Текст книги "Торжество жизни"

Автор книги: Николай Дашкиев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 25 страниц)

Ванюшка распахнул халат и приподнял рубаху. На грудной клетке, прямо против сердца, была вмятина, затянутая нежно-розовой кожей. Сердце парня ритмично и сильно ударялось об эту тонкую преграду.

– Вот видишь, – парень с гордостью приложил руку к груди. – Стучит! А было в нем вот что!

На ладони у парня лежал крупный осколок с острыми рваными краями.

– Нет, ты правду говоришь? – Степан смотрел на Ванюшку почти с испугом.

– Даю честное слово гвардейца! – серьезно ответил тот. Меня смертельно ранили шестнадцатого мая под Лясной. Случилось так, что на нашем участке фашисты не захотели сдаваться в плен и побежали в гости к американцам. Пришлось их немного попридержать. Ну, задержали, конечно. А я в тот день, в шестнадцать ноль-ноль, как говорит товарищ майор, скончался на операционном столе. Записали, значит, в истории болезни: "Умер". Осталось дописать: "Похоронен там-то"… Лежу. Молчу. Не протестую. Ясное дело – неживой… Когда вдруг вбегает майор да как закричит: "Что же вы наделали, сякие-такие! Да вы знаете, кто это лежит? Это же – Ванюшка, герой-танкист! Вернуть его к жизни!" – Ванюшка улыбнулся и виновато добавил: – И вернули!

В сильном возбуждении Степан воскликнул:

– Ну и молодец ты, Ванюшка! Честное слово, молодец!

– Почему же молодец? – удивился тот. – Мое дело телячье… А вот майор – молодец! Нет, мало! Человек! С большой буквы, как Горький писал! Ты ему верь! Он мне рассказывал про тебя. Говорил, что начнет тебя учить. Соглашайся! Вот станешь хирургом, вернешь к жизни какого-нибудь парня, ну, такого как я… Да он тебя по гроб жизни не забудет! А ты сам что почувствуешь? Что у тебя – словно крылья выросли! Вот меня как оживляли: пропустили б еще минуту – и не стало бы танкиста Ванюшки! Закопали бы, сгнил бы… А то живу! Смеюсь! Дышу! И работать буду! – он обнажил руку и показал узловатые бицепсы. – Правда, бегать нельзя и курить… тоже нельзя. Но это – пустяк! Шофером стану работать. Ведь так?

– Да, Ванюшка! – тепло сказал Степан. – Спасибо тебе. Для меня сейчас многое стало ясно.

Он почувствовал себя бодрее, ему захотелось что-то делать, к чему-то стремиться.

В памяти всплыл профессор Браун, банки со взъерошенными больными крысами, пробирки и микроскопы, страшная пустота и безмолвие лаборатории в недрах гор… Это воспоминание было неприятным. Почему? Ведь дело, в конце концов, не в обстановке?

И Степан понял: в лаборатории Брауна он видел только подопытных зверьков. Во имя чего производились опыты? Во имя людей? Но их не видел там ни Степан, ни профессор Браун. Старик даже редко употреблял слово "человек". Он говорил "человечество" или "организм"… А майор Кривцов видел перед собой вот этого Ванюшку – коренастого, рыжеватого, с родинкой на девой щеке… Видел и знал, что у этого Ванюшки есть мать, что Ванюшка грудью защищал Родину и чуть не погиб в двадцать лет.

Долго, очень долго не спал в ту ночь Степан. А на следующий день он сказал майору Кривцову:

– Товарищ майор, нельзя ли мне посмотреть, как делаются операции?

– Ага! Сагитировал Ванюшка?! – засмеялся Кривцов. – Нет, дружище, рано! Вот если к первому сентября добьешься нормальной температуры – разрешу. А пока что, не желаешь ли прочесть хорошую книжицу?

Без особенного интереса Степан взял учебник хирургии и засунул его под матрац. Нет, он не хотел заниматься теорией – хватит с него книги профессора Брауна. Надо увидеть все собственными глазами.

Но прошел и сентябрь, и ноябрь, а здоровье Степана не улучшалось. Только накануне нового года майор Кривцов сказал:

– Ну, Степа, завтра мы с тобой делаем операцию.

Чтобы не напугать Степана, майор решил показать простейшее удаление осколка под местным наркозом. Но едва лишь острый скальпель рассек кожу больного и показалась кровь, юноша побледнел, закрыл глаза и пошатнулся.

В тот же вечер у Степана вновь резко повысилась температура.

