Текст книги "Торжество жизни"

Автор книги: Николай Дашкиев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 25 страниц)

Часто профессор Кривцов приглашал Степана к себе на дом. Степан любил эти вечера. Взаимоотношения Ивана Петровича с женой и дочерью были искренними и по-настоящему дружескими. Разговор обычно начинался в полушутливом тоне, но потом переходили к серьезным вопросам, и жена Ивана Петровича, учительница, откладывала в сторону свои тетради и усаживалась поближе. Она редко вмешивалась в разговор, но ее замечания были очень меткими. Глядя на нее, Степан думал, что она чем-то неуловимо напоминает Катю.

Однажды разговор зашел о научной работе студентов.

– Знаешь что, Степа, – сказал Кривцов, – я хочу предложить тебе разработать тему "Народная медицина". Что ты мне скажешь на это?

Степан пожал плечами – тема ему явно не нравилась. Да и вообще студенческий кружок… Что там может быть интересного?

Глава XVI

ШКОЛА ПРОФЕССОРА КРИВЦОВА

– Так сколько в вашей группе членов студенческого научного кружка? Десять?.. Мало.

Парторг факультета смотрел на Таню Снежко с укоризной. Таня оправдывалась:

– Но ведь кружок только недавно начал свою работу. И, кроме того, можно записать еще двоих: Николая Карпова и Степана Рогова. Они проводят настоящие научные исследования: Рогов – у нас, в патологической, а Карпов – в Микробиологическом институте. Так что считайте двенадцать.

Парторг покачал головой:

– Э, Таня, я вижу, что ты не понимаешь, в чем суть. То, что ребята работают в лабораториях, – очень хорошо. Хорошо, что ими руководят опытные научные работники. Но это подготовка ин-ди-ви-ду-аль-ная! Понимаешь? Они привыкают мыслить и работать в одиночку. А это плохо, тем более, ты сама говоришь, что одиночество Рогову противопоказано. Пусть работают в лабораториях, но о своих успехах они должны докладывать всем нам… В общем, поговори с Карповым и Роговым. Или нет, я поговорю сам. А в Микробиологический институт придется позвонить.

Таня уходила от парторга в плохом настроении. Конечно, парторг был прав: она сама способствовала отрыву Степана и Коли от студенческого коллектива. С увлечением занимаясь в кружке, она все же считала, что это несерьезно, что занятия в кружке – начальная ступень, после которой можно приступить к настоящей научной работе. Но оказывается, что это одно и то же: работа в кружке должна сочетаться с работой в лаборатории. Надо будет поговорить с Роговым и Колей.

Но за нее в этот вечер говорил профессор Кривцов:

– Нет, Степан, – научный кружок студентов вовсе не детская игра в науку. Это серьезная подготовка к будущей научной деятельности – такая же, как и твоя работа в этой лаборатории. А ведь ты здесь не открываешь ничего нового, ты только усваиваешь то, что было создано до тебя.

– Но, Иван Петрович, ведь я смогу это же самое прочесть в книгах… И даже гораздо полнее.

– Полнее? – Профессор неосторожно нажал на предметное стеклышко, сломал и, резко отбросив осколки в сторону, выпрямился: – А это еще неизвестно… Неизвестно! Что ты знаешь, например, о народной медицине? О тех зельях, которые нужно было варить обязательно в новолунье, в пустой риге, с приговорами и нашептываниями? Ты скажешь – вздор? Знахарство? Нет, дорогой, тут дело глубже! Новолунье, пустая рига, нашептывания – абсурд, ясно. Это дань темного человека своему невежеству. Но отбрось все это, вникни в то, что человечество выстрадало свою домашнюю медицину за многие столетия, ценой многих ошибок, ценой многих жизней, и тебе станет понятным, что не все в народной медицине наивно и глупо, как полагают некоторые слишком уж "ученые" люди… Да знаешь ли ты, что и современная фармакология половину всех препаратов получает из растений – из всех этих "волчьих глаз", "марьиных корней" и тому подобных? Знаешь ли ты, наконец, что даже сейчас есть такие изумительные народные средства, с которыми пока что не могут конкурировать лучшие лекарства? Что ты знаешь, например, о чесноке? Ты слышал о пенициллине и карболке, о сульфамидных препаратах и об иоде… А знаешь ли ты, что палочка Коха – возбудитель туберкулеза, – которая остается живой в пятипроцентном растворе карболки в продолжение суток, может быть разрушена испарениями обыкновенного чеснока в триста раз быстрее – за пять минут! Не знаешь?.. Э, да ты многого не знаешь! Вот если ты подготовишь для кружка доклад о народной медицине, я, как содокладчик, расскажу один случай из своей партизанской практики. Случай такой, что ахнешь!

