Текст книги "Сердце огненного острова"
Автор книги: Николь Фосселер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 30 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]
Негромкое покашливание заставило их оглянуться. Позади них стоял господин Ааренс, стараясь держаться солидно. Костюм был ему явно мал и делал его похожим на слишком быстро выросшего школьника. Над щетинистыми бакенбардами пылали красные пятна.
– Изви… извините за беспокойство, уважаемая фройляйн Дреессен, – смущенно начал он. Его рука сначала коснулась узла слишком туго завязанного галстука, криво лежавшего на недорогом пластроне, а потом так поспешно рванула с головы неизбежную шляпу-котелок, что несколько прядей выбились из прически и встали дыбом. – Я позволил себе… – в неловком поклоне он согнул свою долговязую фигуру, – …преподнести вам вот это… – Другая его рука, которую он до сих пор держал за спиной, стремительно выдвинулась вперед и протянула Флортье небольшой букет цветов.
– А-ах! – выдохнула Флортье. Ее щеки порозовели, а глаза засияли. – Как это мило! – Церемонным жестом она приняла букет из диких роз, маков и белых лилий; туда были вплетены веточки лаванды и розмарина. – Я люблю лилии, – пробормотала она, уткнулась лицом в мягкие чашечки цветов и посмотрела на господина Ааренса из-под трепещущих ресниц. – Благодарю вас! Вы так любезны!
Красные пятна на его лице расползались все шире; он явно подыскивал подходящие слова и одновременно наполнялся гордостью, да так, что потертый пиджак натянулся на его груди – ведь он осмелел и преподнес фройляйн Дреессен этот подарок, а она благосклонно его приняла.
Якобина поспешно отвернулась. Цветы неизменно получали другие, так было всегда; странно, что ей до сих пор горько из-за этого. Опустив плечи, она пошла прочь. Голос Флортье, звавший ее по имени, она изо всех сил старалась игнорировать.
– Якобина! Подожди же! Подожди! – Девушка стремглав догнала ее, схватила за локоть и озабоченно заглянула в глаза. – Что случилось?
– Ничего. – Якобина оттолкнула ее руку и направилась дальше.
Флортье мгновенно преградила ей дорогу.
– Постой! Вот, гляди. – Она ловко выдернула из букета бледно-розовую, нежную розу и с улыбкой протянула Якобине. – Это тебе!
Якобина молча воззрилась на цветок. Он стал для нее символом того, чем ей приходилось довольствоваться. Крохами с чужого стола.
– Мне он не нужен, – наконец резко ответила она. – Оставь его у себя.
Наморщив лоб и надув губы, Флортье смотрела то на розу, то на Якобину, скорее озадаченно, чем с обидой.
– Но почему ты отказываешься?
– Потому что не хочу брать!
Флортье жалобно посмотрела на нее, и у Якобины сжалось сердце.
– Значит… значит, ты считаешь, – прошептала Флортье, опустив глаза на букет, – что я недостойна твоей дружбы. А мне казалось, что мы могли бы стать подругами.
Подругами. После Бетье и Иоханны, Йетте и Хенни, и прежде всего, после Тины это слово приобрело для Якобины скучноватый, почти неприятный оттенок.
– Подругами не становятся просто так, ни с того ни с сего. – Слова прозвучали холодно, назидательно и с неприкрытым отчуждением.
– Но ведь можно попробовать, правда? – Флортье заглянула ей в глаза. – Нам все-таки плыть на этом пароходе еще три недели. Если после этого мы поймем, что не можем терпеть друг друга, то в Батавии спокойно разойдемся в разные стороны. – Искорки, еще недавно сверкавшие в ее глазах, теперь погасли, уступив место тихой грусти.
Якобина не могла выдержать этот взгляд, такой мягкий и беззащитный. « У меня больше нет семьи». Жгучий стыд наполнил ее душу, ведь она отнеслась к Флортье с таким предубеждением, хотя на собственном опыте прекрасно знала, каково это, когда о тебе судят лишь по внешности.
– Но ведь у нас нет ничего общего, – неуверенно возразила она.
– Нет-нет, ты не права, – засмеялась Флортье. – Мы обе путешествуем в одиночку и обе решили искать свое счастье в дальних краях. Это должно нас соединить!
Из-под ресниц Якобина наблюдала, как Флортье, слегка наклонив голову, выжидающе смотрит на нее – самоуверенно и в то же время с робостью, а еще до невозможности мило и прелестно. За несколько дней плаванья она сумела обворожить всех попутчиков; даже суровая мамаша госпожи тер Стехе, непрестанно бормотавшая что-то про бесстыдство, немела от улыбок и лести Флортье и лишь изредка бросала по сторонам презрительные взгляды. Якобина не хотела, чтобы Флортье обвела вокруг пальца и ее. Нет уж. И она просто пожала плечами.
– Возможно.
Флортье разделила букет пополам и осторожно вытащила стебли из обвивавшей их бечевки.
– Вот. Это тебе. От меня. – В жесте, которым она протянула Якобине половину букета, не было уверенности. – Возьми же! Мне и этих хватит!
Пальцы Якобины сомкнулись на цветочных стеблях, словно отказавшись подчиниться ее воле.
– Спасибо, – выдавила она.
– Я их только поставлю сейчас в воду и тут же вернусь, – крикнула довольная Флортье и легкой походкой поспешила прочь.
Якобина не могла оторвать глаз от подаренных цветов. От этих пестрых посланников буйного южного сада, белых, розовых, пунцовых шелковистых лепестков, обрамленных зелеными листьями, от крошечных лиловых чашечек. От них исходил умопомрачительный аромат, свежий и сладкий, пряный и тяжелый, он щекотал ей ноздри и губы. В ее груди что-то зашевелилось, затрепетало, поначалу робко, потом более явственно. Словно зашевелился оперившийся птенец, впервые почувствовавший свои крылья.
Госпожа тер Стехе подняла глаза от десертной тарелки с виноградом, ломтиками дыни и половинками персиков и через стол улыбнулась Флортье.
– Когда вы немного обживетесь в Батавии, может, заглянете к нам? – Сердечность, исходившая от нее, сделала круглое лицо еще мягче и зажгла добрый свет в ее голубых глазах.
Ее мать, суровая госпожа Юнгхун, застыла на месте и сначала недовольно посмотрела на дочь, затем бросила предостерегающий взгляд на девицу Дреессен; Флортье тут же привычно втянула голову в плечи, потом с кротким видом обратилась к госпоже тер Стехе и ее мужу.
– Не знаю, – пролепетала она, – смею ли я принять такое великодушное приглашение…
Господин тер Стехе улыбнулся в подернутую сединой бороду и поставил на стол пивную кружку.
– Разумеется! У нас на Яве гостеприимство – главная добродетель.
– Мы будем очень рады принять вас в нашем доме, – подтвердила госпожа тер Стехе и легонько стукнула Лейсье по пальцам – девчушка складывала на своей тарелке узоры из апельсиновой кожуры и персиковых косточек. Та надула губы, откинулась на спинку стула и от скуки стала болтать ногами, после чего получила строгое указание сесть прямо.
– Мы тоже будем рады видеть вас у себя, – сообщила госпожа Росендаал, сидевшая за соседним столом; ее младшая сестра недовольно фыркнула.
– Мы, голландцы, должны на чужбине держаться вместе, – добавил майор и игриво подмигнул Флортье.
Она недоверчиво посмотрела на своих попутчиков и с удовлетворением заметила, что недовольство на лице госпожи Юнгхун стало еще явственнее, а губы сжались в узкую полоску. Тогда она прижала руки к груди, показывая, как ее тронула их любезность, и широко улыбнулась.
– Благодарю вас, вы так любезны! Я с радостью принимаю ваше приглашение!
– Я восхищена вашей смелостью, – сказала госпожа тер Стехе и посадила на колени маленькую Катье, которая терла кулачками усталые глаза. – Решиться на далекое путешествие в чужую страну, практически в неизвестность – да еще в таком юном возрасте! Лично я никогда бы не смогла.
– Времена меняются, – заявил господин тер Стехе и задумчиво уставился на стоявшую перед ним кружку. – Сейчас назрела острая необходимость в том, чтобы в страну поступала свежая кровь. Голландская кровь. Прошли те времена, когда общество мирилось с тем, что чиновник или плантатор жили с малайскими…
– Тс-сс, Херманн! – оборвала супруга, явно смущенная его словами, и виновато оглядела присутствующих. Окончание своей фразы господин тер Стехе залил большим глотком пива.
Несколько мгновений в столовой стояла неловкая тишина. В углу громко тикали часы, громче, чем постоянный гул парового двигателя, и намного тревожнее, словно они спешно подыскивали новую, безобидную тему разговора. Только четыре рекрута, сидевшие за отдельным столом, ерзали на стульях и обменивались понимающими взглядами, а Лейсье и Йоост показывали друг другу язык.
– Вам уже известно, где вы поселитесь? – обратилась, наконец, к госпоже Вербругге госпожа тер Стехе, демонстрируя заботу о новичках.
– Да, мой супруг уже снял дом для нас. Скажи, Геррит, в каком месте?
– Возле канала Моленвлиет.
– В северном или южном конце?
