Текст книги "Белые мыши"

Автор книги: Николас Блинкоу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц)

6

Не знаю, как мне поступить, знаю лишь, что подумать в присутствии Луизы мне не удастся. Ее мир лишен полюсов хорошего и дурного, в нем есть только опасные и спокойные – для Луизы – места. Уходя, я в последний раз оглядываю номер. Луиза причинила ему больший ущерб, чем я – двери ее номера, и если Осано не может позволить себе оплатить ту дверь, то уж наверняка и разрушения, учиненные Луизой, окажутся ему не по карману. Тут я вспоминаю, что это номер Этьена – значит, ему и предъявят счет.

Хромаю по коридору. В холле у лифтов стоит кресло, я опускаюсь в него, размышляя, что мне предпринять. Я мог бы, пожалуй, отправиться в полицейское управление и спросить о Стэне. Но тут мне приходит в голову другая мысль.

Я нажимаю на мобильнике кнопку повторного набора последнего номера и, когда отвечает женский голос, спрашиваю, наугад выбирая предположительные французские термины, офицера, ведающего в «бюро» связями с прессой. Телефонистка, видимо, понимает, чего я хочу, потому что переводит мой вызов на другую женщину. Увы, она способна сообщить мне только одно – бюро открывается не раньше чем в половине десятого.

– Что вас интересует?

Говорю, что меня интересует случившееся вчера на показе моделей кутюрье Джанни Осано:

– Я журналист из лондонской «Таймс».

«Таймс» я выбрал из-за того, что в ней подробно освещается мир моды, в особенности все, что касается общей атмосферы и колорита. Поначалу я собирался представиться сотрудником «Геральдтрибюн», но передумал – отчасти потому, что Сьюзи Менкес, редактор тамошнего отдела мод, широко известна сама по себе, главным же образом вспомнив Джин Сиберг, носившую в «На последнем дыхании» майку «Геральд трибюн».

– Вы хотите поговорить с ведущим расследование офицером?

Вот в этом я не уверен. На самом-то деле у меня нет причин связывать Стэна с англичанином, которого они задержали. И в то же время я знаю – это он. Говорю женщине:

– Да. Именно с ним. Спасибо.

Приходится ждать. Впрочем, недолго. Меня соединяют с полицейским.

– Инспектор Эрве. Чем могу быть полезен, сэр?

– Алло. Да. – Я еще раз объясняю, что звоню из «Таймс». – Насколько я понимаю, вы арестовали человека по имени Дэвид Стэнли?

– Откуда вам это известно?

От ответа я уклоняюсь, продолжая гнуть свою линию:

– Имеется ли у Стэна адвокат, инспектор Эрве?

Полицейский быстро соображает, что к чему:

– Кто вы?

Я резко прерываю разговор. Может, следовало бы позвонить не в полицию, а родителям Стэна?

Телефон начинает трезвонить, почти без паузы. Я отвечаю, это все тот же полицейский.

– Вы друг Дэвида Стэнли, не так ли?

– Да. Верно. Извините.

– Прекрасно. И кто вы?

– Меня зовут Джейми. Стэн собирался встретиться со мной на показе мод. Мы с ним разминулись.

– Вашего друга обнаружили вблизи Института арабского мира. На голове у него красовалось одно из творений месье Осано.

– О?!

– Вы не могли бы зайти в участок и поговорить с мистером Стэнли? – спрашивает Эрве. – Видит бог, он не мог сделать все это в одиночку.

– Хорошо. Конечно.

Нажимаю сразу две кнопки вызова лифта – верхнюю и нижнюю, это признак нерешительности: никак не пойму, следует ли мне сначала переговорить с Луизой. Я же не знаю, сколько времени пробуду в полиции, и потому боюсь, что она покинет Францию до моего возвращения. Когда приходит лифт, я все еще пребываю в смятении. Отпускаю лифт и опять нажимаю обе кнопки.

В следующем лифте приезжает Фрэд.

– Я слышал, ты едешь с нами в Милан, – говорит он.

– Меня просили зайти в полицию.

Фрэд улыбается:

– Не стоит. Иди, помоги Луизе уложиться. Я раздобуду для тебя новый костюм.

Через полчаса в номер Луизы заходит Биби, приносит мне новый костюм. До отъезда остается около часа.

