Текст книги "Чудовище должно умереть. Личная рана"

Автор книги: Николас Блейк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 28 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

4) В ту ночь он не занимался ремонтом.

Но если он поставил машину в свой или общественный гараж, удары молотка определенно привлекли бы к нему внимание, даже если он и решился отложить ремонт до утра.

5) Он вообще не делал ремонта.

Но мы можем предположить, что вмятина тем или иным способом была устранена. Ну и осел же я! Если даже малейшую вмятину не устранить втихую, можно просто снять поврежденное крыло. Следовательно, мы вынуждены заключить, что, если преступник опасался поднять шум, ремонтируя свою машину, он должен был заменить поврежденную деталь на новую.

6) Допустим, он поставил новое крыло – возможно, еще и бампер и (или) фары – и избавился от старых. Что это означает?

Что он должен быть, по меньшей мере, весьма искусным механиком и иметь доступ к запчастям. Другими словами, определенно он должен работать в общественном гараже. Больше того, он должен быть его владельцем: потому что только владелец гаража может скрыть факт исчезновения со склада запчастей, за которые он не может отчитаться.

Господи! Кажется, я хоть немного продвинулся! Итак, человек, за которым я охочусь, владеет гаражом, который в состоянии оказывать самую разнообразную и квалифицированную помощь водителям, в противном случае у него не было бы склада запасных частей: но, может, и не очень большим, потому что в крупном гараже складом запчастей обычно заведует какой-нибудь клерк или менеджер, но не владелец. Или преступник может быть клерком или менеджером в каком-нибудь крупном гараже. Боюсь, это опять слишком расширяет район поисков.

Могу ли я сделать какие-либо заключения о машине и о характере повреждения? С точки зрения водителя, Марти переходил дорогу слева направо: его тело было отброшено в кювет с левой стороны от дороги. Значит, предположительно, вмятина должна быть на левом боку автомашины, особенно если она вильнула вправо, чтобы избежать столкновения с мальчиком. Итак, левое крыло, бампер или фара. Фара… кажется, мне это о чем-то говорит. Думать, думать…

Вот оно! На дороге не было разбитых стекол. Какие фары с наибольшей вероятностью уцелеют во время столкновения с препятствием? Те, что защищены проволочной решеткой вроде тех, что устанавливаются на высокоскоростных спортивных машинах с низкой посадкой. И эта машина должна быть с низкой посадкой (с опытным водителем за рулем), чтобы на такой огромной скорости свернуть за угол и не вылететь с дороги.

Подведем итог. Есть вполне логичные основания предполагать, что преступник – это опытный водитель, любитель полихачить на дороге, владелец или менеджер солидного общественного гаража, которому принадлежит спортивный автомобиль с защищенными сеткой фарами. Вероятно, это довольно новая машина, иначе бросалась бы в глаза разница между новым и старым левым крылом, хотя можно предположить, что он постарался придать новой запчасти вид уже поношенной: измазать грязью и пылью, исцарапать. И еще один момент! Или его гараж расположен в довольно уединенном месте, или у него должен быть мощный потайной фонарь, в противном случае его могли бы заметить за ремонтом машины в ночное время. Кроме того, той ночью ему пришлось выехать еще раз, чтобы избавиться от поврежденных частей, которые он снял с машины, а значит, неподалеку от гаража должна находиться река или густые заросли леса, куда он мог их выбросить, – не мог же он рисковать и просто выбросить их на свалку около гаража.

Ого, уже далеко за полночь! Пора спать. Теперь, когда у меня есть путеводная нить, я чувствую себя другим человеком.

