Текст книги "Волшебный камень"
Автор книги: Николай Асанов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]
Поздоровавшись с сидевшими в первом ряду особо почетными стариками, Саламатов перешел во второй ряд. И тут он знал многих, хотя эти были помоложе. С ними Саламатов разговаривал больше об охотничьих делах. Когда перед ним остались только безбородые юнцы, секретарь вернулся к огню.
Он помолчал, видимо, собираясь с мыслями, потом сказал:
– Товарищи, у меня есть к вам большая просьба. Но сначала я должен узнать, у кого в колхозе выполнен план охоты. Я прошу поднять руки тех, кто уже начал охоту в план будущего года.
Старики оглянулись на молодых остяков. Те словно ждали их сигнала и все подняли руки. Старики одобрительно закивали и тоже приподняли высохшие, узловатые руки со сжатыми кулаками.
– Вот видите, товарищи, – сказал Саламатов совсем таким же тоном, как если бы выступал перед рабочими на бумажном комбинате или в геологическом отряде, – у вас все в порядке, а у нас дела совсем худые.
У него, чуть заметно вначале, но затем все усиливаясь, появился северный акцент. Он удлинял слова, растягивал окончания, как говорили по-русски в этих местах и русские, и остяки, и вогулы, и зыряне.
– Нам нужно сбросить на Чувале тридцать тысяч фестметров древесины и сплавить их до ледостава…
Нестеров хотел сказать ему, что надо говорить понятнее, без иностранных слов, но кто-то вдруг сказал по-русски:
– Тридцать тысяч – это очень много. Худое дело. У нас у самих еще сплав не закончен.
Старики обернулись к говорящему, и он умолк. Сала-матов продолжал:
– У вас охотники план выполнили, они на лес придут, помогут, а из города много людей на войну ушло. И еще надо нам пять человек на трудную земляную работу. Пойдут они с геологом, с товарищем Нестеровым.
Нестеров от неожиданности хотел было вмешаться, но Саламатов сердито взглянул на него, и Нестеров промолчал. Только теперь он всем сердцем ощутил заботу Саламатова. Меж тем Саламатов продолжал все с большей серьезностью:
– Дело это, товарищи, военное: и лес победе помогает, и камни, которые ищет товарищ Нестеров. А без вас нам не управиться.
– Однако думать надо! – сказал самый старый из остяков и умолк в важной, спокойной задумчивости.
Саламатов вышел из круга и отошел к Нестерову. Остяки раздумчиво говорили на своем языке. Нестеров заметил, что молодые, вопреки старым обычаям, часто вмешивались в разговор и их слушали с таким же вниманием, как и старейших в племени.
Вдруг молодежь, готовившая обед, громко застучала крышками по котлам. Саламатов шепнул:
– Нас приглашают.
Он вошел в круг. Самый желтый и хилый из стариков встал со своего места и вышел на середину круга. Саламатов сел на его место. Старик поклонился кругу, поклонился Саламатову и тихо сказал:
– Двадцать лет мы знаем тебя, и двадцать лет ходили мы к тебе за помощью. Ты пришел к нам за помощью в первый раз. Ты уйдешь не один. Прости, что мы не можем дать тебе столько людей, сколько ты просишь. Пятьдесят человек мы послали с лесничихой…
– Как с лесничихой? – воскликнул Саламатов, нарушая плавную речь и забывая все обычаи. – Куда их увела лесничиха?
Старик пожал узенькими плечами.
– Наши охотники выходили к реке, видели: весь лес лежит на плотбищах, люди ушли воевать, одни девки работают. Что они могут? Встретили лесничиху, пожаловались: почему в охотничьи колхозы не сказали? План выполнен, можно помочь. Лесничиха обошла колхозы, увела пятьдесят человек. Тебе можем дать еще тридцать. Пять человек пойдут с геологом, хорошие ребята пойдут, сильные.
Саламатов возбужденно потряс старику руку. Тот спокойно сел на свое место. Саламатов с усмешкой сказал Нестерову:
– Старое старится, а молодое растет! Кто бы подумал, что Лунина догадается пойти за помощью к остякам? И кто бы подумал, что охотники позаботятся о лесе?