В последний раз я надевал новый костюм на крестины дочери Стэна, Бонни. Церемония проходила в церкви Лоствитьела. Было начало зимы. Стэн уже учился на подготовительном отделении в Фалмуте, а я – в выпускном классе школы. Насколько я знаю, окрестить ребенка захотела подружка Стэна – или, может, ее родные. К тому времени она уже разругалась со Стэном, и единственным, на кого он взирал с еще большим отвращением, чем на Ребекку, была ее мамаша. И сомневаться нечего – я был самым веселым из собравшихся: упивался ощущениями, которые вызывал во мне новехонький белый костюм от Хельмута Ланга. Теперь я сажусь попрямее и затягиваю ремень безопасности поверх костюма, который выдал мне Фрэд. Он сидит сзади, переговаривается с кем-то, то и дело переходя с английского на итальянский и обратно, пока стюардесса не просит его выключить мобильник. Мы вот-вот начнем выруливать на взлетную полосу.

Костюм для крестин Бонни я чуть было не купил себе сам. На благотворительной распродаже. Собирался сам же его и перешить. Мне правда хотелось сделать это. Я тогда не знал, из каких частей состоит костюм, и думал, что лучший способ выяснить это – распороть его, а после собрать заново. Но тут мама стала настаивать на покупке нового. Думала, он мне может еще пригодиться: ну, когда я отправлюсь на собеседование в Эксетерский университет. Да только она купила бы его в одном из магазинов Труро, в «Некст» или «Фостерс». Я помню, какой была мама в конце восьмидесятых – совсем молодой, следившей за модой; она никогда не отпускала волосы, не подбивала плечи. Когда ей было уже под тридцать, она смахивала на брюнетку из группы «Хьюман Лиг». Но чем дольше жила она в Корнуолле, тем более функциональной, всепогодной становилась ее одежда. Я чувствовал, она не поймет, чего я хочу от костюма, да и вряд ли представляет себе, во что он обойдется. Поэтому я сказал: нет, я хочу сделать все по-своему. Но, видимо, мама переговорила с Луизой, поскольку из Нью-Йорка нам курьерской почтой доставили костюм от Хельмута Ланга. Великолепный. Мне нравилось, как он подтягивает меня, расправляя мою сутуловатость. Целое утро я даже присесть не мог. Не хотел испортить свежую глажку. Вдруг костюм обвиснет и не сможет больше поддерживать мою осанку.

Стэн, увидев его, спросил, чего это я вырядился в белое:

– Никакого дерьмового венчания нынче не предвидится.

Мне стыдно, что я вот так бросил Стэна. Но я все повторяю себе, что, окажись на его месте кто-то еще из моих друзей, было бы намного хуже. Я точно знаю, Стэн попадал и не в такие передряги. На сей раз он хотя бы ни в чем не виноват. По тону инспектора Эрве я понял: он не верит, что кража – дело рук Стэна. Если б я пошел в полицию, я, может, и ускорил бы освобождение Стэна. Но все так гладко перетекало одно в другое: Биби принесла костюм, потом, когда мы шли за Луизой к веренице автомобилей, взяла меня за руку. А потом нас мигом доставили в аэропорт Шарля де Голля.

Если костюм, надетый мной на крестины, я помять боялся, то сегодня меня такого рода заботы не донимают. Костюм на мне полотняный, так что помнется он в любом случае. Летим же мы первым классом: места, чтобы вытянуть ноги, у меня так много, словно я лежу в американском откидывающемся кресле. Биби сидит рядом со мной. Луиза – через проход, около швейцарского бизнесмена. Веки ее сомкнуты, уши закрыты наушниками плеера. Осано сидит через ряд впереди, с людьми, которых я видел на шоу, но по именам не знаю. Фрэд – прямо за мной, в одиночестве, на коленях у него один компьютер, на соседнем сиденье другой, карманный. Свита Осано невелика, нас всего семеро. Этьена не видно, и на том спасибо. Я так до сих пор и не понял, с какой стати Осано взялся опекать Луизу – и меня заодно. Знаю только, что Биби здесь из-за меня, она сама мне это сказала.

Голос по ретрансляции просит нас выключить мобильные телефоны. Стэнов я выключил больше часа назад.

Биби останавливает стюардессу.

– Курить можно?

– Табло, разрешающее курение, еще не зажглось, мадам.

– Ну да, но позже-то я смогу закурить?

– Рейс для некурящих, мадам.

Биби окидывает стюардессу неприязненным взглядом, однако, открывая рот, поворачивается ко мне:

– Вот и задавай им после этого простые вопросы, верно?

