Текст книги "Граф Феникс"

Автор книги: Николай Энгельгардт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 28 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

ГЛАВА XVI
Месть Великого Кофта

Князь Кориат нашел Ивана Перфильевича лежащим и слабо стенающим на софе в кабинете. Что касается госпожи Габриэлли, то, известив камердинера о несчастном случае, она сочла благоразумным удалиться, весьма встревоженная, так как чувствовала себя виновницей происшедшего.

– Любезный князь, я поскользнулся… О-о-о!.. И нога у меня подвернулась… Страшная боль… О-о-о!.. Вы довольно сведущи в хирургии… Осмотрите… не сломал ли я себе кость… Наверное, вывих… О-о-о!… Какое несчастье! Позовите людей и перенесите меня в спальню… О-о-о!..– жаловался Иван Перфильевич огорченному секретарю.

Князь Кориат с камердинером и двумя лакеями подняли софу со стонущим стариком, перенесли в спальню и здесь начали его раздевать. При этом князь, действительно обладавший достаточными познаниями в медицине, осмотрев ногу Ивана Перфильевича, с радостью убедился, что ни вывиха, ни перелома не было. Старик просто растянул подагрическую ногу. Требовались лишь примочки и покой. С большой осторожностью переложили наместного мастера в постель. Князь дал ему выпить лавровишневых капель, уверяя, что боль скоро утихнет и дня через два он совершенно выздоровеет. Боль, впрочем, и чувствовалась лишь при движении ноги. Однако Иван Перфильевич с сомнением качал головой и продолжал охать.

Он распорядился отправить указ во дворец с рапортом о внезапно приключившейся болезни. Потом, оставшись наедине с князем, таинственно оглянулся и зашептал:

– Милый мой, я боюсь самых стен – в них глаза и уши мне мерещатся! Я глубоко раскаиваюсь в моем недоверии к графу Калиостро. Великий Кофт покарал меня! И кто знает, встану ли уже я с сего одра! Чувствую воспаление и опасаюсь антонова огня!..

– Что вы говорите, ваше превосходительство! – возразил князь Кориат. – Успокойтесь. Ничего подобного быть не может. Во всяком случае, я сейчас распоряжусь позвать врача…

– Не надо. Погоди. Врач не поможет. Все в руках Великого Кофта и его посланника, графа Калиостро. О-о-о! Великий Кофт, помилуй меня, никогда больше не буду!

– Но кто же сей Кофт?! – изумился князь.

– А я разве знаю? Вероятно, какой-нибудь сильный маг или планетный дух. Хотел бы позвать Калиостро, но боюсь. И если он может исчезать сквозь стены и наказывать к нему непочтительных, то ведь может в эту минуту видеть и слышать нас. Ну, я прошу извинения! Ну, виноват! Что же еще вам нужно, граф? – обратился в пустоту Елагин.

Тут князь Кориат с тревогой заметил, что старик начинает заговариваться и бредить. Пощупав пульс, убедился, что у него лихорадка. Дело принимало дурной оборот. Старик продолжал лепетать о Кофте, графе Калиостро, просить прощения у невидимых духов, причем рассказал и про свой танец, ставший причиной несчастья, путал Габриэлли с графиней Санта-Кроче, с Сиреной и с Афродитой. Лоб его пылал. Старик совсем разболелся. Чувствуя, что ни лавровишневых капель, ни собственных познаний тут недостаточно, князь позвал камердинера и приказал ему немедленно послать карету за домашним доктором князя Потемкина. Время до прибытия доктора тянулось бесконечно. Но больной затих, успокоился и заснул. Наконец доктор приехал.

– Ах, князь, еще минута, и меня уже не было бы в Петербурге! И теперь я спешу, – говорил доктор в кабинете Елагина, куда вышел к нему секретарь. – Я отправляюсь в Озерки, на дачу светлейшего, куда и княгиня Варвара Васильевна с мужем и больным младенцем выезжают, ибо младенцу надо сменить воздух. Но что у вас? Посланный не мог мне ничего толком сказать. Вы кажетесь весьма встревоженным. Что приключилось с его превосходительством Иваном Перфильевичем?

– Иван Перфильевич поскользнулся и упал, причем при осмотре я не заметил ни перелома, ни вывиха. Дан покой. Но потом пульс участился, голова стала горячей и начался бред. Теперь успокоился.

