Текст книги "Конец главы"

Автор книги: Николас Блейк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц)

– Ваша мать, наверное, рассказывала вам про дело о клевете.

– Ах, это… И вы считаете, что ваши гестаповские методы оправданны… Но при чем тут я, позвольте спросить?

Киприан Глид принадлежал к той породе слабохарактерных людей, которые все время себя подстегивают, желая скрыть за агрессивностью неуверенность в себе.

– Очень даже при чем, – невозмутимо ответил Найджел. – Во-первых, вы находились здесь, когда были восстановлены купюры. Во-вторых, за несколько дней до этого фирма отвергла ваше предложение.

Киприан презрительно скривился:

– Вероятно, у частного сыщика, или кто вы там, кругозор ограничен замочной скважиной. Да чихать я хотел на этого генералишку. Сядет он в галошу или не сядет – мне-то что?

– Зачем вы приходили опять, раз ваше предложение было отвергнуто?

– Я приходил к Мириам.

– А потом поднялись наверх.

Найджел произнес это утвердительно, хотя пока не мог этого доказать.

– Ну и что из этого? Мне ведь не запрещено навещать собственную мамочку? – Разозлившись на себя за проявленную слабость, Киприан снова изобразил вспышку гнева. – Да и какого черта я вообще должен отвечать на ваши вопросы?

– Никто вас не заставляет. Но почему бы вам, кстати, и не помочь расследованию? Может, вы затаили злобу на «Уэнхем и Джералдайн»?

Молодой человек закатил глаза, совсем как его мать:

– Ну, если вы думаете, что у писателя нет других занятий, кроме как таить злобу на всех, кто отверг его произведения…

– Да, безусловно, думаю.

Глид был озадачен, но тут же ответил на откровенное заявление Найджела длинной тирадой, направленной против того, что он звал «системой». Это, как выяснилось, реакционная, коварная, тайная клика – издатели, редакторы и писатели, которые действуют в литературном мире как мафия, проталкивая свои писания и мешая пробиться всем посторонним. Такие люди, как Стивен Протеру, заявил он, – вожаки этой шайки, серые кардиналы, которые заправляют всей литературной политикой, определяют ее направление, дают работу своим клевретам, истребляют аутсайдеров. «Система» действует в Лондоне, но имеет свою агентуру и в провинции, она контролирует не только издательства, литературные отделы столичных газет и еженедельников, но и Би-Би-Си, Совет по искусствам, Британский совет и старейшие университеты. Она особенно опасна потому, что члены ее либо искренне, либо притворно не подозревают о ее существовании. Эта олигархия изощренными методами осуществляет свою власть и безжалостно подавляет все, что грозит ее интересам, причем каждый из ее членов в отдельности так же мало отдает себе отчет в коллективных целях, как отдельные кораллы кораллового рифа или капли дождя. И для того, чтобы бороться с этой зловещей и вроде бы неорганизованной бандой, Киприан Глид хотел издавать свой литературный журнал.

Говорил он с убежденностью, однако его теория показалась Найджелу скучной, и он перебил:

– Что ж, очень может быть. Но к делу, порученному мне, это не относится. Мне надо разгрузиться от всего лишнего.

– Ваша разгрузочная диета меня не интересует, – огрызнулся Киприан, обозленный тем, что его прервали на полуслове.

– У вас был побудительный мотив и возможность совершить преступление.

– Мотив? Да я даже не знаю вашего твердолобого генерала!

– Но как партизанскому вождю…

– Чего?..

– Как командиру в священной войне против «системы» вам, естественно, хочется спихнуть ее наиболее влиятельных членов. А вы только что сами сказали, что Стивен Протеру – один из них. – Найджел заметил, что окно в соседнюю комнату открыто; он надеялся, что Стивен слышит этот разговор. – Верстка находилась у мистера Протеру. Ему было удобнее всего сделать это грязное дело, и потому подозрение пало бы в первую очередь на него. Восстановив опасные абзацы, вы рассчитывали лишить его работы. И свалить одного из столпов «системы».

Киприан был так ошарашен, что не сразу смог ответить.

– Но это же полный… – Он хотел сказать «бред», но это означало бы полупризнание, что и его теория «системы» – тоже бред. – Я не желаю этого даже обсуждать. Я пришел требовать от вас извинения за то, что вы оскорбили мисс Сандерс.

