Текст книги "Белые мыши"

Автор книги: Николас Блинкоу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 16 страниц)

14

Казалось бы, завершение миланского показа должно позволить нам перевести дух. Куда там, оно лишь порождает новые страхи – мы с ужасом осознаем, как мало времени осталось до Парижа. Повеселиться после показа нам не удается: Осано устраивает в «Фиера» прием для закупщиков и прессы, однако все приглашенные вскоре уходят на вечернее шоу Армани, привлеченные приемом пороскошнее. Я возвращаюсь в ателье, понимая, что мне предстоит работать до самого завтрашнего вечера, до отхода парижского поезда. В «Фиера» мы выступили в понедельник, так что на подготовку к показу в Доме Инвалидов у нас остается всего неделя – сроки навязаны нам директором музея, однако Осано предпочитает валить вину на Фрэда. В любое другое время его поведение могло бы дурно отразиться на всех нас, сделать работу еще более изнурительной. Однако Осано срывается только на Фрэда, – ясно, что ему просто хочется разорвать их партнерские отношения. На самом-то деле Осано с самого завершения шоу пребывает в приподнятом настроении, а когда утром на работе появляются газеты с откликами, оно лишь укрепляется. Наш показ, быть может, и не произвел на журналистов сильного впечатления, но, по крайней мере, все они дали отзывы на него, а некоторые даже похвалили присущую коллекции ностальгию по романтике – это, собственно говоря, означает, что обилие свободно ниспадающих платьев временами делало показ подобием костюмной драмы, этаким гибридом «Гладиатора» с «Разумом и чувствами». Одна из газет с одобрением отозвалась даже о высоком качестве пошива, что уж совсем ни в какие ворота не лезет. Нам было не до портновских изысков, на них у нас попросту не хватало времени. Определенная часть этой работы была проделана мной, так что я вправе считать, что принес кое-какую пользу. И совсем уж приятно то обстоятельство, что некоторые издания клюнули на приманку, которую мы подсунули им через наших пиарщиков, – на уверения, будто эту коллекцию следует рассматривать в контексте нашего парижского шоу, на котором линия готового платья и смешанная соединятся в одну. Им даже в голову не пришло задаться вопросом – если мы собираемся показать обе эти линии позже, что же, черт подери, мы показывали в Милане?

В особенности доволен Осано фотографиями. У меня же снимки, на которых мы с Луизой целуемся – голая рука ее перекинута через мое плечо, тела наши перекрещены, – вызывают чувство скорее неуютное. Луиза не забыла вновь облачиться к финалу в самое красивое наше платье. Выглядела она сногсшибательно – сочетание старомодной романтичности с чертами женщины-вамп высокого полета приковало к себе все взгляды. А тут еще наше с ней немалое сходство. Меня использовали – и это сработало. Вот только не спрашивайте, что сам я об этом думаю.

Отклики прессы поднимают у всех настроение, и если меня обуревают в связи с ними чувства отчасти подавленные, они улетучиваются, стоит мне увидеть новую коллекцию. Несколько лет назад Осано нанял кого-то для создания каталога всех его моделей семидесятых годов, и теперь это безмерно нам помогло. Воспроизведение их почти не потребовало усилий. Но мы попытались сделать нечто большее, и Осано был прав, понукая нас. Кэти работала над ближайшим подобием джеллаба, какое мы отыскали в его архиве, опираясь также на одежду, показанную Мигелем Адровером в Нью-Йорке. Сьюзи Менкес назвала коллекцию Адровера слишком буквалистской. О нашем варианте этого не скажешь, в нем присутствуют элементы европейского плаща с капюшоном, а вокруг только и разговоров о том, что в нынешнем сезоне плащи возвратятся. Конечный результат напоминает картинку с обложки видеокассеты «Женщина французского лейтенанта» – картинку, вызывающую в памяти образ моей матери, стоящей на ветру с растрепанными волосами. Надо отдать Кэти должное, она здорово потрудилась, создавая эскиз, а сейчас она и Осано уже начали подбирать ткань для окончательного наряда.

