Текст книги "Чудовище должно умереть. Личная рана"

Автор книги: Николас Блейк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 28 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

– Возможно, – осторожно заметил Блаунт и задумчиво побарабанил пальцами по столу. – Я думаю… да, пожалуй, нам нужно повторно осмотреть столовую.

4

Это была темная, мрачная комната, тесно заставленная мебелью из орехового дерева в викторианском стиле – стол, стулья и огромный буфет, – которая, очевидно, была предназначена для более просторного помещения и навевала представления об обильной и сытной пище за монотонной, скучной беседой. Угрюмая атмосфера дополнялась тяжелыми коричневыми шторами из бархата, поблекшими, но все равно угнетающими бордовыми обоями и картинами на стене, на которых изображались лиса, рвущая на части распотрошенного зайца (очень правдоподобно), удивительные рисунки омаров, крабов, угрей и лососей, лежащих на столе с мраморной плитой, и предки Рэттери. Судя по их заплывшим жиром физиономиям и толстым тушам, все они до одного скончались от апоплексического удара или от заворота кишок.

– Обжорство вновь возродилось во всем своем величии, – пробормотал Найджел, инстинктивно оглядываясь в поисках мятной соды.

Инспектор Блаунт стоял рядом с буфетом, задумчиво водя пальцем по его ядовито-желтой поверхности.

– Взгляните сюда, мистер Стрэнджвейс, – сказал он, указывая на липкий кружок – такой след мог быть оставлен бутылочкой с лекарством, чье содержимое стекло по внешней поверхности к донышку. Блаунт лизнул свой палец. – Что ж, – сказал он. – Интересно…

Он неторопливо достал шелковый платок ослепительной белизны, вытер палец и нажал кнопку звонка. Тут же появилась женщина – без сомнения, горничная, очень чопорная и замкнутая, с накрахмаленными манжетами и в высоком старомодном головном уборе.

– Вы звонили, сэр? – сухо осведомилась она.

– Да. Скажите мне, Анни…

– Меррит. – Ее тонкие, строго поджатые губы выражали недовольство полицейским, который осмелился обратиться к горничной по имени.

– Меррит? Тогда скажите мне, мисс Меррит, откуда здесь этот след?

Не поднимая взгляда, ибо она держала глаза опущенными, как монахиня, женщина сказала:

– Тоник… последний тоник хозяина.

– А, да… Угу… И куда делась бутылка?

– Не могу сказать, сэр.

При дальнейших расспросах удалось выудить заявление, что последний раз Меррит видела бутылку в субботу после ленча; она не заметила, стояла ли она там, когда убирала после обеда.

– Он принимал его стаканами или ложкой?

– Столовой ложкой, сэр.

– А после обеда в субботу вы мыли эту специальную ложку вместе с остальными?

Меррит возмущенно вскинула голову.

– Я не мою, – холодно подчеркнула она, – я их убираю.

– Убирали ли вы ложку, из которой ваш хозяин принимал свой тоник? – терпеливо спросил Блаунт.

– Французский коньяк, неразбавленный, – усмехнулся Найджел.

– Да, сэр.

– И она была вымыта?

– Да, сэр.

– Жаль. А теперь посмотрим… э… не попросите ли вы свою хозяйку прийти сюда?

– Старая миссис Рэттери нездорова, сэр.

– Я имел в виду… А, ну может, это будет лучше… да, спросите мисс Лаусон, не согласится ли она уделить мне несколько минут.

– Легко понять, кто в этом доме хозяйка, – заметил Найджел, когда горничная вышла.

– Очень интересно. Это лекарство напоминает мне по вкусу одно тонизирующее средство, которое я однажды принимал, оно содержало рвотный орех.

– Рвотный орех? – Найджел присвистнул. – Так вот почему он не заметил горького вкуса. И он оставался здесь один целую минуту, когда остальные уже вышли. Кажется, вы куда-то продвинулись.

Блаунт искоса посмотрел на него.

– Все еще придерживаетесь идеи самоубийства, мистер Стрэнджвейс?

– Это не выглядит слишком надежной версией, если в этой бутылке действительно находился яд. Но как странно, что убийца избавился от бутылки! Он испортил возможность представить эту смерть как самоубийство.