Стюардесса, решив, что уделила нам достаточно времени, удаляется по проходу. Биби права, вопрос был из простых. Я все еще пытаюсь подбодрить стюардессу, сочувственно глядя ей в спину. Впрочем, она этого все равно не видит.

Биби вздыхает:

– Всегда ненавидела полеты.

– А мне они когда-то нравились, – говорю я. – Помню самый первый, я еще маленький был. Мы летели в Грецию, отдыхать, и когда подлетали к острову, как раз пришла моя очередь сидеть у окна. Мы кружили над островом, и я видел очертания берега, мелководье вблизи него и глубины вокруг.

– И что потом – ты пресытился? Если хочешь к окну, только скажи.

Я качаю головой.

– Спасибо. Чем выше я становился, тем меньше мне нравилось летать. Главным образом из-за тесноты. Я ощущал себя вмятым в кресло, а мне это было не по душе.

– Тут-то тебе места для ног хватает? Мы же не в экономическом классе.

– Все отлично. Собственно, потом перелеты мне снова понравились.

Какое-то время самолет набирал скорость, и теперь нос у меня вибрирует, это шасси отрывается от полосы. Когда я летел в последний раз, эта часть полета особенно пришлась мне по душе. В первую очередь – ощущение полной расслабленности, возникающее, когда задирается нос самолета. Отрыв от земли – самый опасный момент, тут тебе остается одно – смириться с ним. А я столько лет пребывал в напряженном состоянии, что расслабление приводит меня в экстаз. Напряжение спадает так быстро, что я словно бы весь размякаю.

Самолет рвется вперед, набирая все большую скорость, разворачивая наши тела под углом в сорок пять градусов. Я закрываю глаза и воображаю внезапный взрыв, шар огня, летящий по салону от носа к хвосту. Летит он в десять раз быстрее самолета, и пока тот с ревом рушится наземь, пламя выжигает салон дотла. Обращая меня в пар. Приподнятое настроение не покидает меня, даже когда на высоте в тридцать тысяч футов самолет выравнивается. Повернув голову влево, я смотрю на Луизу. Никаких признаков того, что она пришла в себя, так и не видно, она все еще пребывает в состоянии, чреватом самоубийством на нервной почве.

Пытаюсь смотреть телевизор – экран вделан в кожаную спинку сиденья передо мной. Показывают новый голливудский фильм с одним из братьев Болдуин в главной роли, однако Биби его уже видела, она то и дело наклоняется к экрану и проводит пальцем по лицу Болдуина. Палец оставляет на жидкокристаллическом экране похожий на ссадину цветной отпечаток, через миг блекнущий.

Немного погодя Биби задирает майку и легонько подпихивает меня в бок локтем. На животе ее рядком наклеены три полоски антиникотинового пластыря.

– Как по-твоему, эти штуки помогают?

– Думаю, да. Я их ни разу не пробовал.

На самом-то деле я в них не верю. Насчет научной стороны дела я не в курсе, но знаю, что уверения косметических компаний, будто их увлажняющие кремы проникают в подкожный слой, – вранье, потому что кожа водонепроницаема. Хотя черт его знает, может, вода сквозь кожу не проходит, а никотин – сколько влезет.

Биби говорит:

– Если с ними заснуть, снятся совершенно бредовые сны.

– Тогда лучше бодрствуй.

– Бодрствуй или усни.

И через несколько минут она уже спит. Голова ее лежит на моем плече. Некоторое время я читаю газеты, потом выбираюсь из кресла и иду в туалет. Чтобы попасть в него, приходится неуклюже маневрировать, а когда я в самом конце оглядываюсь, то натыкаюсь на взгляд Фрэда. С той минуты, как его попросили выключить мобильник, он разговаривал по радиотелефону, вмонтированному в подлокотник кресла. Как только наши взгляды встречаются, он опускает веки, кивает мне и улыбается.

Я киваю в ответ.

Когда мы добрались до аэропорта, Фрэд уже ждал нас там. Объяснив водителям, как проехать к залу вылета, и велев им дождаться его, он быстро провел меня в сервисное бюро для пассажиров первого класса компании «Свисс-Эйр». Там я расписался за доставленный на мое имя конверт. Я еще раньше сказал Фрэду, что мой паспорт – в камере хранения Северного вокзала, но на него это никакого впечатления не произвело. Фрэд просто ответил, что в течение часа мне привезут в аэропорт другой.