28 июня

Полное отчаяние! Как глупо и неловко выглядят мои вчерашние умозаключения при свете дня! Когда сегодня утром я стал думать обо всем этом, я даже не мог сказать с полной уверенностью, ставят ли на фары защитные решетки; на радиатор – точно, но на фары? Правда, это довольно легко выяснить. Но даже если во всей цепочке моих рассуждений каким-то чудом оказалось зерно истины, я все равно так же далек от преступника, как и раньше. Существуют, наверное, тысячи владельцев гаражей, обладающих спортивной машиной. Несчастный случай произошел в шесть двадцать вечера: если предположить, что ему понадобится максимум три часа, чтобы поставить новые части и избавиться от старых, все равно в его распоряжении оставалось еще десять часов темноты, чтобы справиться с этим, а это означает, что его гараж может быть расположен в радиусе сотен миль отсюда. Не обходить же мне все эти гаражи, расспрашивая хозяина, есть ли у него спортивная машина? А если он скажет «да»? Моя идея так же безумна, как мысль достигнуть конца бесконечности… Видно, ненависть к этому человеку полностью лишила меня здравого смысла.

Впрочем, возможно, это не единственная причина моей глубокой депрессии. Этим утром появилось анонимное письмо. Кто-то подсунул мне его под дверь задолго до того, как встали люди, – предположительно, это тот же самый маньяк или подлый шутник, который уничтожил мои цветы. Это начинает действовать мне на нервы. Вот это письмо – дешевая бумага, квадратные заглавные буквы, словом, типичное подметное письмо.

«Ты его убил. Интересно, как ты осмеливаешься появляться в деревне после того, что случилось третьего января. Ты способен понимать намеки? Мы не хотим, чтобы ты торчал здесь, и постараемся устроить тебе горячие деньки, чтобы ты вообще пожалел, что вернулся. На тебе кровь Марти».

Похоже, что его написал образованный человек или люди, если это «мы» действительно что-нибудь значит. Тесса, дорогая, что же мне делать?

29 июня

Ночь всего темнее перед рассветом! Охота начинается! Позвольте мне приветствовать наступление нового дня этим залпом банальностей. Этим утром я вывел машину из гаража: я все еще пребывал в глубокой депрессии, поэтому решил съездить в Оксфорд повидать Майкла. Я свернул с шоссе Сиренчестер на автостраду, ведущую к Оксфорду, чтобы сократить путь, и покатил по узкой полузаросшей проселочной дороге, вьющейся через холмы, где до этого никогда не ездил. После недавнего дождя все вокруг сияло под веселыми лучами солнца. Я любовался низиной, расстилавшейся справа от меня, – восхитительными изумрудными лугами, густо испещренными ярко-малиновыми цветами клевера, когда на всем ходу вкатил в неглубокий ручей, разбрызгивая кругом фонтаны воды. Кое-как машина выкатилась на другой берег и там встала как вкопанная. Я совершенно не разбираюсь в работе двигателя, но, когда мой автомобиль вдруг останавливается, обычно достаточно вылезти из него, чтобы дать мотору время успокоиться, после чего он снова заводится. Я стоял рядом с машиной, стряхивая с себя воду – порядочная волна окатила меня через открытое окно холодным душем, – и какой-то парень из местных, облокотившись на калитку, заговорил со мной. Мы обменялись несколькими шутками насчет пользы такого прохладного душа. Потом парень сказал, что точно такой же случай произошел на этом месте однажды вечером в эту зиму. Я машинально, только чтобы поддержать разговор, спросил, когда именно это было, и мой вопрос неожиданно вдохновил собеседника на сложные подсчеты, потребовавшие воспоминаний о приезде тещи, заболевшей овце и испортившемся радиоприемнике, после чего он сказал:

– Третьего января! Вот когда это было, третьего января, можете не сомневаться, вечером.

В этот момент – вы знаете, как иногда вдруг в голове возникает совершенно не связанная с темой разговора мысль, – перед моим мысленным взором вдруг возникли слова «Омытый кровью агнца», и я вспомнил, что по дороге сюда видел их на плакате, прикрепленном у методистской церкви. Эта надпись на стене имела не один смысл. В следующую секунду слово «кровь» потянуло за собой воспоминание об анонимном письме, которое я получил вчера вечером, – «На тебе кровь Марти». И тогда туман рассеялся, и я живо представил себе, как убийца Мартина въезжает в этот ручей, как это только что сделал я, но намеренно – чтобы смыть с машины кровь Марти!