– Игнатий Петрович, а не ты ли воспитал в них эти чувства?
– Хитришь, Сергей! – с печальной усмешкой заметил Саламатов. – Подбадриваешь. А на деле-то Лунина меня обогнала!
Что-то стариковское – сожаление, что ли? – промелькнуло в этих словах Саламатова. Но в то же время и гордость. Помолчав, Саламатов сказал:
– А все-таки ты прав. Если бы не наша трудная, иной раз бессонная, без отдыха работа, не было бы у нас таких людей, как те, что теперь подпирают нас! – и толкнул совсем по-мальчишески плечом Нестерова, словно добавляя: «Как и ты!»
Нестеров смутился, но тут молодежь снова ударила крышками по котлам, извещая, что деловой разговор кончился, начинается пир. Все поднялись, окружили Саламатова и Нестерова, заговорили о мелких, обыденных делах. Кто застрелил соболя, кто видел кидуса и не сумел загонять его, кто женился, в чьем чуме – дома свои они по-прежнему называли чумами – прибавилось семейство. Старики повели Саламатова к котлу, от которого вкусно пахло мясом. Молодые окружили Нестерова и повели его к другому котлу, вокруг которого уже расселись Лукомцев и девушки. Начальник культбазы, посмеиваясь, протянул Нестерову узкий и длинный нож, чтобы тот начал пир. Такие же ножи оказались в руках у всех гостей и хозяев. Хозяева со скрытой усмешкой наблюдали, как справятся непривычные к подобному пиру гости с ножом и мясом.
Нестеров исподтишка подмигнул Андрею, опустил руку в котел, вытащил кусок мяса и начал его есть, отрезая ножом у самых губ. Хозяева восхищенно зачмокали, одобряя гостя. Лукомцев, которому в его странствиях пришлось не однажды есть из охотничьего котла, делал это еще лучше. Только девушки сидели без движения, боясь приняться за еду. Заведующий культбазой, пожалев их, прошел в дом, принес оттуда блюдо с нарезанным мясом, ложки и вилки и оделил их привычными приборами.
У котла, где сидели старики, было тихо и чинно. Молодежь, по свойственному ей веселому нетерпению, начала уже шуметь, переговариваться, хотя старики и поглядывали неодобрительно. Вскоре подошли и молодые женщины, – они обедали отдельно.
В стороне громыхнул бубен. Кто-то из плясунов не вытерпел и уже вызывал остальных на состязание. Молодежь заторопилась на площадку перед входом в культбазу. Нестеров и его спутники, едва передвигая ноги от усталости, перешли туда же.
Но когда плясуны пошли с бубнами по кругу, изображая охотника и зверя, когда гибкие их тела начали вертеться, Лукомцев вскрикнул и ринулся в круг. Он жалел лишь о том, что отправил свой баян с обозом, тут-то он показал бы свое искусство, да и Даша могла бы щегольнуть в лявонихе или крыжачке. Лукомцев выучил с ее голоса эти танцы и частенько наигрывал их. Однако заведующий культбазой понял желание гостей. Он вытащил патефон и пластинки, и Нестерову пришлось еще с час крутить ручку патефона и переставлять пластинки, потому что девушки, к его удивлению, веселились так, будто и не было подъема на гору, спуска, долгого пути.
Прощались утром на границе вырубки, недалеко от культбазы. Саламатов и новые сплавщики уходили на запад. Нестеров и его отряд – на восток. За геологами шли пятеро молодых охотников. По дороге они зайдут на свое стойбище, простятся с родными.
Девушки, веселые, шумные, как будто и не было усталости, завели песню. Лукомцев снова шел впереди, указывая путь. Нестеров замыкал шествие, вслушиваясь в протяжные, чистые голоса.
Все было впереди. А то, что осталось позади, следовало на некоторое время забыть, чтобы не мучить понапрасну душу.
Если бы можно было забывать по желанию!