– Иногда убийцы совершают очень странные вещи, вы не будете это отрицать.

– Однако кажется, это освобождает от подозрений нашего Феликса Кернса. То есть если…

Найджел прервался, услышав шаги за дверью. Вошедшая девушка казалась такой же неуместной в этой мрачной комнате, как солнечный луч на стене тюремной камеры. Ее пепельно-светлые волосы, белый льняной костюм и живые краски на лице словно отрицали все, что подразумевало это помещение – и в жизни, и в смерти. Даже если бы Феликс не сказал этого, Найджел все равно угадал бы в ней актрису по едва заметной паузе, которую она выдержала, остановившись в дверях, по заученной естественности, с которой она опустилась на стул, указанный ей инспектором Блаунтом. Блаунт представил Найджела и себя и выразил соболезнования мисс Лаусон и ее сестре. Лена приняла их с небрежным наклоном головы; очевидно, она так же, как и инспектор, горела желанием перейти к выяснению обстоятельств смерти. И при этом напряженно ждала результатов, подумал Найджел, заметив, как она нервно крутит пуговицу на жакете, а также нескрываемую искренность и прямоту ее взгляда.

Блаунт задавал свои вопросы мягко и спокойно, переходя от одного аспекта дела к другому, как доктор, пальпирующий тело пациента в ожидании судороги, которая покажет ему место, где коренится болезнь. Да, мисс Лаусон находилась в комнате, когда ее зятя посетил первый приступ боли. Нет, к счастью, Фила там не было: должно быть, он сразу после обеда поднялся наверх. Что делала лично она после того, как они покинули столовую? Ну, она была вместе с остальными, пока у Джорджа не начались эти ужасные боли: тогда его мать послала ее принести немного горчицы и воду – да, она точно помнит, что именно его мать предложила это, – а потом она стояла у телефона, пытаясь дозвониться до доктора. Нет, в промежутках между спазмами Джордж не сказал ничего такого, чтобы предположить, что случилось, – он лежал совершенно спокойно, и раза два казалось, что он заснул.

– А во время приступов?

Ресницы Лены опустились вниз, но недостаточно быстро, чтобы скрыть промелькнувший в глазах страх.

– О, он ужасно стонал и жаловался на мучительную боль. Это было ужасно. Он лежал на полу, свернувшись калачиком… однажды на машине я переехала кошку, и она… о, пожалуйста, не надо, я не вынесу этого!

Она закрыла лицо руками и зарыдала. Блаунт по-отечески потрепал ее по плечу, но, как только она справилась с собой, с мягкой настойчивостью повел допрос дальше:

– И во время этих приступов он не говорил… не упоминал чьего-либо имени, например?

– Я… по большей части я в это время отсутствовала.

– Послушайте, мисс Лаусон. Вы должны понять, что не имеет смысла скрывать то, что, помимо вас, наверняка слышали еще два человека. То, что говорит человек, испытывающий отчаянные страдания, не может привести к обвинению кого-то другого без достаточных на то оснований.

– Ну, тогда, – сердито набросилась на него девушка, – он сказал что-то о Феликсе… о мистере Лейне. Он сказал: «Лейн. Пытался сделать это раньше…» Что-то вроде этого. И он ужасно проклинал его. Это ничего не значит. Он ненавидел Феликса. Он был взбешен… голову потерял от боли. Вы не можете…

– Не расстраивайтесь, мисс Лаусон. Надеюсь, мистер Стрэнджвейс сможет успокоить вас на этот счет. – Инспектор Блаунт погладил свой подбородок и доверительно сказал: – А может, вы, случайно, знаете, не имел ли мистер Рэттери повода покончить с собой? Денежные проблемы? Болезнь? Мне сказали, он принимал успокаивающие средства.

Лена уставилась на него, напряженно выпрямившись, ее глаза напоминали бессмысленный блеск трагической маски. Она словно потеряла дар речи, но затем быстро заговорила:

– Самоубийство? Вы… немного испугали меня. Я хочу сказать, мы все думали, что он съел что-то плохое за обедом… Да, наверное, это может быть самоубийством, хотя я не могу представить себе почему…

Найджелу показалось, что не мысль о самоубийстве Рэттери так напугала девушку. Его интуиции вскоре суждено было оправдаться.