Я вызвался поработать над длинными рубахами, вдохновленный одеждами арабов, живущих по берегам Персидского залива. Рубахи я сделать сумею, как сумею выполнить и большую часть портновской работы, а чего не умею, тому быстро научусь. Мы уже знаем, что они будут из шифона, тонкого шелка и, возможно, хлопковой ткани, которую Осано в огромных количествах закупил в Египте. Это те же три материала, которые использовались в его – или Джины – одежде стиля «ампир». Идея в том, что манекенщицы будут выходить попарно: одна в более смахивающей на мужскую, исламского вида одежде, другая в женственной, напоминающей о Греции или Французской революции. Замысел состоит в создании такого варианта высокого классицизма, в котором Восток пересекался бы с Западом: вполне пуританского, но с легким оттенком греховности. Если, конечно, лесбийские полутона еще способны показаться кому-то хотя бы отдаленно греховными.

Осано предлагает и мне выйти на подиум, в паре с сестрой. Меня это не удивляет. Я хоть и просидел, точно отшельник, всю последнюю неделю в его студии, но знаю, какой интерес вызываем мы с Луизой. Как единое целое. Интерес этот постоянно витал вокруг меня, женщины, возвращаясь в ателье с показов и приемов, приносили его с собой. Я от него отмахивался, но теперь, после нашего сфотографированного поцелуя, не знаю, как мне быть. От беспомощности я начинаю прислушиваться к тому, что о нас говорят. И понимаю, что интерес этот даже не похотлив – просто жужжат вокруг люди, и все. Так что причин лезть из-за него на стену у меня, собственно, нет. Нервы он никому не щекочет – ну, такой стилистический мотив, и что? Поэтому, услышав предложение Осано, я не возражаю. Просто стараюсь обратить все в шутку, спрашивая, кому из нас предстоит выйти на подиум в женском платье.

Непонятно, почему Осано задал мне этот вопрос так поздно: в машине, по пути на Центральный вокзал. Услышав мой ответ, он смеется и предлагает мне выбрать самому; если я хочу выйти в платье, – пожалуйста. Сидящая сзади нас Кэти говорит, что может его немного ушить, а примерку мы устроим в поезде.

Когда мы входим в огромный главный зал вокзала, времени уже за девять. Весь день мы с Биби обменивались записками, поговорить нам так и не удалось. Я надеюсь встретиться с нею там, где мы договорились: у выхода на платформу. Однако единственный, кого я там вижу, это Фрэд, ожидающий нас с билетами, – от своего он, как известно, отказался. Фрэд машет нам рукой. Сообщает, что коллекцию уже грузят в поезд.

Осано грубо осведомляется:

– А ты почему не там? Хочешь, чтобы и эту коллекцию сперли?

Полная чушь. Оба мы знаем, что чем дальше Фрэд от коллекции, тем в большей она безопасности. Осано явно нарывается на ссору, а повод для нее ему безразличен.

– Иди, проследи за всем.

– Ладно, – отзывается Фрэд. – Я там поставил своих людей, но если ты так нервничаешь, будь по-твоему. Мне только нужно переговорить с тобой – всего два слова.

Ничто в поведении Фрэда не предвещает опасности. И Осано ее явно не видит, он неторопливо отходит с Фрэдом к стене зала. Возможно, я сверхчувствителен, но я чую – Осано дождался неприятностей. В голосе Фрэда присутствует некая деланная нотка, этакое синтетическое волокно. Я и последовал бы за ними, но у меня остается совсем мало времени на то, чтобы забрать из камеры хранения паспорт. Да и что я, собственно, смогу сделать, если Фрэд перейдет к угрозам.

Я успеваю пройти всего половину зала, когда начинает звонить сотовый телефон. На ходу откидываю крышку, затыкаю пальцем ухо, чтобы приглушить гул вокзала и доносящуюся из громкоговорителей тарабарщину объявлений.

Это Биби, отчаянно повторяющая мое имя.

– Да, Биби. Где ты?

– В отеле.

– Поезд же вот-вот отойдет.

– Я знаю. – В первый миг голос у нее был встревоженный, теперь в нем слышится негодование. – Фрэд велел мне ждать здесь.

– Зачем?