Степан всегда удивлялся профессору Кривцову: Иван Петрович обладал поразительной способностью убеждать и заинтересовывать. Еще полчаса назад, когда речь зашла о студенческом научном кружке, Степан думал, что это ненужная затея, пустая трата времени. Но теперь… Да ведь это действительно интересная, никем еще не разработанная тема!

Степан увлекся этой темой. Он рылся в библиотеках, отыскивая лечебники двухсотлетней давности, выспрашивал у всех знакомых о простейших средствах; написал Кате, и Катя, затратив немало труда, собрала для него множество домашних рецептов лечения ревматизма, чирьев, простуды, ожогов, нарывов и других заболеваний.

Отбрасывая явно абсурдное, основанное на предрассудках, Степан кропотливо отбирал все ценное, соответствующее действительно испытанным, научным методам лечения. Его работа, конечно, еще мало напоминала настоящее исследование, но постепенно в мозгу Степана вызревала мысль: очень многие из народных средств давали препараты, аналогичные препаратам химиотерапии – отрасли медицины, которая начала развиваться лишь недавно и которая породила и пенициллин, и грамицидин, и саназин.

А профессор Кривцов, добродушно посмеиваясь, говорил:

– Вот видишь, Степан, не обо всем можно прочесть в книгах. Знай, что если тебе удастся подготовить хороший доклад на эту тему, тебя придут слушать даже профессора. А ты вот попробуй объяснить такое интересное явление…

И Степан производил опыт – несложный, но почти необъяснимый: в обыкновенную нестерилизованную кастрюлю он клал крупно порезанные куски мяса, купленного в магазине; рядом ставил обыкновенный немытый стакан с тертым хреном и закрывал все это стеклянным колпаком. И обыкновенное мясо начинало вести себя очень странно: в жаркие летние дни оно не портилось несколько недель.

А чеснок? Он творил чудеса! Испарениями, полученными от одного грамма чеснока, можно было убить, по расчету Степана, несколько килограммов страшнейших бактерий.

А черемуха? Ее мелко изрезанные листья в течение нескольких секунд убивали вокруг себя всех микробов…

А листья обыкновенного подорожника? Их прикладывают к ранам и, как это ни странно, раны быстро заживают.

А настойка чая? С ее помощью ожоги излечиваются быстро и надежно.

Много интересного узнал Степан во время своей работы над докладом для студенческого научного кружка. Многое не мог объяснить даже профессор Кривцов. Он добродушно разводил руками:

– Виноват, каюсь… Ведь я лишь патологоанатом. Но полагаю, что и другие этого не знают… А вот ты прочтешь этот доклад, заинтересуешь народ, – может, кто-нибудь и создаст такой препарат, который пригодится нам в борьбе против рака… Вот погоди, я тебя еще сведу со знаменитым Климовым…

У профессора Кривцова Степан проходил хорошую школу.

В начале зимы второкурсник Степан Рогов на студенческой научной конференции прочел доклад "Народная медицина".

Заседание пришлось перенести в Большую аудиторию – Малый зал не вмещал слушателей.

Доклад был интересный. Степан Рогов говорил не только о народных средствах, но и об открытых советским профессором Токиным целебных веществах растений – фитонцидах.