– Тогда ваш поход был напрасным. Всего хорошего.

Задрожав, Киприан стал скрести свою клочковатую бороденку.

– Отлично. Я сообщу о вашем поведении компаньонам.

Найджел, не обращая на него внимания, заложил лист бумаги в машинку и принялся печатать. Он был совершенно уверен, что Киприан Глид явился не для того, чтобы защищать честь мисс Сандерс. В нем было мало рыцарственного. Покусав ногти и покосившись исподтишка на Найджела, он сдался:

– Может, я был чересчур резок…

Найджел перестал стучать на машинке и молча на него поглядел.

– Я готов обсудить с вами то, что вас интересует.

«Я был прав, – подумал Найджел, – он пришел, чтобы меня прощупать. Но в чьих интересах? Своей матери? Своих собственных?» Теперь Киприан отвечал на его вопросы с видимой прямотой. Да, он приходил в издательство утром 24 июля. Кажется, около десяти. Перекинувшись несколькими словами с Мириам, он поднялся наверх. Зачем? Поговорить с матерью. О чем? В общем, он порастратился и хотел немножко получить на карманные расходы. Утром он ее упустил, она уже ушла из дома в издательство. Но как он может все это помнить, ведь дело было несколько месяцев назад? Он проглядел корешок ее чековой книжки и выяснил, что она дала ему деньги 24 июля.

– Вам повезло, – заметил Найджел. – Мало кто из писателей бывает доволен, когда их работу прерывают просьбой о деньгах.

– Ну, тут у меня свой метод. Я вошел и сразу принялся читать только что напечатанную ею страничку. Этим я ее умаслил, – сообщил Киприан с убийственной откровенностью. – Она дико тщеславна, даже для пишущей женщины. А я обычно не проявляю особого интереса к ее творчеству – оно ведь ни черта не стоит. И фокус удался.

– Понятно.

– Как только я получил чек, я тут же смылся, а то еще, глядишь, она передумает. Поэтому, как видите, я не мог ничего сделать с этой вашей версткой, даже если бы и хотел. Все время был с мамашей. Если вы ее спросите, она, наверное, это припомнит.

– Но вы же могли нырнуть в соседнюю комнату до того, как зашли к матери?

– Мог. Но это ничего мне не дало бы, даже если бы я хотел поколдовать над версткой.

– Потому что там был мистер Протеру?

– Нет, потому что там была моя мать.

Стараясь не выдать тех чувств, которые вызвало это сообщение, Найджел встал и задвинул окно.

– Откуда вы знаете?

– Я ее видел через это окошко.

– Вы видели, как она разговаривает с Протеру?

– Нет. Она была там одна. Ходила за резинкой. Искала ее на столе, когда я туда заглянул. Я позвал ее, и она тут же вернулась. Поэтому она может подтвердить мое алиби. – Найджел посмотрел на Киприана так пристально, что тот, закатив глаза, поспешно добавил: – Честное слово. Да вы ее спросите сами, конечно, она могла и забыть…

– Я вам верю. – Найджел продолжал его изучать. Киприан был, конечно, capable de tout,[8]8
  Способен на все (фр.).


[Закрыть] но соображает ли он, что он сказал? – Я вам верю. Могу только усомниться, что дело было в резинке.

– Не понимаю.

– Ваша мать могла в эту минуту восстанавливать купюры, – сухо пояснил Найджел.

Киприан Глид отнесся к этому предположению без того негодования, которое он выразил по поводу Мириам Сандерс, больше того, в его глазах даже появился блеск – злобный, коварный блеск, который он тут же погасил.

– Вполне могла. Мне это не приходило в голову.

– А вы считаете, что она на это способна?

– Что ж, психологически я могу это допустить. Женщины такого типа иногда любят сделать кому-нибудь гадость. Так сказать, внести разнообразие в жизнь.

– А кому бы, по-вашему, она хотела сделать гадость? – Найджел встал и отошел в дальний угол, борясь с соблазном дать этому молодому негодяю пинка.

– Да кому угодно. Просто сделать гадость. Ни за что ни про что. Из любви к искусству. – Киприану явно пришлась по душе эта тема, но дверь распахнулась, и в комнату влетела та, о ком шла речь.