– Этот тоник, который он принимал, – сказал Блаунт, – полагаю, он содержал рвотный орех?

– Я этого не знаю.

– Нет, понятно. Он принял, как обычно, столовую ложку тоника после ленча?

Девушка сосредоточенно сдвинула брови, вспоминая.

– Точно не помню. Он всегда это делал, так что, думаю, если бы после ленча не выпил свое лекарство, я бы это заметила.

– Совершенно верно. Да-а. Очень тонкое наблюдение, если позволите так выразиться, – поздравил ее Блаунт. Сняв пенсне, он нерешительно повертел его в пальцах. – Видите ли, мисс Лаусон, я размышляю о бутылке. Она исчезла. Это очень досадно, понимаете, потому, что у нас идея – имейте в виду, только идея, – что эта бутылка может быть… э… связана с его смертью. Рвотный орех – это яд группы стрихнина, и, если мистер Рэттери намеревался покончить с собой, он мог добавить чуточку яда в свою обычную дозу лекарства. Но если он именно так и сделал, то вряд ли он выбросил и бутылку.

Найджел обратил внимание, что старательно скрываемое волнение Блаунта воскресило его почти утраченное произношение жителя Глазго. На этот раз или Лена обрела власть над выражением лица, или ей нечего было скрывать. Она нерешительно сказала:

– Вы имеете в виду, что, если бы бутылка была найдена на буфете после смерти Джорджа, это доказывало бы, что он сам покончил с жизнью?

– Нет, мисс Лаусон, не совсем так, – мягко сказал Блаунт, затем его губы вытянулись в строгую нить, он наклонился вперед и холодно и медленно проговорил: – Я имею в виду, что отсутствие этой бутылки делает его смерть похожей на убийство.

– А-а! – вздохнула девушка.

Это был вздох облегчения, как если бы ожидание этой ужасной фразы закончилось и она поняла, что ей уже не придется столкнуться с чем-либо еще более страшным.

– Вы не удивлены? – резко спросил Блаунт, слегка задетый спокойствием девушки.

– А что я должна делать? Со слезами броситься вам на грудь? Рвать на себе волосы?

Найджел поймал растерянный взгляд Блаунта и весело посмотрел на него. Ему нравилось видеть Блаунта в замешательстве.

– Один только вопрос, мисс Лаусон, – сказал Найджел. – Он может показаться вам неприятным, но я надеюсь, Феликс сказал вам, что я пришел сюда по его поручению. Я не хочу вас расстроить, но вы когда-нибудь подозревали, что Феликс все время намеревался убить Джорджа Рэттери?

– Нет, нет! Это ложь! Этого не было! – Лена подняла перед собой ладони, как будто пыталась оттолкнуть от себя вопрос Найджела. Затем испуг сменился на ее выразительном лице некоторой растерянностью. – Все время? – медленно повторила она. – Что вы имеете в виду?

– Ну, с того момента, как вы с ним познакомились, еще до того, как он сюда приехал, – ответил Найджел, так же смущенно.

– Нет, конечно нет! – отвечала девушка искренне. Потом прикусила губу. – Но он не убивал, – закричала она. – Он не убивал Джорджа. Я это знаю.

– Вы были в машине Джорджа Рэттери, когда в январе он сбил насмерть маленького мальчика, Мартина Кернса, – жестко сказал инспектор Блаунт.

– О господи! – прошептала Лена. – Значит, вы это выяснили наконец. – Она прямо посмотрела на них. – Я в этом не виновата. Я пыталась заставить его остановиться и… но он не послушался. Целые месяцы мне снился этот кошмар. Это было отвратительно. Но я не понимаю… Какое…

– Думаю, мы уже можем отпустить мисс Лаусон, не возражаете, мистер Блаунт? – поспешно вмешался Найджел.

Инспектор провел ладонью по подбородку.

– Да-а. Может, вы и правы. Еще только один вопрос, мисс Лаусон. Как вы думаете, у мистера Рэттери были враги?