Он рассказал, что фитонциды свойственны всему растительному миру, что растения, как средство самозащиты против микробов, выделяют Специальные химические вещества, смертельные для микроорганизмов даже в мельчайших дозах. Он приводил цифры: один гектар можжевелового кустарника выделяет за сутки около тридцати килограммов летучих веществ – количество, вполне достаточное, чтобы обезвредить от бактерий большой город со всеми его свалками и мусорными ямами. Он демонстрировал опыты – простые, но эффектные, неопровержимо доказывая, что некоторые из средств народной медицины требуют изучения. Степан говорил о необходимости насаждения в городах можжевельника, сахарного клена, жасмина, кедра, черемухи, и это были уже практические предложения.

Профессор Кривцов сдержал свое слово. После доклада Степана он выступил и рассказал очень интересную историю.

… В ноябре 1941 года воинская часть, в которой служил Кривцов, по приказу командования с боями пробивалась из окружения, но, истратив все боеприпасы, вынуждена была отойти в леса и превратилась в партизанский отряд. Кривцов – он был тогда врачом отряда – приходил в отчаяние: не хватало перевязочного материала, не было медикаментов. А раненых было много.

Но вот однажды в отряд явился один из местных жителей и предложил простое средство: дважды в день подносить к ране мелко натертый лук. Кривцов досадливо отмахнулся, но старик настаивал на своем.

Попробовали. И что же оказалось? Раны стали заживать удивительно быстро – гораздо быстрее, чем те, которые обрабатывались обычными медицинскими средствами.

Зал слушал с напряженным вниманием – профессор Кривцов подтверждал фактом то, о чем только что рассказывал студент Рогов, и теоретически обосновал свое наблюдение: фитонциды растений близки антибиотикам – лекарственным веществам, выделяемым различными плесневыми грибками в борьбе с другими микроорганизмами. Кривцов напомнил, что не кто иной, как русские ученые Манассеин и Полотебнов, впервые в мире использовали для борьбы за человеческую жизнь целебные свойства плесени, из которой впоследствии был выделен пенициллин. В заключение профессор сказал:

– Каждый шаг нашей науки подтверждает марксистское положение о непрерывном развитии. Это хорошо можно понять из доклада, который только что сделал студент Рогов. Ценой огромного труда, ощупью, человечество нашло лечебное средство, затем это средство было забыто, но прошло много лет, и мы вновь возвращаемся к нему, – не к знахарству, нет, – мы приходим уже с научной, строго обоснованной теорией. Это уже новый шаг познания. Так, например, жители Южной Америки с незапамятных времен установили, что для излечения от малярии надо жевать кору хинного дерева. Они ничего не знали о хинине, а мы теперь знаем не только формулу хинина, – мы искусственно изготовляем акрихин, еще более активное лечебное средство. Профессор Борис Петрович Токин, заинтересовавшись простейшими народными средствами, открыл класс замечательных веществ-фитонцидов растений, которые, безусловно, будут использованы в" борьбе за человеческую жизнь. Берите с него пример. Надо быть внимательными. Надо быть наблюдательными. Надо учиться – напряженно, самоотверженно. И тогда вы будете в состоянии творить великие дела!

Доклад Степана Рогова и лекция профессора Кривцова произвели на всех присутствующих огромное впечатление.

Степану Рогову была присуждена первая премия за лучшую студенческую работу. Профессор Кривцов, добродушно улыбаясь, похлопал Степана по плечу.

– Растешь, растешь, Степа! Рад, очень рад за тебя! Но… – он поднял вверх указательный палец. – Но не зазнаваться! Это лишь намек на научную работу. Вот когда я увижу, что ты усвоил в этой области все, что было создано, я тебя с профессором Климовым познакомлю.

Он не сказал, кто такой профессор Климов и чем знаменит. Профессор Кривцов любил заинтриговать.

Николай Карпов не присутствовал на докладе Степана, – его задержал Антон Владимирович. Доцент явился в лабораторию в самый последний момент, раздраженный и встревоженный: один из официальных оппонентов в предварительной беседе разгромил некоторые из выдвинутых им положений, и теперь Антон Владимирович просил Карпова помочь ему произвести дополнительные исследования, подтверждающие его теорию. Защиту диссертации Великопольскому пришлось отложить на неопределенный срок.