– Какое несчастье! Подагра его мне известна. Преклонный возраст, волнения этой бессонной ночи, ранний завтрак с устрицами, выпитое вино – все это могло произвести фантомы воображения. И то надо принять во внимание, что господин Калиостро какими-то ядовитыми порошками курил. Я сейчас осмотрю больного. Кстати, чем он бредит?

– Великим Кофтом. Он убежден, что болезнь послана ему этим таинственным Кофтом в наказание.

– Ну, возможно ли предаваться этому суеверию! Этот шарлатан и авантюрист Калиостро своим Кофтом сводит с ума почтеннейших и знатнейших особ! Поверите ли, что и князь Сергей Федорович Голицын о том же подумал, когда здоровье младенца внезапно ухудшилось. Он твердил – то мщение Великого Кофта за непочтение к его посланнику. Готов был броситься к Калиостро с извинениями, но я решительно воспротивился. Младенцу лишь нужна смена воздуха, теплая вода снаружи и при помощи клистиров внутрь. Промывать и промывать! Постоянно промывать!

– Так и Голицын уверовал в Кофта! – задумчиво сказал секретарь.

– Весь свет идет за Кофтом! Таково расположение умов. Явился Месмер – все бросились за ним. Вот хотя бы супруга управителя дел светлейшего, госпожа Ковалинская, – ярая месмеристка. И господина Калиостра видела в состоянии месмерического опьянения чрез двойное зрение: якобы к ней подошел и возложил на голову ей руки. И спит и видит – Калиостро, о котором из Курляндии получила известия. Вот и вы, любезный князь, от магика, супруги его и Кофта стали впадать в нервозную задумчивость! Вообще вид ваш показывает томность и несвежесть. Да вы вообще плохо выглядите!

Позвольте ваш пульс! Ого! Вы сами лихорадите. Промывательное вам необходимо и шпанская муха на затылок. Полезно при этом электризование. Но войдем к нашему больному. Полагаю, что, кроме обязательного промывательного, надо ему немедленно пустить кровь! Если потом появится внутреннее воспаление от ушиба в органах, подвергнуть надо больного ртутному лечению с электризованием.

– Как! И ртуть, и электричество одновременно? – удивился князь Кориат.

– Всенепременно, – сказал доктор. – Всенепременнейше!

ГЛАВА XVII
Консилиум

– Позвольте, доктор, сперва предупредить Ивана Перфильевича о вашем прибытии, – сказал князь Кориат. – Его превосходительство успокоились и спят. Но вы, конечно, знаете особые взгляды Ивана Перфильевича на медицинскую науку и докторов.

– Очень хорошо знаю. Истинная наука и мужи ее в наши дни отвергаются, а всякие Месмеры и Калиостры увлекают за собой.

В это мгновение дворецкий доложил о прибытии фельдъегеря от императрицы с пакетом и придворного доктора Роджерсона для осмотра его превосходительства.

– А, уже до государыни дошло, и по ангельской ее доброте спешит помочь страждущему, – умиленно сказал домашний врач светлейшего.

Вслед за этим в кабинет вошел Роджерсон, важный англичанин в огромном пудреном парике, белоснежных брыжах и манжетах, весь в черном бархате, с табакеркой в руке, украшенной портретом цесаревича Павла Петровича. С ним был слуга, который нес ручной чемоданчик, наполненный инструментами и медикаментами, и огромную клистирную трубку под мышкой. Следом вступил и фельдъегерь с пакетом.

Домашний врач светлейшего приветствовал знаменитого коллегу по-латыни, сопровождая свою речь глубокими реверансами. Роджерсон ответил легким поклоном.

В то время, как князь Кориат принимал пакет от фельдъегеря, слуга, хромоногий старичок с физиономией совы с зловещим видом, разгружал на столе чемоданчик: появились ланцеты и чашка для кровопускания, сосуд с пиявками, две дюжины банок и огромные склянки с микстурами.

Роджерсон хорошо знал секретаря и, войдя, поклонялся ему несколько любезнее, чем коллеге. На крупном бледном лице англичанина читалось холодное величие жреца науки. Рукою в жалованных перстнях он оправил жабо и сказал по-латыни, так как Кориат совершенно легко изъяснялся на этом диалекте медицинской кухни:

– Прошу вас, князь, доложить больному, что я, доктор ее величества и их высочеств, Роджерсон, по повелению государыни императрицы, узнавшей о внезапной болезни, прибыл для осмотра его превосходительства!

– Я сейчас доложу, доктор, – ответил секретарь.

– Да, но прежде прошу вас сообщить, что именно Iприключилось. Князь Кориат сообщил, что, случайно поскользнувшись, Иван Перфильевич немного ушиб и растянул подагрическую ногу.

– А! – сказал Роджерсон, поднимая кверху черные брови и указательный палец с перстнем.

– Впрочем, после осмотра ничего особенного не оказалось, но потом больной взволновался, даже стал бредить, теперь же успокоился и спит.

– А-а! Успокоился и спит! – так же произнес Роджерсон. Затем, повернувшись к коллеге, строго спросил, осматривал ли он больного и почему, по его мнению, болит нога статс-секретаря ее величества, и какое, по его же мнению, надо применять лечение?

Тот, польщенный вниманием знаменитого доктора, мешая латинские слова с немецкими, сообщил, что только что прибыл и еще не имел возможности осмотреть больного. Но по описанию князя Кориата мог наметить основные способы излечения болезни. При таких обстоятельствах, конечно, прежде всего нужно кровопускание…

– О, да! Конечно, кровопускание прежде всего! – склоняя вершину парика, согласился доктор Роджерсон.

Слуга с самым кровожадным видом зазвенел медной чашкой и до блеска вычищенными ланцетами.

– Затем больному необходимо промывательное! – продолжал домовой врач.

– О, да! Промывательное! Промывательное! Промывательное! – трижды подтвердил Роджерсон.

Слуга со зловещим наслаждением попробовал, хорошо ли движется поршень чудовищной клистирной трубки, более пригодной для желудка слона, нежели человека.

– Но, кроме этого, мне кажется, нужны ртутные втирания вместе с электризованием! – заключил врач, взбираясь на любимого своего конька.

– Ртутные втирания?! Быть может, – сказал Роджерсон. – Но я враг электризования во всех его видах.

– Ужели, достойный коллега! – с сожалением сказал домашний врач светлейшего. – Электризование имеет удивительную силу оживлять и укреплять жизненный дух. Оно особенно силу над больным имеет.

– Заблуждение! – сказал Роджерсон. – Скоро ли предупрежден будет о моем прибытии больной? – с нетерпением повысил он голос.

Князь Кориат направился в спальню Ивана Перфильевича.

ГЛАВА XVIII
Высокие дворцовые лестницы

Но Иван Перфильевич уже был предупрежден о прибытии докторов. Верный камердинер пробрался к нему, едва прибыл Роджерсон. Иван Перфильевич крепко и сладко спал. И спал уже добрых три часа. Старик-камердинер встал в ногах кровати и попытался шептать:

– Изволите проснуться, ваше превосходительство! Изволите проснуться!

Иван Перфильевич не обращал на шепот камердинера никакого внимания, только носом посвистывал. В спальне были опущены толстые занавесы и не пропускали дневного света. Ночничок теплился в фарфоровом умывальнике, да светилась лампада. Полог монументального ложа Елагина не был опущен.

Но вдруг Иван Перфильевич глубоко вздохнул и открыл глаза.

– Изволили проснуться, ваше превосходительство? – прошептал камердинер.

– Проснулся, да, – сипло сказал старик. – Я, кажется, всхрапнул. Что теперь, день или ночь?

– День-с.

– А-а-а! Вспоминаю! Ну, Саввушка, радуйся, старый дурак, я совершенно здоров!

Седой Саввушка просиял от радости.

– Я теперь здоров, – продолжал Елагин.

Однако с трудом приподнялся на кровати и сморщился от боли в ноге.

– О-о-о! Еще чувствую! Но все пройдет. Я знаю. Я такой сон видел.

– Помоги, Владычица Одигитрия Смоленская! А между тем о недуге вашем, батюшка, государыня узнала, – сообщил Саввушка, – прислали нарочного фельдъегеря с пакетом!

– Ой ли! Так проси князя принести сюда государынин пакет!

– Да еще и дохтура для лечения вашего превосходительства изволила прислать, господина Роджерсонова, – продолжал верный слуга.