– Я тебе говорила, чтобы ты больше сюда не ходил, – сердито сказала она. – Все равно бесполезно. Не получишь ни пенни. – Мисс Майлз заметила Найджела, и сразу все ее существо будто погасло, чтобы тут же зажечься совершенно другим светом, как электрическая реклама. – Ах, мистер Стрейнджуэйз, доброе утро! Простите, что я вам помешала. Я и не подозревала, что вы знакомы.

– Мы и не были раньше знакомы, – сказал Киприан. – Стрейнджуэйз берет у меня интервью…

– Я так рада. Ведь Киприан у нас умница. Уверена, что он далеко бы пошел, если бы кто-нибудь дал ему подходящую работу. Правда, мой мальчик?

– Ты не так поняла, – кисло разъяснил ей «мальчик». – Стрейнджуэйз – сыщик.

Положив сумочку, Миллисент Майлз опустилась на стул. Сын все еще сидел, развалившись в кресле, и самодовольно ее разглядывал, словно ему удался трудный фокус.

– Сыщик? – переспросила она. – Как интересно. Вот не подозревала… И вы допрашивали бедного Киприана с пристрастием?

Глид осклабился:

– Мы обсуждали склонность к пакостничеству с абстрактной точки зрения. И с конкретной тоже, мамочка. – Последнее слово он выплюнул с открытой издевкой. – Я вам больше не нужен, Стрейнджуэйз?

– Нет. До свидания.

Киприан Глид взял свое черное сомбреро. У двери он кинул на мать загадочный взгляд, послал ей воздушный поцелуй и удалился.

– Как бы я хотела, чтобы он за что-нибудь взялся всерьез! Он такой талантливый. Но, к великому огорчению, плывет по воле волн. Моя вина!

– Не может быть!

– Какой вы милый! – Вздохнув, она поглядела на него простодушно и жалобно. – Он дитя несчастливого брака. Все могло быть иначе, если бы я не развелась с его отцом. Хотя причин для этого, видит Бог, у меня хватало. Незачем мне отягощать вашу душу своими горестями.

Найджел догадывался, что диалоги в столь популярных романах мисс Майлз написаны как раз в этом духе. Их создательница продолжала:

– Вы, наверное, расследуете эту историю с книгой Тора?

– Да. Ваш сын мне говорил…

– Какой вы нехороший! Сказали, что вы новый сотрудник, и я уже понадеялась, что вы уговорите издательство переиздать мои романы.

– Боюсь, что тут я бессилен. Но ведь у вас такая могучая поддержка в лице мистера Райла.

– Ах, этот Бэзил! – отмахнулась она. – Да, он-то, конечно, за. Очень упорный юноша. Но все так сложно! – Она снова вздохнула. – Я часто себя спрашиваю, стоит ли завязывать личные отношения со своими издателями? Не лучше ли довольствоваться чисто деловыми?

Найджела возмутил этот вопрос, и он промолчал. Можно ли хоть чем-то пробить броню этого самодовольства, самообмана, черт знает чего?

– Сын ваш – беспардонный враль?

– Помилуйте, что вы!

– Могу я верить его показаниям?

– Каким показаниям? Не понимаю…

– Он говорит, будто видел вас в комнате мистера Протеру в то утро, когда были восстановлены купюры, словом, почти что поймал вас с поличным.

И Найджел рассказал ей все, что услышал сам. На лице мисс Майлз отразилась целая гамма чувств, но ему трудно было определить, насколько они искренни; быть может, она просто примеряла их и тут же сбрасывала, как новые шляпки. Остановилась она наконец на чувстве оскорбленного материнства.

– Ах, этот Киприан! Как вы могли… – с надрывом произнесла она. – В какое время мы живем, если дети дают показания против собственных родителей. И к тому же ложные показания!

– Значит, вы не были в комнате Протеру?

– Да разве я могу помнить? Столько месяцев прошло. А я так часто туда забегаю.

– Ваш сын пришел попросить денег. Может, вам это что-то напомнит?

– Боюсь, что нет, – ответила она со скорбным сдержанным достоинством. – Понимаете, ведь это случается очень часто. Киприан вечно влезает в долги. Понять не могу, на что только он тратит деньги. О Господи, неужели он и у вас пытался взять взаймы?