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Счастья следует искать на путях обыкновенных…
Ф. Шатобриан
1
После возвращения Саламатова для Вари настало тяжелое время. Хотя секретарь райкома рассказывал о путешествии Нестерова в самых радужных тонах и предрекал ему полную удачу – в самом деле, о чем было беспокоиться, ведь Нестеров ушел с опытными проводниками, рабочими, коллекторами, – Варя продолжала волноваться. Даже в те дни, когда Нестеров был на фронте, она беспокоилась меньше. Может быть, это происходило потому, что там Сергей разделял судьбу миллионов, а здесь было совсем другое дело.
Обвинив Саламатова в равнодушии к Нестерову, она перестала встречаться с ним.
Опять она осталась одна. Но раньше, когда Сергей был на фронте, от него хоть письма приходили, теперь же она могла лишь случайно, по «охотничьей почте», услышать что-нибудь о нем и о его людях. И о ком бы ни доходила весть, Варя спешила разузнать подробности, потому что хорошие новости о любом человеке из отряда Нестерова говорила, что хорошо и ему.
Возвратились возчики, доставившие в лесные избушки на Вышьюре и Ниме охотников и продукты для них. Пришли из леса и сборщики кедровых орехов. С последними плотами спустились сплавщики. В доме экспедиции все они могли рассчитывать на добрый прием, на стопку спирта и пачку табака, и они заходили на часок, чтобы передать геологу Меньшиковой новости месячной давности. Один встретил отряд Нестерова на перевале у Колчима – люди были здоровы, веселы, они уже соединились с группой Головлева и начали разведку. Другой видел на побережье Нима много только что отрытых шурфов, но отряд уже уплел на север, и ему не удалось увидеть геологов, однако, судя по полному порядку на месте привала и аккуратности всех проделанных работ, можно предположить, что в начале ноября все в отряде было благополучно. Приехал ветеринарный врач из оленеводческих колхозов – он видел двух остяков, которые собирали для отряда Нестерова оленей: выпал глубокий снег, лошади стали бесполезны. Ветеринар привез совсем уже косвенные сведения, но и его угостили ужином и спиртом в доме экспедиции.
Вечерами, оставаясь одна, Варя наносила на карту недостоверные данные о пути Сергея. Алмазники давно уже миновали последние участки экспедиционных работ, они прошли мимо тех реперов, что поставила она сама, и уходили все дальше и дальше на северо-восток. Уверенность в успехе или упрямство Нестерова влекли их в дальние, неисследованные горы, где не было ни поселений, ни стойбищ, ни охотничьих избушек, где человек мог надеяться только на себя.
И хотя отряд был хороню снабжен, вооружен, одет, Варя не могла прогнать темного страха, который подсказывает опасности, одну за другой, – только успевай их мысленно отвергать и снова начинать сомневаться. Но и отвергнутые разумом, они щемят сердце, а на смену приходят все новые и новые предположения, и обязательно недобрые.
Кончилась северная чистая, без затяжных дождей и туманов, осень, по которой старики судят наперед об урожае, об уровне воды, о паводках, о приплоде зверя. Даже приметы мира и войны читали знающие люди в ясном зеркале этой осени. Прикидывали урожай на грибы, высчитывали количество родин и крестин и сколько мальчиков и девочек народилось на свет. Говорили:
– На войну – год грибной, на окончание – мальчиковый.
А если им не верили скептики из приезжих людей, старики указывали на газеты, висевшие в витрине у райкома, и спрашивали:
– А это, по-вашему, как? На Волге Гитлера остановили? Значит, и в самом деле скоро конец войне… Мы о днях не спорим, может, и еще год пройдет, да ведь теперь и ждать стало легче.
И хотя фашисты были еще на Волге, мир все-таки был полон надежд, каждый вечер люди с замиранием сердца ждали новостей перед радиорепродуктором и узнавали, что Сталинград живет.
Стала река. Выпал первый снег. Появились в огородах красногрудые снегири – жуланы по-уральски. Старики пророчили мокрую зиму, с наледями по рекам, с большими куржевенями – темной и плотной завесой изморози по утрам, когда весь видимый мир суживается до пределов трех шагов. Они вспоминали о теплых болотах, по которым в такие зимы не может пройти даже ширококопытный лось, не то что человек. И все чаще Варя испытывала страх за Сергея.