В туалете самолета я еще раз изучаю фотографию в моем новом паспорте. Человек на ней почти лишен сходства со мной, разве что глаза у него расставлены широко, ну и еще он блондин. Имя – Карло Тьятто – звучит неправдоподобно. Хотя в итальянской «Серии А» есть футболист с такой же фамилией.

Чищу зубы щеткой из пластиковой сумочки, которые «Свисс-Эйр» выдает своим пассажирам. Зубы у меня каждые несколько часов точно мхом обрастают – как будто мой организм слишком устал, чтобы сражаться с ордами бактерий, накатывающими на меня волна за волной. Я понимаю, что в самолете поспать не удастся – до Женевы и лететь-то всего ничего. Так что не стоит и пробовать. Я не стал спрашивать Фрэда, почему мы летим в Швейцарию, а не в Италию, но Биби уже объяснила мне, что мы проведем несколько дней на вилле Осано, вблизи Итальянских Альп. И что успеем еще, пока не начнутся показы в Нью-Йорке, немного покататься на лыжах.

Надо поинтересоваться у Фрэда, нет ли новостей насчет Стэна. Когда мы садимся в Женеве, я говорю себе, что с этим лучше поспешить – пока меня не покинуло порожденное приземлением чувство холодной опустошенности. Но Фрэд сразу куда-то упархивает, а я лишь вяло волокусь за ним, так что расстояние между нами возрастает.

Все мы в легкой одежде, позаимствованной, а то и утянутой в благожелательных магазинах или у таких же дизайнеров, одежде из весенне-летних коллекций, которая уже начинает заполнять парижские магазины. Хоть сейчас и январь, на женщинах хлопчатобумажные вечерние платья или открытые до пупа чистого шелка блузки с одними лишь лифчиками под ними. Пассажиры первого класса, к Осано отношения не имеющие, одеты в шерсть, женщины – в консервативные пары от «Ейгер», мужчины в костюмы Хьюго Босса и Барберри. Рядом с Биби и Луизой они выглядят богатыми, хмурыми тетушками и дядюшками, по ошибке забредшими на гулянку подростков. Однако когда мы проходим паспортный контроль, я, оглянувшись, обнаруживаю, что почти все пассажиры первого класса успели облачиться в меха. Не знаю уж, откуда они взялись, я среди ручной клади никакой верхней одежды вроде бы не видел. Даже Биби с Луизой и те в шубках. На Осано эффектное, пышное голубовато-серое меховое пальто, доходящее до самых щиколоток. В мягком свете, льющемся из окон аэропорта, кажется, будто оно шелестит, переливаясь всеми своими цветами.

Не думаю, что в Женеве намного холодней, чем в Париже. Небо чистое, хотя на земле и лежит кое-где снег. Прежде мне редко случалось видеть людей в шубах, а в Англии так и вовсе ни разу. Однако, засовывая в карман мой поддельный паспорт и двигаясь дальше, я замечаю и людей, одетых не в мех, а в дутые лыжные куртки. Я, может, и противник меховой одежды, но шубы все же определенно красивее нейлона. Биби с Луизой, шагающие к поманившему их Фрэду, выглядят потрясающе – ни дать ни взять два поднявшихся на дыбы зверя. Даже глаза их походят на глаза животных: распахнутые, так и сохраняющие испуганное выражение с той минуты, как она проснулась в самолете, у Биби; широко расставленные, тусклые, точно у психопатических львов в Лондонском зоопарке, – у моей сестры. С тех пор как мы покинули отель, я с Луизой почти не разговаривал, даром что здесь я только для того, чтобы присматривать за нею.

Фрэд уже получил наш багаж и уложил его на четыре тележки. Однако нас он посылает вперед, к таможенникам, а сам остается с багажом позади.

Заметив, что я в нерешительности топчусь на месте, он спрашивает, в чем дело. Я качаю головой и пожимаю плечами. Фрэд почти уж отправляет меня следом за остальными, однако передумывает.

– Слушай. Побудь здесь немного со всем этим.

Он хлопает ладонью по ближайшей тележке. Я говорю:

– Ладно.