– Вполне возможно. Он был из тех, кто наживает себе врагов. Только я никого не знаю.

После ухода девушки Блаунт сказал:

– Ее показания наводят на размышления… Могу поклясться, она что-то знает о пропавшей бутылке. И она боится, что убийство совершил мистер Кернс, но пока еще она не связала Феликса Лейна с отцом убитого Джорджем Рэттери ребенка. Приятная девушка. Жалко, что она не рассказала правды. Ну да ладно, мы сами все скоро раскроем. Что заставило вас спросить, не подозревала ли она Феликса в намерении убить Рэттери? Я считал, что слишком рано вынимать кота из мешка.

Найджел выбросил сигарету в окно.

– Дело вот в чем. Если не Феликс убил Рэттери, мы оказываемся перед самым поразительным совпадением: именно в тот день, в который он замышлял совершить неудавшееся убийство, его планировал кто-то другой и выполнил его.

– Самое поразительное совпадение, как вы сами признали, – скептически сказал Блаунт.

– Нет, минутку. Я не готов целиком отвергать возможность совпадения. Если достаточное количество обезьян на протяжении веков играли бы с пишущей машинкой, возможно, они смогли бы написать все сонеты Шекспира: это совпадение, но это также научно обоснованное предположение. Но если отравление Джорджа не совпадение и если в нем не виновен Феликс, отсюда логически следует, что еще кто-то знал о намерениях Феликса – или прочитав его дневник, или будучи человеком, которому доверился Джордж.

– Ага! Теперь я понимаю, к чему вы ведете, – сказал Блаунт, и его глаза сверкнули за стеклами очков.

– Предположим, существует человек, который обладал этими специфическими сведениями и хотел, чтобы Джордж был убит. Когда попытка Феликса провалилась, этот человек взял дело в свои руки и подложил Джорджу яд, возможно подсыпав его в этот тоник. Он мог быть полностью уверен, что подозрение падет на Феликса из-за его дневника. Но ему приходилось действовать немедленно, поскольку он не надеялся, что Феликс останется в Сивернбридже больше чем на ночь после неудавшегося убийства. Лена была первым человеком, которого он мог об этом попросить, поскольку, скорее всего, именно ее Джордж мог посвятить в существование дневника – они вместе замешаны в убийстве Мартина Кернса, которое он обличает. Но мне кажется, сейчас она была совершенно искренна, когда сделала вид, что не связывает Феликса Лейна с мальчиком, с Марти. Следовательно, ей ничего не известно о дневнике. И следовательно, мы можем вычеркнуть ее из списка подозреваемых, если только задуманное убийство и совершенное были чистым совпадением.

– Но если Лаусон не знает о дневнике, почему она так явно боится, что Кернс отравил Рэттери или что мы подозреваем его в этом?

– Думаю, мы не сможем это понять, пока побольше не узнаем об этом семействе. Вы обратили внимание, как она растерялась, когда я спросил, не подозревала ли она Феликса, что он все время намеревался убить Джорджа? По-настоящему растерялась. Это выглядит так, будто она не знает о дневнике, но знает о каких-то других мотивах Феликса – о какой-то вражде, возникшей после встречи двоих мужчин.

– Да, это кажется правдоподобным. Мне нужно спросить у каждого члена семьи, имели ли они какие-либо подозрения относительно Феликса – лучше скажу Феликса Лейна, – и посмотреть на реакцию. Если кто-то пытался использовать его в качестве прикрытия, это сразу выйдет наружу.

– Это мысль! Послушайте, этот паренек Фил – вы не будете возражать, если мы заберем его в отель на несколько дней? Моя жена посмотрит за ним. Здесь сейчас не самая лучшая обстановка для нежной детской психики.

– Нет, я не против, это даже хорошо. Потом мне нужно будет задать малышу несколько вопросов, но это может подождать.

– Правильно. Пойду спрошу согласия миссис Рэттери.

5

Когда Найджел вошел, Вайолет Рэттери сидела за письменным бюро. Там находилась и Лена. Найджел представился и объяснил свое дело.

– Разумеется, если вы сами все устроите… но он, кажется, очень подружился с мистером Лейном, да и моя жена с радостью сделает все, что возможно.