– Нет… Простите, что я об этом спрашиваю, но вы видели оскорбительные отрывки из «Времени воевать»?

Ее лоб наморщился от напряжения.

– Дайте подумать. Конечно, я о них знала. Мистер Протеру рассказывал мне о том, что написал Тор. И я, вероятно, видела верстку у него на столе. Но…

– Вы говорили об этом вашему сыну?

– Возможно. – Ее зеленые глаза широко раскрылись. – Ах, неужели вы можете подумать, что Киприан способен на такой поступок?

В ее голосе прозвучало сомнение, и Найджелу почудилось, что сделано это с умыслом. Он почувствовал глубокое отвращение: разговаривая с такими нравственными шулерами, как Миллисент Майлз и ее сынок, словно купаешься в грязи. Ему никогда еще так не хотелось отказаться от этого расследования.

– Я пытаюсь исключить людей, которые никак не могли этого сделать, – сказал он. – Физически или психологически. Вы давно знакомы с мистером Джералдайном?

Она разразилась трескучим добродушным смехом:

– Ну, его-то вы не можете подозревать! Я познакомилась с ним много лет назад. При довольно странных обстоятельствах. Потом мы не виделись до недавнего времени. А что?

– Я двигаюсь ощупью… отыскиваю звенья цепи. Существует ли, например, какая-нибудь связь между мистером Джералдайном и генералом Торсби, кроме, конечно, издательской?

– Понятия не имею.

Миллисент Майлз явно теряла к нему интерес. Она смотрела рассеянно, словно молча решала, как ей лучше поступить. Лицо ее стало жестким.

– Должен сказать, что второй оскорбительный абзац написан превосходно, – сказал Найджел. Он стал цитировать: – «Но губернатор, поглощенный более приятными занятиями – приемами, открытием благотворительных базаров и послеобеденной нирваной, – не принял никаких мер и, напротив, мешал военным рассеять толпу. Результатом его преступной нерадивости стало большое количество жертв и разрушений. Побоище в казармах…»

– «Гекатомба»? – рассеянно поправила его мисс Майлз.

– По-моему, там сказано «побоище».

– Нет, «гекатомба». У меня превосходная память на слова. – Теперь она была вся внимание. – Я точно помню, как Стивен прочел мне этот абзац. Мне запало это слово «гекатомба», но я не знала, как оно пишется. У меня всегда хромала орфография.

Через несколько минут Найджел ушел. Он не мог предполагать, что один из вопросов, которые он сегодня задал, прямо приведет к убийству.

VI. Сняты

– Какие меры вы примете, если я скажу, что купюры восстановил Стивен Протеру?

– Я вам не поверю! – отрезала Лиз Уэнхем. – Не говоря уже ни о чем другом, вся его жизнь связана с этим издательством. Нет, это абсолютно немыслимо.

– Ну а если бы я предъявил неопровержимые доказательства? – упорствовал Найджел.

– Что ж, нам пришлось бы с ним расстаться, – помолчав, сказал Артур Джералдайн. – Да-да, Лиз, пришлось бы. Но ведь вы же…

– И ему трудно будет найти другое место?

– Такое, как это, – да.

– Конечно, уход от нас будет для него большим ударом, – сказала Лиз. – Не в смысле денег. Вернее, не только в материальном плане.

– Мы все понимаем, что у него было бесконечно больше возможностей это сделать, чем у любого другого.

– Да, да… – Оба компаньона, потрясенные чудовищностью подозрения, заговорили разом.

– Погодите, – прервал их Найджел. – Вы уверены, что у Стивена не было никакой побудительной причины это сделать. Согласен. Но, может быть, у кого-то было очень острое желание его скомпрометировать, погубить его. Мы все время предполагали, что виновник хотел навредить издательству или генералу Торсби. Но пока нам известно только то, что Миллисент Майлз пятнадцать лет назад была публично посрамлена генералом Торсби и что в июле фирма отклонила предложение ее сына. В качестве мотивов это кажется мне до смешного недостаточным.

– Согласен.

