Текст книги "Граф Феникс"

Автор книги: Николай Энгельгардт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 28 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

ГЛАВА XXVI
Бальзамо и Рубано

Когда банкет кончился и почтенные братья «Комуса» и «Скромности» не без труда и взаимной поддержки поднялись по крутой винтовой лестнице из укромных катакомб в верхнее помещение запасной поварни, уже все серело и розовело за окнами. Бедный Казимир оказался, однако, побежденным Вакхом и был оставлен на поле сражения, мирно спящим под столом, куда свалился в середине блестящей импровизированной оды в честь Польской республики. Господин Бабю обещал маркизу Пелегрини позаботиться о дальнейшей судьбе молодого ученика. Он предложил маркизу пройти обширным садом при доме Бецкого, боковой аллеей и через особую калитку, нарочно не запертую, выйти в уединенный переулок. Таким образом, пребывание его в эту ночь в усадьбе останется скрытым от прочих слуг. Что касается членов капитула, то они спокойно, как свои люди, завалились спать на поварне.

Высокий гость направился по указанной дорожке в кустах, осененной старыми деревьями. Солнце всходило. Щебетали хоры птичек. Было чудесное утро. Граф уже достиг высокой каменной ограды, когда калитка в ней отворилась и в сад вошел стройный роскошно одетый молодой человек.

Он вошел так быстро, что сразу же оба столкнулись лицом к лицу на узкой, заросшей по сторонам дорожке. Они остановились, изумленные неожиданностью. Вглядевшись, отпрянули и почти одновременно воскликнули на неаполитанском наречий:

– Рубано!

– Бальзамо!

– Ты ли это, мартышка?

– Тебя ли вижу, крокодил?

– Т-с-с! Как бы кто нас здесь не услыхал!

– Т-с-с! Как бы кто нас не заметил!

– Как ты здесь очутился?

– А ты как?

– Давно ли ты в Петербурге?

– А ты давно ли?

– О тебе вспоминают в Неаполе!

– Да и тебя не забыли, конечно, в Палермо?

– Дай обнять тебя, благородный кавалер!

– Поцелуй меня, честный авантюрист!

Обменявшись этими приветствиями с чисто итальянской живостью и дружеской экспансивностью, оба затем, словно спохватившись, отстранились и подозрительно уставились друг на друга.

– Послушай, Бальзамо, старый пройдоха, что ты делал здесь, в саду Бецкого, и куда шел?

– Я шел к той самой калитке, в которую вошел ты, потаскун!

– Но как ты здесь очутился?

– А ты как оказался на моем пути?

– Послушай, Бальзамо, – дружески хлопая его по плечу, сказал Рубано. – Мы ведь не станем же здесь вредить друг другу и разглашать посторонним свое прошлое?

– Разумеется. Это было бы невыгодно нам обоим.

– Ну конечно, конечно! Но ведь ты понимаешь, что здесь никто меня не знает под именем Рубано? Здесь я имею чин полковника российских войск. Состою директором кадетского корпуса, проживаю у Бецкого, императрица лично меня знает. Я женат на родной, но незаконной дочери Бецкого, императрица вверила мне воспитание своего сына – молодого графа Бобринского. Видишь, какое у меня здесь положение! Меня все знают как благородного испанского гранда дона де Рибаса графа де Байота!

Все это говорилось с весьма внушительным и важным видом.

– Ба-ба-ба! Так я уже слышал о тебе, хитрая лисица! – беспечно сказал Бальзамо. – Слышал! Слышал. При мне певица Габриэлли поругалась с Давией и в пылу гнева упрекала ее, что та живет с двумя родными братьями Рибасами одновременно и еще с мальчиком Бобринским.

– Так ты уже успел собрать сведения. Узнаю в этом проворстве моего старого приятеля Бальзамо!

– А в любострастии Рибаса узнаю скверную неаполитанскую обезьяну Рубано! Но послушай, откуда же у тебя взялся брат? Сколько помню, ты всегда был не только без родственников, но даже без отца и матери, бродяга!

– Э, от тебя не стану скрывать, что Иммануил Рибас мне такой же брат, как ты мне тетка. Мы братья по документам, мы братья по духу и ремеслу, мы оба – неаполитанцы. Неужели этого не довольно?

– О, конечно, все неаполитанцы – братья, в особенности те, которые в юные годы леживали на горячем песке залива, вместе жрали макароны и друг у друга били вшей!