От волнения у меня пересохло в горле, когда я с видимой небрежностью спросил у парня:

– А случайно, не вспомните точно, во сколько этот тип попал в канаву?

Он не спешил с ответом, от которого так много зависело, – как милы эти затертые штампы! – а потом сказал:

– Семи-то еще не было, это точно. Что-то около без четверти или без десяти семь. Да, да, верно, минут за пятнадцать до семи.

Видно, на моем лице появилось странное выражение, потому что он с любопытством смотрел на меня, и я поспешил с наигранным энтузиазмом воскликнуть:

– А, тогда это, наверное, был мой приятель! Он говорил мне, что, уехав от меня в тот вечер, заблудился и попал в ручей где-то на Котсуолдс.

Я еще некоторое время машинально нес какую-то белиберду, отвлекая внимание парня, а сам лихорадочно вычислял. Я доехал сюда всего за полчаса. При хорошей скорости и если человек знает дорогу и ему не приходится останавливаться, чтобы свериться с картой, мистер Икс мог оказаться здесь без четверти семь, так как несчастный случай произошел в шесть двадцать. Значит, он покрыл семнадцать миль за двадцать минут? То есть его мотор делал сорок оборотов в час. Что ж, вполне возможная скорость для спортивной машины. Я поставил на карту все, задав следующий вопрос:

– Эта такая спортивная машина с низкой посадкой, да? Вы заметили, какой она марки? Или, может, ее номера?

– Она влетела в речку на большой скорости, но я не очень разбираюсь в автомобилях. Понимаете, было уже темно, и ее фары ослепили меня. Я увидел их еще издали. Номера тоже не помню, не заметил. Хотя… что-то вроде САД, да, кажется, так.

– Ну верно, это его машина! – сказал я.

САД – так недавно стали обозначать буквами регистрацию в Глостершире, это здесь неподалеку. Я размышлял – с сильным передним освещением только лунатик может на скорости влететь в ручей, если только он не хотел устроить своей машине душ, чтобы смыть с капота пятна крови. Я сам попал сюда только потому, что глазел по сторонам, чего ночью никто не делает. Почему я выкинул из своих прежних размышлений вопрос о крови? Ясно, что, если мистеру Икс пришлось бы где-нибудь остановиться на обратном пути, люди могли заметить эти пятна крови, что гораздо труднее объяснить, чем помятое колесо. С другой стороны, он не мог рисковать остановить машину, чтобы стереть кровь тряпкой, – от окровавленной тряпки не так-то просто избавиться. Самое легкое и простое – с размаху врезаться в мелководье, предоставив самой воде сделать остальное. После этого он мог остановиться и выйти посмотреть, все ли следы смыты.

Тут я услышал, что мужчина говорит, сморщив в усмешке свое изрезанное морщинами, темное от загара лицо:

– На редкость симпатичная, сэр, верно?

Я подумал было, что он говорит о машине мистера Икс. Затем, к своему ужасу, понял, что он имеет в виду самого водителя – вернее, водительницу этой машины. Почему-то мне и в голову не приходило, что человек, за которым я охочусь, может быть женщиной.

– Я не знал, что мой приятель… э… взял с собой пассажирку, постарался выкрутиться я.

– То-то и оно! – сказал он. (Слава богу, кажется, пронесло!)

Значит, в машине были мужчина и женщина, и этот свинья фасонил перед ней, как я и предполагал. Я попытался вынудить парня описать «моего приятеля», но не очень преуспел в этом.

– Такой приличный крупный малый, очень вежливый. Его дама так волновалась, еще бы, небось испугалась, когда они вот так влетели в речку! Все твердила: «Ну давай, Джордж, поедем, не век же нам тут торчать!» Только, похоже, он не очень-то торопился. Стоял, вот как вы теперь, прислонившись к крылу, и так мило со мной болтал.

– Прислонился к этому крылу? Вот к этому? – спросил я, ослепленный удачей.

– Ага, верно, к этому.