– С другой стороны, Стивен Протеру был главным препятствием к переизданию ее романов. В тот день ее видели одну в комнате Стивена. Она знала об опасных местах в рукописи. Как я уже говорил, употребление ею слова «гекатомба» трудно объяснить иначе, как подсознательной оговоркой по Фрейду. К июлю она еще недостаточно долго просидела здесь, чтобы решить, уволите ли вы Протеру, основываясь лишь на подозрении, пусть даже самом серьезном.

– Но все это так по́шло и мелодраматично, – возразила Лиз Уэнхем. – Я недолюбливаю Миллисент Майлз, но все же не могу поверить, что она способна сделать такую гадость только для того, чтобы мы переиздали ее романы.

– Согласен, если это единственный мотив. Но я уверен, что у нее вообще зуб на Стивена.

– Почему? Они ведь и знакомы всего…

– Если им верить. Я в этом сомневаюсь. Они ненавидят друг друга до глубины души. И разговаривают с той, я бы сказал, фамильярностью, которую порождают презрение или ненависть, как будто они прожили вместе всю жизнь.

Рыбий рот Артура Джералдайна растянулся в гримасе.

– Возможно, вы и правы. Но зачем им делать вид, будто они познакомились совсем недавно?

– Вот именно: зачем? Голова у меня пухнет от этих вопросов. Зачем, например, фирме «Уэнхем и Джералдайн» пускать сюда мисс Майлз на неопределенное время? Ведь она уже несколько месяцев как переехала на новую квартиру.

Старший компаньон выглядел несколько растерянным.

– В традициях фирмы предоставлять авторам комнату для работы…

– Говоря по правде, ее не так-то легко выселить, – призналась Лиз Уэнхем. – Я уже сколько раз намекала. Вы ей должны сказать напрямик, Артур. Ведь вы еще в сентябре собирались это сделать.

– А кстати, почему она так за это держится? – спросил Найджел.

– Из скупости. Экономит на электричестве.

– Бросьте, Лиз. Не такая уж она мелочная.

– А может, для того, чтобы быть тут, когда придет верстка «Времени воевать» – в надежде к ней подобраться и подложить свинью Стивену? – предположил Найджел. – Зачем иначе сидеть бок о бок с человеком, которого не переносишь?

Они совещались в кабинете Джералдайна, куда Найджела вызвали вскоре после его разговора с Миллисент Майлз, чтобы он сообщил о своих успехах. Он сказал, что установить виновника по почерку в данном случае невозможно, а отпечатки пальцев, вероятно, ничего не дадут. Верстку на законном основании держали в руках не меньше полудюжины сотрудников издательства, не говоря об авторе, наборщике и самом Найджеле. Если виновник не имел права держать ее в руках, он, надо полагать, постарался не оставить своих отпечатков. Если компаньоны хотят, Найджел готов взять у всех отпечатки пальцев. Джералдайн и Лиз согласились, что, учитывая ничтожные шансы на успех, игра не стоит свеч, не говоря уже о неприятном осадке, который это оставит у служащих. Поэтому было решено попросить отпечатки только у тех, кому полагалось держать в руках верстку. Если на верстке обнаружатся другие отпечатки, компаньоны подумают, какие принять меры, чтобы обнаружить их владельца. Каким образом установить их происхождение.

– Я мечтаю присутствовать при том, как вы, Артур, попросите мисс Майлз приложить свои пальчики, – ласково улыбаясь, сказала Лиз.

– Не дай Бог, чтобы это понадобилось!

Старший компаньон явно сожалел о том, что затеял расследование. Вид у него был озабоченный – шли приготовления к судебному процессу о клевете, – но старомодная вежливость не изменяла ему и теперь. Он то и дело заговаривал о крайне неэтичном поведении генерала Торсби.

– Но послушайте, Стрейнджуэйз, значит, он вам чуть ли не прямо сказал, что желает спровоцировать этот процесс? Просто неслыханно! Я дам указания нашим адвокатам об этом заявить.

– Разговор был без свидетелей. В суде он может все отрицать. И тут уж вопрос, кому верить: ему или мне.

– Вот у кого было больше всего причин приложить руку к верстке, – сказала Лиз.

– Да. Но сам он этого сделать не мог. А вы в состоянии вообразить, что Протеру, Райл или типография сделали это за взятку? Кроме того, он мне сказал, что он не виноват, и ему я верю.

Наступило короткое молчание, потом его нарушила Лиз:

– Итак, у нас опять остаются мисс Майлз, ее сын и Стивен… Других кандидатов нет? – спросила она, заметив, что Найджел продолжает молчать.

У Найджела был еще один подозреваемый, но он пока что не хотел его называть.

– Нет, – сказал он. – Давайте сперва посмотрим, что покажут отпечатки пальцев.

– А если они ничего не покажут?

– Тогда я советую вам прекратить расследование. У меня уйдут дни, а может, недели и уйма ваших денег на то, чтобы раскопать какую-то старую связь между Протеру и мисс Майлз. Но стоит ли это делать?

– Я не люблю копаться в чужом прошлом. Никогда не знаешь, что там найдешь, – сказала Лиз со свойственной ей прямотой. – Вы можете обнаружить, что Артур содержал публичный дом, а Миллисент была одной из пансионерок.

Широкое розовое лицо Джералдайна еще больше порозовело.

– Помилуйте, Лиз, у вас испорченное воображение! Ну-с, как же мы приступим к дактилоскопии?

Они бегло обсудили предстоящую процедуру, потом Найджел отправился домой за своим снаряжением. После обеда он взял отпечатки пальцев у компаньонов, Протеру и двух сотрудников, через чьи руки прошла верстка. Никто из них не протестовал. Так же легко согласились мистер Бейтс, генерал Торсби и директор типографии, после того как Лиз Уэнхем объяснила им по телефону, что это необходимо сделать для исключения невиновных. Всех их Найджел обошел по очереди и к шести часам вечера получил полную коллекцию отпечатков. Он договорился, что вернется в издательство только в начале будущей недели, потому что утомительная работа по изучению отпечатков пальцев на всех двухстах пятидесяти страницах «Времени воевать» и сравнению их с теми, которые он только что взял, займет у него не меньше двух дней.

В тот день, вооружившись графитным порошком, распылителем и лупой, он проработал до полуночи. Сначала он обследовал страницы с оскорбительными выпадами, на которых обнаружил помимо множества смазанных, неразборчивых отпечатков пальцев следы, по-видимому принадлежавшие генералу Торсби, Стивену Протеру, Бэзилу Райлу и наборщику. Он посвятил этому неблагодарному занятию почти всю пятницу, уныло твердя себе, что такие чисто технические задачи должна выполнять полиция. К четырем часам он дошел до двухсотой страницы и за все свои труды был вознагражден удручающей головной болью и верными симптомами простуды. Тогда он позвонил Клэр Массинджер:

– Это Найджел. У меня отвратительное настроение. Можете напоить меня чаем?

– Могу. Купите по дороге кекс, ладно?

Через пять минут он входил к ней в мастерскую. Она рассматривала глиняную голову на постаменте и, когда он появился, даже не взглянула на него. У него была возможность лишний раз полюбоваться необычайно блестящими черными волосами, небрежно рассыпанными по плечам, и бледным, изысканно тонким профилем. Клэр злобно пробурчала что-то глиняной голове и подошла к Найджелу.

– Целовать вас не буду, – сказал он. – По-моему, у меня начинается насморк.

– Я люблю, когда вы чихаете. – Отступив на шаг и разглядывая его тем объективным, напряженным взглядом, каким она смотрела на своих натурщиков, Клэр сказала: – Да, у вас явный распад. Наверное, опять ходили в мокрых носках.

– Не ворчите.

– Вам надо принять с чаем две таблетки аспирина. И пустить капли в нос. – Она пошарила в шкафу, который, казалось, был доверху набит тряпками для обтирания кистей, и вытащила зеленый пузырек с пипеткой. – Нет, не так. Ложитесь на диван, свесьте голову, как задушенная Дездемона, и капайте. Лекарство не попадет в пазухи, если вы не запрокинете голову. Нет! Не всаживайте туда всю пипетку! Вы ни в чем не знаете меры?

Свесив голову с дивана, Найджел пришел к выводу, что, наверное, ничего нет приятнее рабского подчинения красивой женщине. Сев, он ей это изложил.

– Я вами не помыкаю, – сказала она. – Мне просто не нравится, когда вы ноете, что у вас болит головка.