Работа в экспедиции не успокаивала ее. Палехов уехал в область. Варя знала, что начальник поехал жаловаться на секретаря, на Нестерова, на всех, лишь бы только вняли его жалобам. Она и сама готова была в эти дни жаловаться на всех за то, что ее утраченная любовь бродит где-то в тайге и нет сил вернуть ее…
Даже Суслова не было с ней. Теперь Варе не хватало его смешного и нелепого ухаживания, его колкостей, злости, иронических насмешек. Не хватало этих ухаживаний потому, что, отвергая их, ссорясь с Сусловым, издеваясь над ним. Варя чувствовала себя сильной и чистой, смелой и справедливой. Злая и нелепая любовь Суслова была как бы оселком, на котором оттачивалось прекрасное чувство, соединявшее ее с Сергеем.
Но Суслов исчез, о нем приходили тоже только краткие лесные вести. И тем острее овладевало Варей ощущение покинутости.
Она бросала работу в конторе, брала лошадь и выезжала на дальние разработки, как будто ей нужно было самой получить последние пробы железняка. На самом деле она хотела оказаться ближе к Сергею хотя бы на двадцать километров. Вдруг он идет в этот миг навстречу ей, усталый и слабый, и она встретит его в пути и скажет самые дорогие слова, которых не могла произнести в присутствии других, в комнате, где их могли слышать стены. Встретить и сказать – не в этом ли счастье?..
Но дороги были пустынны. Начался охотничий сезон, никто не выходил из тайги, никто не приносил больше вестей о нем. А срок проходил, Сергей не мог больше оставаться в лесу, он должен был возвратиться.
И все тяжелее было ждать, все страшнее становились ночи в бледной темноте, окрашенной далеким северным сиянием, все труднее было думать о чем-нибудь другом.
2
Отряд вернулся пятнадцатого декабря. Но какое это было возвращение!
Ночью постучали в окно дома. Варя, все эти дни жившая в страшной тревоге, выбежала к дверям и распахнула их. На улице раздавались глухие голоса, которых она сначала не узнала. Скрипнули сани, разворачиваясь у дома. Ржали белые, заиндевевшие кони. А в небе полыхали отсветы далекого, северного сияния, делая снег серебряным, увеличивая фигуры. Из фантастического белого марева вышло несколько человек, неся на руках какой-то туго спеленатый сверток. Они, топоча обледенелыми сапогами, хрустя залубеневшими на ветру полушубками и малицами, прошли мимо Вари, положили сверток на диван и, сдерживая тяжелый простудный кашель, обернулись к ней. Она узнала Головлева, Евлахова и Лукомцева.
Вслед за ними вошли девушки. Варя не смотрела на их почерневшие, обмороженные лица, на их столбом стоявшие одежды из оленьих мехов, она не узнала никого из коллекторов, осторожно обходивших ее стороной и медленно, устало разбредавшихся по дому, не наполняя его, как бывало раньше, шумом и говором. Все двигались тихо, медленно, говорили шепотом, кашляли в кулак. Лукомцев откинул конец одеяла, в котором был завернут человек, и открыл багрово-воспаленное лицо Сергея. Нестеров был без сознания.
Варя упала на колени рядом с диваном и, гладя Сергея по лицу, бормотала ласковые слова. Вернулись успевшие переодеться девушки и помогли Варе уложить Нестерова в постель, – он был все еще без сознания. Мужчины отогревались внизу спиртом и горячей едой, девушки кипятили чай. Из сбивчивых рассказов Варя узнала, что Сергей заболел около двух недель назад, но не разрешил бросать работу. Только выпавший в начале декабря глубокий снег заставил его изменить решение, и пять дней назад они вышли в обратный путь. Идти Нестеров уже не мог. Если бы не охотники из кочевого колхоза «Лохтаю», которые в обилии снабдили геологов оленьими шкурами и малицами и дали два десятка оленей для обоза, трудно сказать, удалось бы им довезти начальника отряда даже и в пять дней. Головлев и то настаивал, чтобы отряд остановился в одном из становищ, пока Нестеров выздоровеет, но врача можно было найти только в Красногорске, и они решили продолжать путь.
