355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Николь Фосселер » Сердце огненного острова » Текст книги (страница 4)
Сердце огненного острова
  • Текст добавлен: 8 сентября 2016, 22:35

Текст книги "Сердце огненного острова"


Автор книги: Николь Фосселер



сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 30 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Ей было странно снова почувствовать под ногами твердую почву. Как замечательно снова лежать в настоящей кровати с толстым, роскошным матрасом, когда под тобой ничего не раскачивается, не движется! Блаженно вздохнув, Якобина вытянула ноги. После узкой каюты номер казался ей огромным, как бальный зал. «Гранд Ориенталь» оправдывал свое название. Массивная мебель из темного дерева, пестрые шелковые ковры, экзотические картины в золоченых рамах, яркие занавеси с золотыми кистями, задрапированные пышными складками, – все это напоминало роскошь индийских дворцов. Как и обтянутая шелком кушетка; Якобина так и не решилась изгнать на нее Флортье.

Открывшаяся дверь ванной оторвала Якобину от раздумий: сквозь москитную сетку она увидела силуэт Флортье, идущей босиком к кровати. Якобина подождала, пока девушка нырнет под сетку и ляжет в постель, потом протянула руку, чтобы погасить лампу.

– Читай, – торопливо проговорила Флортье. – Мне свет не мешает.

– Нет, я хочу спать.

– Якобина…

Проникновенные нотки в голосе Флортье заставили Якобину повернуть голову.

Флортье судорожно вцепилась в натянутую до горла простыню и смотрела на нее широко раскрытыми глазами.

– Если тебе не очень мешает… Можно оставить свет? – прошептала она. – Пожалуйста, не смейся надо мной, но… я боюсь спать в темноте.

Якобина озадаченно заморгала.

– Чего ты боишься?

Флортье вздохнула.

– Конечно, это звучит глупо. Я боюсь кошмаров, про которые хотела бы забыть.

Якобина перевернулась на спину и поправила под головой подушку.

– Мне это знакомо, – медленно проговорила она и подумала про собственные бессонные ночи. Те ночи, когда множество мелких унижений всплывали из глубины сознания и присасывались как пиявки. – Днем не думаешь об этом, а в темноте воспоминания возвращаются, иногда с такой силой, что никуда от них не деться. И вот уже у тебя бешено колотится сердце и сводит живот. – Она покосилась на Флортье и слабо улыбнулась. – Что ж, давай оставим лампу, только я чуточку убавлю фитиль. – Она повернулась на бок, просунула руку под сетку и повернула колесико лампы так, что на широкую кровать падал совсем слабый свет. – Так хорошо?

– Да, – прошептала Флортье. – Спасибо.

Больше не поворачиваясь, Якобина устроилась на подушке и подоткнула простыню вокруг тела.

– Спокойной ночи.

– Спокойной ночи, Якобина.

Все затихало, постепенно успокоился и город, только цикады упорно стрекотали свою однообразную песню.

Якобина лежала с открытыми глазами, напрягшись всем телом. Ее беспокоила мысль о том, что она может во сне нечаянно придвинуться к Флортье, и еще вдруг она ночью будет храпеть и опозорится.

– Якобина, – раздался рядом с ней шепот, – ты спишь?

– Да, – вырвалось у нее, и тотчас кровь прихлынула к лицу; она сжала зубы и скорчила сама себе гримасу.

За ее спиной послышались сдавленные звуки. Она неохотно обернулась. Они обе взглянули в глаза друг другу, и между ними проскочила смешинка. Флортье разразилась громким хохотом, отражавшимся от высоких стен просторного номера, и Якобине ничего не оставалось, как присоединиться. Она давно забыла, как можно смеяться от всего сердца, надрывая живот, не волнуясь о том, как ты выглядишь со стороны, что о тебе подумают другие. Ей стало легко, она чувствовала себя живой и молодой, словно в опьянении, которое проникло в нее до кончиков пальцев и приятно вибрировало в голове. Ощущение еще держалось, когда смех замолк, и они взглянули друг на друга, задохнувшись, с горящими щеками. Их лица теперь оказались совсем близко, на расстоянии ладони.