Понимаете, я стоял, прислонившись спиной к переднему левому крылу машины – именно тому, которое, по моей прикидке, было повреждено на машине мистера Икс: и он специально облокотился на него, чтобы скрыть на нем вмятину от глаз парня, с которым я сейчас говорил. Как можно небрежнее я задал ему еще несколько вопросов, но больше не смог узнать ничего ни о водителе, ни о машине. Не зная, что сказать, я фальшиво выдавил из себя шутливым тоном:

– Да, придется мне спросить у Джорджа, что это за подружка с ним была. Уж не одна ли из этих штучек, а? А еще женатый человек! Интересно, кто она такая.

Шутка получилась довольно грязной. Парень задумчиво почесал в голове.

– Как подумаю, так вроде знаю ее имя, только оно выскочило у меня из головы. На прошлой неделе видел ее в кино, в Челтенхеме. Она была в одном исподнем, да и то только так называется.

– В кино в нижнем белье?

– Ага, в одном нижнем белье. Моя мать – так просто возмутилась. Только вот как ее звали? Эй, мам! – Из дома вышла женщина. – Мам, как назывался тот фильм, который мы с тобой смотрели на прошлой неделе? Тот, что показывали первым.

– Первым? «Коленки горничной».

– Ага, точно, «Коленки горничной»! И эта молодая леди – она играла Полли, горничную, понимаете? Кор, она тоже не прочь показывать свои коленки.

– Это просто бог знает что! – сказала женщина. – Наша Джерти тоже прислуживает в доме, но у нее из-под юбки никогда не свешиваются кружева, и у нее нет времени демонстрировать свои прелести, как эта бесстыдница Полли. Уж я бы задала ей трепку, если бы она вздумала этим заниматься!

– Вы говорите, что девушка, которая была в тот вечер с моим другом, играла роль Полли в этом фильме?

– Ну, я бы не смог в этом поклясться, сэр. Не хочу доставлять проблемы тому джентльмену, понимаете? О-хо-хо! Да и та леди все больше отворачивалась в сторону. Небось не хотела, чтобы ее узнали. Она прямо взбесилась, когда мужчина включил свет в машине, – говорит: «Выключи этот проклятый свет, Джордж!» Вот тогда-то я и разглядел ее лицо. И когда увидел эту вертихвостку Полли в кино, я сказал матери: «Слушай, мать, не эта ли молодая леди была в той машине, что застряла в ручье?» Верно, мать?

– Так оно и было, сынок.

Вскоре я покинул сына с матерью, бросив туманный намек, что им было бы лучше держать эти сведения при себе. Даже если бы я поболтал с ними еще какое-то время, им больше нечего было сообщить мне, кроме того, что между двумя пассажирами той машины были незаконные отношения, что, как мне кажется, я выудил у них с таким искусством. Они не смогли вспомнить имя актрисы, игравшей роль Полли, поэтому я направился прямо в Челтенхем и выяснил это сам. «Коленки горничной» был английский фильм: об этом можно было догадаться и по названию – типичному для английского духа дешевой, вульгарной непристойности. Актрису звали Лена Лаусон, она из тех, кого называют «старлетками». Господи, ну и словцо! Фильм идет на этой неделе в Глостере, завтра поеду взглянуть на нее.

Ничего удивительного, что полиция не опрашивала жителей этой фермы: она расположена в уединенной местности, где и днем-то проезжают всего одна-две машины. Они не слышали обращения Би-би-си, так как именно на той неделе у них испортился приемник. Да если бы и слышали, какая связь могла быть между этой застрявшей в ручье парочкой с несчастным случаем, произошедшим в двадцати милях оттуда?

Итак, у меня появились новые данные о мистере Икс. Его зовут Джордж. На его машине имелись номера Глостера. Принимая во внимание то, что он знал об этом ручье (у него не было времени искать другой подходящий водоем по карте), можно с большой долей уверенности считать, что он живет в этом округе. И еще: Лена Лаусон – его уязвимое место: я хочу сказать, что девушка явно была в ужасе, когда мой «друг» застрял у ручья, она сказала: «Ну давай, Джордж, скорее!» – и все время прятала свое лицо. Следующим моим шагом должна стать встреча с ней: безусловно, она не устоит под давлением.