Девушки пили чай в комнате Вари, где лежал в беспамятстве Сергей. Они сидели кружком возле постели больного и все еще говорили шепотом, причем казалось, что шепчутся они не потому, что боятся обеспокоить его, а от страха перед тем, что испытали в походе. Они с шумом отхлебывали горячий чай из стаканов, держа их обеими руками, словно им все еще недоставало тепла. Внизу слышалась тихая беседа мужчин, на которых не действовал и спирт, поставленный опытной в этих делах Федоровной.
После ужина Головлев поднялся к Варе.
– Разрешите доложить, Варвара Михайловна? – тихо спросил он, поглядывая на Нестерова.
Врач только что осмотрел больного и сделал ему какие-то уколы, после которых Нестеров стал дышать ровнее и заснул, будто отдыхая от тяжелой дороги.
– Я слушаю, – сказала Варя.
Головлев начал рассказывать, умеряя свой простуженный бас.
За полтора месяца отряд пробил полсотни шурфов, поднимаясь все выше от реки, с террасы на террасу. В общей сложности было промыто и осмотрено около двухсот кубометров концентрата пород. В конце ноября на самой высокой террасе, как и предсказывал Нестеров, впервые были обнаружены обломки ультраосновных пород в больших скоплениях. После промывки породы, добытой из самого верхнего шурфа, были найдены сразу два кристалла алмаза. Нестеров приказал бить шурфы вдоль всей отметки «85,7» по склону террасы. В следующем шурфе, за полтораста метров от первого алмазоносного, были найдены еще двухкаратный камень и один маленький осколок кристалла. Отряд отпраздновал эти находки, устроив день отдыха, а когда приступили к пробивке новых шурфов, оказалось, что след утерян. Было пробито еще девять шурфов и вдоль предполагаемого залегания россыпи, и в крест, но ультраосновные породы исчезли. Было ли это выклинение какого-то древнего наноса, хвост которого они уловили первыми шурфами, или случайное попадение шурфов на рассеянные алмазы – установить пока невозможно. Нестеров к этому времени уже заболел. Он простудился, провалившись в наледь при переходе по льду через Ним. Сергей еще настаивал на пробивке новых шурфов, но упали тяжелые снега, затем ударили морозы, и работу пришлось свернуть…
Закончив этот отчет, Головлев бережно вынул из внутреннего кармана партбилет, вложенный в кожаный футляр, и вытряхнул из футляра на стол четыре камня. Три из них имели строгую форму сорокавосьмигранников, четвертый оказался осколком довольно крупного кристалла. По длине пластинки, отколовшейся когда-то от алмаза, можно было судить, что алмаз был каратов восьми весом. Таких крупных кристаллов на Урале еще не находили.
Варя смотрела на блистающие кристаллы, которые словно впитывали в себя свет и затем излучали его многократно усиленным. Даже девушки, там, на месте, не раз державшие холодный сверкающий камень на ладони, снова сблизили головы, наблюдая за чудесной игрой света в кристаллах. Головлев отошел к двери и выключил электричество. Сначала в комнате была полная темнота, но вот на столе ясно вырисовались кристаллы, словно они сами излучали свет. Это проявилась способность кристаллов вбирать в себя рассеянный свет, как бы мало ни было его вокруг, и снова отдавать уже преломленным и как бы усиленным.
– Кто их нашел? – спросила Варя.
Она невольно залюбовалась кристаллами, хотя только что думала о той тяжелой цене, которую платил за эти камни Сергей. Да и сама она разве не платила за них? Юля ответила за всех.
– Вот этот нашла я, – она отделила самый крупный, четырехкаратный камень, – вот этот и этот – Даша, у нее рука легкая, в один день нашла два алмаза. А пластинку – сам Сергей Николаевич. Мы уже сбрасывали породу со стола, а Сергей Николаевич подошел и говорит: «Это же алмаз!»