– Ты очень хорошенькая, когда смеешься, – проговорила Флортье.

Улыбка сползла с лица Якобины, но не до конца; она долго выдерживала испытующий взгляд Флортье. Страстность, исходившая от нее, была словно сильный порыв ветра, который распахивает плохо прикрытое окно и все перемешивает в затхлой комнате, проветривает в ней воздух. Свободу нес этот ветер, свободу делать то, что всегда хотелось Якобине, и никому не отдавать в этом отчет. Чем больше времени она проводила с Флортье, тем сильнее захватывал ее этот ветер, окутывал и манил за собой.

– Чепуха, – ответила она, наконец, скорее неуверенно, чем ворчливо, и добавила, снова поворачиваясь на другой бок: – Спокойной ночи.

– Спокойной ночи, – мягко ответила Флортье.

Какое-то время она смотрела, как на спине Якобины натягивалась при вдохах ночная рубашка. Грудь ныла от тоски; Флортье очень хотелось, чтобы так было всегда, чтобы Якобина была рядом. Ведь скоро, возможно, они расстанутся.

– Якобина, – прошептала она, – мы будем видеться с тобой в Батавии, да?

Ответа Якобины не последовало, слышалось лишь ее размеренное дыхание. Флортье прижалась к подушке.

– Знаешь, ты мне очень нравишься, – прошептала она еле слышно.

Якобина зажмурилась посильнее; она изо всех сил старалась дышать спокойно, а между тем ее сердце от счастья так и норовило вырваться из груди. «Ты тоже мне очень нравишься, Флортье».

7

Небесный свод, черный, словно китайская тушь, и усыпанный серебряными блестками звезд, простирался от горизонта до горизонта. Круглая луна протянула светящуюся дорожку по темно-фиолетовой воде Индийского океана и заливала палубу бледным светом.

Из пароходного брюха глухо доносился рокот машин, волны неустанно перешептывались с железной обшивкой. Ночь была теплая; шерстяные пледы защищали от ветра плечи Якобины и Флортье.

У Якобины пылали щеки. Она проклинала чары этой ночи, сотканной из тьмы и серебристого света, из непостижимой глубины неба и океана. Из-за этих чар она проявила слабость, наговорила лишнего и распахнула настежь свою душу перед молчавшей Флортье. И теперь жалела об этом. Она подтянула к груди колени, плотнее закуталась в плед. Сама того не сознавая, она стала зеркальным отражением Флортье, сидевшей в соседнем шезлонге точно в такой же позе.

– Как мне жаль, – прошептала, наконец, Флортье, – что у тебя так получилось с Тиной. Безмозглая курица! Я бы с удовольствием свернула ей шею.

Уголки рта Якобины дернулись; думать о Тине было все еще больно, но теперь ее обрадовало, что Флортье все понимала и была на ее стороне. Так что, возможно, она не зря доверилась ей.

– Как жаль, что мы не встретились с тобой раньше, – продолжила Флортье и хихикнула. – Может, тогда бы твой брат бросил эту глупую гусыню и женился на мне! Хотела бы я тогда взглянуть на лицо Тины!

У Якобины во рту появился металлический привкус.

– Тебе было бы плохо с Хенриком, – вырвалось у нее. – Он зануда и педант. – Она замерла: ведь только что она произнесла вслух то, о чем тайком думала все эти годы.

Флортье так и прыснула, а Якобина поскорее загородила ладонью рот, чтобы сдержать смех. Ей не хотелось легкомысленно говорить о таких вещах, как это делала Флортье; но потом она убрала руку и продолжила в том же духе.

– Если уж на то пошло, то у меня есть второй брат, как раз то, что тебе нужно.

– Ой, правда? – обрадовалась Флортье. – Сколько ему лет?

– В сентябре Мартину будет двадцать.

Флортье пренебрежительно фыркнула.

– Такой молокосос? Сли-и-ишком молод для меня… Впрочем, спасибо за великодушное предложение, – важным тоном добавила она, и они обе довольно захихикали. Потом она посерьезнела и проговорила нежно и чуточку грустно. – У меня тоже есть младший брат. Пит. Теперь ему, кажется, пятнадцать. – Она немного помолчала. – Да, пятнадцать. – Ее ноги беспокойно заерзали по обивке шезлонга. – Я не могу представить его подростком. Вижу его малышом, как тогда, десять лет назад.