– Вот ты мне и скажи.

– Оставайся там, Биби. Я выясню, что произошло.

– Да что теперь толку?

Я встряхиваю головой. И сам не знаю. А потому разворачиваюсь и бегу к выходу на платформу. Не могу понять, что пошло не так. Или Биби неправильно поняла Фрэда?

– Ты просто подожди. Я мигом.

Единственное, что мне остается, – попросить Фрэда как-то выправить положение. Что еще я могу сделать? Другого поезда сегодня не будет, но, может, мы с Биби сумеем улететь самолетом? Отключаю телефон и на бегу осматриваю вокзал. Вскоре я уже стою в центре зала, верчусь, вглядываясь в коридоры, в марши ведущих наверх лестниц. У выхода на платформу никого. Возможно, все уже сели в парижский поезд.

И тут я замечаю спорящих у журнального киоска Осано и Фрэда. Бегом устремляясь к ним, я вижу сначала улыбку Фрэда, а потом уже пот на лице Осано.

А подбежав достаточно близко, слышу, как Фрэд рычит:

– И когда же ты собирался рассказать мне о твоих спонсорах?

– Ты все не так понял. Переговоры были неофициальные. – Осано пытается умаслить Фрэда, но он испуган, это видно. И не поверишь, что всего минуту назад он придирался к Фрэду и издевался над ним.

– Настолько неофициальные, чтобы не подпускать к ним твоего финансового директора? – Судя по лицу Фрэда, он собой доволен. Ему удалось напугать Осано до колик, не тронув его и пальцем. – А насчет моих десяти процентов акций у тебя какие-нибудь соображения имеются?

– Конечно. Их у тебя выкупят, по хорошей цене. То есть подробностей я не знаю, но цена их много выше рыночной.

– Какой, на хрен, рынок, Осано? Ты еле-еле начинаешь выкарабкиваться, и только благодаря мне. Единственное, чем ты располагал, это твоя марка. Плюс куча долгов, в которых ты и сейчас сидишь по уши.

– Перестань. – Осано становится страшно. Фрэд зашел слишком далеко. Теперь ему остается либо отступить, либо усилить нажим. – Успокойся, Фрэд.

Я едва ли не слышу, как Осано, не отводя глаз от Фрэда, считает секунды. Я замер в нескольких футах от них, жду, когда Фрэд заедет Осано по глупой роже.

Но Фрэд переводит взгляд с Осано на меня.

– Ты знал об этом?

– Знал. – О том, чтобы соврать, нечего и думать. И, продолжая говорить, я сам сознаю, насколько шаткими выглядят мои оправдания. – Понимаешь, дело же не в том, кто знал, кто не знал, просто он старался увеличить вес нашей марки, а от этого все бы мы только выиграли.

– Если бы не необходимость посадить тебя в поезд… – Фрэд замолкает. Не исключено, что он угрожает Осано смертью. Из вокзальных громкоговорителей льется высокий женский голос. Фрэд использует эту помеху, чтобы нагнать на Осано побольше страху, потом продолжает: —…я нашел бы время все с тобой обсудить. Очень надеюсь, что мы займемся этим завтра: датами, цифрами, всем.

– Разумеется. – Ноги Осано, пытающиеся отыскать опору, достаточно надежную, чтобы он смог повернуться и удрать на платформу, скользят по плиткам пола.

– А ты куда намылился, Джейми? – спрашивает Фрэд. – Тебя уже ждут.

Моего итальянского хватает на то, чтобы понять – по радио объявили о посадке на парижский поезд.

– Я не поеду. Биби все еще в отеле.

Фрэд качает головой.

– Это она не поедет. Билет понадобился Луизе. Ты с ней в одном купе.

Он берет меня под локоть и ведет к платформе. Я чуть ли не парю над мраморным полом. И, достигнув выхода, вижу в нескольких шагах впереди Луизу. На ней куртка «Макс Мара», до нынешнего вечера у нее такой не было. На платформе стоит свой особенный запах – гудрон, пары дизельного топлива. Но даже на этом фоне я ощущаю шлейф, оставляемый в воздухе духами Луизы. Это одна из популярных марок восьмидесятых, возможно, «Пуазон». Если так, она надушилась совсем недавно: я различаю плавающие в густом мускусном аромате оттенки корицы, кориандра, цветов мелиантуса.

