контракт! И кланяйтесь вашей императрице!

– Божественная, ради всех святых! – взмолился Елагин. – Успокойтесь! Говорю же, вы получите больше!

– Ничего не хочу. Отдайте мой контракт! Со мной здесь поступают, как с ничтожной фигуранткой. Все монархи Европы наперебой добиваются чести, чтобы я пела на их придворных сценах. Я видела у ног своих принцев крови, я – дочь повара и жидовки.

– Умоляю вас, очаровательная, несравненная, не принимайте сгоряча столь необдуманного решения. Вы гордость и украшение «Эрмитажа»! Вы императрица нашей сцены! Что значат контракты в России? У нас даже и законы ничего не значат. Написано и утверждено одно, а на самом-то деле бывает совсем другое! На коленях вас умоляю, не настаивайте, подпишите старый контракт и оставайтесь в России!

– Хорошо, я останусь. Вы просите – останусь и подпишу контракт. Но с одним условием! Протанцуйте сейчас передо мной, и тогда я на все согласна.

– Но, прелестная, что это вам вздумалось? – изумился Елагин. – Как же это я вдруг буду танцевать? И зачем это вам надо? Вы шутите.

– Нисколько, – хладнокровно сказала певица. – Или вы протанцуете, или я отказываюсь возобновить контракт и уезжаю из России.

– Но… я давно не танцевал и все позабыл. К тому же меня могут увидеть…

– Вас никто не может увидеть, кроме меня. Протанцуйте, не упрямьтесь.

– Но это странно! Прилично ли в моем возрасте, в звании статс-секретаря и сенатора танцевать, подобно юному пажу!

– Если так… прощайте! – итальянка решительно направилась к двери.

– Постойте! Постойте! – кинулся за ней Елагин. – Ну, хорошо! Если вы требуете, протанцую. Но как же без музыки?

– О, я буду бить такт в ладоши! – Итальянка вдруг улыбнулась, обнажив блестящие зубы, и, сверкнув задорно очами, принялась подщелкивать пальцами.

– Эх-ма! Была – не была! – по-русски крикнул старик. – Да что вы думаете, – продолжал он по-французски, – я не сумею протанцевать? Да я всякого молодчика обгоню!

Выпитое за завтраком вино вместе с опьяняющей близостью огненной итальянки ударило старику в голову. Дух мальчишества, циничной насмешливости овладел им. Ему в самом деле захотелось щегольнуть молодечеством и легкостью перед красавицей.

– Вот как танцуют! Раз! Два! Три! Вот как это танцуют! Ну, господин Великий Кофт, где ваши угрозы? Раз! Два! Три!

Но вдруг, исполняя особенно трудный пируэт, поскользнулся, стопа его подвернулась, и он грузно шлепнулся на пол.

– Ах, мой милый, бедный старичок!.– устремляясь к Ивану Перфильевичу, воскликнула Габриэлли. – Не ушиблись ли вы? Постойте, я помогу вам встать и полечу вашу бедную ножку!

– Ничего! Ничего! Совсем не больно! Я сам! – пролепетал старик.

Но едва он попытался подняться, как нестерпимая боль в ноге исторгла жалобный стон из его уст.

– Боже мой! Какое несчастье! Что я наделала!? Вы вывихнули ногу! – кричала Габриэлли.

– Бога ради, тише… И никому не говорите, как я повредил ногу… О-о-о! Какая адская боль! – стонал старик. – Дайте вашу ручку, а другой обнимите меня и приподнимите… О-о-о! Великий Кофт, помилуй меня!

О-о-о!

Мощная итальянка легко приподняла его с пола и уложила на софу.

– О-о-о! Благодарю вас, очаровательная!.. Великий Кофт, воззри милостиво на меня!.. Не делайте шуму, прелестная! Позовите тихонько моего камердинера и князя Кориата. Скажите, что у меня обыкновенный приступ подагры… О-о-о! Великий Кофт, помилуй меня!..

ГЛАВА XV
Князь Кориат

Личный секретарь главного директора спектаклей и зрелищ Ивана Перфильевича Елагина, выполнявший эту должность и в капитуле восьмой провинции ордена, молодой князь Юрий Михайлович Кориат имел первую из учрежденных великим наместным мастером рыцарских степеней, отмеченную красной с зелеными кантами лентой. Происходил он из знатного и когда-то несметно богатого рода. Гедиминова ветвь, князья Кориаты имели общее происхождение с Потоцкими, Трубецкими, Чарторыйскими, Вышневецкими, Хованскими, Вельскими, Патрикеевыми, Друцкими, Голицыными, Куракиными. Предки его владели почти всей Подолией. Но уже дед совершенно омелкопоместился, а отец, кроме службы, можно сказать, ничего не имел и передал сыну лишь непорочное имя отчаянного храбреца. Отец князя Юрия умер, когда тот был еще ребенком, а матери он совсем не знал, ибо она скончалась от родов.

Воспитывался юноша у своего старшего дяди-холостяка, имевшего дубовую рощу, мельницу и старинную усадьбу на пустыре, поросшем могучими лопухами, над быстрой речкой в Литве.