С тяжелым сердцем Николай выслушал инструкцию Великопольского. Он не мог отказаться от предложения, но чувствовал себя виноватым перед Степаном. Ведь это был первый серьезный доклад его друга, – доклад, который обсуждался ими на протяжении чуть ли не целого года. Коле стало даже обидно: вот Степан, работая в лаборатории Кривцова, смог подготовить доклад, а он – нет. Степан не пропускает ни одного занятия кружка, а у него всегда получается так, что в дни занятий Антон Владимирович поручает срочное дело. Редко удается прослушать какой-нибудь доклад. Впрочем, это не большая беда: все, о чем говорится на кружке, Антон Владимирович объясняет потом немногословно, но ярко и убедительно. И он, пожалуй, прав: главное для студента – напряженная учеба и работа в лаборатории. Все-таки приятно знать, что участвуешь в серьезном научном исследовании.

Карпов успокаивал себя, но настроение не улучшалось. Он все чаще посматривал на часы и, завершив первый из предложенных Антоном Владимировичем опытов, наконец не выдержал и помчался к Медицинскому институту. Но было уже поздно: у подъезда он столкнулся с группой оживленно беседующих студентов, а в раздевалке увидел Степана и Кривцова.

Степан обиделся, – Коля сразу понял это по подчеркнутому хладнокровию, с которым друг посмотрел на него и отвернулся к профессору Кривцову, продолжая разговор. Коле хотелось сразу же объяснить все, но было неудобно прерывать профессора, к тому же вскоре к ним подошел и доцент Петренко.

Петренко хвалил Степана и отмечал, что этот доклад заставит многих со всей серьезностью отнестись к разработке некоторых затронутых Степаном вопросов. Он подчеркивал, что именно так, именно таким путем должны входить в науку советские студенты, воспитывая в себе острую наблюдательность, принципиальность – лучшие качества ученого.

Карпов не завидовал Степану, нет, – он радовался его успехам. Но ему было горько сознавать, что его никогда не похвалит парторг. Много дней он провел в лаборатории Великопольского, много проделал опытов – пусть даже ненужных в значительной мере, – но вот пройдет еще несколько напряженных месяцев, доцент Великопольский станет профессором и, может быть, наедине поблагодарит его, пожмет руку, скажет: "Наши исследования были блестящими…" Но никто не скажет, что Николай Карпов достиг чего-либо значительного, что он, выполняя приказ своей Родины, идет в науку – пусть медленно, но уверенно…

Он был грустен и озабочен. Это не укрылось от Петренко. Секретарь партийной организации Микробиологического института посматривал на Колю, стараясь понять, что же огорчило неизменно жизнерадостного и веселого лаборанта Великопольского. В вестибюле, поотстав от Кривцова и Рогова, он взял Карпова под руку.

– Ну, Коля, а как у вас идут дела? Какой доклад готовите вы?

Доцент Петренко преподавал в Медицинском институте и почти всех студентов знал по именам, но для Коли такое обращение было неожиданным: он даже не мог предполагать, что парторг, с которым он беседовал всего один раз, помнит его.

Смущаясь, Карпов рассказал, что работает очень напряженно, что у него просто не хватает времени. Он оправдывался тем, что принимает участие в настоящих научных изысканиях, но чувствовал себя при этом очень неловко, так как ответить парторгу в сущности было нечего.

Петренко слушал его со все возрастающей тревогой. Он прекрасно понял состояние Карпова, понял и то, что Карпов полностью находится под влиянием доцента Великопольского, что Великопольский постепенно сталкивает его на неправильный путь. Но что это за странные отношения между заведующим отделом и студентом-второкурсником? Почему Николай Карпов, обмолвившись, сказал "наши исследования"? Великопольский вскружил ему голову, подчеркивая серьезность работы. Зачем это нужно?

Петренко не имел никаких оснований без обиняков заявить Николаю Карпову, чтобы тот немедленно прекратил работу в лаборатории Великопольского. Он мог действовать только методом убеждения. Петренко убеждал Колю, подчеркивая значение систематичности в приобретении знаний, говорил о Степане Рогове, зная, что этот пример для Карпова наиболее близок. Он видел, что Николай Карпов подсознательно воспринимает то, о чем он не мог сказать прямо.

И когда через неделю Петренко поинтересовался у доцента Великопольского, куда исчез его жизнерадостный лаборант, Великопольский ответил, что Карпов попросил разрешения не приходить в лабораторию до конца года.

Петренко удовлетворенно улыбнулся. Он понял, что вмешался вовремя. И он еще раз подумал о том, что следует хорошо поразмыслить о странном способе воспитания Великопольским будущих научных кадров.

Глава XVII

ЗАПИСКА

Лекции в институте, работа в лаборатории, научный кружок, веселые студенческие вечера – сутки заполнены до предела. Некогда предаваться воспоминаниям, грустить, – стремительный темп жизни сам несет вперед. И только поздно ночью, ложась спать, Степан Рогов и Коля Карпов серьезно беседуют о жизни, о работе. Ушла в прошлое эпоха «Россинанта» – на месте старого, облезшего дивана стоит удобная тахта. И друзья уже не те: оба выросли, возмужали. Степан стал веселее и общительнее, Николай погрустнел.

Перемена в характере друга тревожила Степана. Степан уже несколько раз пытался узнать, что же тяготит Колю, но Карпов, против обыкновения, отмалчивался. Наконец он заговорил сам:

– Степа, скажи… ты влюблен в Таню?

– Я? – Степан недоуменно заморгал глазами. Вопрос показался ему столь нелепым, что он даже рассмеялся. – Ну, конечно, нет!.. Таня очень хорошая девушка, но кроме Кати, я ни о ком не думаю.

Николай вздохнул:

– А я люблю ее, люблю!

Он сел на кровать, поджав ноги, и заговорил быстро, возбужденно:

– Ты понимаешь, Степа, я вижу, что она тебя любит…

– Меня?

– Да! Она всегда с тобой… Еще с того вечера на катке. Ей приятно быть рядом с тобой, я это вижу… И если бы я не знал, что ты любишь Катю, я никогда бы не заговорил об этом. Я и так молчал больше года. – Николай умолк, огорченно вздохнув.

Для Степана это признание было полной неожиданностью. Как и все в группе, он был твердо уверен, что Коля Карпов дружит с Леной Борзик.

– Ну, а как же Лена? – недоверчиво спросил Степан. – Ты что-то непостоянен!

Николай соскочил с кровати и подсел к другу на тахту.

– Ой, и не говори, Степа! Измучился вконец. Ты понимаешь – в тот вечер, когда я увидел, что Таня интересуется тобой, я не захотел вам мешать. Подошел к Лене, – шучу, смеюсь, а у самого на сердце так тяжело, так горько… Лена попросила проводить ее домой, – живет далеко, на Новоселовке. Проводил. Да еще и стихи о любви читал, дурак! А она мне: "Милый!.." Это, значит, я-то милый! Хотел было удрать, – неловко как-то. Говорит, что давно любит меня…

Коля опять тяжело вздохнул:

– Запутался я совсем: приходится провожать Лену домой. Сколько раз собирался сказать прямо: "Лена, да ведь не люблю я тебя!" – а не могу. Как посмотрит на меня вот такими грустными синими глазищами… – Колька показал руками нечто огромное, – как посмотрит! Язык не поворачивается… А сегодня говорит: "Ну, поцелуй же меня хоть раз!" А я – сбежал… Скажи, правильно, что сбежал?

Степан, крепясь, чтобы не расхохотаться, ответил с надлежащей серьезностью:

– Правильно, что сбежал. Но еще честнее было бы, если б ты сразу признался девушке, что не любишь ее. А то что же получается?

Николай удрученно поник головой.