Луиза машет мне рукой:

– Поторопись, Джейми.

Луиза сидит рядом со мной, уложив ладони на белую скатерть, пальцы у нее все в кольцах. Осано сидит напротив. Мы в вагоне-ресторане, настольная лампа заключает всех троих в колдовской кокон красно-оранжевого цвета. За окном, надо полагать, проносятся Альпы. Где-то невдалеке должна скользить темная стена леса, но никаких очертаний я различить не могу. Окно лишь возвращает мне наши отражения. Довольно жмурящегося Осано, меня – тощего и то одурманенного, то напрягшегося, Луизу – гипнотическую, непроницаемую. Всякий раз, как официант наполняет ее бокал шампанским, она слегка откидывается назад. Блузка ее застегнута наполовину, и при этом движении обнажается глубокая ложбинка между грудей и усыпанная веснушками белая кожа. Не знаю, откуда они взялись, солнца давно уже не было.

– Миланское шоу уже успело принести нам заказы.

Осано распространяется о том, что скоро его одежду можно будет встретить повсюду – по крайней мере, на Дальнем Востоке, но также и в нескольких европейских магазинах. После Парижа он надеется получить новых клиентов, а это значит, что стоимость акций компании пойдет вверх. Когда его новые спонсоры увидят книгу заказов, у них слюнки потекут, до того им захочется откусить от его пирога. Осано даже ладони потирает.

За столом нас только трое. Кэти с Рондой могли бы сидеть с нами, увеличивая аудиторию, перед которой разглагольствует Осано, но они вернулись в свое купе. Никто из нас толком не спал уже несколько дней. К концу ужина они только что на стол не падали. Прекрасно понимая, как они себя чувствуют, я все же сохраняю решимость остаться здесь, в ресторане. Возвращение в купе, которое я делю с Луизой, мне совершенно не улыбается. Перестук колес звучит так, словно происходит с некоторой задержкой – за мягким пощелкиванием следует удар потяжелее, чтобы удержать ритм, его нужно пропускать. Я сосредоточиваю все внимание на этой задержке.

От расчудесных качеств своей коллекции Осано переходит к расчудесным качествам женщин, ее показывавших. Луиза возбуждена, но это возбуждение умеющей владеть собой женщины – тонкая ткань незастегнутой блузки, дымящаяся сигарета в черепаховом мундштуке. Ладонь ее уже не лежит на скатерти. Мне приходится оглядеть стол, чтобы удостовериться: да, она действительно на моем колене и пальцы в кольцах сплетены с моими.

– В тебе столько стиля, – говорит Осано. – Я от моих платьев не отказываюсь, ты же понимаешь, но оживают они лишь на тебе. Ты вдыхаешь в мои идеи жизнь.

– Только Луиза? – спрашиваю я.

– Так ведь она особенная. Я всегда это чувствовал. Ну, может, недостаточно хорошо понимал. Все твердили, что мне нужна Аманда ван Хемстра, чуть с ума не свели, вот я в конце концов и перевалил мои заботы на твои плечи, – он говорит это Луизе, не мне. Постукивает себя по виску. – Но вот этим я понимал – ты должна быть рядом со мной, тебя ждет великое будущее.

Это что еще за дерьмо? Ни разу ничего подобного от Осано не слышал. Он, конечно, хвалил моделей и прежде, но это уж не похвала, а целая литургия.

– Я тоже хочу работать с тобой, Джанни, – говорит Луиза. – Мне нравится, в каком направлении ты движешься, это совершенно новое видение. И я хочу быть рядом – с тобой и с Джейми.

И ладонь ее, чуть изогнувшись в моей, отыскивает пульс, запускающий во всем моем теле переливчатую цепную реакцию. Держащую меня в состоянии и одурманенном, и напряженном. Одна сторона уравнения: вино, да, конечно, обильная еда – разумеется, и духи Луизы, ее прикосновения, ее длинное, тонкое тело, мягкая улыбка, с которой она выдыхает сигаретный дымок, – все это определенно дурманит. А другая его сторона – дерьмо, дерьмо, дерьмо – держит меня в напряжении.