Решаю, что он пошел за носильщиками. Фрэд отходит к широкой сетчатой двери, отделяющей прохладный устланный плиткой зал аэропорта от служебной территории – архитектурный барьер между разными плоскостями реальности. Из этого серого бетонного пространства с грохотом выползает автокар на электрическом ходу, колеса его, въехав на плиточный пол зала, почти смолкают. Автокар волочет за собой еще три багажные тележки. Фрэд сигналит водителю, манит за собою рукой и возвращается назад, ко мне.

– Спасибо, Джейми. Дальше я сам.

Я гляжу на собранный им багаж – первые четыре тележки, теперь еще эти.

– Тебе не помочь?

Он качает головой и указывает на знак над багажным коридором.

– Только лишняя волокита получится.

Появляются носильщики. Я снова спрашиваю, точно ли не нужна моя помощь.

– Ты представляешь, какой дрянью напичканы чемоданы девушек? – он улыбается. – Иди к пассажирскому выходу. Увидимся снаружи.

Я киваю и наконец отхожу, стараясь двигаться так, чтобы походка моя соответствовала новому костюму. Хорошая одежда встряхивает человека, как звонок будильника, – в ней волей-неволей ведешь себя по-другому. Сворачивая в проход для пассажиров, я уже передвигаюсь размашистым шагом. Таможенники, если они вообще смотрят в мою сторону, не делают ни единой попытки меня остановить. Интересно, какой такой властью обладает Фрэд: он ведь и вправду может приказать таможенникам не осматривать его багаж.

Осано и прочие ждут снаружи, вид у них такой, словно без руководителя они не способны организовать даже посещение уборной. Фрэд появляется минут через десять и указывает на вереницу стоящих рядом с нами автомобилей. Это, как выясняется, наши.

Пока носильщики перегружают багаж в машины, он отводит меня в сторонку.

– Мне придется на несколько часов задержаться в Женеве. Присмотри, чтобы все вели себя прилично, хорошо? Увидимся на вилле Осано.

Дождавшись, пока Луиза выберет автомобиль, я нарочно усаживаюсь в другой и Биби забираю с собой. Это «рейндж-ровер», с некоторым запозданием пристроившийся в конец вереницы машин. Выясняется, что принадлежит он Осано, за рулем сидит квадратноголовый итальянец. За пределами аэропорта снег становится заметнее. По краям дороги наметены высокие сугробы, да и горы над нами тоже все белые. Но небо по-прежнему остается чистым. Дорога к итальянской границе, не так чтобы безумно красива, но дух захватывает. Шоссе идет вверх, потом обращается в эстакаду, на гигантских опорах тянущуюся вдоль горного склона над промышленным пейзажем.

Я сижу впереди, рядом с водителем. Он смотрит прямо перед собой, за ним мне видна долина, верхушки заводских труб. Заводы, надо думать, химические, на оцинкованной стали труб красуются красные полосы. Швейцария славится своими химикатами, какой пузырек с лекарством ни возьми, на этикетке непременно обнаружится название швейцарской фирмы. Я представляю себе страну фармацевтов и банкиров. Откинувшись на сиденье, поглядываю в зеркальце заднего обзора, пытаясь понять, интересен ли этот вид Биби или Осано. Последний развалился на сиденье так, словно все оно принадлежит ему. Наверное, и принадлежит. Осано, посапывая, потирает лицо, и я понимаю, что он в стельку пьян.

Он кричит, обращаясь ко мне:

– Как тебе твой первый парижский показ, малыш?

Не знаю, говорю.

– Мне не с чем сравнивать.

Луиза, приглашая меня в Париж, пообещала, что я смогу сам выбирать показы, включая и демонстрации мужской одежды, идущие параллельно показам от кутюр. На прошлой неделе «Геральд трибюн» очень хорошо отзывалась о мужской одежде, которую демонстрировали итальянцы, но поездка в Италию была мне не по карману. Приезд в Париж стал подарком ко дню рождения – предполагалось, что Луиза будет меня развлекать, а дорогу оплатила мама. Теперь же все там продолжается без меня. Начал я с того, что гонялся за Луизой, а кончил тем, что сбежал с нею в Милан. Я уже пропустил Тома Форда, который привез в Париж свою коллекцию, Ива Сен-Лорана после заслужившего восторженные отзывы шоу, устроенного им неделю назад для Гуччи. Сам же Ив Сен-Лоран аккуратненько натянул ему нос, посетив показ соперничающего дома Диора. Я мог бы увидеть там Сен-Лорана, а приходится довольствоваться чужими рассказами о нем. Теперь я пропустил и Дриса ван Нотена, даром что Луиза обещала мне билеты на него. А был еще и Готье, вернувшийся в Париж после нескольких сезонов в Милане, и Ямамото, и Раф Симонс, и даже Пол Смит. Черпать сведения мне придется из газет, разве что читать их я буду не в Корнуолле, а в Италии. Из пропущенного мне особенно хотелось увидеть коллекции Гальяно. Я слышал, что манекенщицей у него будет Кейт Бланшет. Слухи о том, что показ Живанши закроют для всех, кроме закупщиков, оказались чистой правдой, хотя никто не знает, вызвано это разрывом Маккуина с Живанши или как-то связано с контрами между Сен-Лораном и Томом Фордом.