– Что же случилось? – взволнованно спросила Якобина.

Флортье нахмурилась, не зная, нужно ли рассказывать об этом Якобине. Откровенно, а не ради того, чтобы вызвать сострадание и симпатию. Этому она научилась давно. Но ей было важно оставаться честной именно с Якобиной, и она даже чуточку гордилась тем, что до сих пор ей это удавалось. Хотя в то же время она боялась, что Якобина, выросшая в благополучной семье, под чрезмерным контролем вплоть до недавнего времени, отвернется от нее, когда узнает больше о ее жизни.

– Мой отец… – начала наконец Флортье. Гордый, красивый мужчина в элегантных костюмах, слишком изысканный для простого галантерейщика, с черными от помады волосами. С темной бородкой, которая так приятно щекотала маленькую Флортье, когда он брал ее на руки и целовал. « Моя куколка. Моя звездочка». Его глаза, зеленовато-голубые, как и ее, сияли радостью, когда он смотрел на свою маленькую дочку. – Отец взял его к себе. В Амстердам.

– А тебя не взял?

Флортье еще крепче обхватила колени, потерлась щекой о плечо и поправила свой плед.

– Так решила его новая жена. Она хотела растить только Пита. – Ей стало жарко, жарко от страха, что она слишком разоткровенничалась.

– Ах, Флортье. – Якобина протянула к ней руку, помедлила, но все же нерешительно положила ее на плечо девушки. Ее укололо, что Флортье чуточку отшатнулась от ее пальцев. Неприятие излишней близости было ей так хорошо знакомо!

Бурное ликование захлестнуло Флортье, ведь Якобина смогла преодолеть свою натуру. Неприступная и здравомыслящая Якобина, которая боялась прикосновений, словно черт ладана. Флортье испытала триумф, словно сумела перехитрить Якобину особенно наглой ложью. Еще одной ложью, которая добавилась ко всем прочим. Тут не о чем и говорить, а уж тем более не в чем раскаиваться. Все эти придуманные истории были намного лучше, чем правда, от которой Флортье старалась держаться подальше. Словно никогда не было той маленькой девочки, которая стояла в Снеке, в доме тетки и дяди у окна, за белой кружевной гардиной, и час за часом, день за днем ждала, когда вернется из большого города отец и увезет ее к себе. Как увез Пита. Ни разу он не взглянул Флортье в глаза, лишь мимоходом погладил по голове дрожащими пальцами, ни разу не оглянулся, когда вышел из дома с Питом. А ведь Флортье так кричала и плакала, так билась в руках дяди Эвоуда.

Огонек триумфа погас так же неожиданно, как и вспыхнул; осталась только безмерная печаль. Потому что ей в ее неполные девятнадцать правда иногда казалась ложью, а ложь часто была ближе, чем реальность. Потому что она боялась, что маленький кусочек правды, вытащенной на свет, потянет за собой все остальное, как одна ложь часто тянет за собой другую. Тогда уже не удастся больше скрыть все то безобразное и отталкивающее, что было в правде. « В Батавии я смогу быть честной. Вот как сейчас с Якобиной. Непременно смогу».

Она нащупала руку Якобины, все еще нерешительно лежавшую на ее плече, и сжала ее. С облегчением почувствовала, как Якобина ответила на ее пожатие. Теперь ей хотелось больше никогда не отпускать эту руку, словно в Якобине воплотилось все, что было в этом мире правильным, приличным и хорошим.

– Флортье, смотри, – услышала она возглас Якобины и подняла глаза. Небо пересекла серебряная полоса – хвост метеорита, несшегося к горизонту.

– Это хороший знак, – прошептала Флортье, еле дыша от счастья.

Якобина не спорила. В такую ночь даже самый трезвый рассудок не мог бы истолковать такое явление иначе, чем знак небес, благословляющих их путешествие.

Пусть это путешествие принесет счастье Якобине и Флортье!