Я извиняюсь. Запершись в уборной, разглядываю в зеркале свои глаза. Без всякой на то причины – разглядываю, и все. Достаю из кармана сотовый телефон: шесть оставшихся без ответа вызовов. Я слышал их все, но был слишком испуган, чтобы ответить, и чувствовал себя слишком виноватым, чтобы выключить телефон.

Выйдя из уборной, я натыкаюсь на Осано.

– Что происходит?

Осано ухмыляется:

– Ты происходишь, малыш. Мы происходим.

Я толкаю его:

– А все эти нежности с Луизой? Ей-то ты зачем жопу лижешь?

Он пожимает плечами:

– Ладно. Ты меня раскусил. Она – вот что происходит.

Не стоило ему пожимать плечами. От этого жеста руки его смещаются, оставляя тело открытым. Я бью Осано в живот так, что он отлетает к двери уборной.

И прежде чем он успевает набрать воздуху в легкие, бью снова. У проходящего мимо официанта руки заняты тарелками под стеклянными колпаками. Остановить драку он не может, да и вообще он слишком изумлен. Он что-то кричит по-французски, сначала мне, потом, обернувшись, в конец коридора – зовет кого-то на помощь.

Осано тяжело отдувается, пытаясь почерпнуть кислород откуда-то из недр живота. Лицо его, раскрасневшееся от вина, становится почти лиловым.

– Остановись, Джейми. – Руки его поднимаются, норовя оттолкнуть меня. Мои кулаки тоже приподняты, но я не знаю, что делать дальше. Покачиваться по-боксерски из стороны в сторону, попробовать врезать ему снизу по челюсти?

Однако в меня уже вцепились чьи-то лапы. Пытаются оттащить. Не вижу, кто это, и повернуться не могу. Потом ощущаю ладонь Осано, ложащуюся мне на плечо – не похлопывание, не удар, просто ложащаяся на меня грузная рука.

– Джейми.

Глаза Осано расширены. И наверное, они меньше налиты кровью и не так блуждают, как мои.

– Джейми, ты не станешь меня больше бить?

Я молчу. Осано продолжает вглядываться мне в лицо, потом кивает кому-то за моей спиной. Руки, держащие меня, опускаются. Скосив глаза, вижу, как нависавший надо мной официант в белой униформе пожимает плечами и убирается восвояси.

– Я не пытаюсь заигрывать с Луизой. Я говорил серьезно.

Внезапно на меня наваливается жуткая усталость. Все, что мне удается произнести, это опять-таки:

– Жопу ей лизал.

Впрочем, без особой уверенности.

– Послушай, Джейми, я такие штуки уже видел. Модель вертится вокруг да около, никому она особенно не нужна. А потом все вдруг переворачивается вверх ногами, и она становится женщиной сезона. Все стремятся поработать с Луизой. Все. И если она хочет работать со мной, я польщен. Больше чем польщен, я хватаюсь за нее обеими руками, чтобы напитаться ее энергией.

– Использовать ее.

– Нет, Джейми. Честно. Знаешь, чего не хватало моей одежде?

Я мог бы дать не один ответ: дизайнера, например. Но Осано уже разговорился, он прислоняется к двери уборной, старается подыскать точные слова.

– Им не хватало вожделения. Правда-правда. Я слишком ушел в себя и утратил его. Это все депрессия. Но Луиза его вернула.

– Занимаясь со мной сексом.

Осано смеется:

– Да, что-то в этом роде. Великое табу. Великая фантазия. Это секс, но он лучше чем секс. Это романтика, романтика страсти, романтика и запретность. А что такое мода? Всего лишь вещественное выражение фантазии. Только и всего.

Совершенно голый, прислоняюсь к собственному отражению в окне нашего купе. Луиза, полностью одетая, лежит, глядя на меня, на кушетке. И улыбается.

– Как ты себя чувствуешь? – спрашивает она.

– Немного пьяным. Очень уставшим. Неплохо.