30 июня

Сегодня вечером видел Лену Лаусон. Ну и штучка, должен сказать! Надеюсь с ней увидеться. Но господи, что за фильм! После завтрака потратил довольно много времени, выискивая в справочнике всех владельцев гаражей в округе, чьи имена начинаются на «Дж». Выписал человек двенадцать. Удивительное ощущение – смотреть на список имен, понимая, что собираешься уничтожить обладателя одного из них.

Меня начинает чрезвычайно занимать план моей кампании. Я не стану составлять его на бумаге, пока не выработаю основного направления. Почему-то чувствую, что «Феликс Лейн» окажется полезным. Но все странные, подозрительные подробности и факты, которые человек должен собрать и тщательно изучить, прежде чем вступить в схватку со своей жертвой, не говоря уже о том, чтобы убить его! – из всего этого можно нагромоздить гору повыше Эвереста.

2 июля

Любопытным подтверждением склонности человеческого ума к заблуждениям – даже если этот ум и слегка превышает средний уровень – может послужить тот факт, что я целых два дня убил на то, чтобы выработать по-настоящему безопасный план убийства, и только сегодня вечером до меня дошло, что это вовсе не так уж важно. Дело вот в чем: поскольку никто, кроме меня (и предположительно Лены Лаусон), не знает о том, что Джордж и был тем человеком, который убил Марти, никто не сможет раскрыть мой мотив убийства Джорджа. Конечно, я понимаю, что с юридической точки зрения не является необходимым доказывать наличие мотива обвиняемого в убийстве, если только неопровержимые улики не доказывают его вину. Но фактически, когда невозможно определить мотив убийства, только непосредственный свидетель преступления может обеспечить обвинение.

При условии, что Джордж и Лена никак не связывают Феликса Лейна с Фрэнком Кернсом, отцом ребенка, которого они сбили, никто и никогда не обнаружит связующее звено между мной и Джорджем. Затем, в прессе в связи с убийством Марти не было напечатано ни одной моей фотографии: это я знаю наверняка, так как миссис Тиг ничего не передавала репортерам. И единственные, кто знает, что Фрэнк Кернс и Феликс Лейн – одно лицо, это мои издатели, которые поклялись держать это в секрете. Таким образом, если я правильно разыграю свою карту, мне нужно только представиться Лене Лаусон в качестве Феликса Лейна, добраться через нее до Джорджа и убить его. Если случайно она или Джордж читали мои детективы и видели на обложках загадочный вопрос: «Кто он, Феликс Лейн?», эту таинственную ерунду, которую жадно эксплуатируют мои издатели, я просто заявлю, что это – рекламный трюк и что я все время был Феликсом Лейном. Единственная опасность, которая меня подстерегает, – это если кто-нибудь из моих знакомых увидит меня в качестве Феликса Лейна рядом с Леной, но, думаю, этого можно довольно легко избежать. Например, я отращу бороду, прежде чем займусь роскошной «старлеткой».

Джордж унесет тайну смерти Марти с собой в могилу (где в его распоряжении будет целая вечность, чтобы размышлять о скотстве лихачества на дорогах), и таким образом в той же могиле будет похоронен мотив моего преступления. Единственная опасность может исходить от Лены: может оказаться, что от нее тоже придется избавиться, но будем надеяться, что этого не понадобится – хотя в настоящее время у меня нет причин считать, что ее смерть будет такой уж утратой для человечества.

Вероятно, мой воображаемый читатель, вам не очень приятно узнать о моем стремлении спасти свою шкуру, верно? Месяц назад, когда идея об уничтожении убийцы Марти впервые закралась в мою голову, у меня не было ни малейшего желания жить. Но каким-то образом, по мере того как укреплялось во мне решение расправиться с убийцей, моя воля к жизни становилась все сильнее: они росли вместе, как сиамские близнецы. Думаю, этим желанием – уйти безнаказанным после убийства, что почти удалось Джорджу после убийства Марти – я обязан своей жажде мести.