II. В райском саду

И взял Господь Бог человека, и поселил его в саду Едемском, чтобы возделывать его и хранить его.

Книга Бытия, 2, 15

8

Из Сингапура в Батавию они плыли два дня.

Раскинувшийся на фоне округлых зеленых холмов Сингапур был одним из главных портов мира: через него проходили все пути между Востоком и Западом. Словно в калейдоскопе, человеческое многообразие проявлялось здесь во всех оттенках желтой, коричневой и черной кожи; белые лица европейцев казались между ними едва ли не призраками. Возле причалов, доков и пакгаузов теснились бесчисленные суда из всех стран мира, словно стаи морских птиц, привлеченных обильной пищей.

Два дня «Принцесса Амалия» плыла по прозрачным водам Малаккского пролива под небом, которое блестело как голубой жемчуг. Миновала Суматру с ее сочной зеленью влажных тропических лесов и мангровыми рощами, лавировала между рассыпанных в море островов – в насыщенном влагой воздухе они казались такими нежными, словно их нарисовали акварелью по сырому листу картона; их окружала лучистая жадеитовая зелень отмелей. В эти дни на борту парохода стояла тишина, пассажиры изнемогали от жары, ложившейся горячей простыней на лицо и руки; от нее стонали даже паровые машины в трюме.

Одинокий, ослепительно белый маяк на небольшом островке стал первым предвестником того, что цель их поездки близка. На горизонте среди дымчатой синевы завиднелись горы; они вырастали прямо из моря и через некоторое время предстали во всем своем великолепии, в ореоле тонких облаков вокруг вершин. Потом из спектра красок воды сложились пальмовые рощи, словно нарисованные легкой рукой искусного художника. Ява лежала среди моря, свежая, сверкающая росами, в своей первозданной красе.

«И вот появилась она, Королева Востока, как тогда называли Батавию. Невзрачная, даже бедноватая владычица», – разочарованно подумала Якобина, сравнивая ее с Сингапуром и его портом. Так ее назвали голландские мореплаватели в честь своей родины, ведь латинское название Голландии – Батавия, страна батавов, германского племени, поселившегося к югу от нынешнего Утрехта, на плодородном, но болотистом полуострове в устье Рейна.

«Что ж, подходящее название», – решила Якобина, когда «Принцесса Амалия» встала на якорь в устье канала, прорытого через заболоченную береговую равнину, плоскую и бурую, как обувная подметка. Намного терпеливее, чем пассажиры, пароход ждал, когда к нему подплывет буксир с дымящейся трубой и стучащим двигателем и отвезет в город пассажиров с их багажом. За тот час, что длилась погрузка, нидерландский таможенник в мундире, поднявшийся с буксира на палубу, выполнял полагающийся досмотр. Раздражающе неторопливо, основательно он прошелся по списку пассажиров и не только сопоставил лица прибывших с перечисленными на листе фамилиями, но и проверил, нет ли у них признаков каких-либо болезней. Предъявленные документы гарантировали, что каждый из пассажиров был гражданином королевства Нидерланды, а не иностранцем, что повлекло бы за собой долгие дополнительные формальности. Улыбка Флортье и ее скромный взгляд из-под трепещущих ресниц тронули его так же мало, как ворчание госпожи Юнгхун или визг Йооста «Я хочу-у!».

Наконец, бюрократические процедуры были завершены, а весь багаж перегружен. Пассажиры перешли по шаткому трапу на не менее шаткий буксир, и он неторопливо затарахтел по каналу.

Якобина стояла под зонтиком и глядела из-под полей соломенной шляпы на одноэтажные белые домики с четырехскатными черепичными крышами на берегу канала – с таким же успехом они могли стоять и на их родине. На другом берегу тянулось болотистое пространство, поросшее тощими деревьями и кустарниками; от бурой воды канала исходил затхлый, солоноватый запах. «Могила европейцев» – вспомнилось ей. Так вплоть до недавнего времени называли Батавию из-за высокой смертности, вызванной климатом и, прежде всего, малярией, дизентерией, желтой лихорадкой и лихорадкой Денге. Это была самая тяжелая пушка, из которой поначалу палила ее мать, запрещая поездку. Но тогда Хенрик неожиданно помог своей сестре и попросил знакомого аптекаря сказать свое веское слово. Лишь когда тот снабдил Якобину бесчисленными рекомендациями и всевозможными лекарствами, прежде всего, хинином от коварной малярии, Берта ван дер Беек немного успокоилась.