– Товарищ майор, я не могу! Я ненавижу кровь, стоны… Я знаю: причиняя страдания людям, вы спасаете их от смерти. Я бы тоже хотел бороться за жизнь, но как-то не так. Вот вы рассказывали, что рак лечат лучами радия. А другие болезни? Нельзя ли найти такие способы, чтобы всегда исцелять без боли?

– Я понимаю тебя, Степа! – Задумчиво поглаживая седеющий ежик волос, Кривцов подошел к койке Степана и взял его за руку. – Девизом нашей медицины всегда было: меньше боли! Гениальный русский хирург Пирогов еще в средине прошлого столетия впервые в мире применил наркоз. Советские ученые ввели местное обезболивание. Используя эти методы, мы во много раз уменьшаем страдания больных. Но этим не исчерпываются наши задачи. Ты прав, Степа: нужно искать иные, новые пути. И мы ищем… Вот тебе, например, мы первым долгом ввели пенициллин. Этим ты был спасен от ампутации руки, а может быть, и от смерти… А ты знаешь, что такое пенициллин?

– Профессор Браун говорил мне что-то об этом лекарстве, но я не стал слушать.

– Напрасно! Правда, западные ученые стараются приписать честь открытия пенициллина Флемингу, но лечебные свойства зеленой плесени были открыты русскими врачами Манассеиным и Полотебновым еще в прошлом столетии. Сущность открытия такова: микроскопические грибки вида пенициллиум в борьбе за существование выделяют особые яды, при помощи которых уничтожают многих страшных для человека микробов…

– Простите, товарищ майор, – прервал его Степан. – Разве борьба за существование действительно есть?

– Конечно, есть!

– А "гомо гомини…"?

– Эту пословицу надо переделать так: "капиталист капиталисту – волк!" – Кривцов засмеялся. – Но это же не люди, это империалисты, они живут по законам джунглей! А среди человеческого общества борьбы за существование – такой, как утверждают фашиствующие биологи, – нет! Разве мать вырывает пищу изо рта своего ребенка? Разве ты, например, испытываешь желание убить кого-либо за то, что он дышит вместе с тобой одним воздухом, пьет из одного источника, ест плоды, взращенные на одной и той же земле?! Конечно, нет! Человеческое общество имеет свои особые законы. А борьба за существование между различными видами в животном и растительном мире действительно идет.

Степан задумался:

– Товарищ майор, – сказал он после длинной паузы. – Значит, можно натравить одних микробов, на других? Но это же как раз то, о чем мечтал профессор Браун!

– За много лет до Брауна об этом мечтал наш великий ученый Илья Ильич Мечников. И не только он. Манассеин и Полотебнов, Ценковский и Гамалея и многие другие уже немало сделали для того, чтобы осуществить эту мечту… А Браун… майор вздохнул. – Что ж, не хотелось мне тебя огорчать, но придется. Браун придерживался ошибочных взглядов. Скажи, можно ли создать микробов по рецепту?

– Можно!

– Нельзя!

– Нет, можно! – разгорячился Степан. – Я сам видел формулу живой молекулы. На том листке из рукописи профессора Брауна…

– Живой молекулы?! Гм… Значит, берем железа шесть граммов, серы – десять, воды – два литра, затем калия, магния, хлора и так далее по одному миллиграмму, – смешиваем все в колбе, взбалтываем, и – пожалте: вот она, живая молекула! Мило, мило, нечего сказать.

Степан обиделся.

– Зачем это – "смешиваем", "взбалтываем"? Может быть, и нагревать придется, и рентгеновскими лучами просвечивать, и сильным магнитом намагничивать… Вот вы сказали: железо, сера, калий, – но все это есть в живом организме. Значит…

Кривцов улыбнулся:

– Ах, Степа, Степа! Как много еще надо тебе узнать и изучить! Эти вопросы решаются не так легко, как ты думаешь. Мы поговорим обо всем этом через несколько лет, когда ты поступишь в институт. Идет?… А сейчас, Степа, – майор посмотрел на часы, – пора приниматься за уроки. Время не ждет!

Глава II

ПЕРВЫЕ ВСТРЕЧИ

Ранней весной по улицам большого южного города мчалась военная легковая машина, управляемая розовощеким веселым сержантом. Рядом с шофером сидел пожилой майор медицинской службы. Время от времени он оборачивался к худенькому седоголовому юноше и, лукаво посмеиваясь, спрашивал:

– Ну, Степан, а теперь куда? Направо? Нет, дружище, не угадал! Прямо гони, Ванюшка!