– Хочешь, расскажу тебе сказку?

– Секунду. – Я выключаю свет, оставляя горящей только люминесцентную лампу над раковиной умывальника. – Валяй.

– Жила когда-то сумасшедшая женщина…

– Погоди, мне казалось, об этом мы с тобой договорились. Она не сумасшедшая…

– Ладно, жила на свете женщина с волосами как вороново крыло, большими грустными карими глазами и склонностью к меланхолии. Как-то раз, гуляя по берегу моря, она нашла устричную раковину. Почти с нее размером, потому что росточку в ней было всего ничего, но, по счастью, она прихватила с собой тачку.

Я хихикаю. Тачка – это что-то новое.

– Она отвозит раковину в свой стоящий на отшибе дом с четырьмя спальнями и осторожно опускает ее в плавательный бассейн, защищенный от непогоды навесом. А потом смешивает себе коктейль и ложится спать.

Луиза одной рукой гладит меня по животу; другая подсунута под голову.

– Когда назавтра она подходит к бассейну, светит солнце, наполняя воду дрожащим светом. Темноволосая, немного печальная женщина вглядывается в глубину и видит, что раковина начала раскрываться; женщина смотрит во все глаза, а раковина раскрывается и раскрывается, медленно-медленно. И внутри нее обнаруживается прекрасная устричная принцесса с большими, синими рыбьими глазами и длинными, золотыми волосами в брызгах морской воды. Женщина приходит в изумление. Она забыла принять обычную свою таблетку «валиума», а тут вдруг оказывается, что та ей почти и не нужна, такое ее охватывает счастье. Она кричит в воду: «Кто ты?» И со дна бассейна доносится голос, похожий на те, какими перекликаются тюленята: «Я потерялась, и пока я не выясню, откуда я, мне, наверное, придется побыть твоей дочуркой».

Проходит три с половиной года, устричная принцесса выучивается ходить по земле, хотя ей больше нравится плескаться в бассейне. Волосы ее остаются пока золотыми, но большую часть своей особенной, морской грациозности она утрачивает, и глаза ее, по-прежнему большие и синие, лишаются прежнего глубоководного блеска. Как-то раз печальной женщине удается секунды на две сосредоточиться на чем-то, находящемся вне ее, и она спрашивает устричную принцессу, отчего та грустит. И принцесса, все еще по-тюленьи тявкая, отвечает, что ей одиноко. Ей хочется, чтобы рядом с ней был маленький устричный мальчик, с которым можно поиграть.

Луиза уже играет со своим маленьким устричным мальчиком, и раковина его начинает раскрываться.

– Назад, на пляж, за новой раковиной, тачка стук-постук. Раковина опускается в плавательный бассейн. Плюх, плюх, плюх. Прекрасная устричная принцесса ныряет на дно и шепчет в раковину: «Привет, кто это?» А это златовласый устричный принц с сосками, как рачки, и рыбкой между ног.

Мы уже целуемся. И теперь мне это дается легче, чем прежде, – легче, чем когда мы могли опереться лишь на заверения матери, на ее рассказ, в который хотелось верить, ибо он свидетельствовал об отсутствии у нас общего отца да и любой родственной связи между двумя устричными малышами. Легче, может быть, и потому, что поезд мчит по темной стране, далеко от моря, и потому, что купе достаточно мало, чтобы стать нашей раковиной. К тому же запирающейся изнутри. Но я знаю, легче еще и оттого, что Осано сказал – все это нереально, фантазия, лучше чем фантазия.

Под окошком купе имеется откидной столик на петлях, привинченных к скобе шириной всего сантиметров в десять. Он как раз по размеру Луизина зада. Луиза сидит на нем, прислонясь к запотевшему стеклу, ее руки и ноги обвивают меня. Я стою, глубоко погруженный в нее, руками стискивая ей бедра, зарывшись носом в волосы. Ритмичное покачивание поезда делает за нас половину работы, но не всю; мы безостановочно вжимаемся друг в дружку, расходимся и сходимся снова. И когда наступает оргазм, нам кажется, что это в аквариум с рыбками уронили голый электрический провод.