Якобина почувствовала рядом чей-то локоть и повернула голову.

– Что с тобой? – прошептала Флортье. Якобина впервые видела ее в головном уборе – в миниатюрной шляпке, ловко сидевшей на высокой прическе. Ветер ласково теребил оборки голубого платья и рюши на зонтике. – У тебя лицо тоскливое, как три дня дождливой погоды.

Щурясь от солнечного света, который отбрасывали белые стены строений, Якобина смотрела на голые площадки вокруг пакгаузов, грязные и некрасивые, на таскавших грузы китайцев с длинной косичкой под остроконечной соломенной шляпой. На краю канала швартовались гребные лодки и маленькие парусные суденышки. Над ними высились грузовые краны, напомнившие Якобине виселицы. Она поскорее опустила взор, когда заметила, что на них смотрят темнокожие мужчины, праздно сидящие на пристани.

– Не знаю, – пробормотала она. – Я представляла все немного по-другому.

– Как?

Не успела Якобина облечь свои мысли в слова, как к Флортье обратилась госпожа тер Стехе.

– Ну как, фройляйн Дреессен, вы взволнованы?

– О да, – услышала Якобина радостный ответ Флортье и снова задумалась. Признаться честно, до этого она смутно представляла себе Батавию. Лишь нечеткие образы белых домов колониального стиля и пышных садов на краю тропического леса. Во всяком случае, как город, в котором каким-то образом отразилось славное прошлое Нидерландов, великой торговой державы, связанное в Батавии с историей давно исчезнувшей Объединенной Ост-Индской компании. Ее единственной четкой эмоцией была надежда обрести определенное место в жизни, став учительницей и гувернанткой. За рамками семейной жизни и все-таки принадлежа к ней, освободившись от давления светских событий, но так, чтобы это не воспринималось как недостаток, ведь гувернанткам не нужно присутствовать на балах и чаепитиях. Она надеялась, что ее будут ценить и что больше никто не будет подыскивать для нее мужа. Гувернантка обязана быть незамужней, а целомудренность – высший принцип, равнозначный для Якобины вожделенной свободе.

С грохотом и резким ударом, от которого задрожал старенький корпус, а на палубе раздались испуганные крики и началась сумятица, буксир пришвартовался. Мужчины с лицами цвета меди, в широких штанах, рубашках с засученными рукавами и в платках на черных волосах, гортанно перекликаясь, помогали путешественникам сойти на берег и несли их багаж. В деревянном павильоне другие таможенники открывали на длинных столах чемоданы, заглядывали в них, а иногда и рылись. Якобина покраснела до корней волос, когда молодой таможенник с лихо закрученными кончиками светлых усов тщательно пересмотрел ее аккуратно сложенное белье. Рядом хихикала Флортье, игриво переговариваясь с пожилым служакой.

В другом конце павильона поодиночке и группами стояли господа европейского вида в светлых костюмах и легких шляпах. Они явно ждали, когда смогут забрать приехавших. Офицер в черно-синем мундире, молодцевато щелкнув каблуками, салютовал лейтенанту Тойниссену и майору Росендаалу, вежливо поцеловал руку их спутницам и благосклонно принял под свое покровительство четырех рекрутов с их заплечными вещевыми мешками. Возле павильона стояли экипажи, в основном, маленькие двуколки с навесом, в которые были запряжены приземистые пони, и только два или три больших конных. Несколько экипажей уместились в единственной тени, под узким навесом одноэтажного здания с колоннами и террасой на плоской крыше. Там виднелась вывеска «Стадсхерберг», «Постоялый двор».