– Да, понимаю. Благодарю вас. Это очень мило… – нерешительно сказала Вайолет и как-то беспомощно обернулась к Лене, которая стояла у окна в потоке солнечных лучей. – Как ты думаешь, сестра? Будет ли это прилично?

– Конечно, почему бы и нет? Филу не стоит здесь оставаться, – небрежно сказала Лена, по-прежнему глядя на улицу.

– Да, я понимаю. Я только думаю, что скажет Этель…

Лена резко обернулась, сложив пунцовые губки в презрительную гримасу.

– Дорогая моя Вай, – воскликнула она, – пора тебе начать самой за себя решать. В конце концов, чей это ребенок? Можно подумать, что ты здесь служанка, – до такой степени ты позволяешь матери Джорджа помыкать собой – этой старой настырной карге! Она с Джорджем превратили твою жизнь в ад – нечего хмуриться! – и настало время, чтобы ты указала ей ее место. Если у тебя не хватает смелости заступиться за своего ребенка, можешь тоже принять яд!

Нерешительное, слишком напудренное лицо Вайолет дрогнуло. Найджел испугался, что она упадет в обморок. Он видел, что в ней идет борьба между долгой привычкой к подчинению и настоящей женщиной, которую Лена намеренно спровоцировала. Через несколько секунд ее бескровные губы сжались, поблекшие глаза сверкнули, и она сказала, слегка кивнув:

– Очень хорошо. Я это сделаю. Я очень благодарна вам, мистер Стрэнджвейс.

Как будто в ответ на этот молчаливый вызов открылась дверь, и, не постучав, вошла старая женщина, одетая во все черное. Солнечный луч, падавший сквозь окно, словно замер у ее ног, как будто испугавшись.

– Мне послышались голоса, – хрипло сказала старуха.

– Да, мы разговаривали, – сказала Лена.

Ее дерзкое по тону заявление было полностью проигнорировано. Старая женщина некоторое время постояла на месте, закрывая дверь своим крупным телом, затем, тяжело ступая, приблизилась к окну, неожиданно утратив все свое величие, когда во время движения обнаружилось, что у нее слишком короткие ноги для такой громадной туши, и опустила штору. Солнечный свет – ее смертельный противник, подумалось Найджелу, в сумраке ее властность выигрывает.

– Удивляюсь тебе, Вайолет, – сказала она. – Твой мертвый муж лежит в соседней комнате, а ты не можешь даже воздать ему уважение, опустив занавеси.

– Но, матушка…

– Это я подняла штору, – вмешалась Лена. – И так все идет хуже некуда, не хватало еще сидеть в темноте.

– Тише!

– Еще чего! Если вы намерены продолжать травить Вайолет, как вы с Джорджем делали последние пятнадцать лет, это не мое дело. Позвольте мне сказать вам, что не вы хозяйка в этом доме и мне ничего от вас не нужно. Делайте что угодно в своей комнате, но не лезьте к другим людям, грязная тараканиха!

Свет против Тьмы, Ормузда и Ахримана, подумал Найджел, наблюдая за подавшейся вперед тонкой фигуркой, изящно выгнутой шеей девушки, выступившей против старухи, которая замерла темным столбом посредине комнаты: воистину девушка была воплощением Света; и даже если она была немного вульгарна, она не была вредной, нечистой, она не заражала комнату тяжелым запахом камфары, своими протухшими древними представлениями о пристойности и прогнившей властностью, как эта отвратительная старуха в черном. Однако, пожалуй, лучше мне вмешаться, решил Найджел и любезно сказал:

– Миссис Рэттери, я только что сообщил вашей невестке, что мы – моя жена и я – будем очень рады за брать к себе Фила на несколько дней, пока все не прояснится.

– Кто этот молодой человек? – спросила старая леди, чьи повелительные манеры не стали менее величественными, несмотря на выпад Лены.

Последовало объяснение.

– Рэттери никогда не сбегали. Я запрещаю это. Фил должен остаться дома, – сказала она.