Осано говорит:

– Успеешь еще сравнить. Дождись только Нью-Йорка. Вот уж будет полный кошмар.

За моей спиной Биби произносит:

– На тебя, Джанни, не угодишь.

Впервые слышу, что мне, возможно, придется ехать в Нью-Йорк. У меня вдруг возникает множество вопросов, однако Осано кричит:

– Как по-твоему, сумеет Луиза уломать эту дуру Аманду, чтобы она выступила для меня в Нью-Йорке?

Так вот, значит, в чем дело. Не знаю, что ему ответить.

– Что ни говори, а она из лучших. И практически пообещала сделать это. – Осано всхрапывает, устраивается на сиденье поудобнее. – Ты умасливаешь Луизу, она умасливает Аманду.

Я стараюсь оставаться спокойным:

– Предполагается, что Луиза поехала сюда отдыхать. Ей нездоровится.

– Да? Попробуй-ка ее удержать. Какой там отдых, при ее-то амбициях, – и Осано, просунув между спинками сидений голову, добавляет: – Без обид, ладно?

От него несет бренди.

Я гляжу на дорогу, чувствуя, как на лбу у меня натягивается и подергивается кожа. Сзади Биби говорит:

– Заткнись, Джанни.

– А чего? Что есть, то и есть, – он снова начинает посапывать.

– Одной Аманды, чтобы спасти нью-йоркское шоу, не хватит, – говорит Биби. – Тебе придется найти кого-то на место Джины.

– К черту Джину. Верно, Джейми?

Я, не оглядываясь, качаю головой:

– Кто такая Джина?

– Да я тебе про нее рассказывал. Была моей помощницей, пока не ушла.

– Не помощницей, а партнершей, – говорит Биби.

– То-то и оно. Я нуждался в помощнике, а получил партнера. Вон Джейми вполне может поработать вместо нее.

Ладонь Осано ложится мне на плечо. Биби возражает: «У Джейми нет опыта», но Осано ее игнорирует. Просто трясет меня за плечо и спрашивает:

– Как насчет этого? Ты чешешь спинку мне, я тебе. Ты позаботишься о Луизе, Луиза об Аманде, а я о тебе. Звучит неплохо?

– Я не могу быть твоим помощником. Я ничего не умею.

– Ты неплохо справился в Париже. И вообще, я тебя научу.

Я оборачиваюсь:

– Заставлять Луизу сделать что-нибудь я не могу. По-моему, ей лучше бросить все и вернуться домой.

– Так ведь не бросает же, верно?

Я качаю головой:

– Нет.

– От тебя требуется только одно, – говорит Осано, – выяснить, что происходит между Луизой, Амандой и этим сучарой Этьеном.

Вот уж чего я совсем выяснять не хочу. Пусть кто-нибудь другой за меня выясняет. И делает потом что угодно. А мне бы поспать.

Машина въезжает в пронизывающий Монблан туннель, налетевший внезапно ветер больше не позволяет мне слышать ни Осано, ни Биби. Я пытаюсь изгнать из головы любые мысли, сосредоточившись на веренице оранжевых ламп в потолке туннеля. Вскоре они сливаются в стремительно летящие, вспыхивающие в глазах полосы. И я начинаю плакать, тихо, чтобы никто не услышал. Слезы приносят мне облегчение; они текут так быстро, что вскоре все лицо мое становится мокрым. Я нажимаю кнопку, опуская на пару сантиметров стекло. И ветер высушивает лицо.

Вилла Осано расположена в нескольких милях от Монблана, вблизи итальянской границы. Мы подъезжаем к ней уже в сумерках. Ночь наступает так быстро. До шоссе всего четверть мили, но виллу окружают сосны, от которых становится еще темнее.