– Ну, милая фройляйн Дреессен, – снова обратилась к Флортье госпожа тер Стехе, – как только вы немного осмотритесь, милости просим к нам в гости! Наш адрес у вас имеется, не так ли? Всего-всего хорошего! Желаю вам приятно провести первые дни в Батавии. А если у вас возникнут вопросы или трудности – упаси господи! – не медлите, обращайтесь к нам. Ах, вам тоже всего хорошего, фройляйн ван дер… ван дер Бройк!

– Благодарю вас, – пробормотала Якобина. Вокруг нее все прощались друг с другом. Она не видела нужды поправлять госпожу тер Стехе, а кроме того, сосредоточенно высматривала человека, который мог носить фамилию де Йонг. Она казалась сама себе смешной и нелепой, цепляясь взглядом поочередно за незнакомые лица в надежде, что кто-то признает в ней новую учительницу и увезет в Батавию.

Ее желудок уже корчился от страха, но потом она моментально успокоилась, увидев маленького человечка в пестром тюрбане. Его голые коричневые ноги темнели под белыми штанами-джодхпурами. Он с приветливой улыбкой держал мятую картонку, на которой крупными буквами было написано «ВАН ТЕР БЕК».

Она поискала глазами Флортье, и ее взгляд упал на маленького Йооста – сидя на руках у отца, он глядел на всех широко раскрытыми глазами. При виде Якобины он заулыбался и помахал ей маленькой ручкой.

Флортье она обнаружила рядом с собой. Перед ней стоял господин Ааренс.

– Драгоценная фройляйн Дреессен! – проговорил он, церемонно поклонившись. – Для меня была большая честь и огромная радость путешествовать вместе с вами! Смею ли я… смею ли я когда-нибудь при удобном случае засвидетельствовать вам почтение в вашем отеле? – Казалось, он много дней репетировал эти слова.

– Ну, конечно, дорогой господин Ааренс, – ответила Флортье, с трудом подавляя смех, и протянула ему правую руку. Господин Ааренс покраснел, но вцепился в ее руку и нагнулся, чтобы поцеловать. Казалось, он хотел добавить что-то еще, но Флортье встретилась взглядом с Якобиной и, бросив через плечо «До свидания!», пошла к ней. Ее поклонник озадаченно застыл на месте, потом уныло поплелся к своим чемоданам.

– За мной приехали, – сообщила Якобина и, кивнув головой на кучера, взяла в руку саквояж, а другой крепко сжала сложенный зонтик.

– Да, – с грустноватой улыбкой ответила Флортье.

– Может, ты поедешь со мной? – тут же предложила Якобина, направляясь к кучеру. Хотя ей стало нехорошо при мысли о том, что она так своевольно распоряжалась возницей, которого прислали за ней хозяева. – Может, твой отель окажется как раз у нас по пути.

Улыбка Флортье повеселела.

– Ты так считаешь? Это было бы потрясающе!

– Добрый день, – неуверенно обратилась Якобина к кучеру, который при виде нее слегка поклонился. – Я – фройляйн ван дер Беек. Вы повезете меня в дом майора де Йонга на Конингсплейн Оост? Вы говорите по-голландски? – быстро добавила она, устыдившись, что во время плавания больше общалась с Флортье, чем учила малайскую грамматику.

– Дадада, – подтвердил кучер, достававший Якобине до плеча, и низко поклонился. – Селамат датанг, нониван тер Бек! Я, – выпрямившись, он ткнул себя в грудь большим пальцем, – я – Будиарто. Я очень карашо на языке туани  ньоньа бесарде Йонг.

– Вы могли бы подвезти и меня? – вмешалась Флортье со своей прелестной улыбкой. – Мне нужно в отель «Дес Индес». Вам это случайно не по пути?

– Дадада, – проговорил Будиарто, энергично кивая. – Карашо. Очень карашо.

– Ой, спасибо, большое спасибо, – прощебетала Флортье и радостно захлопала в ладоши.