Майор внимательно и восхищенно посматривал по сторонам. Шофер поддавал газу, и темп движения ускорялся. Мигали огни светофоров, отставали и скрывались вдали автомашины, пролетали встречные трамваи.

Жизнь кипела. Ярко, совсем по-летнему, светило солнце. Распускались деревья. Запах тополевых почек смешивался с бензиновым перегаром, запахом извести, затвердевающего бетона и хвойным ароматом свежеструганных досок.

Люди в машине были радостно взволнованы и возбуждены. Майор думал о предстоящей встрече с женой и дочерью, с которыми не виделся пять лет; шофер Ванюшка наслаждался стремительным полетом хорошо отрегулированной машины; Степан переживал радость возвращения на родину.

– Стоп! Ну, вот и приехали, – сказал Кривцов. – Простимся, Степа? Рад бы пойти вместе с тобой, но ты ведь знаешь до Москвы далеко, а у меня всего пять дней отпуска. Ну, да ты, надеюсь, напишешь мне? Пиши, дружок! Мы все очень привыкли к тебе.

– А мне? – поймав Степана за ухо, Ванюшка приговаривал: Чтоб писал да не забывал, чтоб занимался, да не зазнавался! А когда станешь хирургом – чтоб пришил мне новую голову! Красивую! С чубом!

– Ах ты "уникум"! – шутливо отбивался Степан. – Я тебе пришью! Лысую, курносую и задом наперед! – Расхохотавшись, они обнялись.

– Прощай, Ванюшка!

– Прощай, Степа! Желаю удачи!

– А тебе – счастливого пути и счастья в жизни!.. До свидания, товарищ майор!

– До скорой встречи! – Кривцов крепко пожал руку Степана.

Фыркнув сизым дымком, машина тронулась с места. И в этот миг острой тоской свело сердце Степана. Вот и приходится расставаться с милым весельчаком Ванюшкой и с майором, который стал близким, как родной отец. Расставаться надолго, быть может, навсегда… А впереди – неизвестность. И не раз захочется ощутить дружескую поддержку или поделиться радостью. А найдутся ли такие друзья, как эти?

Степан долго махал вслед "газику" фуражкой. А когда машина скрылась за поворотом, потуже затянул пояс на ладно скроенной шинели, подхватил чемоданчик и, сначала энергично, а затем все неувереннее и неувереннее, пошел к массивной дубовой двери Микробиологического института.

Ему открыл высокий седой старик в золотых очках, в белоснежном халате. Глядя куда-то в пространство, он важно спросил:

– Что вам угодно? – но заметив, что паренек совсем оробел, сказал приветливо:

– Войдите!

Степан решил, что это директор или, во всяком случае, какой-нибудь профессор. Но это был швейцар. Внимательно выслушав юношу, швейцар Петрович позвонил по телефону:

– Пусть обождет?.. Минут десять? Хорошо.

За эти десять минут старик успел сообщить Степану, что директора сейчас временно заменяет заведующий вирусным отделом. Петрович рассказал также, что служил еще при знаменитом Илье Ильиче Мечникове и получает персональную пенсию.

Когда электрические часы над полукруглой аркой показали двенадцать, швейцар, в знак особого расположения, сам проводил Степана на второй этаж и открыл дверь кабинета.

Юноша смущенно остановился на пороге. В этом институте все было необычайным: швейцар был похож на директора, а директор…

За большим письменным столом, утопая в мягком кресле, сидела девочка в огромных роговых очках и смотрела так важно и гордо, что если бы не торчащие в разные стороны косички соломенного цвета да не красный бант, Степан в самом деле принял бы ее за директора.

Девочка, увидев незнакомого, тоже растерялась, быстро сняла очки и выбежала из-за стола. Ей, вероятно, было очень неловко, и, чтобы скрыть смущение, она говорила без умолку:

– Вы солдат? Мама тоже солдат. Нет, она офицер. А мы с мамой завтра едем в Сочи. Вы не были в Сочи?

Степан не знал, как вести себя с этой девочкой. Ему порядком надоел ее тоненький щебечущий голосок. Девочка, видя, что он хмурится, умолкла.

В эту минуту в дверях показался человек в белом халате. Девочка бросилась к нему:

– Семен Игнатьевич, вот пришел солдат, он хочет видеть директора… Может быть, вы спросите у него, что ему нужно? – она обиженно надула губки и кивнула в сторону Степана: Он мне не хочет говорить.