– Доктор прислан! Но я совершенно здоров! Ей же ей, теперь здоров совершенно! – всполошился Иван Перфильевич.

– А князь перепугались и со своей стороны изволили пригласить домашнего лекаря светлейшего.

– Что это, целый полк лекарей! И одного предостаточно, дабы на тот свет спровадить, а тут вдвоем примутся! Да я не хочу. Мне докторов не надо. Я совершенно здоров… О-о-о… Как стрельнуло!.. Но это старая знакомая – подагра-матушка. Я с ней сам справлюсь.

– Истинно, ваше превосходительство, доктора только калечат, а пользы от них никакой быть не может, – убежденно сказал камердинер. – А вот пригласили бы к себе Ерофеича, тот живой рукой с ножки вашей всякую боль бы снял!

– Ерофеич! Нет, нет, погоди. Но коли государыня лейб-медика прислала, надо ему показаться.

Тут в спальню вошел князь Кориат, подал пакет, сообщил о прибытии докторов и выразил удовольствие, что видит его превосходительство освеженным сном и даже бодрым.

– Да, я теперь отлично себя чувствую. Я здоров. Только при движении несколько… о-о-о… стреляет! – сказал Елагин и открыл пакет.

«Иван Перфильевич,

– писала Екатерина,

– ногу твою господин Роджерсон, быть может, в кратчайшее время исправит, а чем руку такого ленивца исправить, не имею понятия. Указ против „кожесдирателей“ написан как нельзя лучше. Отчего же медлил доложить? Когда вылечишься, я рада буду вас видеть, но – воля твоя – боюсь, что ты с костыльками не управишься по здешним высоким лестницам, поэтому вас прошу передать пока доклад мне через помощника вашего Василия Ильича Бибикова.

Впрочем, благосклонная к вам

Екатерина».

– Что ж это! – с тревогой сказал старик, прочитав царицыно послание. – Уже государыня на костыльки поставила инвалидом и дворцовые лестницы для меня высокими находит! Боже мой! Что ж это! Или я от дела отстранен!? Не дошло ли чего до государыни? Или кто-нибудь донес! Какое несчастье! Проклятый Калиостро! Проклятый Кофт! Проклятая Габриэлли!

Елагин удрученно опустился на подушки.

– Государынина немилость точно меня всех сил лишит и на край гроба поставит! – продолжал он жалобно. – Что это, Господи, от злых тех шарлатанов неужели нет защиты! То ногу себе повредил! Теперь уж и на костыли поставлен! Пришла беда – отворяй ворота.

– Но я не вижу в письме государыни немилости, – возразил князь Кориат. – Напротив, царица о здоровье вашем заботится.

– Твоими бы устами мед пить! Вы еще неопытны в придворной службе. Государыня прямо не говорит, но обиняком дает понять. Я от доклада отставлен и приезд ко двору мне запрещен! Без лучей животворного моего солнца всех надежд лишаюсь! Но надо полностью пересмотреть все дела. Сенатские у тебя все? Удивительное дело, как сутяжничество развелось! Тягаются, судятся, – о чем? Вот возьми капитульные бумаги, что на трюмо. Там и господина Калиостро патенты, и письма о нем высоких особ. Разбери хорошенько, если только там можно разобрать что-нибудь, особенно в письме ко мне этого жулика, где он всю жизнь свою рассказывает и уверяет, что супруга его Серафима не кто иная, как мумия древней Изидиной жрицы, воскрешенная им с помощью высших тайн магии, и поэтому красавице свыше двух тысяч лет! Вот какому вздору заставляют нас верить! И зачем только все эти наши ложи, молотки, ленты? Принимаем шарлатанов, а они нам ослиные уши приставляют! Предаемся таинственным, темным учениям вместо святого откровения истинной веры Христовой! Что все это? Затмение разума или просто глупость! А контракт Габриэлли? Тоже суета и безумие! Учреждаем зрелища, позорища, приглашаем иностранок за большие деньги: они кувыркаются, визжат, опустошают наши карманы, совращают наших молодых людей; да и мы, старики, вместо того, чтобы молиться Богу и готовиться к переходу в иной мир, за актерками скачем! И что хорошего в этой Габриэлли? Баба дебелая, ручищи, ножищи, ни воспитания, ни тонких чувств, как есть здоровенная торговка-мещанка с рынка. А мы под ее дудку пляшем и теряем свое здоровье!