Варя с удивлением смотрела на Юлю. Эта девушка с огрубевшим, покрытым темными пятнами лицом, совсем не походила на ту, которая всего два месяца назад изнывала от тоски и рвалась в Москву. Сейчас она казалась строже, много старше своего возраста, умудреннее и, главное, спокойнее. Даша осталась такой же простодушной, может быть, потому, что уже раньше испытала немало невзгод и на ее характере не могли сказаться эти трудные дни. А Юля, впервые узнавшая, что такое непомерный труд, почти подвиг, как будто все время прислушивалась к тому, как в ней растет ясное сознание важности своего дела. От этого она, наверное, и стала такой серьезной, спокойной, внимательной к другим.
Десятки кубометров породы перебрали девушки своими руками и сделали это не летом, когда вода, стекающая со столов на одежду, тут же и высыхает, а зимой, когда камни смерзаются в руках, когда каждое движение пальцев вызывает острую боль. И Варя не могла не сказать.
– Молодцы, девушки, чудо-девушки.
– Не хвалите, а то загордимся, замуж никто не возьмет, – засмеялась Юля Певцова.
И Варя снова отметила про себя, что эти тихие подружки изменились – из гадких утят, как в сказке, выросли лебеди. Пусть лица их измучены, обожжены морозами, пусть руки покрыты мозолями и цыпками, как в детстве, но они стали как будто красивее, сильнее, мужественнее. А чего же добилась она, оставшись здесь?
Она опустила глаза.
За окнами тихо брела ночь, освещенная неистовыми бенгальскими огнями северного сияния. Головлев кашлянул, выразительно глянув на часы, Варя заторопилась:
– Спать, спать, спать!
Под утро, усталая, измученная, она увидела первый осмысленный взгляд Сергея. С бесконечным удивлением он узнал ее. Слабая, похожая на детскую, улыбка тронула его почерневшие от жара губы. Он пошевелил руками, но не смог приподнять их.
– Ты видела их, Варя? – с гордостью спросил он.
– Кого?
– Алмазы!
– Спи, Сережа, тебе надо отдохнуть.
– Дай их мне.
Она не выдержала его просительного взгляда и принесла кристаллы. Он долго держал их в руке, словно холод камня умалял мучивший его жар. Затем выронил их из руки, и Варя положила кристаллы на столик перед его глазами. Он с усилием пошутил:
– Вот теперь я буду даже лежа в постели видеть алмазы. Ты знаешь, перед троном Великого Могола был повешен на золотой нити алмаз весом в восемьдесят три карата, чтобы глаза повелителя мира всегда видели талисман. Этот камень теперь в нашем Алмазном фонде. Я видел его. На нем три надписи, сделанные по повелению владевших им восточных правителей: Бурхан-Низам-шаха, Джехан-шаха и султана Персии Каджар-шаха. Потом этим камнем заплатили за кровь убитого в Персии Грибоедова.
Заговорив о камне, он не мог остановиться. Память его хранила сотни имен и историй алмазов. Варя попыталась перевести разговор на другое, но он был еще слишком взволнован видом этих четырех, в сущности таких жалких, мелких и, главное, ничего ему в его поисках еще не дававших камней.
– Все вышло, как я говорил, – воодушевленно объяснял он меж тем. – Вы ушли в сторону от россыпи. Помнишь, я говорил, что коренное месторождение должно быть прослежено по руслу древней реки. Так вот я нашел эту реку!
Она налила лекарство и подала ему.
– Выпей и постарайся уснуть.
– Зачем? Я чувствую себя хорошо. Коренное месторождение находится в верховьях Нима.
Он облегченно закрыл глаза. Варя смахнула слезы и подождала, пока он уснул. Потом прошла в столовую, где висела карта. Долго она стояла перед ней, смотрела на белые пятна, покрывавшие те места, где странствовал Сергей. Она жалела Сергея и в то же время понимала, что ничем не сумеет помочь ему, может быть, даже огорчит его еще сильнее. Как заместитель начальника, она обязана сообщить о полной неудаче экспедиции, так как три этих кристалла ничего не добавляли к тем неутешительным сведениям об уральских алмазах, которые уже были собраны ими. И она вернулась обратно к Сергею с чувством глубокого облегчения, зная, что приложит все силы, чтобы остановить его, пусть он и прошел половину пути. Такую тропу должны торить здоровые и сильные.
Этот день был труднее всех других. А разве мало трудных дней пришлось ей испытать? И все они были связаны с Сергеем. После обеда пришел Саламатов, и Сергей снова не мог ни о чем говорить, кроме как об алмазах и о будущей экспедиции. Для него это стало уже решенным делом. А Варя боялась вступить в этот разговор, так как еще днем послала Палехову отрицательный доклад о результатах похода.
Сергей оживился, он даже начал слабо жестикулировать, рассказывая Саламатову, как его отряд вышел к самым истокам Нима, где они били в мерзлой почве шурфы, оттаивали землю кострами, работали на промывке и разборке концентрата, несмотря на то что промывочные машины покрывались льдом, а концентрат смерзался глыбами. Он говорил о всех трудностях работы, умалчивая лишь об одном: эти три кристалла отряд обнаружил после поисков на такой обширной площади, что нечего было и думать о возможности выявления промышленных запасов алмаза… Но это последнее понимала только Варя, а Саламатов готов был бежать сейчас же на телеграф и подать заявку об открытии прииска, так что самому же Сергею пришлось несколько умерить его пыл.
– А тут без тебя пришло пять телеграмм от Бушуева, – оживленно заговорил Саламатов. – Можешь быть уверен, я ему ответил и от твоего и от своего имени! Как ты считаешь, правильно я написал ему, что поиски будут продолжены? Пойдешь весной?
– Конечно, пойду! – торопливо ответил Сергей.
– Ну вот и хорошо, – обрадовался Саламатов. – А теперь твое дело лежать, есть и соображать. Выздоровеешь, будет виднее!
– Верно, – ответил Сергей.
Варя подошла к больному с лекарством, но он осторожно отвел ее руку. Саламатов весело сказал:
– Ему теперь нужно одно лекарство – покой.
Она подождала, пока Саламатов не встал. Проводив его в коридор, она не удержалась и сказала:
– Какой вы жестокий человек, Игнатий Петрович! Ведь ясно же, что ничего из затеи Нестерова не вышло, а вы снова возбуждаете в нем уверенность, что все идет хорошо. А что произойдет, если ему запретят дальнейшие поиски?
– Вот что, Варвара Михайловна, спорить я не буду, может, вы и правы. Но не вздумайте и в самом деле настаивать на запрещении второй разведки! Вот это было бы истинной жестокостью. Подождите, когда он поднимется, тогда и устраивайте дискуссию.
Он смотрел таким напряженным взглядом, что Варя неожиданно для себя ответила:
– Хорошо.
– Так-то вот будет лучше! И Палехова предупредите. Надо помнить: он совершает открытие, а открытия даром не даются! – Он поднял руку с таким торжественным видом, словно говорил это не только для Вари, но и для мира, и ушел.
Она закрыла двери за Саламатовым, постояла минуту. Слабый голос Сергея позвал ее:
– Дай мне карты, Варя. Попытаюсь проложить маршрут.
Она подала карты Северного Урала, пристроила на кровати папку, чтобы ему было удобнее работать карандашом, и ушла.
Несколько раз в течение дня она заходила к нему. Сергей лежал неподвижно. Неразвернутые свитки карт стояли у кровати. Видно, ему было еще трудно вспоминать свой опасный путь и не хотелось мучить себя этими воспоминаниями. На следующий день Федоровна унесла карты вместе с тарелками после завтрака. Сергей встретил Варю извиняющейся улыбкой и, хотя она ни о чем не спрашивала, сказал:
– Работать мне, кажется, еще рано.