Пока Клэр готовила чай, Найджел разглядывал студию. «Мой второй дом. Но что за хлев! Я никогда бы не смог жить вместе с женщиной, которая держит открытую банку гусиного паштета рядом с открытой банкой скипидара!» Повсюду валялись кухонные принадлежности, гипсовые слепки, окурки, дорогие альбомы с репродукциями и комки глины; заляпанный глиной халат висел на крючке вместе с великолепным лиловым пальто от Диора. Вдоль всей стены тянулась полка, уставленная стадами стилизованных глиняных лошадей, которых Клэр лепила почти машинально, задумавшись о чем-то своем. В углу на постаменте стоял непризнанный шедевр: бронзовая голова мальчика, тощего, нагловатого, с губами, сложенными так, что казалось, он вот-вот свистнет или непечатно выругается. Это был портрет Фокси, который так бесцеремонно вошел в их жизнь почти полтора года назад во время событий, закончившихся мелодраматической сценой в Альберт-холле.

– Фокси не стареет.

– Да. Забегал вчера попить чайку. Спрашивал, как Хозяин. Я сказала, что вы очень заняты, что-то ищете. Ах черт, хотела бы я тоже найти – нож для кекса.

– Он во втором ящике туалетного стола в спальне.

– Правда? Как же он туда попал?.. А-а, разыгрываете!

Клэр, сновавшая по мастерской в поисках ножа, круто повернулась и нечаянно выбила из рук Найджела чашку.

– Ах ты дьявол, почему я такая нескладная! – простонала она, подбирая осколки и вытирая костюм Найджела шарфом, который сдернула с шеи.

– Неправда, вы на редкость изящны. Просто чересчур импульсивны, поэтому на все натыкаетесь.

После чая Найджел растянулся на диване, положив голову на колени Клэр. Ее пальцы поглаживали его виски, словно придавая им форму, – он почувствовал себя куском одушевленной глины. Руки Клэр были широкие, с тупыми пальцами, сильные и в то же время какие-то текуче-мягкие. Найджел поцеловал одну из них.

– Уродины, правда? – спросила она. – Вот почему я так за ними ухаживаю.

– Хотел бы я быть такой уродиной.

– А вы и есть урод. Страшилище. Но интересное. У вас скошенное лицо. Но симметрия – это так уныло. Ну, вам лучше?

– Гораздо.

– Иногда я просто удивляюсь, почему я не выхожу за вас замуж, – мечтательно произнесла Клэр. – И ведь не скажу, чтобы меня об этом просили…

– Или просят.

– Но вы еще попросите!

– Дорогая, я не смог бы жить в таком хаосе. Я бы сошел с ума.

Ее темные глаза стали еще больше.

– Но я же не прошу вас жить со мной вместе. Мне это совсем не улыбается. Я вовсе не желаю, чтобы вы тут все время болтались и наводили порядок. Я говорю – «выйти замуж». Понимаете? Я люблю мой хаос.

– А без хаоса вы не можете творить?

Клэр покачала головой, и угольно-черные волосы скользнули по его лицу.

– Напыщенный мерзкий старик, – ласково пробормотала она.

– Рассказать вам про дело, которым я занят? – спросил Найджел немного погодя.

– Конечно, рассказать.

Найджел переместился в кресло, убрав оттуда большую ископаемую раковину, пепельницу и недоеденную слойку. Усевшись, он рассказал ей со всеми подробностями о событиях в фирме «Уэнхем и Джералдайн». Клэр напряженно слушала, как кошка свернувшись на диване, глаза ее смотрели на него не мигая, тоже по-кошачьи.

– Что ж, по-моему, это очень интересно, хоть и скромненько с виду, – сказала она, когда он закончил. – По вашему рассказу мне этот Бэзил Райл что-то не нравится.

Найджел кинул на нее цепкий взгляд. Странно, что она сразу же напала на того, кого он подозревал, но утром не назвал компаньонам.

– По-моему, он играет с огнем, – продолжала она.

– Почему?

– Вы говорите, что он влюблен в эту Майлз. А я знаю, что она суперстерва первого класса.

– Вы с ней знакомы?