– Послушай, Бальзамо! Ты, однако, не злоупотребляй нашей старой дружбой и не забывайся! Помни, что того Рубано, который с тобой проказничал, более не существует. Перед тобой испанский граф, русский полковник, начальник корпуса кадетов, воспитатель царственного отпрыска!

– Да ведь и Бальзамо, с которым ты вместе делил невольный досуг в неаполитанской тюрьме после неудачных операций с фальшивыми паспортами, векселями и завещаниями, больше не существует! Перед тобой граф Калиостро, или маркиз Пелегрини, или полковник испанской службы Фридрих Гвальдо – как тебе больше нравится! Ты знаешь, что я получил кабалистическое образование, и потому люблю триаду.

– Граф Калиостро! Как! Знаменитый магик, волшебник, некромант, теософ, астролог?!. Так неужели же молва, гремящая по всей Европе о графе Калиостро, на самом деле венчает изобретательную голову пройдохи Бальзамо? Ты – Калиостро! Может ли это быть?

– Но спроси любого неаполитанца, достаточно взрослого, чтобы помнить недалекое прошлое, может ли предприимчивый Рубано быть русским полковником и всем прочим? Кто из них поверит этому?

– Ну, милый друг, Россия – страна чудесных превращений, превосходящая даже древнюю Фессалию в этом отношении. Здесь возможно все. Надо только быть иностранцем, преимущественно итальянцем или французом, обладать красивой внешностью, хорошим ростом, пламенным воображением, ловкостью, любезностью, веселостью, уметь самому любить и влюблять в себя, и можно достичь всего – чинов, орденов, титулов, сокровищ, даже получить тысячи русских безмолвных рабов в полную собственность. Любезный Бальзамо! Здесь воскресли древний Рим и Эллада! Здесь царствуют Фортуна и Случай, и тот, кто вознесется на их крылатом колесе, ведет жизнь, подобную олимпийским богам.

– Счастливец ты, Рубано, как я вижу! – с завистью сказал Бальзамо. – Я только что поставил ногу на этот материк. Третий месяц собираю сведения. Работаю, ищу, изобретаю, кажется, ста; уже на верный путь, но что он мне даст, не знаю! Ремесло некроманта – тяжелое ремесло, приятель! Очень тяжелое! Бальзамо вздохнул.

– Вот что, дружище! Мы болтаем с тобой уже достаточно долго. Солнце быстро поднимается. Того и гляди, в доме начнут просыпаться слуги. Нас могут увидеть, как ни заброшена эта часть сада. А я не хотел бы, чтобы кто-нибудь увидел меня во время беседы с тобой, приятель. Говорю откровенно, предпочитая честную прямоту. Скажи мне только, как ты попал в сад Бецкого?

– Я был на ужине у моего старого знакомого, господина Бабю!

– Как, при графском титуле ты не пренебрегаешь компанией повара и его провонявших кухонным чадом приятелей? Впрочем, у тебя всегда были простонародные, грубые вкусы. Ты был и остался мужиком, Бальзамо?.. Но кто знается с чернью, никогда не поднимется выше ее.

– Однако еще недавно я ужинал с господами тех поваров и лакеев, в обществе которых провел эту ночь и приятно, и поучительно. Но пусть каждый идет своим путем. Прежде всего не будем мешать друг другу. А потом подумаем, нельзя ли быть взаимно полезными.

– Совершенно верно. Ты рассуждаешь вполне здраво, любезный Бальзамо. Пусть каждый идет своим путем. Условимся, милый друг. Ты знаешь мое прошлое, а я знаю твое. Итак, взаимная выгода обязывает нас к взаимному молчанию о прошлом. Не так ли?

– Именно так.

– Затем, у нас пока разные сферы деятельности. Поэтому не будем попадаться друг другу на пути. Судьба свела нас на этой узкой уединенной дорожке. Разойдемся же мирно, как старые товарищи, друзья детских шалостей и юношеских проказ. Разойдемся и не будем, повторяю, встречаться. Я же клянусь Везувием, что тайно, незримо буду помогать всюду моему Бальзамо, расхваливая удивительные способности и превознося добродетели Калиостро. А круг мой весьма обширен. Я окажу Калиостро протекцию и у самой императрицы. Хотя должен предупредить тебя, что это самая положительная женщина и терпеть не может вашего брата, магиков. Но зато цесаревич Павел Петрович весь погружен в мистицизм!

– Ах, любезный Рубано! Помоги мне при дворе цесаревича и будь уверен, что твое прошлое останется погребенным в моей памяти и на пути твоем я не попадусь.