Секретарь хорошо знал эти припадки скептицизма у Елагина, когда все казалось ему вздором и суетой. Знал, что они так же быстро проходили, как и наступали.

Тут дверь открылась, и, видимо, наскучив ждать приглашения, в спальню вошел доктор Роджерсон, сопровождаемый домашним врачом Потемкина. За ними шел слуга, он же фельдшер, с ланцетами и медной чашкой для кровопускания в руках и клистирной трубкой под мышкой. Иван Перфильевич поперхнулся на полуслове и спрятал голову поглубже в подушки.

ГЛАВА XIX
Странное приключение

Тщательно осмотрев бедного директора спектаклей и зрелищ, доктора признали кровопускание и промывательное совершенно необходимыми, отвергая другие медицинские средства до полного выяснения болезни. Проснувшийся столь бодрым и веселым, старик после ухода врачей совершенно ослабел. На прощанье его угостили отвратительнейшей микстурой. Вместе с тем проникся он убеждением, что тяжко болен, совершенно пал духом, и опять суеверие взяло над ним верх. После ухода врачей вновь стал, боязливо оглядываясь, шептать князю Кориату, что чувствует на себе карающую десницу Великого Кофта, что Кофт услышал его дерзкие речи и углубил болезнь, что в этих обстоятельствах единственное средство – обратиться к Калиостро. Но сделать это надо в тайне.

– Знаю, что он где-то в Итальянских живет. Так прошу тебя, милый князь, сам сходи к нему под вечер, в сумерках, а слугам не поручай. Боже упаси, если кто-нибудь узнает об этом. Действуй как можно осторожнее. В Итальянских Габриэлли тоже проживает. У нее есть карлица, лукавое и пронырливое создание. Если только она узнает о твоем посещении, то, конечно, скажет Габриэлыпе, а та догадается обо всем. А ей не надо ничего знать. Итак, закутайся в плащ, надвинь на глаза круглую английскую шляпу и дипломатично отвечай на вопросы.

– Я постараюсь в точности выполнить приказания, но что мне сказать господину Калиостро?

– Извинись перед ним от моего имени, заверь в моем глубоком уважении. Скажи, что я болен и прошу его прийти ко мне, но по некоторым причинам совершенно тайно. Если будет упрямиться, предложи ему золото. Все алхимики любят этот металл. А теперь займись бумагами. Я должен отдохнуть. – Бедный старик закрыл глаза.

Оставив его на попечении верного камердинера, князь Кориат уединился в библиотеке. Окна ее выходили на Неву. Солнце уже клонилось к закату. Его косые лучи наполняли пурпурным сиянием сумрачную комнату, и боги древнего Египта таинственно розовели на полках и как будто оживали.

Секретарь принялся за бумаги. Но, против обыкновения, он не коснулся дел сенатских и театральной конторы, а прежде всего занялся сертификатами, патентами и письмами графа Калиостро. И рекомендовавшие его особы, и он сам сообщали о магике странные вещи на таинственном языке иероглифов. Воображение князя Кориата привыкло блуждать в фантасмагориях символических наук. Удивительные явления, которым он был свидетелем в ложе, произвели на него глубокое впечатление. Образ прекрасной Серафимы преследовал его. Но можно ли было верить тому, что сообщал о ней Калиостро? Эта юная красавица – воскрешенная мумия, два тысячелетия покоившаяся в древней пирамиде Хеопса!..

Юноша признавал, что такое оживление с помощью высших тайн совершенного искусства магии возможно. Но в данном случае оно казалось слишком невероятным. Однако болезнь ребенка князя Голицына, несчастье с Иваном Перфильевичем непосредственно после угроз неведомого Кофта были поразительны. Если это и случай, то почему же, однако, случай как бы торопился подтвердить могущество магика и правду его слов? Теряясь в противоречивых мыслях, князь Кориат не заметил, как зашло солнце. Быстро погасла вечерняя заря, и серый сумрак весенней ночи наполнил город призрачными полутенями. Пора было выполнить распоряжение Елагина. Молодой человек хотел подняться к себе на антресоли, чтобы захватить плащ и шпагу, в то же время обдумывая, как ему лучше выйти из дома, не обратив на себя внимания слуг.