Кучер бросил картонку на землю, повернулся и, щелкнув пальцами, позвал к себе двух туземцев, которые до этого перетаскивали багаж из буксира в павильон. Они моментально принесли чемоданы и шляпные коробки Якобины и Флортье в одну из повозок, запряженных пони. Будиарто указывал по-малайски, в какой последовательности складывать багаж в задней части повозки, орал на носильщиков и даже бил их по рукам. Наконец, недовольно ворча, он потрогал багаж и отослал обоих кивком головы. И тотчас на его лицо вернулась широкая улыбка. С низким поклоном он помог сесть в двуколку сначала Флортье, потом Якобине. Когда он хотел взять саквояж из рук Якобины, она поблагодарила его и вручила только свой зонтик. С громким криком он тряхнул поводьями, и повозка так резко тронулась с места, что Якобину и Флортье отбросило назад.

Повозка круто развернулась возле постоялого двора, перед которым стояли, держа в руках кружки, четыре рекрута с их командиром.

– Всего хорошего, – крикнула Флортье и весело помахала им рукой; четыре рекрута с блаженной улыбкой на юных лицах тоже помахали ей в ответ.

Пони резво, хоть и вразнобой, бежали по дороге. На противоположном берегу канала виднелась башня с квадратным основанием, позади нее на коньке высокой крыши трепетал на ветру красно-бело-синий триколор Нидерландов. Юридически они находились на родной земле и все-таки в одиннадцати тысячах миль от нее. На другой стороне земного шара.

Якобина вздохнула с облегчением, когда от быстрой езды в лицо повеял легкий ветерок. На барже и в таможенном павильоне воздух был жаркий и влажный; блузка под распахнутым жакетом липла к спине, затылок взмок от пота. Крепко вцепившись в стоявший на коленях саквояж, она с волнением выглядывала из-под навеса двуколки. Так вот где обосновались двести семьдесят лет назад голландские мореплаватели. Они построили крепость, чтобы развивать торговлю и защищать торговые пути от своих мощных соперников – Португалии и Великобритании, тоже тянувших руки к сокровищам Азии. Японские серебро и медь они потом выменивали в Китае и Индии на шелк, хлопок и фарфор и с выгодой продавали в Европе. Их интересовали рис, краска индиго, благородная древесина тика, пряности – корица, мускат, гвоздика и перец, а впоследствии – чай и кофе. Эти сокровища обогащали жителей Нидерландов, в том числе удачливого торговца по фамилии Якобус ван дер Беек, состояние которого впоследствии послужило основой для банковского дома Ван дер Беек. Как раз в честь него и назвали Якобину.

Канал закончился. Двуколка прогромыхала через узкий мост с белыми лакированными перилами, перекинутый через другой, поперечный канал. Слева и справа простиралась плоская местность, на которой стояли пакгаузы и другие торговые здания. Вскоре с правой стороны показалась панорама города с плотной застройкой. Пыльная дорога привела к белым воротам в европейском стиле. Будиарто объехал их и, повернув голову к Якобине и Флортье, крикнул: «Амстердамски варот!», перекрикивая грохот встречной конки – трамвая на конной тяге. Свое пояснение он подкрепил многозначительным кивком. Чуть позже он провозгласил, гордо выпятив грудь: «Городской дом!», когда они проезжали мимо белого двухэтажного здания ратуши с башенкой в середине крыши.

Флортье тоже глядела по сторонам, ей не сиделось на месте. Она то высовывалась из-под козырька наружу, то поворачивалась к Якобине, толкала ее в бок, смеялась и непрестанно кричала:

– Ты погляди! Там! И там. Видела?

Якобина только кивала. После тишины на борту парохода ее оглушил шум города, стук копыт, скрип колес бесчисленных повозок и экипажей, поднимавших клубы пыли. На многих домах трудились китайцы с косичками – что-то прибивали, пилили, красили. Босоногие мужчины с темной кожей подметали веранды или сидели маленькими группами на корточках, так низко, что у Якобины уже при виде их болело ахиллово сухожилие. На углу улицы сидела древняя старуха в сине-красном сари. Ее лицо было темным, изборожденным морщинами, словно сушеная смоква. Она предлагала на большом зеленом листе плоский пирог с сахарной глазурью. Европейские мужчины с папиросой в руке, в костюме или без пиджака стояли перед входом в дом или неторопливо пересекали улицу. Другие мужчины, в поношенных костюмах, с цветом кожи разных оттенков между белым и коричневым, от кофе с молоком до арахисового, шагали в тени зонтиков. Батавия оказалась многолюдным городом, но люди в нем не суетились и никуда не спешили.