Джордж… Я уже начал воспринимать его как своего старого знакомого. Испытываю чуть ли не любовную дрожь и нетерпение в ожидании нашей встречи. И все же у меня нет точных доказательств, что это он убил Марти: ничего, кроме его странного поведения около ручья и внутреннего ощущения своей правоты. Но как я смогу это доказать? Как?

Ну, не важно. Нечего заранее волноваться. Мне только нужно помнить, что я могу убить Джорджа, или мистера Икс, совершенно безнаказанно – если только я не перемудрю или не потеряю осторожности. Это будет несчастный случай никаких глупостей с крошечными дозами яда и сложным алиби, просто легкий толчок, когда мы с ним будем идти вдоль отвесного обрыва или переходить улицу, что-нибудь в этом роде. И никто никогда не заподозрит у меня желания его убить, а следовательно, не появится и причин сомневаться, что это был настоящий несчастный случай.

Вместе с тем до какой-то степени мне жаль, что это должно произойти таким способом. Я обещаю себе получить удовлетворение от его страданий – он не заслуживает быстрой и легкой смерти. Я хотел бы поджаривать его на медленном огне или наблюдать, как муравьи прогрызут свои ходы в его живой плоти, а еще есть стрихнин, который способен заставить человека извиваться от боли, сворачиваясь в клубок, – господи, я готов столкнуть его в пропасть, прямо в ад!

Только что приходила миссис Тиг. «Пишете свою книгу?» – спросила она. «Да». – «Что ж, вам повезло, у вас есть чем отвлечься от…» – «Да, миссис Тиг, очень повезло», – тихо сказал я. Она тоже по-своему любила Марти. Давным-давно она оставила привычку читать бумаги на моем столе: я оставлял там заметки для несуществующей биографии Уордсворта, они вызывали у нее глубокое отвращение. «Имейте в виду, мне нравится хорошее чтение, – сказала она мне как-то раз. – Но только не эти ваши кривляки, меня от них просто тошнит. Мой старик читал очень много – Шекспира, Данте, Марию Корелли, он всех читал и старался меня тоже пристрастить к чтению. Говорил, что я должна развивать ум. Оставь в покое мой ум, Тиг, говорю я ему. Хватит с нас и одного книжного червя, говорю я, одним чтением жив не будешь».

Тем не менее я всегда держал черновики своих детективных рассказов под замком и так же намерен поступать и с этим дневником. Хотя, если кто-то из посторонних и увидит его, он сможет убедиться, что это всего-навсего очередной ужастик Феликса Лейна.

3 июля

Сегодня днем заезжал генерал Шривенхем. Втянул меня в длительную дискуссию насчет героической поэзии. Замечательный человек. Почему это все генералы умные, добродушные люди, великолепные и образованные собеседники, тогда как полковники неизменно скучны, а майоры и вовсе невыносимы? Предмет, который могли бы исследовать «средства массового наблюдения».

Сказал генералу, что скоро отправляюсь в длительный отпуск: не могу выносить это место, где все напоминает о Марти. Он устремил на меня пронзительный взгляд своих простодушных, выцветших от старости голубых глаз и сказал:

– Надеюсь, вы не собираетесь совершить какую-нибудь глупость?

– Глупость? – тупо переспросил я. Мне даже показалось, что он сумел проникнуть в мои тайные мысли, потому что этот вопрос прозвучал почти как обвинение.

– Гм, – пробурчал он. – Выпивка, женщины, круизы, охота на медведя – все это, скажу я вам, чепуха для простаков. Работа – вот единственное лечение, поверьте старику.

Я страшно обрадовался, услышав, что на самом деле он хотел сказать, и меня охватил порыв восхищения этим стариком – мне захотелось что-то доверить ему, вознаградить за то, что он не обнаружил моей тайны, своего рода интересная реакция. Поэтому я рассказал ему об анонимном письме и об уничтоженных цветах.