Вдруг глубокий вздох раздался в глубине библиотеки. Обернувшись в ту сторону, молодой человек никого не увидел, но между колоннами, где была дверь в укромный «кабинетец» Елагина, заметил статую, закрытую белым покрывалом, которой здесь раньше не замечал, и подумал, что это какое-то новое приобретение Ивана Перфильевича.

Издали, в пепельных сумерках весенней ночи, наполнявших неосвещенный зал, он не мог различить, была ли статуя обернута полотном или так изваяна – закутанной с головы до ног. Князь Кориат обошел изваяние. На пьедестале была надпись по-гречески: «Я – все, что было, что есть и что будет. Моего покрывала не поднимал никто из смертных».

«Ах, так это изображение Саисской богини!» – решил князь, припомнив, что именно о такой надписи в храме Саиса говорит Плутарх.

Откуда у Ивана Перфильевича такое замечательное изваяние? Конечно, это работа современного скульптора.

Размышляя так, юноша уже приблизил руку к чудной ткани, когда опять раздался вздох. На этот раз ясно было, что вздохнуло таинственное изваяние. Даже покрывало заметно дрогнуло, и край его тихо заколыхался. Князь не верил своим глазам. Он думал, что спит, но оглянувшись вокруг, не заметил никаких изменений в обстановке. Все было, как всегда, на своем месте. Нет, он не спал!

Вновь повернулся к изваянию и, вглядевшись, вдруг почувствовал, что под покрывалом таится живое существо, живая грудь дышит под блестящей тканью, бьется сердце… Повеяло ароматным теплом. Мистический ужас объял его.

– Кто ты? – воскликнул он. – Откройся! Ответь! Назови себя!

Вдруг складки покрывала раздвинулись, и появилась прелестнейшая женская рука, обнаженная до плеча. В розовых пальчиках она держала древний систр – металлическую погремушку. Рука махнула – и систр мелодично и странно зазвучал.

Юноша узнал эту руку.

– Серафима! – вскричал он.

– Называй меня, как угодно, ты никогда не назовешь меня истинным моим именем! – прозвучал серебристый тревожащий душу голос. – Не пробуй коснуться покрывала и узнать мою тайну, если не хочешь быть несчастным на всю жизнь. Но помоги мне сойти с пьедестала.

Трепещущий князь Кориат протянул руку, и Серафима, или кто бы она ни была, оперлась на нее. Мгновенно сладкая боль и жгучий огонь разлились во всем теле молодого человека. Восторг и слезы стеснили дыхание.

Она легко как бы слетела с пьедестала; казалось, была невесомой, но пленительнейшие формы юной женщины явственно обозначились в складках покрывала. И на мгновение в них блеснули дивные голубые очи. Она приняла руку, совсем закуталась покрывалом, подошла к большому креслу с прямой спинкой резного дуба. Ручками кресла служили два крылатых сфинкса, а сиденье покоилось на спине чудовища, свившегося клубком. До сих пор никогда еще князь Кориат не замечал подобных кресел в библиотеке. Таинственная женщина села в кресло, и складки покрывала упали полукругом у ее ног, чуть выдавая их. Едва она села, все изменилось вокруг.

Стены и потолок как будто раздвинулись, подернулись туманом или дымом курений.

В то же время тихое позвякивание раздавалось кругом, и князь не знал, гремит ли систр богини или это приливает и звенит кровь в висках. Он не мог дольше терпеть и заговорил, обращаясь к закутанному таинственному образу:

– Как ни чудесно ваше появление, я узнал вас. И вы не станете отрицать, что вы супруга графа Калиостро! Знайте, что даже по шелесту дыхания я всегда узнаю вас, и потому не понимаю, зачем скрыли черты свои этим покрывалом! Откройте небесное ваше лицо! Кто раз вас видел, не может забыть! Я люблю вас, Серафима.

Он ломал руки в тоске.

– Безумный юноша, не желай невозможного! – прозвучал сладостный голос под покрывалом. – Ты не видел меня и тогда, когда видел. Но в это мгновение невозможно увидеть меня облеченной плотью живой женщины. В это страшное мгновение плоть моя – это покрывало. Не двигайся, не пробуй приблизиться, коснуться меня и внимай, внимай, внимай!