Сначала ряды домов с выступающими крышами, мимо которых проезжала двуколка, казались простыми, почти времянками и чуточку обветшавшими. Потом дома стали выше, чище, хотя и были по-прежнему двухэтажными, а улицы расширились. Фасады лавок заманивали к себе покупателей, почти как в Европе. Город стал более зеленым, вместо редких лохматых пальм гигантские деревья дарили домам и тротуарам густую тень. Якобина дивилась на газовые фонари, обрамлявшие улицы; когда они зажгутся при наступлении темноты и озарят город своим бледным светом, он превратится в волшебную страну. Каналы, пересекавшие Батавию, немного напоминали ей родной город. Из ничего тут построили второй Амстердам, кусочек Голландии, только с сильным тропическим акцентом.

Один из каналов, пересекавший город по прямой линии, сопровождал их большую часть пути.

– Моленвлиет! – восторженно сообщил Будиарто, повернув голову, и при этом чуть не столкнулся с другой повозкой. Наконец, кучер резко натянул поводья и остановил пони.

– Отель нони! – воскликнул он и рявкнул, подзывая носильщиков. Они уже бежали к нему – в штанах цвета ила, белых рубашках с длинным рукавом и с непременным платком на голове.

– Я сейчас, – сказала Флортье и вылезла с помощью Будиарто из повозки, чтобы показать носильщикам свой багаж.

Якобина выглянула из-под козырька. Множество безупречно белых бунгало с гонтовыми кровлями составляли фронтон отеля. За ними виднелись другие постройки, обрамлявшие просторный внутренний двор. Территория отеля напоминала парк, ее окружал элегантный кованый забор. В сознании Якобины проскользнула нехорошая мысль: Флортье, якобы, не могла позволить себе номер в Коломбо, а тут, в Батавии, намеревалась долгое время прожить с шиком.

И все же ей было грустно, когда Флортье снова забралась в двуколку и села рядом с ней.

– Счастливо тебе, – прошептала Флортье и погладила руку Якобины.

– Тебе тоже, – ответила она с комком в горле.

К собственному удивлению, она не отшатнулась, когда Флортье бурно обняла ее. Более того, ей захотелось крепко прижать подругу к себе, но она лишь неловко погладила ее по узкой спине.

– Спасибо тебе, Якобина, за все! – шептала Флортье, уткнувшись в ее щеку. – Желаю тебе всего самого хорошего на твоем новом месте! И я очень надеюсь, что мы скоро увидимся!

– Да, – сдавленным голосом проговорила Якобина. – Тебе тоже всего хорошего. И удачи!

Отодвинувшись от Якобины, Флортье вытерла щеку тыльной стороной ладони. С неуверенной улыбкой она выпрыгнула из двуколки, чинно поблагодарила Будиарто и пошла ко входу в отель.

– Теперь к  туанде Йонг и  ньоньа бесар, – довольным тоном возвестил Будиарто, восседая на козлах, и хлестнул пони. Якобина высунулась из повозки и помахала Флортье, та помахала в ответ. Ее фигурка уменьшалась и вскоре скрылась в клубах пыли, поднятой колесами.

Якобина откинулась на спинку и провела ладонью по щеке. Она была мокрая. Конечно же, от пота и, возможно, от слез Флортье.Или от ее собственных слез.

9

От отеля «Дес Индес» на Моленвлиет до Конингсплейна они ехали еще довольно долго, но дорога была роскошная. Один величественный отель сменял другой: на широких улицах стояли элегантные здания контор и дома, окруженные тропическим садом, которые с полным правом можно было назвать виллами. Потом Якобине показалось, что они выехали за город. В тени гигантских деревьев было прохладно; в кронах пели птицы и стрекотали цикады. Повозка свернула налево, и перед Якобиной открылось большое поле, обрамленное деревьями.

– Конингсплейн, – гордо объявил через плечо Будиарто. – Туанде Йонг говорит, что это как голландская город Уутрект.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю