Текст книги "Волшебный камень"
Автор книги: Николай Асанов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]
– А мы все пойдем и найдем! Все коллекторы, вот нас осталось шесть человек, пойдем на зимний поиск, мы так решили и просим Сергея Николаевича записать нас первыми и вызываем геолога товарища Меньшикову пойти с нами. Я все сказала!
Отрапортовав это единым духом, она села и спряталась за подруг, которые аплодировали ей в пять пар рук.
Варя не смотрела на девушек. Она сидела, кутаясь в большой платок, словно ее все время пробирал озноб. Пальцы ее нервно двигались, скручивая кисти шали.
После Даши попросил слова Евлахов. На этого человека Нестеров надеялся, как на себя. Он бил разведывательные шурфы чуть ли не во всех концах страны. Принимал участие в открытии Мончегорских никелевых руд, добывал образцы апатитов в Хибинах, выбил из песчаных холмов Каракумов первый образец промышленной серы.
Евлахов погладил усы, глянул на Сергея исподлобья и проговорил кротким, смирным баском, который никак не соответствовал его славе землепроходца и первооткрывателя:
– Конечно, Сергей Николаевич поднимает не легкое дело, нет, не легкое! Но мы с Сергеем Николаевичем уже бывали в переделках. Кто из молодых не знает – скажу, в тысяча девятьсот тридцать восьмом году мы ходили в Заполярье искать выходы медного колчедана. Мы прошли с тяжелыми горными работами маршрут в восемьсот километров и вернулись живы-здоровы, да еще получили премию за успех…
– Это не алмазы искать, – сказал Суслов.
– А что же алмазы? Сергей-то Николаевич в первый же раз привез три кристалла, – а долго ли он на Ниме был? Это не его вина, если он поймал жар-птицу за хвост, а другие ее упустили. Да если мы к будущей осени подтвердим наличие месторождения – так нам цены не будет. А начинать надо сейчас. Разве солдаты на зиму из окопов уходят?
Нестеров испытывал счастливое облегчение. Евлахов говорил его же словами!
– Конечно, то, что предлагает Нестеров, опасный опыт. Но недалеко от Нима находится фактория «Союзпушнины», и в случае нужды мы сможем раздобыть там кое-какие продукты. Севернее кочует остяцкий олений колхоз. Баяндин, несомненно, даст вьючных лошадей. В крайнем случае часть этих лошадей забьем на мясо. А до глубоких снегов можно пробить не один десяток шурфов и разведать большинство старых речных террас[18]18
Терраса – в данном случае старое русло реки.
[Закрыть], которые товарищ Нестеров считает остатками древней гидрографической сети, затаивших в своих наносах алмазы.
Слово взял Палехов.
Едва услышав его, Нестеров подумал: как хорошо, что эти вопросы задает не Варя. Ей он не мог бы простить того недоверия, которое сквозило в каждом слове Палехова. Если она и соглашается с начальником экспедиции, пусть соглашается безмолвно. А Палехов говорил и говорил, и было похоже, что шумит надоедливый затяжной дождь, что все хмурится вокруг, что только что просиявшее солнце теперь закрыто чуть ли не навечно.
Палехов спрашивал. Он ничего пока не отрицал, он только спрашивал у Нестерова: учитывает ли новый начальник отряда, что зимние работы по поиску алмазов в полевых условиях никогда не производились? Что в местах предполагаемых разведок нет ни жилья, ни дорог? Что туда невозможно забросить продукты? Что двигатель и необходимые для разведки машины вьюками в такую даль не доставить? Что придется опять всю работу производить вручную, пользуясь примитивными вашгердами, брошенными на Ниме при предыдущем обследовании? Что в зимних условиях возможны обмораживания и что Нестерову придется отвечать за возможные несчастные случаи?..
Это были только вопросы, но они превратились в целый список отрицаний, на каждое из которых требовался не только ответ Нестерова, но и ответ тех, кто решит пойти с ним. А затем Палехов перешел, как он сказал, к делу, – и оказалось, что список отрицаний расширяется грозно и неотвратимо, как снежная лавина. И все то, что так точно и горячо нарисовал Нестеров, вдруг поблекло, стало маловероятным, обросло опасностями, и Нестеров увидел, как затуманились глаза комсомольцев, как все ниже склонялись головы рабочих, на которых он так надеялся.
Нестеров взглянул на парторга.
Головлев расправил плечи и поднялся, выбросив вперед могучие руки.
– Надо бы товарищу начальнику помнить хорошую русскую пословицу: «Глаза боятся, а руки делают!» Да как мы можем отступать, когда наши люди в Сталинграде не отступают? А вы представляете себе, что там сейчас делается? Вот Сергей Николаевич был там, жалко, что он не рассказал об этом. Может быть, тогда и те, у кого совесть жиром обросла, пошли бы с ним в парму. А я говорю точно: я иду. И не только я, а все те пойдут, кого мы так скоропалительно из экспедиции отчислили. Хорошо еще, что не все они уехали. Так вот, те, кто остался, пойдут. Восемь человек, и каждый из неба крышу сделает, из гвоздя суп сварит! А теперь еще раз я спрошу у вас, товарищи коллекторы и геологи: пойдете ли вы с нами или оставите Сергея Николаевича одного? Ему-то без вас труднее, чем нам без машин. Мы шурфы пробьем лопатой и ломом – а вот как он один будет справляться?
– Мы все равно пойдем, – тихо и застенчиво сказала Даша Цузой, встала и, смущаясь, добавила: – Только я еще мало обучена всем тонкостям. Попрошу Сергея Николаевича помочь мне и советом и учением…
Головлев сел за стол, скупо улыбнулся и сказал:
– Я думаю, совещание можно закрыть. Тут теперь все дело в частных разговорах. А кто пожелает с нами, прошу ко мне. У Сергея Николаевича хлопот будет много. Идти придется в ближайшие дни, санного пути не ждать. Значит, ему надо и вьючных коней охлопотать, да и продовольствия кой-какого. С одного ружья кормиться будет трудно, да и некогда тому за зверем ходить, кто алмазы ищет…
Палехов пожал плечами и закрыл совещание.
Девушки-коллекторы, чувствовавшие себя после вызова Даши неловко, поторопились уйти под предлогом, что надо помочь на кухне. Ушел и Евлахов, сказав, что ему надо поговорить с бригадой. Палехов, Суслов и Варя беседовали между собой о каких-то мелочах, должно быть, боясь возвращаться к тяжелой теме. Они как будто уже отделились от Нестерова. Головлев сидел рядом с Нестеровым, держа в своих толстых пальцах карандаш и выписывая на листе бумаги фамилии рабочих, которые после расчета в экспедиции оставались еще в Красногорске.
Он тихо спросил Нестерова:
– Хотите, я с Варварой Михайловной сам поговорю?
– Нет, не надо.
– Ну, вам виднее. И то говорят, что посреднику с двух сторон попадает…
Он попрощался с Нестеровым за руку, кивнул остальным и вышел, опустив крутые плечи, словно принял на себя большую ношу.
Теперь-то и должно было начаться самое тяжелое.
Палехов небрежно сказал Суслову:
– Тебя Саламатов просил зайти.
– Не знаешь, зачем я ему понадобился?
Палехов замялся, потом тем же тоном ответил:
– Право, не знаю. Но ты зайди к нему завтра с утра.
Нестеров подошел к ним с той неловкостью, как подходят к посторонним. Варя зябко поежилась под большим платком, сказала:
– На улице такая слякоть, что, и вернувшись, никак не отогреешься. – И обратилась к Нестерову: – Ты советовался с Саламатовым насчет своего замысла?
– Да.
– А ты сказал ему, что в этом есть риск для жизни?
– Не надо преувеличивать, Варя, – устало ответил он.
Она замолчала. Он тоже не знал, о чем еще говорить. Палехов, посмотрев на них, иронически улыбнулся. Нестеров спросил у Вари:
– Ты не знаешь, в каком состоянии механизмы?
– Грохоты и отсадочные машины в порядке. Шейкер требует ремонта, но это дело двух дней. И потом, с вами идет Головлев, он же сказал, что из неба крышу сделает, – с досадой ввернула она.
– Люблю такие разговоры между женихом и невестой, – сказал Палехов и встал, потягиваясь. – Ну, мне пора домой. Завтра увидимся.
Варя вдруг с отчаянием сказала:
– Борис Львович, да помогите же мне отговорить его!
В это мгновение с шумом распахнулась дверь, и в столовую ворвалась Юля. С улицы послышался шум, звуки баяна, но Юля захлопнула дверь, и шум, как отрезанный, умолк. Остановившись у косяка, Юля, часто дыша, проговорила:
– Если бы вы только знали, что там делается, что делается! Куда там Джеку Лондону! Он такое и не видывал!
– Что случилось? – строго спросил Палехов.
– А вы послушайте! – Она распахнула дверь, и в комнату снова ворвался рокот баяна. – Лукомцев идет! – Она всплеснула руками и торжествующе крикнула: – «На сопках Маньчжурии» играет, понимаете!
Суслов насторожился, встал, прислушался и сказал:
– Да. «На сопках Маньчжурии». Значит, с удачей. Это у него мода такая: если идет с удачей – играет «На сопках Маньчжурии».
– Неужели этот зимогор опять что-нибудь нашел? – удивленно спросил Палехов. – Вы его видели, Юля?
– Нашел, – смеясь, ответила Юля.
– Вот везучая семейка! Отец для Демидова Сан-Донато открыл миллионный прииск, сынок чуть не каждый год отличается…
Нестеров обиделся за Лукомцева и остановил Палехова:
– Маленькая разница все-таки есть. Отец работал на князя Сан-Донато, а сын – на социализм.
Варя поморщилась.
– Для таких людей никакой разницы нет. Для них по парме бродить – что дышать, а найдет ли он на миллион или на пять копеек, для государства или для себя, ему все равно. Лишь бы форс показать.
Юля не вытерпела. Новости распирали ее, и она шумно заговорила:
– Нет, вы только послушайте, что он начудил! Зашел в «Золотоскупку», а там одни детские кроватки стоят. Так он высыпал продавщице на прилавок не меньше полфунта песку. И какого! Золотинку от золотинки не отличишь! Чешуйчатый. Самого старого отмыва. «Беру, говорит, все кровати!»
– Ну вот, а зачем ему они? – презрительно спросила Варя.
– Ну, ясно, чем не старый золотишник? – поддержал ее Палехов.
– А все-таки не в кабак пошел! – упорствовал Нестеров. – Наверно, была у него какая-то идея, когда он покупал эти кровати.
– Правильно, Сергей Николаевич! – захлопала в ладоши Юля. – Вы, Борис Львович, всегда плохо о людях судите! Лукомцев приказал все кровати в детский дом отправить!
Сразу наступило молчание.
Нестеров был рад, что понял порыв Лукомцева. С давних пор повелось, что приискатель при фарте стремился расплатиться с судьбой. А Лукомцев, удачливый открыватель и фантазер, был известен по всему Уралу. Всю жизнь он охотился за фартом, а когда ему везло, превращался в самого беспокойного человека. Сейчас ему было уже около тридцати лет. Но начал золотничать он с детства. От отца он перенял и неуемную страсть к поискам, и разгул фартового золотнишника. О нем, как и об отце его, рассказывали анекдоты. Лет десять тому назад, во времена строгого нормирования товаров, девятнадцатилетний Лукомцев ухитрился разостлать кумачовый ковер от магазина «Золотоскупки» до пивной Уралторга на прииске «Беспокойный». Это было в дни наибольшего фарта, когда старательская артель, в которой работал Лукомцев, открыла под старыми отвалами шуваловских разработок нетронутые россыпи платины. Лукомцев созвал всех своих подручных и приятелей, и они раскупили по своим промтоварным книжкам весь запас кумача в магазине. Двое подручных удачливого старателя расстилали по осенней грязи десятиметровые отрезы кумача, а Лукомцев гордо шествовал в пивную по этому ковру, растягивая мехи баяна, так, что баян обвивался вокруг него змеей. После этого «художества» Лукомцева уволили с прииска, и он много лет бродил по горным тропам Урала в одиночку, пока не осел в Красногорске. Здесь он и поступил в экспедицию.
Все это промелькнуло в памяти мгновенно. Конечно, давно уже прошли те времена, когда приискатели отдавали весь свой азарт и талант на выдумки подобных «художеств». Давно уже прекратились дикие гульбища «фартовых», драки и поножовщина, но еще остались некоторые замашки, вроде той, что привела Лукомцева в магазин и заставила скупить детские кровати. Это можно было понять. Все лето бродил приискатель по горным отрогам и речкам, мок, голодал, жарился под солнцем днем и замерзал ночами, и вот он поймал удачу за хвост, – как же ему было не покуражиться, не показать другим, какой он молодец? И Нестеров прощал Лукомцеву этот кураж.
3
С грохотом открылись двери. Юля взвизгнула и отскочила подальше. На пороге появился невысокий парень в расстегнутом полушубке, из-под которого виднелась прожженная у костров атласная рубаха, бывшая когда-то алой. Рев его баяна заглушал голоса восхищенных зрителей, провожавших счастливого приискателя. Следом за Лукомцевым появился малорослый, похожий на мальчишку, черноволосый, с реденькой бороденкой остяк Тимох. Провожатые, заглянув в дверь и увидев начальника экспедиции с хмурым, неприветливым лицом, попятились, и дверь с визгом захлопнулась за ними.
Лукомцев последний раз сдвинул мехи баяна, снял широкий ремень и пустил баян на пол. Шагнув вперед, он размашисто поклонился и сказал:
– Здравствуйте вам! Привет и почтение!
Видно было, что его уже угостили малость – глаза его поблескивали, голос был громким, лицо бледное.
Нестеров поднялся и упрекнул его:
– Ну и ну, Андрей! Все еще не угомонился?
Лукомцев часто замигал глазами, схватил его руку и затряс в своей черной, заскорузлой ладони.
– Батюшки! Сергей Николаевич вернулся! С праздником вас! – Он проговорил это бессвязно, вдруг повернулся к остальным и, чуть не плача, выкрикнул: – Да что же вы мне об этом раньше не сказали? Разве бы я такую встречу устроил?!
– Довольно тебе паясничать, Андрей! Садись, рассказывай…
– Милиция по тебе плачет, по зимогору, – шутливо, но с явным оттенком неприязни проговорил Палехов. – Рассказывай: в каких горах горе мыкал?
– Плохо уговариваете, товарищ начальник, – еще более неприязненно ответил ему Лукомцев. – Ничего я вам не скажу, а вот с Сергеем Николаевичем потолкуем…
Нестеров попытался остановить Лукомцева, пока тот еще пуще не надерзил начальнику.
– Попал бы ты ко мне в роту, я бы с тобой поговорил! – пошутил Нестеров.
Лукомцев грустно сказал:
– А разве я об этом не просил? Не берут! Я ведь камнем битый, землей мятый, медведем калеченный. А был у меня секрет, как войну прикончить…
Тимох, присевший на пол у стены, увидел, как Юля стала накрывать на стол, и встал.
– Дай-ка хлеба, девушка.
– Сейчас станем обедать.
– Не мне, олешку, – укоризненно сказал остяк.
Девушка растерялась и вынула из шкафа краюху хлеба. Тимох поклонился, пробормотал по-остяцки благодарность и пошел к двери. Лукомцев вдруг порывисто бросился к нему:
– Низко кланяюсь, Тимох, выручил! – Обернулся к Нестерову: – Ведь шесть олешков пали, один остался, вот какая была дорога!
Палехов пробормотал:
– Шесть оленей! Черт бы тебя побрал!
– Не сердитесь, Борис Львович, еще не вечер, убытки рано считать, – отозвался Лукомцев. – Ну, Тимох, одаривай хозяев!
Тимох вышел с краюхой к оленю и вскоре вернулся, неся берестяной коробок. Он вынул из коробка несколько мехов и набросил их на плечи Вари. Юля с завистью воскликнула:
– Соболя!
– Ну зачем это, Тимофей Пименович, – сказала Варя, оглаживая меха.
Тимох простодушно ответил:
– Соболей только красивым носить можно…
– Где же ты Лукомцева подобрал, Тимох? – спросил Нестеров.
Тимох, робкий с чужими людьми, к Нестерову относился как к старому приятелю. Им уже приходилось встречаться: оба они были кочевниками – один по страсти, другой по образу жизни. А в таких случаях однажды встреченный хороший человек становится другом навсегда. Тимох с усмешкой ответил:
– А на Ниме встретил. Бродит по промоинам да полыньям, камешки ищет. Оленей моих загонял, сам высох, чуть жив, а будто прирос ко льду. Если бы я ему руки не скрутил, он бы все еще водяному богу молился…
Юля незаметно вышла. «Пошла сказать Даше», – догадался Нестеров. И верно, сейчас же появилась Даша. Она сделала несколько шагов к Лукомцеву, но оробела и замерла, не подойдя. Андрей сделал шаг, схватил ее руку и сжал, притягивая девушку к себе. Она с досадой вырвалась и сухо сказала:
– Здравствуйте… – Но едва пригляделась к бледному, как будто прозрачному лицу Лукомцева, вся досада ее пропала, и она беспокойно спросила: – Что с вами, Андрей?
– Зацинговал, – безразлично сказал Лукомцев. – Все зубы, как пьяные, шатаются. Мне бы сейчас чесноку или луку. Да что вы, Даша, так на меня уставились? Я своими ногами дошел.
– А что же Лунина не помогла? – И ревнивую горечь услышал Нестеров в голосе девушки.
Лукомцев небрежно ответил:
– А что мне Лунина? У нее своя мечта, у меня – своя. Я такую мечту ношу, что другому и не поднять.
– Какую же это? – ревниво спросила Даша.
– На фронт хочу проситься, – возбужденно заговорил Лукомцев, – Возьму я с собой бригаду настоящих добрых охотников, человек двадцать. Перейдем мы через фронт, изловим этого проклятого Гитлера и притащим его для всеобщего обозрения. А без Гитлера фашисты долго не продержатся…
– Эх, Андрей, так войны только в сказках кончаются, – сказал Нестеров. – Гитлеровцев оружием брать надо. Ты для оружия что-нибудь нашел?
– А для оружия я отдельно постарался…
Он вытащил из кармана штанов узкий длинный кожаный мешок, небрежно встряхнул его на руке, будто взвешивая, развязал шнурок, стягивавший устье, и перевернул мешок над столом. Тяжелая струя золотого песка полилась на столешницу, расплываясь подобно топленому маслу.
– Действительно золото! – ахнул Палехов.
– Однако блесну нашел, – солидно подтвердил Тимох. Он один отнесся к этой картине льющегося тяжелой струей золота безразлично.
Девушки, и Даша и Варя, подбежали к столу. Палехов уже перебирал в пальцах чешуйчатые мелкие пластинки, определяя возраст золота.
– Здесь в районе? – спросил он.
– Ничего не поделаешь, земля такая. В ней все есть! – убежденно и в то же время посмеиваясь над недоверчивым вопросом Палехова, ответил Лукомцев. Потом посмотрел в глаза Нестерову и сказал: – А это вот для тебя, Сергей Николаевич! Вот они, алмазы-то! – Резким движением он вытащил из внутреннего кармана полушубка пригоршню камней и швырнул их на стол. Все бросились к камням. Он небрежно откинулся, приняв особо картинную позу, выставив грудь и отставив ногу, и добавил со значением: – Пусть и мое имя в географию попадет! Есть же море Лаптевых, тоже простого человека имя, – отчего же не быть алмазному прииску имени Лукомцева?
Это наивное хвастовство, надежда, в нем прозвучавшая, и тронули и огорчили Нестерова. Он не смотрел уже на камни. Палехов взял горсть, поднес близко к лицу, будто нюхая, затем небрежно бросил обратно.
– Н-да, – протянул он, – история с географией…
– А что? – подозрительно вскинул голову Лукомцев.
– А то, что это не алмазы, – осуждающе сказал Палехов.
Лукомцев пошатнулся, но снова выпрямился, глядя на Нестерова умоляющими глазами. Но Нестеров ничем не мог утешить его.
– Ошибся ты, Андрей. Это циркон и гранат. Спутники алмаза. Где ты их взял?
– Циркон? Гранат? А я-то думал… – И Лукомцев медленно нагнулся к баяну, на котором лежала его шапка, взял ее и надел, застегнул полушубок, делая все это замедленно, неуверенными движениями. Даша вскрикнула и бросилась к нему, умоляюще взглянув на Нестерова.
– Куда вы, Андрей? Куда? – В голосе ее прозвучал такой испуг, что Лукомцев невольно задержался, ласково провел рукой по ее голове и тихо ответил:
– Обратно. Раз на раз не приходится, Дашенька. Я еще докажу… – Последние слова он произнес совсем ослабевшим голосом, сделал шаг, другой и, поддерживаемый Дашей, вдруг стал опускаться на пол.
Даша не могла удержать его внезапно отяжелевшее тело, и Нестеров помог ей осторожно положить его на диван.
– Однако ослаб, – равнодушно сказал Тимох. – Всего пять дней без настоящей еды вынес. У нас женщины крепче.
Даша все повторяла на одной ноте:
– Андрей! Андрей!
Варя с испугом смотрела на Лукомцева, тихо, словно про себя, повторяя:
– Пять дней без еды… Пять дней…
Суслов, до сих пор никак не принимавший участия в этой сцене, вдруг раздраженно сказал Палехову:
– Борис Львович, помогите мне!
– А что?
– Как – что? Снесем его ко мне в комнату. Надо вызвать врача.
Нестеров подсунул руки под голову Андрея, Суслов с неприязнью взглянул на растерявшегося начальника экспедиции, взял Лукомцева за ноги. Даша бросилась открывать двери. Они вышли, унося почти безжизненное тело.
Когда Нестеров, оставив Суслова и Дашу с Лукомцевым, вернулся в столовую, Варя стояла у печки, все так же кутаясь в свой платок. Увидев Сергея, она вдруг кинулась к нему, не обращая внимания на Палехова, который отвернулся к окну.
– Я не пущу тебя! Ты видел? Он вернулся почти мертвый! А ты подумай о себе! Ведь ты на лестницу не можешь без одышки подняться! И разве я не понимаю, что значат эти твои шрамы, это ранение в голову? А если ты там заболеешь? Как ты пойдешь?
– А главное – зачем? – угрюмо отозвался Палехов. – За этими булыжниками?
– Во-первых, я пойду не один, – тихо сказал Нестеров. – Одиночка действительно может погибнуть в парме. Но со мной будет целый коллектив, а коллектив никогда не погибает. А во-вторых, мы идем за алмазами. И этот циркон, – он кивнул на стол, на котором так и осталась сиять в электрическом свете кучка прозрачных, похожих на алмазы, но сильно обкатанных камешков, – этот циркон – спутник алмаза. А тебе известно, что «ал-мас» означает по-арабски «твердейший» и, по древнему поверью, дается только твердому человеку…
Она молчала, глядя на него испуганными и в то же время влюбленными глазами. Кашлянул Тимох, все так же сидевший на полу, прислонясь к стене. Черные гладкие волосы касались стены, в зубах он держал трубку на длинном мундштуке, и если бы не дымок из трубки, его можно было бы принять за каменную фигурку. Его как бы и не было. Палехов вышел, хлопнув дверью. Казалось, ничто больше не стояло между Нестеровым и Варей. Сергей смотрел на нее, ожидая какого-нибудь знака, что все мешавшее им понять друг друга прошло. Но она вздохнула, сделала легкое движение, высвобождая стиснутую им руку, и он невольно отпустил ее. Как видно, ничего не изменилось, она по-прежнему не хотела соглашаться с ним.
4
Варя ходила по своей комнате, теребя пальцы рук так, что они похрустывали, и повторяла одно и то же:
– Твердый человек! Твердый человек!..
Палехов сидел у стола, положив ногу на ногу, и сосредоточенно курил, не обращая внимания на ее волнение. Когда Нестеров начал объясняться с Варей, Палехов поднялся в комнату Меньшиковой. Судя по тому, что ему пришлось недолго ждать, объяснение не состоялось.
– Где же этот твердый человек? – спросил Палехов.
– Спорит с Федоровной о тактических причинах отступления к Сталинграду, – зло ответила Варя.
– Может быть, пригласить его сюда и поговорить еще раз? – предложил Палехов.
– Ах, что это даст! – с отчаянием и со слезами в голосе ответила Меньшикова и опустилась на край кровати, бросив руки на подушку.
Палехову показалось, что она сейчас уронит голову на руки и зарыдает. Он неодобрительно сказал:
– Ну, истерики совсем ни к чему. Мы – взрослые люди и должны рассуждать, а не плакать.
Но упрямство Нестерова разрушало все самые замечательные планы дальнейшей работы, придуманные им и Меньшиковой, и Борис Львович сам был не так уж далек от истерического припадка. Ему хотелось схватить какую-нибудь хрупкую вещь – вазу, стакан, графин – и швырнуть ее так, чтобы все кругом загремело. Он знал за собой эти припадки истерического гнева и боялся их проявления, поэтому так неприязненно и смотрел сейчас на Меньшикову.
– А вы говорили, что Нестеров и ест из ваших рук, и смотрит вашими глазами! – упрекнул он. – Эх вы, укротительница!
Она враждебно взглянула на Палехова и промолчала. Если бы она сама могла понять, что произошло с Сергеем! До сих пор ей казалось, что он уважал и даже ценил ее мнение, считался с ее настроениями, оберегал ее интересы. И вот ни слезы, ни демонстративный уход ее – ничто на него не действует, он все делает по-своему и как будто не замечает ее.
Всего лишь два дня назад она была так счастлива, что вернулся Сергей. Это было для нее как восход солнца после долгой полярной зимы. Ей надоело чванство Палехова и было приятно представить себе, как Сергей займет свое прежнее место, а Палехову придется потесниться, – он же этого так не любит! И когда Борис Львович еще до приезда Сергея заметил, что Нестеров принесет им одни неприятности, она подумала, что так плохо может говорить о людях только Палехов. А теперь вот она сидит с этим человеком и вместе с ним пытается остановить Сергея. Но Сергей стал упрям невыносимо.
Она вспомнила какой-то странный и, как ей показалось, властный тон разговора Сергея с другими. Это так не понравилось ей в самом начале встречи, затем просто уже удивляло ее, – как легко все соглашаются с ним. В нем было много нового: сила, уверенность, резкость – этого не было у него раньше! Неужели все пойдет так, как хочет Нестеров?
А Палехов? Он же после ухода Сергея в армию расцвел, раздобрел, стал высокомерным, самоуверенным, хотя за душой у него нет ничего. Говорили: Нестеров неудачник. Но Нестеров всю жизнь рисковал собой, он упрямо шел к своей цели, как бы это трудно ни было ему, и она, Варя, была его главной помощницей. Так в чем же дело? Почему же она теперь становится поперек его дороги? Устала? Да, устала. Устала и поддалась Палехову. «Оставаться здесь, – говорил он, – это значит потерять самое золотое время. Геологов сейчас нет, и если мы вернемся из этой малоудачной экспедиции, то, наверно, каждому из нас поручат большое дело, – поручать-то ведь больше все равно некому. А одна выполненная в эти трудные годы работа значительнее и важнее, чем сотни удач в другое время…»
Нельзя сказать, чтобы это было скромно и тем более благородно со стороны Палехова, но Варя соглашалась с ним. Их неудачи в Красногорске до того ей опостылели, что она готова была слушаться во всем Палехова… Да и в конце концов самое намерение сделать больше, чем здесь, – разве можно осуждать? И отец. Он каждые две недели пишет ей о том, что в Москве опять все налаживается, что Гитлер выдохся, что многие заводы и институты возвращаются из эвакуации. Ему же одному трудно, – неужели у Вари нет сердца? Может быть, у нее и в самом деле нет сердца?
– Что же вы предложите? – спросил вдруг, как бы очнувшись, толстенький, упитанный и в эту минуту особенно неприятный Варе Палехов. Он закурил опять и ткнул спичку в горшок с цветком.
– Перестаньте совать окурки в цветы, – раздраженно сказала она и поднялась с постели. Оправила покрывало, накинула на плечи платок и села к столу, подвигая Палехову пепельницу.
Он не обратил внимания на ее раздраженный тон. Выбрав окурки из горшка, он переложил их в пепельницу и только после этого спросил:
– Вы уверены, что алмазов там нет?
– Да! – нетерпеливо ответила она и подумала: «Он все-таки боится Нестерова!»
– Тогда давайте пригласим Сергея Николаевича сюда и поговорим с ним еще раз.
– Это надо было сделать на совещании!
– С вашей стороны я тоже не заметил большого желания лезть в петлю! – язвительно заметил Палехов. – Вы не хуже меня знаете стадное чувство, которое толкает толпу. Выступать там – значило бы попасть в оппортунисты. А мне эта кличка не нравится…
– Какие же доводы вы употребите здесь? Скажете, что вам хочется стать начальником более крупной экспедиции?
– С идиотами и идеалистами так не говорят, – отрезал Палехов.
– Я попрошу не оскорблять Нестерова! Попробуйте сказать это при нем!
– Вы при нем тоже не станете высказывать свои чувства и мысли о его предложении. И ни к чему нам ссориться…
Ей стало неловко, и она хмуро спросила:
– Позвать Суслова?
– Суслова я отправлю искать еще одно такое же привидение, какое ищет Нестеров. Саламатов настоял на его поездке.
Варя не спросила, куда едет Суслов. Она видела, что Сергею неприятно его назойливое ухаживание, и согласна была, чтобы Суслов провалился хоть в тартарары, лишь бы не вмешивался в их отношения.
Она встала и вышла в коридор.
Палехов услышал, как она крикнула:
– Девушки, попросите Сергея Николаевича зайти ко мне!
«Значит, она надеется допечь его этими официальными отношениями, – догадался он. – Ну что же, за неимением иного и это подходящий метод».
Варя вернулась и остановилась у двери, прислушиваясь к шагам в коридоре. Палехов сказал:
– А может быть, теперь и нет надобности обострять отношения с Сергеем? Все равно до весны мы новых назначений не получим. Пусть съездит, посмотрит. Мы успеем вернуться в Москву и зимой…
Она медленно покачала головой.
– Нет! Мы думаем о разных вещах! Сергея нельзя отпускать, потому что он болен… Понимаете?
Палехов усмехнулся, и Варя прочла в его усмешке циническое недоверие: «Ладно, матушка, ладно, говори что хочешь, меня не проведешь!» Ей стало так противно, что она готова была закричать на Палехова, но в коридоре послышались тяжелые шаги, затем в приоткрытой двери показался Нестеров.
– Разве мы еще не обо всем договорились? – спросил он.
И Варя почувствовала, что Палехов необходим ей как союзник. Пусть неверный, но союзник. Иначе ей не убедить Сергея.
5
Председатель райисполкома Баяндин был чуть старше Нестерова. Между ними еще до войны сложились короткие, дружеские отношения, и сейчас, как только Нестеров показался в дверях, он бросился ему навстречу и долго тряс руку, весь сияя и радуясь другу со всей непосредственностью человека, не стремящегося маскироваться ни строгостью взгляда, ни политичностью в обращении, какие напускает на себя иной работник, едва он достигнет ответственного положения.
Понимали они друг друга легко, потому что стремления у них, этих двух уральских пареньков, из которых один стал геологом, другой – председателем райисполкома, были одинаковы.
Сближала их общая заинтересованность в развитии района. Геолог мечтал об открытиях, председатель – о том, чтобы сделать район еще лучше, краше, благоустроеннее. А разве можно добиться этого, если геологи не откроют промышленных месторождений, если не возникнут новые заводы, рудники, фабрики? На лесной промышленности, бумаге да золотишке в передовые культурные районы не скоро выйдешь! И Баяндин всей душой был за то, чтобы Нестеров попытался еще раз добиться удачи.
Поглаживая волнистые русые волосы, растягивая слова и нажимая на «о», Баяндин прежде всего принялся расспрашивать о войне, а потом о здоровье Сергея, любовно думая: «Вот человек, ему бы отдыхать, а он снова рвется на трудное дело!» Уж Баяндину-то, всю жизнь проведшему в лесах Красногорья, не надо было объяснять, каково придется Нестерову и его людям зимой в лесу. И, может быть, именно поэтому Баяндин рад был дать все, что мог, лишь бы поиски увенчались успехом.
Во время разговора Нестеров несколько раз возвращался мысленно к тем, от кого, собственно, он должен был бы ждать подлинного понимания дела, – к Варе и Палехову. А выходило так, что и материальную и моральную поддержку оказывали именно представители районных властей, а товарищи по труду, на которых больше всего надеялся Нестеров, оставались в стороне.