– Прекрасно, Бальзамо! Дай твою руку, достойный товарищ! Клянусь, что помогу тебе! Клянусь голубым гротом Капри и его таинствами! Ты понимаешь, что, когда неаполитанец таким образом клянется, на него можно положиться!

– Я верю тебе, Рубано, и без клятв. Взаимная выгода – оставаться приятелями.

– Пора нам расстаться. Конечно, ты больше не станешь появляться в усадьбе Бецкого даже и на поварне. Но от этой калитки у меня есть несколько запасных ключей. Вот тебе один, храни его. И если я тебе очень понадоблюсь, воспользуйся им. С переулка ты тайно можешь сюда пройти. Видишь эту мраморную статую, изъеденную непогодами, черную, обломанную? Она изображала некогда Великолепие. Зайдя с той стороны, ты заметишь глубокую щель в пьедестале. Положи туда записку, написанную тем шифром, который мы употребляли в доброе старое время. Ты не забыл его? Да? И я его отлично помню. Твое послание непременно окажется в моих руках. За ответом зайди дня через три. Но, повторяю, только в крайнем случае прибегни к этой почте. А теперь прощай!

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Если ты вперед захочешь, – сказал Гиперион, – иметь при дворе твоем только золотую посуду, то отдай все медные и оловянные сосуды магическому Огненному Принцу: он их переделает.

Хрозомандер (Алхимический роман XVIII века)

Сладостное внимание женщин – почти единственная цель наших усилий.

А. С. Пушкин «Арап Петра Великого»

ГЛАВА XXVII
Озерки

На другой день после посещения госпожи Ковалинской в Итальянские явился адъютант светлейшего князя Григория Александровича Потемкина, полковник Бауер. Целью прибытия полковника было условиться с графом Калиостро о времени и всех обстоятельствах визита доктора герметической медицины к больному ребенку Варвары Васильевны Голицыной. Княгиня с супругом и больным ребенком находилась в Озерках на даче светлейшего. А так как граф Калиостро заявил, что по некоторым важным причинам должен прибыть не один, а со своей женой, урожденной графиней Серафимой ди Санта-Кроче, маркизой Тиферет, а также с «голубком», необходимым для прочтения судьбы больного младенца, семилетним мальчиком из благородного семейства, и, наконец, со своим слугой Казимиром, то полковник повел разговор о лучшем способе доставки всех их в Озерки. Часть пути решено было совершить в каретах, часть по Неве на катере светлейшего.

В назначенный день тот же полковник Бауер прибыл с каретами, украшенными гербами Потемкина.

Пришло время отбыть в Озерки. Разместились в каретах, куда ливрейная прислуга, толкаясь и суетясь с видом необыкновенного добродушия и радости, что свидетельствовало о нетерпении, с которым ожидался доктор герметической медицины в загородной усадьбе светлейшего, подсаживала даже Казимира с чемоданчиком белой кожи для инструментов доктора и большой коробкой запасных нарядов докторши. Наконец выехали со двора, сопровождаемые его населением, толпившимся и в воротах, и на улице.

Дорогой до пристани на Неве беседа в карете между полковником Бауером и четой Калиостро велась вокруг различных зданий, мимо которых они проезжали, причем участие маркизы Тиферет ограничивалось лишь коротким:

– А-ха-а…

На пристани уже был приготовлен катер с молодцами-гребцами, которые дружно ударили веслами, едва господа перебрались с суши на воду, и повели судно по широкому лону реки.

Князю Григорию Александровичу Потемкину принадлежали все земли от самого Петербурга до мрачных твердынь Шлиссельбургской крепости. Здесь он выбрал себе место для дачи, жалуя в то же время своим любимцам и всем тем, кого хотел иметь соседями, особенно соседками, участки с лесами, лугами и полями, а иной раз и со специально отстроенными усадьбами. Тем не менее эта обширная местность казалась пустыней, внешне мрачной и неприветливой. Потемкин не хотел строиться по «золотому» Петергофскому тракту, где были дачи всех знаменитейших екатерининских вельмож, находя, что там слишком тесно и шумно. Как гордый царственный орел, он искал уединенного убежища, которое должны были окружать лишь облагодетельствованные им раболепные слуги.

По пути между полковником Бауером и графом Калиостро происходило объяснение, напоминавшее сказку о коте в сапогах, где на вопросы: чьи это земли, луга, леса, деревни, следовал неизменный ответ – графа Карабаса. Таким сказочным графом Карабасом здесь являлся Потемкин.

Когда же Бауер стал объяснять, что все это лишь ничтожная часть владений светлейшего, милостью государыни императрицы имеющего в разных областях империи неизмеримые местности, населенные десятками тысяч крепостных крестьян-рабов, то живое воображение итальянца нарисовало ему столь грандиозную картину богатства и могущества вельможи, к которому сейчас ехали, что он только теперь понял, в какой чудесной и волшебной стране находится, и почувствовал невольное смущение перед готовившимся ему испытанием. Ничтожным, бедным показалось ему все его искусство перед этой исполинской удачей, перед баловнями случая и фортуны, и он вспомнил приятеля Рубано и невольно признался себе, что средства, избранные им для карьеры в России, куда совершеннее его оккультной медицины и кабалистики…

Между тем гребцы запели песню, протяжную удалую и вместе с тем заунывную. Со странным чувством вслушивался Калиостро в эти новые, непонятные звуки Востока. Непонятная дивная сила звучала в них, какой он еще не ощущал в покорных ему западных обществах. Так эта-то сила возносит того, кто ею овладеет и подчинит своим заклятиям, на вершину нечеловеческого могущества? Что говорит непостижимый знак этих стонущих звуков? Где ключ к нему? Он непонятен. Магик чувствовал, что в его кабале к тайне этих звуков и разлитой в них воле ключа нет. И ему становилось жутко.

Между тем полковник Бауер на отборном французском языке отдавал предпочтение блеску очей маркизы Тиферет перед огнями, которые весеннее солнце, сияя в безоблачной лазури, зажигало на волнующейся поверхности реки, столь же грандиозной, столь же новой, особенной, как и вся окружающая жизнь беспредельной равнинной империи.

– А-ха-а!..– отвечала маркиза Тиферет, улыбаясь неподвижной улыбкой балетной танцовщицы.

Вдруг Нева расширилась на полутораверстное пространство. На правом берегу высокая башня, сверкая золоченым шпилем с яблоком на нем, с возвышающимися один над другим этажами, со стрельчатыми окнами и наружной, огибающей все здание до самой его вершины каменной лестницей, показалась над зелеными вершинами парков и лесов. Лицо полковника Бауера приняло озабоченное выражение.

– Летнее местопребывание светлейшего, – с благоговением в голосе проговорил он, склоняя голову. – Дача Озерки.

ГЛАВА XXVIII
Современник Адама

Катер подошел к пристани, украшенной большими мраморными львами. Ливрейные лакеи ожидали прибытия докторского семейства. Радостно приняли они графа с супругой, Казимиром и Эммануилом и рассадили их в две приготовленные кареты, немедленно покатившиеся по прямой широкой усыпанной песком аллее, осененной могучими дубами, ведущей от пристани к главным воротам дачи – двум гранитным обелискам.

Дача Потемкина представляла собой длиннейшее здание прихотливой архитектуры в стиле Палладио, огибающее громаднейший двор с цветочным партером посередине и боковыми заездами.

Кареты подъехали к одному из боковых крылец главного здания. Докторское семейство оказалось затем в просторной прихожей. Дворецкий князя, тот самый толстый испанец, что столь небрежно приглашал уже раз доктора, теперь всем видом выражая почтение к его особе, сообщил, что сию минуту светлейший не может еще принять графа. Но пусть графиня пожалует в предназначенные ей покои, чтобы отдохнуть с дороги, а графа просит на свою половину супруга управителя дел светлейшего госпожа Ковалинская.

Вслед за этим супружеская чета рассталась. Полковник Бауер попросил оказать ему честь проводить маркизу Тиферет графиню ди Санта-Кроче в отведенные ей покои. Маркиза с неизменной улыбкой склонила голову в знак согласия. Полковник предложил ей руку, и она удалилась, опираясь на услужливого адъютанта и выслушивая его комплименты. В сопровождении дворецкого, медленным важным шагом, с глубокомыслием истого жреца высших тайн науки шел Калиостро анфиладой богато убранных покоев потемкинской дачи.

Что касается Казимира с «голубком», то и он стал предметом утонченного почтения со стороны представителей потемкинской дворни. Причем вежливым достоинством и независимостью обхождения приобрел их искреннее уважение. Ему предложили закусить в швейцарской. Он не отказался и, подкрепляясь, вступил в беседу. «Голубок» сидел тут же.

У дверей гостиной госпожи Ковалинской дворецкий отвесил доктору низкий поклон и пропустил его, распахнув портьеру.

Госпожа Ковалинская немедленно поднялась и пошла навстречу Калиостро. Летний, легкий белый домашний наряд волновался вокруг ее тонкого и стремительного тела, обнаженные руки простирались к великому мужу. Она откинула назад голову с рассыпавшимися кудрями, а черные очи с надеждой и упоением были устремлены на благородный лик Калиостро.

– Да! Это он! Это божественный муж, благотворитель бедных, несчастных, целитель страдальцев! – произнесла она грудным низким голосом, полным чувства.

Граф Калиостро с совершенной простотой и важной скромностью склонился в вежливом поклоне, придерживая шпагу. Затем, осторожно взяв перстами в драгоценных кольцах ручку Ковалинской, поднес ее к губам.

– Ах, вам ли целовать руку земной, преисполненной слабостями своего пола женщины! – проговорила томным голосом Ковалинская, опуская черные глаза.

– Женщина была причиной падения первого человека, но ей же и предназначено подвигнуть вновь к совершенству падшее человеческое естество! – мечтательно сказал Калиостро, не выпуская руки Ковалинской.

– Ах, как это глубоко! Как это велико! Говорите, говорите! – воскликнула Ковалинская, сотрясаемая мгновенным экстазом.

Но южные глаза Калиостро быстрым острым взглядом окинули всю обстановку комнаты, заставленной множеством предметов роскоши, и остановились на сидевшей у окна даме с высокой напудренной прической, в пестром платьице, в башмачках на высоких красных каблучках, с неправильными чертами личиком, но с интересным, задорным вздернутым носиком, алыми, улыбающимися невыразимо тонко губками и умными бисерными глазками.

Ковалинская заметила быстрый взгляд Калиостро.

– Это моя подруга, граф! – сказала она. – Это моя вторая душа! И ангел-хранитель нашего дивного, возвышенного, никем не понимаемого цесаревича! Катерина Ивановна Нелидова, фрейлина великой княгини Марии Федоровны!

Калиостро поклонился, но не приблизился к Катерине Ивановне, которая кивнула ему головкой. Взор магика вновь поднялся вверх.

– Благословенна та женская душа, – сказал он с проникновенной мечтательностью, – которая ангельской нежностью смягчает сердца властителей царств и народов и незаметно вливает в них семена человечности, справедливости, сострадания, всепрощения.

Ковалинская сделала порывистое движение, собираясь выразить свое восторженное согласие с Калиостро, но он остановил ее строгим движением.

– Властители и судьи! Ищите мудрости! Приближайте к тронам мужей высшего познания! Блюдите, чтобы не оскорбить небрежением вечной справедливости! Помните, над вами есть высший Судья! Он потребует у вас отчета и ответа за каждую слезу, пролитую подданными вашими! Я знаю прекрасное сердце, возвышенный ум и несчастие принца Поля! Принц Поль общался с цюрихским мудрецом, возвышенным Лафатером. Мы говорили с ним много об этом принце, будущее которого может стать зарей блаженства его подданных.

– Граф, – ответила Катерина Ивановна, на которую речь Калиостро, по-видимому, не произвела особого впечатления, в то время как госпожа Ковалинская впивала каждое слово пророка, как небесную росу, – великий князь осведомился о вашем пребывании в Петербурге и выразил заинтересованность вашим искусством. Весьма возможно, что его высочество соизволит дать свое согласие на представление вас к гатчинскому двору. Ее высочество тоже на днях о вас говорила. Может быть, вы будете иметь аудиенцию у их высочеств.

– Благодарю их высочества, но я сам не домогаюсь и не ищу свидания с владыками земными и сильными сего мира, – гордо и холодно сказал Калиостро. – Если их высочества призовут меня, то я конечно, буду счастлив преподать им высокие истины небесной мудрости!

– Его высочество более интересуется прославленным искусством вашим, граф, по части превращения металлов и лечения болезней! – сказала с тонкой, едва уловимой иронией Катерина Ивановна.

Калиостро не заметил этой иронии.

– Я приставлен от вечного Иеговы к тому, чтобы благодетельствовать всем Его творениям на небесах и на земле и благословлять их, – промолвил он важно и подняв к потолку глаза, – с четвертого дня жизни моей был я честный человек и весьма верный служитель единого и истинного Бога и вечного Творца. Посему и открыты мне все тайны натуры в трех планах, доступны совершенное герметическое искусство и небесная медицина. Но творю все не силою своего ума. Творю мудростью Мудрого, непрестанно изливающего в мире мудрость Своей мудрости.

– Как это глубоко! – вылетело, как вздох, замечание Ковалинской.

Но Катерина Ивановна не изменила скептического выражения и, опустив глазки, перебирала оборку пестренького платьица. Такая реакция приятельницы и фрейлины «малого двора», видимо, действовала охлаждающе и на месмеристку. Энтузиазм ее выражался теперь без страстных порывов, сотрясавших все существо госпожи Ковалинской во время посещения ею Калиостро в Итальянских. Несмотря на то, что была месмеристкой, она оставалась прежде всего светской и придворной дамой и в высокой степени дорожила мнением Катерины Ивановны, служившим ей компасом при лавировании на скользких придворных паркетах.

Замечал ли Калиостро неблагоприятную холодность к нему, трудно сказать. Он продолжал говорить, не останавливаясь:

– Я прислан в страны Севера от неизвестных миру начальников моих, дабы возвестить многое. Сердце женщины лучший, избраннейший сосуд для хранения небесного сокровища. Я уже сказал: женщина прельстила меня под древом! Женщина мною и спасет человечество!

Выражение крайнего неудовольствия кощунственным смыслом темной речи магика выразилось на лице Катерины Ивановны. Но тут же улыбка возвратилась на ее уста.

Ковалинская не заметила этого. Последние слова магика, напротив, подняли «крылья духа» месмерианки.

– Блаженна та избранница, которой выпадет такая участь! – вскричала она.

– Да, блаженна! – подтвердил Калиостро. – Это есть дело, служащее славе вечного Бога, которого нельзя содержать в тайне, но нужно объявить.

– Но я вижу клавесин! – внезапно прервав речь, повернулся Калиостро к инструменту, подошел к нему, открыл крышку, покрытую инкрустациями и живописью лучшей кисти Парижа, и присел.

Некоторое время белые, тонкие, отягощенные престня-ми пальцы его бродили по клавишам, затем они извлекли, как бы из сердца инструмента, аккорды мелодии странного, таинственного, мистического, хватающего за душу архаизма.

Калиостро играл. Дамы безмолвно внимали. Но теперь обе испытывали одинаково покоряющее впечатление. Казалось, то, что Калиостро не мог выразить словами, он в совершенстве изобразил этими звуками, летящими по таинственным кругам непостижимого контрапункта и уводившими в мир мечты и чудес внимавших им. Катерина Ивановна заслушалась магика. И вдруг ужасный, с детских лет мучивший сон представился ей наяву. Показался глубокий крутящийся черный омут стремительной реки, осененной старыми мрачными мшистыми деревьями, и над ним безумная, хохочущая и рыдающая девушка, а из омута тянется и простирает к ней руки полурыба, полуженщина и манит к себе. Омут вращается и затягивает, а в пучинах его страшные, уродливые существа движутся и скалят зубы…

Неожиданно Калиостро перестал играть. Видение исчезло.

– Какие магические звуки! – невольно вырвалось восклицание у Катерины Ивановны, и она положила руку на трепетавшее сердце. – Что это вы играли, граф?

Калиостро повернул голову и через плечо небрежно ответил дамам:

– Это ария, сударыня, которую я написал около 2008 лет до Рождества Христова в городе Эреш, когда ухаживал за юной халдейской принцессой!

И лицо Калиостро приняло выражение светлой задумчивой грусти, как будто из тьмы тысячелетий пред ним восстал образ прелестной халдейки и сладкие воспоминания пробудили юные чувства в тысячелетнем сердце магика…

Очарование было окончательно уничтожено. При таком ответе Катерина Ивановна от гнева побледнела.

– Можно ли этому поверить, граф! – сказала она, притопывая каблучком. – Ужели вы жили за две тысячи лет до Рождества Спасителя? За кого вы себя выдаете!?

Калиостро поднялся. Лицо его было исполнено чрезвычайного величия. И он весь преобразился. Большие глаза сияли непоколебимой верой в свое призвание. Он стал и выше ростом, и всякое движение и поворот тела его приняли оттенок несравненного благородства. Он простер свои белые изящные руки к дамам, пораженным этим явлением мага в осенений внезапной силы, и проникновенным голосом произнес.

– Женщины, поверьте мне, прежде, чем был Авраам, я уже существовал.

Неизвестно, что бы Катерина Ивановна ответила Калиостро. В гостиную вошел полковник Бауер и в приятнейших выражениях попросил графа последовать за ним в покои светлейшего.