"Ах, Колька, Колька! – думал Степан. – Он все еще ребенок. Из боязни кого-то обидеть готов мучиться сам. И подумать только: год влюблен в Таню, а никому ни слова! А Таня?"

И вдруг многое из того, что ранее казалось непонятным, обрело смысл. Так вот почему Таня всегда спрашивает: "А где Коля?" Так вот почему она украдкой посматривает на Колю с Леной, и взгляд ее делается сосредоточенным и грустным. До сих пор Степану казалось, что Таня просто жалеет Колю: ведь Лена ему совсем не пара, – ленивая, сентиментальная девушка. А выходит…

Еще не имея твердой уверенности в своей правоте, Степан положил руку на плечо друга:

– И еще я должен тебе сказать, что ты – слепец! Не видишь, что Таня интересуется не мной, а тобой… Успокоился? Ну, спи, неудачный жених!

Но Коле было не до сна.

– Откуда ты знаешь, Степан? Она тебе говорила?

– Конечно же, говорила! Я, мол, влюблена в этого рыжего медведя, который даже не хочет разговаривать со мной.

– Ну, это уж ты врешь… – Колька разочарованно отвернулся.

– А вот и не вру! Спроси у нее сам.

Коля умолк, лег на кровать, но не выдержал, вскочил снова, подсел к столу, стал что-то писать, зачеркивать, вновь писать. Наконец скомкал лист бумаги и сказал в сердцах:

– Не выходит. Пушкина из меня, видно, не получится… А Тане завтра же скажу прямо. Так, Степа?

– Так! Садись, Коля, поговорим.

Они долго беседовали в ту ночь о Лене, о Тане, обо всей группе. А потом вспомнили о подземном городе и последней просьбе Екатерины Васильевны Сазоновой.

Прошло уже несколько лет, а дочь погибшей женщины все не удавалось найти. Адресные бюро крупнейших городов страны неизменно отвечали: такая-то в данном городе не проживает. Не дали ничего и розыски многочисленных друзей Николая Карпова и Степана Рогова. Степан с тревогой думал: "Неужели придется отказаться от своего слова?".

И вдруг его осенила мысль: а что если бы обратиться в Министерство связи, самое что ни есть главное почтовое управление? Ведь кто знает города лучше, чем почтальоны?

Коля нашел эту идею блестящей. Но Степан вновь усомнился:

– Ну, а если там спросят, что это за "Большой город", о котором идет речь. Разве кроме нашего нет больших городов? А если спросят: "А почему вы считаете, что "пр. Ст." обязательно обозначает проспект имени Сталина? А может быть, проспект Стахановцев?"

Он осекся и почти испуганно взглянул на Колю. Коля от неожиданности подскочил. Оба одновременно вспомнили, что ежедневно проходили по проспекту Стахановцев мимо дома № 7. И этот дом был жилым! А что если в адресе указан именно проспект Стахановцев? Ведь Екатерина Васильевна умышленно не дала точного адреса, чтобы эсэсовцы не смогли схватить ее дочь.

– Подъем! – крикнул Николай. – На одевание – три минуты, на завтрак – двенадцать!

Но было слишком рано. Тусклый зимний рассвет подступал медленно, неохотно.

Степан включил приемник. Из репродуктора донеслось:

– В экспериментальных камерах японские военные преступники зверски умерщвляли советских и китайских граждан. Бактериологические отряды в Маньчжурии готовили десятки тонн бактерий, тысячи чумных крыс, чтобы по первому сигналу…

В тот день начинался суд над японскими военными преступниками.

Стучать пришлось долго, но никто не выходил. Видимо, в квартире никого не было. Но вот приоткрылась дверь напротив, и немолодая женщина выглянула, чтобы узнать, кто так настойчиво стучит к ее соседям.

Коля обрадовано кинулся к ней:

– Скажите, пожалуйста, не здесь ли жила до войны Екатерина Васильевна Сазонова?

Женщина настороженно посмотрела на друзей.

– Да, жила… А что?

– Нет ли кого-нибудь из семьи Сазоновых? У них была дочь. Мы принесли ей известие о Екатерине Васильевне.

Женщина ахнула, засуетилась, схватила за руки Колю и Степана и повела их в комнату.

– Где она? Что с ней? Почему она ни разу не написала?

Коля отмахивался:

– Сейчас, сейчас… А где ее дочь? Где ее муж?

Соседка рассказала, что партийный работник Сазонов и его жена архитектор Екатерина Васильевна, подпольщики, были окружены в этом доме фашистами и отстреливались до последнего патрона, Сазонов был убит, а раненую Екатерину Васильевну схватили эсэсовцы, и больше о ней никто ничего не слыхал. Дочь Сазоновых в это время была не то у бабушки, не то у тетки. В феврале 1943 года, когда наши части освободили город. ее приводила какая-то старушка и просила, в случае если от Екатерины Васильевны придет письмо, немедленно сообщить ей. Но куда именно сообщить – женщина не знала. Она лишь передавала рассказ соседей-очевидцев. Но все же она обещала узнать адрес родственницы Сазоновых и просила зайти через неделю.

Коля облегченно вздохнул. Ему казалось, что цель почти достигнута и что девочка будет найдена.

Но Степан был грустен. Выйдя из дому, он посмотрел на окна бывшей квартиры Сазоновых.

"Если девочка жива, – думал Степан, – она стала совсем взрослой, все понимает… Может быть, она еще ждет, еще надеется встретить свою мать, а я принесу ей страшное известие".

Но, может быть, Екатерина Васильевна уцелела? Может быть, живы Зденек и все те, кто остался в казематах подземного города?

Нет! Если раньше была хоть маленькая надежда, то сегодня она исчезла окончательно. Не только немецкие, но и японские фашисты готовили против Советского Союза тонны смертоносных бактерий, полчища чумных крыс. Американские империалисты грозят войной… А подземный город попал в руки американцев.

Резкая, почти физическая боль сжала его сердце. Лишь теперь Степан окончательно поверил в гибель друзей из подземного города. Их замучили, жестоко замучили те, кто называл себя союзниками Советской России.

В этот день состоялось общее собрание студентов и сотрудников Медицинского института. И почтенные академики, и студенты, и технические работники выражали свой справедливый гнев, – все требовали строжайшего наказания японских военных преступников.

Выступил профессор Кривцов. Он говорил о лучших традициях русской и советской науки, о замечательных людях, которые погибли сами, чтобы ценой своей жизни найти средство против смерти.

Выступала Таня Снежко. От имени комсомольцев института она просила ходатайствовать перед президиумом Верховного Совета о самом строгом наказании врагов народа.

Выступал и Степан Рогов. Он говорил о страшных казематах фашистского подземного города, о мужественных людях – Екатерине Васильевне и Зденеке. В огромном зале, перед многими сотнями людей звучали гневные слова.

– Не было и нет худших, кровожаднейших зверей, чем фашисты, к какой бы национальности они не принадлежали!

Когда Степан Рогов сошел с трибуны, председатель собрания подал ему записку.

"Уважаемый товарищ Рогов! – прочел Степан. – Убедительно прошу вас зайти ко мне на квартиру в один из ближайших вечеров. У меня к вам очень важное дело. Доцент Великопольская".

Степан поднял глаза. Полная красивая женщина, сидевшая в третьем ряду, поймала его взгляд и грустно улыбнулась. Степан узнал доцента Великопольскую. Она вела спецпрактикум на старших курсах микробиологического отделения института.

Степан Рогов недоумевал: какое важное дело могла иметь к нему совершенно незнакомая женщина, которую он лишь изредка встречал в институтских лабораториях?

Карпов, склонный видеть во всем нечто таинственное, утверждал, что дело идет о какой-нибудь тайне. Он доказывал:

– Ну, пойми, Степан, если бы ей нужно было видеть тебя по общественным делам, она бы запросто подошла и спросила, в крайнем случае пригласила бы притти к ней в лабораторию. А тут… Не-е-ет! Ты смотри, как написано:

"Убедительно прошу" и "важное дело"…

Степан, который ничего таинственного в этой записке не видел, все же убеждался, что "дело", о котором писала доцент Великопольская, видимо, было вопросом личного, а не общественного порядка. Во всяком случае, надо выполнить просьбу. Но на квартиру к Великопольским итти не хотелось, хотя Коля и утверждал, что Елена Петровна очень милая и простая женщина.