Мужчина улыбнулся:

– Э, Галочка, не обо всем можно говорить. А вдруг, это военная тайна?

Все еще улыбаясь, он подошел к Степану:

– Если вам нужен именно доцент Великопольский, придется подождать часа два. Если же… Я секретарь партбюро института доцент Петренко. Может быть, я смогу вам помочь?

Он произнес это просто, как давнишний друг, как человек, которому не впервые приходится решать важные, безотлагательные вопросы.

Степан внимательно посмотрел на доцента. С первого же взгляда ему понравился этот невысокий седеющий мужчина с живыми, умными глазами. Почему-то вдруг показалось, что таким и только таким, должен быть тот советский микробиолог, который первым узнает о чудесном антивирусе профессора Брауна.

– Да, да, я расскажу обо всем. У меня важное государственное дело. Но…

Степан недовольно покосился на девочку. Ее присутствие стесняло – при ней трудно было начать серьезный разговор.

Доцент, видимо, понял его.

– Галочка, передай маме, что я хотел ее видеть. Пойдемте в мой кабинет! – обратился он к Степану.

В кабинете Петренко Степан вынул из кармана ампулу с розоватой жидкостью и листок плотной желтоватой бумаги, положил их на стол и сказал срывающимся голосом:

– Я пробыл в фашистском подземном городе три с половиной года. В этой ампуле – антивирус, средство против всех болезней. Немецкий профессор, который изобрел этот препарат, отдал его Советскому Союзу. А это – страница из рукописи профессора.

Он умолк, ожидая, что скажет Петренко.

Доцент внимательно посмотрел на Степана, задержал взгляд на его седых волосах, подумал, потирая виски, затем решительно шагнул к телефону и взял трубку.

– Антон Владимирович, не можете ли вы прийти ко мне? Очень важное дело. У меня один товарищ… Да… да. Хорошо.

Вскоре за дверью послышались тяжелые, уверенные шаги. В комнату вошел плотный мужчина высокого роста с крупными чертами лица. Из-под распахнутого халата на гимнастерке виднелись медали.

– Доцент Великопольский, – протянул он руку. Затем повернулся к Петренко: – Ну, что у вас за срочное дело?

Степану трудно было произнести только первую фразу. А потом перед ним замелькали картины пережитого, – оставалось лишь описывать, их. Но, даже увлекшись, он с напряжением следил за каждым жестом, за каждым изменением выражения на лицах ученых.

Доцент Петренко слушал молча, не выпуская изо рта давно погасшей папиросы. Великопольский часто переспрашивал то одно, то другое. Степан увидел, что оба насторожились, когда он назвал имя профессора Брауна. Ему даже почудилось, что Великопольский был приятно удивлен, потому что быстро спросил:

– Это ученик Пастера, да? Хорошо…

Ему ответил доцент Петренко:

– Да. Бывший.

По интонации голоса парторга Степан понял, что Петренко чем-то недоволен. Но Рогову некогда было раздумывать об этом – он уже говорил о той ночи, когда профессор Браун создал свой антивирус. Потом – побег. Камера смертников… Екатерина Васильевна… Зденек, который был готов пойти на смерть ради ампулы с антивирусом.

– Вот эта ампула! Вот эти формулы! – Степан умолк и облизал пересохшие губы.

Стеклянная трубочка тускло отсвечивала на зеленом сукне стола. Петренко сидел, грустно склонив голову; доцент Великопольский возбужденно ерошил волосы. Вздохнув, Петренко поднялся и зашагал по комнате. Степан видел, что секретарь партбюро потрясен рассказом о людях, оставшихся в подземном городе.

Великопольский, покусывая губы, внимательно вчитывался в формулы профессора Брауна. Видимо, доцент не мог ничего понять, так как вскоре с досадой отодвинул листок в сторону и взял ампулу. Он ощупал ее, взболтал, посмотрел на свет и вновь положил.

– Спасибо вам, товарищ Рогов! – сказал Великопольский. Большое спасибо! Вы сделали очень важное дело! Я сам исследую этот препарат. Думаю, что через неделю нам станет все ясно. А теперь – до свидания! Я, к сожалению, должен спешить в лабораторию.

Он ушел, унося ампулу и листок с формулами, но сразу же вернулся:

– Товарищ Рогов, где вы остановились? Нигде? Тогда возьмите записку в гостиницу, – он быстро написал на бланке несколько слов. – А деньги у вас есть, простите за нескромность!