– В самом деле? – сказал он. – Это ужасно. Терпеть не могу подобной подлости. Я человек мягкого нрава, вы это знаете, – не люблю стрелять в животных и всякое такое, – хотя, конечно, мне приходилось стрелять, когда я служил в армии, в основном в тигров, но это было давным-давно, в Индии, красивейшие животные, грациозные и гибкие, так что было жалко их убивать, и вскоре я отказался от охоты. Так вот я хочу сказать, что негодяй, способный писать анонимные письма… его я убил бы без малейших угрызений совести! Вы уже сообщили об этом Элдеру?

Я сказал, что нет. В глазах генерала зажглись огоньки невероятного удовольствия. Он настоял, чтобы я показал ему анонимное письмо и показал клумбу, где росли погубленные цветы, и задал мне кучу вопросов.

– Парень приходил рано утром, да? – сказал он, окидывая сад взглядом полководца. Наконец его глаза остановились на яблоне, и он искоса посмотрел на меня как сумасшедший, одержимый какой-то идеей.

– Подходящее местечко, верно? Коврик, фляжка с виски и ружье, и бери его, как только он выйдет на открытое место! Предоставьте это мне.

Не сразу до меня дошло, что он хочет устроиться в засаде на дереве со своим ружьем для охоты на слонов и разрядить его в автора анонимного письма.

– Нет, черт с ним, не надо этого делать. Еще ненароком убьете его!

Генерал горячо негодовал.

– Дружище, дорогой мой! – сказал он. – Да меньше всего мне хотелось бы доставить вам неприятности, нужно только напугать его, вот и все. Такие парни обычно отчаянные трусы. Невероятные! Ставлю на пони, что больше он не будет докучать вам. И вы только избавитесь от лишней суеты и раздражения, если оставите в стороне полицию.

Мне пришлось проявить непреклонность, и, уходя, он сказал:

– Может, вы и правы. Ведь это может оказаться женщина. Мне не нравится стрелять в женщин, они бывают такие толстые, что по ошибке можно и попасть, особенно если она встанет боком. Ну, Кернс, держите хвост пистолетом! Я начинаю думать, что это женщина, и не какая-нибудь вздорная сплетница, а серьезная, рассудительная особа. Следит за вами и заставляет вас думать, что это вы следите за ней. Кто-то из тех, с кем можно ссориться, – вы, одинокие мужчины, думаете, что вы самодостаточны, рассчитываете только на себя, – и если вам не с кем ссориться, вы начинаете ссориться с собой, и тогда где вы оказываетесь? Кончаете жизнь самоубийством или в сумасшедшем доме! Два простых выхода, хотя и не очень приятных. Совесть всех нас делает трусами. Надеюсь, вы не обвиняете себя в смерти мальчика? Не надо, дорогой. Кх-м! Хотя об этом опасно размышлять. Одинокий человек – легкая добыча для дьявола. Ну, заходите меня навестить и не очень с этим откладывайте. Вы знаете, в этом году малина удалась просто исключительная! Вчера объелся, прямо как свинья. Ну, до свидания, старина.

У старика язычок острый как бритва, но вся эта его суровая воркотня и резкие военные выражения – чепуха: скорее всего, он прибегает к ним как к маскировке, из-под прикрытия которой мог неожиданно выскочить и разгромить своих менее способных коллег, или это просто средство самозащиты. «Вы начинаете ссориться с самим собой»! Во всяком случае, я пока не начал. У меня на уме другая ссора и охота посерьезнее, чем на тигра или на писаку анонимных писем!

5 июля

Сегодня утром мне снова подкинули анонимное письмо. Очень мрачное и неприятное. Я не могу позволить этому типу занимать мое внимание именно тогда, когда мне больше всего необходимо сконцентрироваться на главном. И все-таки мне не хочется прибегать к услугам полиции. Мне кажется, если я узнаю, кто этот подлец, я перестану обращать внимание на его жалкие уколы. Сегодня лягу пораньше и поставлю будильник на четыре часа утра, думаю, это достаточно рано. Потом поеду в Кембл и сяду на дневной поезд в Лондон. Договорился встретиться за ленчем с Хоултом, моим издателем.