– Слыхала о ней. У этой Майлз есть одна неизменная страсть, одна близкая душа: Миллисент Майлз. Она уж постарается держать этого Райла на коротком поводке. Если он не уговорит фирму переиздать ее книги – выкинет его за дверь. Если же ему это удастся, она высосет из него все, что ей надо, а потом пошлет подальше. Так или иначе, помяните мое слово, ничего хорошего он не дождется.

– Знаете, Клэр, вы меня иногда поражаете.

– Чем? Разве я не права?

– Нет, наверное, правы.

– А этот Райл, мне кажется, натура вспыльчивая. Он человек с подавленными страстями, старомодный за своей блестящей хромированной оболочкой, в душе таит затасканно-рыцарственные представления о любви и сексе, хотя порой и злится на себя за это.

– Давно вы его знаете?

– Никогда в жизни не видела. И даже не слышала о нем, пока вы мне не рассказали. Честное слово.

Найджел встал и зашагал по мастерской.

– Предположим, что Миллисент потребовала от Райла переиздания своих книг за то, что выйдет за него замуж или будет с ним спать. А Протеру – главная этому помеха. Тогда у Райла на редкость серьезная причина опорочить Протеру, не говоря уже о том, что он считает Стивена человеком отсталым, которого пора выгнать вон, как Бейтса, бывшего заведующего производством.

– Нет, я не думаю, чтобы это сделал Райл, – сказала Клэр.

– Почему?

– Он уже достаточно давно с ними работает и знает, что они берегут Протеру как зеницу ока. Они его ни за что не уволят по одному подозрению. Я думаю, это сделал Протеру.

– Да что вы, Клэр…

– Я знаю. Гадить в своем гнезде и прочее. Но, судя по вашему описанию, он немножко сумасшедший. Да и ничего удивительного: двадцать пять лет целыми днями читать! Поневоле утратишь связь с тем, что у нас называется реальностью. Думаю, что науськала его Майлз. Склока, которую они разыгрывают на публике, кажется мне ненатуральной. Скорее всего, маскировка.

– А зачем ей было его науськивать?

– А может, она его шантажировала.

– Но зачем?

– Чтобы сделать гадость генералу. Или другому генералу, тому, который возбудил дело о клевете. Я уверена, что она женщина мстительная. Может быть, другой генерал…

– Кто, Блэр-Чаттерли?

– …может, это тот человек, который соблазнил ее, когда она была молодой, невинной девушкой – если она таковой когда-нибудь была, в чем я сильно сомневаюсь, – словом, тот таинственный незнакомец, о котором вам рассказывал Райл. Поэтому, когда она проболталась насчет «гекатомбы», они с Протеру были просто вне себя от злорадства. Может, ребенок, который родился у нее от Блэр-Чаттерли, был одним из тех парней, которые погибли в этой «гекатомбе». Месть. Понятно?

– Ребенок родился мертвым. Вы бредите, моя дорогая. Но раз вы заинтересовались этим делом, добудьте-ка для меня кое-какие сведения. Вы говорите, что слышали о мисс Майлз…

– Женщина, которая в прошлом году мне позировала, ее знала, правда не теперь, а раньше.

– Чем раньше, тем лучше. Узнайте у этой дамы… Да нет, почему бы не обратиться прямо к первоисточнику? Предложите Миллисент Майлз вам позировать. Она так тщеславна, что сразу на это клюнет.

– Ладно. Если уж так надо… – неохотно согласилась Клэр.

Но очень скоро потребовался не скульптурный портрет Миллисент Майлз, а ее посмертная маска. В этот самый вечер, быть может именно тогда, когда Найджел и Клэр о ней разговаривали, ей перерезали горло.

Миллисент Майлз работала над тем, чему суждено было остаться ее неоконченной автобиографией. Шторы в комнате издательства «Уэнхем и Джералдайн» были опущены, горел электрический камин, машинка трещала вовсю, и рядом на столе росла стопка листков. Матовое стекло между этой комнатой и кабинетом Стивена Протеру было задвинуто и черно. Миллисент кинула на него беглый взгляд, прищурилась от дыма сигареты, посмотрела на часы и снова принялась за работу. При всех своих недостатках – и писательских и человеческих – она обладала поразительным даром сосредоточенности, поэтому, когда дверь за ее спиной отворилась, она даже не повернула головы. Либо была слишком поглощена своим делом, либо кого-то ждала.