События ускорила сама Елена Петровна. Однажды вечером она, встретив Карпова, спросила:

– Скажите, Коля, вы не знаете студента Рогова?

– Конечно, знаю. Это мой друг.

– Вот хорошо! Передайте ему, что я повторяю свою просьбу.

Николай улыбнулся:

– Елена Петровна, он стесняется. Может быть, ему можно притти к вам в институт?

– Нет, пусть лучше придет на квартиру. А чтобы он не стеснялся, – Елена Петровна улыбнулась, – приходите вдвоем. Хорошо будет, если вы придете завтра в семь вечера.

Когда на следующий день в назначенное время друзья пришли к Великопольским, Елены Петровны еще не было дома. Дверь открыла девочка-подросток, в которой Степан не без труда узнал Галочку – ту самую Галочку с соломенными косичками, которую он несколько лет назад встретил в кабинете директора Микробиологического института. Она вытянулась и повзрослела, но в ее поведении все еще осталось много детского. Слишком уж чинно она передала, что ее мама извиняется за непредвиденную задержку, слишком по-взрослому отрекомендовалась: "Галина!" – и попросила пройти в гостиную.

Если бы не Коля, Степан просто не знал бы, о чем ему говорить, как вести себя. Но Карпов имел счастливую способность везде чувствовать себя свободно. Он рассказал несколько смешных анекдотов о профессорах, показал Галине немудреный карточный фокус, потом уселся за рояль, и невероятно фальшивя, сыграл сонату Моцарта. Немедленно завязался спор: Галина утверждала, что он играет в иной тональности и что вообще сам Моцарт не узнал бы своей пьесы в таком исполнении, Карпов же доказывал, что он прав. Кончилось тем, что Галина села за рояль, а Коля, лукаво поблескивая глазами, с чувством выполненного долга опустился в кресло.

Девочка играла очень тепло, задушевно, и Степану вспомнился тот далекий осенний вечер, когда он впервые встретился с Николаем.

– "Баркарола"?

Галина кивнула головой:

– Да… "Баркарола"…

Она сидела взволнованная и задумчивая, потом побежала в другую комнату и принесла большой альбом в бархатном переплете. Это была ее гордость: яркие пейзажи, портреты знаменитых артистов, писателей и ее – Галочкины – фотографии, большинство из которых она старалась прикрыть, считая их недостаточно скромными.

Степан рассеянно листал альбом. В ушах все еще звучала хорошая мелодия.

И вдруг Степан увидел странно знакомое лицо. Он поспешно придвинул к себе альбом и впился взглядом в фотографию: женщина задумчиво смотрела куда-то вдаль, словно слушая чудесную музыку. Степан инстинктивно схватился за карман – в его записной книжке лежала точно такая же фотография. Нет, на той рядом с Екатериной Васильевной была девочка.

У Степана перехватило дыхание, на миг остановилось сердце.

"Да, сомнения нет. Это – Екатерина Васильевна Сазонова… Она просила найти дочь… Галочку? Да, Галочку… Сколько лет прошло? По возрасту Галина как раз подходит… Неужели это она, ее дочь?"

Степан внимательно посмотрел на девочку.

Так вот зачем позвала его к себе доцент Великопольская!

Заметив, что Степан взволнованно смотрит на фотографию, Галина сказала:

– Это моя тетя. Я ее не помню, она погибла во время войны. Правда, я похожа на нее?

Степан вздрогнул: девочка даже не знает, кто ее мать. А у него в кармане лежит фотография с последними словами Сазоновой… и об этом сказать нельзя. Может быть, позже, а сейчас – нельзя. Это будет страшным ударом для Галины.

Вошла Елена Петровна.