Лена собиралась что-то возразить, но Найджел жестом велел ей сдержаться: сейчас должна была говорить Вайолет – или навсегда умолкнуть. Та умоляюще взглянула на сестру, растерянно поводя руками; затем ее поникшие плечи распрямились, робкие черты лица осветились настоящим героизмом, и она сказала:

– Я решила, что Филу лучше перейти на время к Стрэнджвейсам. Несправедливо держать его здесь – он еще слишком мал.

Старая миссис Рэттери приняла свое поражение, проявив реакцию, которая поразила всех больше, чем любое проявление жестокости. Она молча постояла, пристально глядя на Вайолет, затем тяжело прошаркала к двери.

– Я вижу, здесь против меня заговор, – сказала она металлическим голосом. – Я весьма недовольна твоим поведением, Вайолет. Я давно уже перестала ждать от твоей сестры чего-либо, кроме манер рыночной торговки, но я думала, что ты уже очистилась от запаха сточной канавы, откуда тебя вытащил Джордж.

Дверь решительно захлопнулась. Лена сделала непристойный жест вслед старухе. Вайолет без сил рухнула в кресло, с которого поднялась. В воздухе повис запах камфары. Найджел презрительно сморщил нос, машинально фиксируя всю сцену в памяти: он слишком критически относился к себе, чтобы не признаться, что на какой-то момент старуха напугала его. «Господи, ну и семейка! – подумал он. – И что за обстановка для впечатлительного ребенка – отец постоянно ссорится с матерью, и эта жуткая старуха, настоящее пугало из эпохи матриархата, наверняка настраивает ребенка против матери и добивается влияния на его душу». От размышлений его отвлекли тяжелые шаркающие шаги миссис Рэттери над головой.

– Где Фил? – встревоженно спросил он.

– Думаю, в своей комнате, – сказала Вайолет. – Прямо над нами. Вы хотите…

Но Найджел был уже за дверью. Он бесшумно взлетел наверх. Кто-то говорил в комнате справа – он уже слишком хорошо знал этот тусклый, жесткий голос, но теперь в нем проскальзывали умоляющие нотки.

– Ты же не хочешь уйти и оставить меня, правда, Фил? Твой дедушка не сбежал бы: он не был трусом. Помни, теперь, когда твой бедный папа умер, ты единственный мужчина в доме.

– Уходи! Убирайся прочь! Я тебя ненавижу! – В испуганном голосе ребенка слышался слабый вызов: возможно, маленький мальчик, постоянно упрекаемый и угнетаемый, со временем грозил превратиться в подобие своего жестокого отца. Огромным усилием воли Найджел заставил себя остановиться у дверей.

– Ты переволновался, Фил, иначе ты не стал бы так разговаривать со своей старой бедной бабушкой. Послушай, дитя мое. Ты не думаешь, что тебе нужно оставаться рядом с матерью, когда она совсем одна? Ей предстоит тяжелое время. Видишь ли, твой папа был отравлен. Отравлен! Понимаешь?

Голос миссис Рэттери, заискивающий с тяжелой слащавостью, подобной хлороформу, затих. Из комнаты донесся плач – плач ребенка, сопротивлявшегося этой отравляющей анестезии. Найджел услышал за своей спиной чьи-то шаги.

– Маме понадобится вся наша помощь. Видишь ли, полиция может выяснить, что последнюю неделю она ссорилась с папой и что она говорила, и они могут подумать, что она…

– Ну, это уж слишком! – пробормотал Найджел и схватился за ручку двери, но мимо него, как фурия, в комнату ворвалась Вайолет.

Старая миссис Рэттери стояла на коленях перед Филом, вцепившись в его худенькие руки. Вайолет схватила старуху за плечо, пытаясь оттащить ее от мальчика, но с таким же успехом она могла сдвинуть с места гранитную скалу. Тогда мать быстро оттолкнула ее руку и встала между ней и сыном.

– Чудовище! Как вы могли… как вы посмели так обращаться с ним! Все в порядке, Фил, не плачь. Больше я никогда не подпущу ее к тебе. Теперь ты в безопасности.