Дядя его служил в российских войсках еще при императрице Елизавете Петровне. Участвовал в прусской кампании 1758 и 1760 годов и, отличившись при взятии Берлина, был потом чиновником особых поручений при русском губернаторе Кенигсберга. Здесь он оказал услугу ученой коллегии университета, предупредив гибель ценных книг. И депутация профессоров, во главе с деканом философского факультета, славным мыслителем Эммануилом Кантом, явилась его отблагодарить. В результате дядя познакомился с кенигсбергским философом. Он стал посещать лекции Канта и, открыв в себе философские способности, изучал его грандиозную систему, хотя не был ею вполне удовлетворен.

Выйдя затем в отставку, скитался по Европе, слушал лекции у разных знаменитостей, собрал обширную библиотеку и коллекции научных инструментов, на что истратил большую часть состояния. А затем поселился в вышеупомянутой усадьбе, предаваясь научным изысканиям, окруженный книгами, колбами, ретортами, глобусами, кошками и голубями, предоставив ведение хозяйства своей старой кормилице и еврею Хаиму, снимавшему мельницу.

Князь Юрий разделял одиночество дяди. Несмотря на его детский возраст, дядя делился с ним своими философскими идеями, преподавал греческий и древнееврейский языки и погрузил фантазию ребенка в мир символов, эссенций, духов, астральных течений, звездных правителей мира, ундин, саламандр, эльфов и гномов. Мальчик рос мечтательным странным существом. Когда ему исполнилось тринадцать лет, видя, что держать Юрия в деревенском одиночестве дальше невозможно, дядя отправил его в Петербург к Иоганну Августу Штарку, с которым состоял в переписке еще со времен студенчества в германских университетах. Теолог, мистик, магик и алхимик, Штарк был создателем так называемого «тамплиерского клириката» и преподавал восточные языки. Он отвел князю Юрию каморку в одно окно с жесткой кроватью, табуретом и столом, кормил его овсянкой, молочным супом с изюмом и печеночными клецками. Определил в школу, где сам преподавал, и, завершив его образование, посвятил в «тамплиерский клирикат» собственного изобретения.

После малоуспешной службы в сенате, расположенном тогда за Невой, в старинном петровском здании двенадцати коллегий, – настоящей клоаке правосудия по царившему в нем беспорядку, волоките, мздоимству, – князь Юрий Михайлович наконец поступил секретарем Елагина на приличное жалование, получив и квартиру в доме директора зрелищ на антресолях, из трех весьма приличных комнат с большими окнами-полукругами. Молодой человек скоро приобрел полное доверие хозяина и любовь всех в доме благодаря скромности, сосредоточенному, но мягкому характеру, мечтательной юности я чистоте нравов. Притом князь Юрий был очень хорош собой.

Пользуясь огромной библиотекой Елагина, он изучал оккультные науки и нередко занимался в лаборатории в загородном доме алхимическими опытами превращения металлов.

Впрочем, опыты эти ничего не дали. Юноша продолжал, однако, чтение «герметических писаний» даже после того, как у него в руках разорвалась колба в тот момент, когда, казалось, в ней уже алела «красная тинктура». Причем и он, и Елагин чудом спасли свои глаза, и лица от осколков стекла и едкой кислоты. Наместник после этого случая надолго охладел к алхимическим упражнениям и даже стал бранить герметистов как величайших шарлатанов. Но князь Кориат обладал слишком упорным характером. Он ясно видел слабости почтенного Ивана Перфильевчча, странные переходы от веры к насмешливому цинизму. Но, тем не менее, любил его добродушие: старик, сплошь и рядом волоча дела, забывая просьбы, иногда в полчаса успевал столько добра сделать, столь многим помочь, сколько другой вельможа и за полгода не успеет.

Иван Перфильевич казался искренне преданным ордену и верящим в некие тайны, сокрытые в нем, в великое дело какого-то всемирного обновления и возрождения, которое должно с помощью ордена свершиться. Но в то же время тонкая улыбка вечно пряталась в уголках его губ и насмешка сквозила во взгляде. Когда же его мучила подагра, то весь свет был не мил. И он отрицал, кажется, все и крайне удивлялся, как это пожилые, умные и просвещенные люди занимаются всяким вздором. А как только боли проходили, опять погружался в этот вздор. К князю Кориату почтенный директор зрелищ так привязался, что совершенно не мог без него обходиться. Хотя Юрий, как и все мистики современного русского общества, ожидал пришествия с Запада адепта, который бы, наконец, открыл восьмой провинции высшие тайны «великого дела», но и на него Калиостро произвел сперва весьма невыгодное впечатление. Но затем чудеса, сотворенные магом, а может, и красота его супруги, совершенно потрясли молодого человека. Образ Серафимы, то улыбающийся, то страждущий, преследовал князя… Стонущей тенью проносилась она мимо… И мысли поминутно возвращались к ней…

Тут вбежавший в кабинет старый камердинер позвал юношу:

– С их превосходительством нехорошо! Ножку подвернули! Не вывих ли? Поспешите, ваше сиятельство, Бога ради! – бестолково восклицал преданный слуга.