Неожиданный вопрос заставил Степана покраснеть.

– Есть, товарищ доцент, есть! Мне в госпитале на дорогу выдали все необходимое.

– Ну, хорошо. Если что понадобится, – немедленно обращайтесь ко мне.

Степан с уважением смотрел ему вслед. Все складывалось как нельзя лучше. Надо подождать только семь дней.

Он мысленно похвалил себя за то, что рассказывал все подробно: может быть, самые незначительные сведения о способе изготовления антивируса помогут доценту раскрыть секрет профессора Брауна. А не разрешит ли Великопольский присутствовать при исследовании? Как это было бы хорошо! Что если попросить об этом доцента Петренко?

Но когда Степан Рогов посмотрел на Петренко, его радость мгновенно потускнела. Доцент, нахмурясь, ходил по комнате. Иногда он останавливался, как бы желая что-то сказать, но молчал и хмурился все сильнее. Вот он подошел к этажерке, вынул какой-то толстый том, полистал и вновь поставил на место; наконец, подошел к Степану:

– Садитесь, мой друг, поговорим. Поговорим.

Он долго молчал. Степан догадывался, что доцент не знает, с чего начать видимо серьезный и важный разговор.

Петренко и в самом деле искал наиболее деликатную форму, в которой можно было бы объяснить юноше, что чудодейственный антивирус – абсурд, что создать лекарство против всех в мире болезней – нельзя. Уже тогда, когда Рогов упомянул имя Макса Брауна, доцентом овладело разочарование.

Действительно, Макс Браун был учеником знаменитого французского микробиолога Пастера. Действительно, имя профессора Брауна гремело в свое время. Но затем Браун последовательно скатывался к механистическим позициям, попирая основные принципы материализма. Его последняя, широко разрекламированная на Западе книга "Введение в микробиологию" отражала тот тупик, в который зашел видный ученый.

"Человек, не понимающий законов развития природы, не может создать ничего значительного", – думал доцент Петренко.

Следовало объяснить все это Степану Рогову, но объяснить – значит погасить самые светлые надежды юноши, для которого антивирус прежде всего связан с пленниками подземного города – прекрасными людьми, шедшими на смерть во имя жизни. Но нельзя и молчать. Великопольский, которому, безусловно, ясна ошибочность теории создания антивируса, слишком оптимистично настроил Степана Рогова. Для юноши отрицательный результат исследований грянет, как гром с чистого неба. Нужно подготовить его к этому, – осторожно, внимательно. И если для Степана Рогова борьба за жизнь человека начинает становиться зовущей, яркой мечтой, нужно уже теперь указать ему правильный путь.

– Товарищ Рогов… – доцент Петренко посмотрел на Степана: – Я буду говорить о неприятном. Вам станет тяжело. Но вы советский человек, умеете мужественно встречать и преодолевать препятствия.

– Товарищ доцент, антивирус Брауна – чепуха?

На доцента смотрели черные блестящие глаза. Они умоляли сказать правду, только правду, какой бы горькой она ни была. И Петренко грустно покачал головой:

– Сказать заранее что-либо определенное – нельзя. Мы очень тщательно исследуем препарат. Однако, меня смущает следующее обстоятельство: профессор Браун был последовательным механистом. Если он базировался на своей теории, то… Поймите: ошибочна сама идейная основа этого "универсального антивируса". Ну, как бы это вам объяснить?

Доцент на минуту задумался, затем вынул из кармана карандаш и на листе бумаги поставил большую точку:

– Вы физику учили? Ну, вот и хорошо. Скажите, где окажется через четыре часа человек, который вышел из нашего института в полночь и направился на север со скоростью пяти километров в час?

Но до задачи ли было сейчас Степану? Лишь после повторного вопроса он беспомощно улыбнулся:

– Простите, я не расслышал… Вы спрашиваете, где окажется человек?.. В двадцати километрах отсюда к северу. Ведь так?

– Возможно – так. А может быть, и вовсе нет!

Степан, моргая глазами, смотрел на Петренко. А тот весело засмеялся:

– Мой друг, это зависит от пешехода! Тот человек, которого имею в виду я, будет за три километра от института… и ляжет спать! Я каждый вечер иду домой пешком. именно в таком направлении и с такой скоростью.

Степан запротестовал:

– Но вы останавливаетесь, то есть, нарушаете условие задачи!