Мальчик смотрел на мать широко раскрытыми недоверчивыми глазами. Найджел заметил, какой голой была комната: без ковра, дешевая железная кровать, кухонный столик. Несомненно, это была идея отца – воспитывать мальчика спартанцем. На столе лежал раскрытый альбом для марок: обе страницы были захватаны грязными пальцами и испещрены разводами пятен от слез. Найджел чуть было не вышел из себя, чего с ним давно не бывало, но он понимал, что пока еще не имеет права восстанавливать против себя старую миссис Рэттери. Она все еще была на коленях.

– Будьте так любезны, мистер Стрэнджвейс, помогите мне встать, – сказала она.

Даже в этом положении она ухитрялась сохранять достоинство. «Что за женщина?» – подумал Найджел, помогая подняться ей на ноги: это становилось в высшей степени интересно.

6

Пятью часами позже Найджел разговаривал с инспектором Блаунтом. Фил Рэттери был благополучно доставлен в «Рыболов», где сейчас расправлялся с щедрым угощением, обсуждая с Джорджией полярные экспедиции.

– Это действительно был стрихнин, – сказал Блаунт.

– Но откуда? Нельзя же просто зайти в аптеку и купить этот яд?

– Нет. Хотя можно купить отраву для крыс. Некоторые из них содержат значительный процент стрихнина. Не думаю, чтобы нашему другу нужно было его покупать.

– Вы меня заинтриговали. Определенно вы считаете, что убийца – брат человека, который занимается уничтожением крыс, или его сестра. «Все, что напоминает писк крысы, заставляет мое сердце трепетать». Это Браунинг.

– Не совсем так. Но Колесби порасспросил людей вокруг гаража Рэттери. Он расположен у реки и буквально кишит крысами. Он заметил пару банок отравы для крыс в конторе. Любой – то есть любой член семьи – запросто мог туда войти и взять их.

Найджел обдумал это предположение:

– Он спрашивал, заходил ли туда в последнее время Феликс Кернс?

– Да, он был там раз или два, – неохотно сказал Блаунт.

– Но не в день убийства?

– Его не видели там в день убийства.

– Знаете, не позволяйте Кернсу стать вашей идефикс. Придерживайтесь непредвзятого мнения.

– Это не так легко, когда имеется убитый человек, а другой черным по белому пишет, что намерен его убить, – сказал Блаунт, похлопывая по толстой тетради, лежащей перед ним.

– Насколько я понимаю, Кернса можно вычеркнуть из списка.

– И как вы пришли к такому заключению?

– Нет никаких причин сомневаться в его заявлении, что он собирался покончить с Рэттери, утопив его. Когда это не удалось, он вернулся прямо в «Рыболов». Я поговорил там с людьми. Официант помнит, что подавал ему чай в гостиную в пять часов – приблизительно через четыре минуты после того, как он оставил яхту на причале. После чая он сидел на лужайке перед отелем и читал до половины седьмого: у меня есть свидетели. В шесть тридцать он направился в бар и пил там до обеда. Значит, он не мог вернуться к Рэттери в этот период, так?

– Придется проверить это алиби, – осторожно сказал Блаунт.

– Можете прокрутить его хоть сквозь мясорубку, больше вы ничего не сможете выжать. Если он добавил яд в лекарство, он должен был это сделать между тем временем, когда Рэттери принял его после ленча, и моментом, когда он сам отправился на реку. Можете выяснить, что он имел эту возможность. Но зачем ему было это делать? У него не было причин думать, что его затея с судном провалится, но, даже если он решил перестраховаться, он не выбрал бы яд – история с лодкой показывает, что у него хватает здравого смысла, – он устроил бы что-нибудь другое, что тоже выглядело бы как несчастный случай, а не эту тупую идею с отравой для крыс и исчезнувшей бутылкой.

– Да-а, бутылка.

– Вот именно. Бутылка. То, что бутылку тут же спрятали, делает это дело похожим на убийство; и что бы вы ни думали о Феликсе Кернсе, нельзя же поверить, что он настолько глуп, чтобы таким образом привлечь внимание к совершенному им убийству. Во всяком случае, я думаю, будет довольно легко доказать, что он не приближался к дому Рэттери, пока с момента смерти Джорджа не прошло какое-то время.