6 июля

Утром мне не повезло: анонимный писака не появился. Зато в Лондоне все прошло удачно. Я сказал Хоулту, что хочу сделать местом действия своего нового детектива киностудию. Он представил меня парню по имени Кэллехен, который имеет какое-то отношение к «Бритиш регал филмс инк.», это компания, где работает Лена Лаусон. Хоулт добродушно подшучивал над моей бородой, которая еще не вышла из подросткового возраста и, как все тинэйджеры, выглядит нескладной и нелепой. Я намекнул ему, что отращиваю ее для маскировки: поскольку буду посещать студию в качестве Феликса Лейна и проводить там достаточно много времени, не хочу, чтобы во мне узнали Фрэнка Кернса. В конце концов, я могу натолкнуться на знакомых из Оксфорда или из министерства. Хоулт слопал всю эту ахинею, поглядывая на меня с легкой тревогой взглядом собственника, каким издатели смотрят на своего самого удачливого автора – как будто он какой-нибудь цирковой лев, который в любой момент может разъяриться и всех разодрать в клочья или сбежать из их клетки.

Сегодня мне опять предстоит мало спать, будильник снова заведен на четыре утра. Интересно, что попадется мне в сеть.

8 июля

Вчера не повезло, зато сегодня утром жалящий овод попал в ловушку. И что за овод! Седой, на трясущихся лапках, погруженный в зимнюю спячку. Б-р-р! Я долго ломал голову над тем, кто может быть автором этих писем: обычно этим занимаются или невежественные психи (которым мой явно не был), или уважаемые, «респектабельные» люди с тайными пороками. Я думал о викарии, школьном учителе, почтальонше, даже о Петерсе и генерале Шривенхеме – таков метод писателя детективов – подбирай на роль преступника человека, в котором его меньше всего можно заподозрить. В полном соответствии с жанром автором подметных писем оказалась самая неприметная личность.

Щеколда на калитке сада тихо звякнула в половине пятого сегодня утром. В мутном сумраке рассвета я увидел фигуру человека, приближающегося по дорожке: сначала он двигался медленно и неуверенно, как будто собираясь с духом или боясь быть обнаруженным; потом вдруг расхрабрился и мелко засеменил быстрой рысью, напоминающей походку кота, несущего пойманную мышь.

Теперь я увидел, что это женщина, издали поразительно напоминавшая миссис Тиг.

Я поспешил вниз, оставив входную дверь незапертой и, как только конверт упал в почтовый ящик, распахнул дверь настежь. Это была вовсе не миссис Тиг. Это была миссис Андерсон. Мне следовало бы и самому об этом догадаться – по тому, как однажды она уклонилась от встречи со мной, перейдя на другую сторону улицы, по ее одинокой жизни вдовы, по ее неутоленной жажде материнства, всю силу которой она выплескивала на Марти. Она была такой тихой, безвредной и неприметной старухой, что о ней-то я и не подумал.

Последовала крайне тяжелая сцена. Боюсь, я позволил себе выразиться несколько резко. Но она вынудила меня недосыпать несколько ночей, так что могла ожидать моего раздражения. Но видимо, уколы ее писем проникли гораздо глубже, чем мне казалось. Я был охвачен холодной яростью, и мой ответный удар был достаточно болезненным. От нее веяло такой грязью и пуританским лицемерием, как бывает, когда после утомительного ночного путешествия вы попали в купе вагона, забитого женщинами, что вызывало во мне злость и раздражение. Она ничего не говорила, просто стояла передо мной, растерянно моргая подслеповатыми глазками, как будто только что очнулась после тяжелого сна, а потом заплакала, тоненько и безнадежно повизгивая. Вы знаете, как такая реакция будит в человеке ярость – он расходится вовсю, скрывая мучительный стыд и отвращение к себе. Я был безжалостным и стыжусь этого. В конце концов она повернулась и побрела назад, так ни слова и не сказав. Я крикнул ей вслед, что, если еще хоть раз случится что-то подобное, я передам ее в руки полиции. Должно быть, я совершенно вышел из себя и представлял собой мерзкую картину. Но она не должна была писать такое обо мне и Марти. Господи, лучше бы мне умереть!