– А кто предъявлял мне какие-либо условия? Это вы полагаете, что я должен двигаться, как машина. Вы считаете меня безвольной массой, неодушевленным предметом. Для такого предмета законы физики действительно абсолютно точны. Но я человек. У меня есть сознание и воля, а вы того не учитываете. Очень сложный процесс вы решили объяснить при помощи примитивных формул механики. И вот подобную же ошибку допускают механисты…

Петренко быстрыми шагами подошел к этажерке, вынул толстую книгу и раскрыл ее.

– Вот прочтите: "… Живую молекулу можно рассчитать, как механизм". Так пишет профессор Браун. Он глубоко ошибается. Конечно, микробы сознания не имеют; они подчиняются относительно простым законам природы, которые и можно, и нужно познать и изучить. Но даже самый примитивный микроб устроен в миллионы раз сложнее наиболее сложной из наших машин. А Браун этого не учитывает. Он жизнь – понимаете: жизнь, невероятно сложный процесс! – хотел выразить формулой. "Формула жизни"! Это бессмыслица! Вот теперь и судите: идеалисты поклоняются таинственной божественной "жизненной силе", которая якобы вдыхает жизнь в мертвую материю. А механисты склоняются перед всесильной "формулой" – перед расположением молекул… Если внешний вид каких-либо кристаллов случайно совпадает с внешним видом живых существ, механисты начинают кричать о "проявлении жизни в ее новой форме". А все эти искусственные "радиобы", "соляные существа" и так далее столь же похожи на своих прототипов, как гипсовое яблоко в витрине магазина – на сочный плод в яблоневом саду!

Незнакомые термины, необычайные доказательства угнетали, смущали Степана. Почти с отчаянием в голосе он спросил:

– Товарищ доцент, пусть не "жизненная сила", не "жизненная формула"… но что же нужно сделать, чтобы из неорганических веществ возникла жизнь?

– Это мы скоро узнаем, – ответил Петренко. – Академик Опарин и профессор Лепеширская работают сейчас над раскрытием тайны. И они достигнут успеха, я уверен в этом. Основные законы развития материи предвидел еще Энгельс, а дальше их развили Ленин и Сталин. В том-то и сила нашего мировоззрения, что мы не только объясняем, но и предвидим… А профессор Браун, как и многие другие буржуазные ученые, ни объяснять, ни предвидеть не умел.

Несколько минут сидели молча. Наконец Степан отважился спросить:

– Но как же работают буржуазные ученые? Ведь и у них есть достижения?

– Часть прогрессивных буржуазных ученых признает и защищает материализм. Некоторые высказывают реакционные взгляды лишь в угоду своим хозяевам, но тайком руководствуются материалистическими законами. А громадное большинство ищет свой путь наощупь. Если и появляется у такого ученого какой-либо успех – это значит, что ученый стихийно приблизился к материализму…

У Степана вспыхнули глаза:

– Товарищ доцент, а может быть, и профессор Браун…

– Возможно и так, – согласился Петренко. – Универсальный антивирус он создать не мог, ибо такое средство вообще создать нельзя. А вот вакцину против вируса "Д" или другой подобный препарат – возможно и создал. Я не вирусолог, поэтому-то и призвал на помощь доцента Великопольского. Но достаточно нам говорить об антивирусе и о Брауне… Устали?

– Устал. – Степан потер ладонью лоб и вздохнул.

– Вам тяжело, я знаю. Но перед вами – целая жизнь. Будете учиться, Степа?

– Буду.

– На врача?

– Да.

Доцент Петренко поднялся и крепко пожал руку Степана:

– Учитесь, мой друг! Возможно, будет тяжело, но не падайте духом. Вот уж и коммунизм не за горами. Кто, если не мы, советские люди, должны бороться за торжество жизни, за торжество коммунизма на земле!

Доцент Петренко беседовал со Степаном еще около часа. Он подробно расспрашивал обо всем, рассказывал о себе и о своей работе, давал много полезных советов. И чем искреннее и теплее звучал его голос, тем тяжелее становилось на душе у Степана.

Вот уже год он среди родных советских людей. Везде встречает привет и ласку. А за что? Что он сделал для своей Отчизны? Препарат профессора Брауна – не военная тайна. Антивирус Брауна – бессмыслица!

Доцент Петренко выглянул в окно. По широкой улице, залитой лучами заходящего солнца, шел юноша в аккуратной шинели, в тщательно начищенных сапожках. Вот он обернулся, долгим взглядом посмотрел на здание института, затем быстро пошел в сторону городского парка.