Зато он набросился на газеты. Он читал их по порядку с того дня, как прервалась его связь с миром. Таким образом, он постепенно узнавал все, что произошло за время его отсутствия. Снова возникали в памяти знакомые названия сталинградских улиц, номера тех домов, в которых бывал он сам; даже фамилии некоторых знакомых солдат и командиров попадались в сводках. Сталинград защищался.
Для Вари настали дни, полные покоя. Очень редко Нестеров вспоминал о своем путешествии. И никогда не говорил о возвращении и болезни.
3
В эти дни пришло первое известие от Суслова. Очередная оказия из верхних вышьюрских сельсоветов доставила ящик, в котором оказались образцы вольфрама, несколько золотых предметов музейной ценности и письмо. Письмо было адресовано Варе.
«Я почернел и высох от разочарования, – писал Суслов, – однако я не хочу доставить удовольствие Сергею и сбежать от испытания характера, которое он придумал для меня… Кстати, в таких путешествиях забываешь о любви, но злость увеличивается пропорционально неудаче и постепенно принимает размеры ненависти. Надеюсь, что он не оправдывался перед тобой?
Конечно, дело твое и воля твоя, но я не люблю нечестной игры; он должен был предупредить меня об условиях. Впрочем, я надеюсь еще вернуться…»
Это сумбурное и злое письмо напомнило Варе изломанную душу Суслова. Техник-геолог Иван Матвеевич Суслов пришел в Красногорскую экспедицию одновременно с ней и Сергеем, это была его первая экспедиционная работа.
Некоторое время Суслов, моложе Сергея, не только дружил с Нестеровым, но и подражал ему во всем. Однако строгая требовательность Сергея постепенно отталкивала молодого геолога, причем это раньше всех заметила Варя. Да и трудно ей было не заметить изменений в отношении Суслова к Сергею. Ведь она ревновала Сергея ко всякому, кто становился между ними. Варя наблюдала охлаждение между недавними друзьями с чисто женским злорадством, с тем чувством, которое не позволяет большинству женщин делить любимого человека не то что с другой женщиной, но даже с друзьями, с работой, с искусством, с любым чувством, которое требует внимания мужчины. И даже поняв, что в охлаждении отношений между Сергеем и Сусловым повинна всего скорее она сама, поняв, что Суслов влюблен в нее, она раньше всего указала Сергею именно на то, что Суслов уходит от него и сближается с Палеховым. Варя подозревала и страстно доказывала Сергею, что залогом дружбы Суслова с Палеховым было то, что для обоих работа в экспедиции была только средством удовлетворить честолюбивое стремление к славе. Молодому геологу казалось, что полевая работа обязательно принесет ему удачу, стоит лишь начать ее. А между тем экспедиция была неудачной с самого начала.
Когда началась война и Нестеров решил пойти в армию, Суслов находился в верховьях Нима. Узнав об уходе Нестерова, он немедленно приехал в военкомат. Варя увидела в этом поступке Суслова ту самую зависть, с какой узнал он, что Нестеров наткнулся на алмазы. Так и теперь не хотел он отставать от Нестерова – он хотел перегнать его во всем.
Даже в любви Суслова к Варе можно было предположить подражание и зависть к старшему. Он ухаживал за Варей вызывающе и резко, на глазах у Нестерова, который только снисходительно усмехался мальчишеским выходкам Суслова. Да и Варя строго останавливала его, так что Суслов ничем не мог смутить спокойствие Сергея.
Но когда в военкомате отказались послать Суслова на фронт, он стал еще более невыносимым. Можно было подумать, что своим поведением он мстит товарищам за постоянные неудачи. Как будто кто-то виноват в том, что его не берут в армию, что все его попытки самостоятельно разведать какое-нибудь полезное ископаемое ни к чему не приводят, что все честолюбивые замыслы его обречены на провал.
После ухода Сергея в армию он перестал ухаживать за Варей. Варя не могла понять: исчезла ли его зависть к Сергею или он почувствовал неловкость этих странных отношений к невесте друга? Но Варе стало казаться, что и прежнее его чувство было порочным и грубым. Неужели Сергей может подумать, что Варя принимает эти ухаживания?