Водители сваливают багаж на мраморный пол вестибюля. Из-за перил галереи на нас смотрит горничная, но спускаться, похоже, не собирается. Осано топчется в вестибюле, выкликая женское имя:

– Мария! Мария!

Никто не выходит.

Кроме Осано нас здесь пятеро. Он оглядывается – четыре женщины в шубках и я, одни стоят, прислонясь к двери, другие опустились на кушетку под большим зеркалом в золоченой раме.

– Сейчас Винченте поставит «рейндж-ровер», – говорит Осано, – и отнесет сумки наверх.

В конце концов появляется горничная, и Осано быстро кричит ей что-то по-итальянски. Потом поворачивается к нам и сообщает:

– Ну вот, теперь и повар исчез. Похоже, ужинать придется вне дома.

Он снова зовет Марию. И снова несколько раз упоминает Винченте.

– Мне нужно поспать, – говорю я. – Можно, я поднимусь?

– Валяй, – говорит Осано и, снова обращаясь к горничной, кричит что-то, прежде чем прибавить: – Иди за ней.

Комната моя на втором этаже. Она почти пуста – только большая двуспальная кровать, кушетка и резной платяной шкаф родом, похоже, из Шри-Ланка или какой-то другой экзотической страны. Сумочка «Свисс-Эйр» по-прежнему при мне, но, заглянув в ванную, я вижу на пушистом белом полотенце новую, еще не извлеченную из футляра зубную щетку. Присутствуют также нитка для чистки зубов и зубная паста. Устал я настолько, что не без труда вытаскиваю щетку из футляра.

Мне снится наш первый дом у дороги, которую обступали плавательные бассейны. Луиза в моем сне помолодела, хоть и не сильно. Сестре полагалось бы быть восьми-, девятилетней, а ей около пятнадцати. Она сидит на надувном круге посреди бассейна, освещенная пробивающимся сквозь зимнюю кровлю оранжевым солнцем. Тут же и мама смотрит телевизор. Что она смотрит, мне не видно, но выражение ее лица меняется от ошеломленного до подавленного, изменения совершаются долгими, медленными циклами. Я понимаю, что смотрит она, скорее всего, на Луизу, присутствующую одновременно и на экране, и в бассейне. Глядя на маму, я вспоминаю, как неспешно меняются ее настроения, – еще медленнее, чем сейчас. Она способна оставаться ошеломленной несколько лет, а потом еще несколько – подавленной.

Наполовину проснувшись, я оглядываю комнату и не узнаю ее. Жаль, что проснулся, потому что я понял, о чем мой сон. Когда-то мама, показывая мне на видео «Барона Мюнхгаузена», сказала, что нашла Луизу в море, в жемчужной раковине. В фильме был один кадр с Умой Турман, целиком слизанный с «Рождения Венеры» Сандро Боттичелли. Мама сказала мне это, объясняя, откуда взялась Луиза. А когда я спросил, откуда взялся я, ответила, что сходила на тот же пляж и, поскольку она была терпелива, волны вынесли ей еще одну раковину. В которой был я.

Биби на четвереньках стоит рядом со мной на постели.

– Господи, все простыни мокрые.

Сновидение вышло таким живым, но, поскольку я знаю, что это был всего только сон, то понимаю – у меня подскочила температура. В то же время я чувствую, что вплотную подобрался к какому-то прозрению, теперь для меня потерянному. То, что идея порождена ознобом, вовсе не означает, будто она не верна. Меня охватывает раздражение, которое я никак не могу стряхнуть.

– С тебя же течет, Джейми. О боже!

Она права, – я лежу в луже холодного пота.

– Вылезай из кровати.

– Нет.

С каждым словом Биби раздражение мое нарастает.

– Надо переменить простыни.

И я вправду не знаю, стоит ли. Неужели это с меня столько натекло? Свешиваю ноги на пол и, голый, сижу на краю кровати. В комнате вдруг становится очень холодно.

– У нас с тобой одна комната? – спрашиваю я.

– А ты против?

– Нет. Не против, – я, кажется, наконец просыпаюсь. И, разглядев Биби как следует, улыбаюсь.

– Господи, теперь тебя трясет.

Она бежит в ванную и возвращается с полотенцем.

– Завернись. С постелью я управлюсь сама. Как по-твоему, у Джанни осталась хоть какая-нибудь прислуга? Интересно, как он добился такой преданности?