– Я знаю, что он там не появлялся, – неожиданно сказал Блаунт. – Я это проверил. Сразу после смерти Рэттери доктор Кларксон позвонил в полицию, и с десяти пятнадцати дом охранялся снаружи. У нас есть свидетели, знающие, где находился Кернс с обеда до четверти одиннадцатого, и здесь его не было, – добавил Блаунт, поигрывая кончиками губ.

– Ну, тогда, – беспомощно сказал Найджел, – если Кернс не мог совершить этого убийства, что…

– Я этого не сказал. Я сказал, что он не мог убрать бутылку из-под лекарства. Ваши аргументы были весьма интересными, – продолжал Блаунт тоном учителя, собирающегося раскритиковать работу своего ученика, – в самом деле, интересными, только они основаны на ошибочных предпосылках. Вы предполагаете, что один и тот же человек отравил лекарство и избавился от бутылки. Но допустим, что Кернс влил туда яд после ленча, чтобы отравление подействовало во время обеда, если на реке он потерпит неудачу. Допустим, что он и не думал после этого убирать бутылку, чтобы создалось впечатление, что Рэттери покончил жизнь самоубийством. После того как Рэттери вдруг плохо себя почувствовал, предположительно появляется кто-то третий – человек, который уже знает или подозревает, что Кернс жаждет смерти Рэттери; этот человек мог пожелать защитить Кернса, мог догадаться, что яд находился в бутылке, и – в отчаянной, безрассудной попытке прикрыть его – избавляется от бутылки.

– Понятно, – проговорил Найджел после долгой паузы. – Вы имеете в виду Лену Лаусон. Но зачем…

– Да ведь она влюблена в Кернса!

– Господи, откуда вы это знаете?

– Мне подсказало это мое психологическое чутье, – сказал инспектор, тяжеловесно вышучивая сильнейшее пристрастие Найджела. – Кроме того, я говорил со слугами. Они более или менее официально обязаны отвечать на мои вопросы. Но есть и еще один крошечный нюанс – только чтобы вы не были чрезмерно доверчивы. Наверняка вы назовете это… э… поразительным. Но ваш клиент упоминал об этом в своем дневнике: у меня не было времени прочесть его целиком, но взгляните только вот на это место.

Блаунт подвинул к собеседнику дневник, отметив нужное место пальцем. Найджел прочитал:

– «Я обещаю себе получить удовлетворение от его страданий – он не заслуживает быстрой и легкой смерти. Я хотел бы поджаривать его на медленном огне или наблюдать, как муравьи прогрызут свои ходы в его живой плоти, а еще есть стрихнин, который способен заставить человека извиваться от боли, сворачиваясь в клубок, – господи, я готов столкнуть его в пропасть, прямо в ад!..»

Несколько минут Найджел размышлял, затем заходил по комнате, переставляя свои длинные, как у страуса, ноги.

– Это не работает, Блаунт, – нарушил он долгое молчание, говоря серьезно, как никогда. – Неужели вы не видите? Это в точности подтверждает мою теорию, что некто третий добрался до этого дневника и использовал его, чтобы убить Рэттери таким образом и чтобы подозрение пало на Кернса. Но оставим это. Кажется ли вам вероятным с человеческой точки зрения, что некто – оставим в стороне Кернса, обыкновенного порядочного человека, если не считать непоправимой травмы, нанесенной ему Рэттери, – что некто мог быть настолько ненормально хладнокровным и расчетливым, чтобы приготовить второе убийство в случае неудачи с первой попыткой? Это не кажется вероятным. И вы это знаете.

– Когда человек психически болен, нельзя ожидать, чтобы его действия были логичными, – не менее серьезно сказал Блаунт.

– Неуравновешенный человек, намеревающийся совершить убийство, всегда ошибается от чрезмерной самоуверенности, а не от ее недостатка. С этим вы согласитесь?

– Как с общим принципом – да.

– Тогда выходит, вы предлагаете мне поверить, что Кернс, который разработал почти совершенный план убийства, так мало верил в него и в себя, что подготовил и этот дополнительный вариант. Это предположение не выдерживает критики.

– Что ж, идите своим путем, а я пойду своим. Мне не больше чем вам хочется арестовать невиновного человека.