– Главное, чтобы как можно дальше от Нижнего города! Там грязно, шумно и…
– Если вам нужна прислуга, я с радостью вам…
Якобина почти не слушала разговоры. Очищая мандариновые дольки от пленки, она думала, как мало знает о месте, где ей предстоит жить. Все, что она читала, слышала и видела на картинках, давало ей весьма приблизительное представление о Яве. Ну, тропический остров с густыми джунглями, рисовыми полями и чайными плантациями на склонах высоких гор. Ну, зеленый остров, один из многих островов, даже один из бесчисленного множества островов, легкомысленно рассыпанных рукой творца в океане, словно осколки изумрудов. Сокровищница, до краев наполненная чаем и кофе, хинином и пряностями. Сад Эдем на краю мироздания, укрощенный владыками морей и еще более расцветший при их управлении.
Еще туманнее было ее представление о том, как она будет там жить. Ей стало боязно. С каждым днем, приближавшим ее к цели, боязнь росла. Но выбора у нее не было; ей нельзя отступать, если она хочет чего-то добиться. Ведь это новая страница в ее жизни; прежняя была не такой и плохой, но и не слишком хорошей – довольно серой и унылой, а главное, бессмысленной.
Она почувствовала на себе чей-то взгляд и подняла глаза. Пока взрослые обменивались рекомендациями, советами и задавали друг другу вопросы, маленький Йоост прижал к ушам ладошки с растопыренными пальцами. Он покачивал головой, закатывал глаза и показывал Якобине язык. Уголки ее губ поползли кверху, она слегка откинулась назад, выйдя из поля зрения своих соседей по столу. В ответ на дерзкую выходку мальчугана она свела глаза к носу. Йоост остолбенел, открыл от удивления рот; вытаращенными глазами он смотрел на Якобину, не зная, то ли зареветь и убежать, то ли засмеяться. Он выбрал второе и сначала нерешительно хихикнул, а потом захохотал и, согнувшись на своем стуле, хватал ртом воздух.– …мы, в любом случае, должны это сделать – господи, что опять такое? – Грозно нахмурив брови, госпожа Вербругге посмотрела на сына и вздохнула. – Простите, мне нужно уложить детей. Обычно в это время они уже спят. – Она встала, взяла на руки задремавшую на стуле Тресье, схватила за руку Йооста. Мальчуган неохотно поплелся за матерью, улыбнувшись напоследок Якобине. А она, опустив глаза, снова направила свое внимание на очистку мандарина; на душе у нее было непривычно тепло.
Флортье глядела в ночную темноту каюты. Ни плавное покачивание парохода, ни монотонный стук поршней в двигателе не могли навеять на нее дремоту. Ее соседка шумно дышала во сне, иногда из ее горла вырывался громкий храп. А у Флортье бурно билось сердце, а лицо озарялось счастливой улыбкой. Ведь она уже в дороге получила первые приглашения от респектабельных семей; даже в самых смелых мечтах о новой жизни она не смела надеяться на это. Благодаря знакомству с семьями тер Стехе и Росендаал у нее появился шанс наладить новые связи сразу после прибытия в Батавию. Возможно, и через Якобину и «обеспеченную семью офицера», в которую та направлялась…
Когда Флортье подумала о Якобине, ее улыбка стала еще шире. Причина ее внезапного бегства с палубы сегодня днем была очевидна – Флортье увидела голод в ее глазах. Тот неутолимый, отчаянный голод по дружбе, который был хорошо знаком и ей самой. И пробуждающаяся при этом ревность, когда предпочитают кого-то другого, хотя ее трудно отличить от обычной обиды. Когда она протянула Якобине цветы, на ее лице было написано отчуждение, но в глубине глаз все равно мелькнул огонек и подарил Флортье почти детскую радость.
У нее под ложечкой трепетали бабочки эйфории. Ей хотелось дать волю своей радости, танцевать и орать во все горло песни. Она мучилась оттого, что должна лежать тихо и благопристойно. Но у фройляйн Ламбрехтс, младшей сестры госпожи Росендаал, был чуткий сон. Ворчунья не скрывала, что присутствие Флортье в каюте ей ужасно мешало. Сама же Флортье была слишком хитра, чтобы платить за непрестанные колкости той же монетой. Она не собиралась портить отношения с Росендаалами, ведь на карту было поставлено слишком много. Пожав плечами, она пропускала мимо ушей резкие замечания, вроде того, что она проводит неприлично много времени перед зеркалом и возле умывальника, что слишком большое внимание уделяет своей внешности. Втайне она наслаждалась сверлящими взглядами, которые фройляйн Ламбрехтс бросала на ее нежное нижнее белье с кружевами и рюшами и на легкие и яркие платья. А поскольку фройляйн Ламбрехтс не могла спать при свете лампы и всегда была готова обвинить фройляйн Дреессен в бесцеремонности и эгоизме, перед сном Флортье долго гуляла по палубе, а потом залезала под простыню, гасила свет и, лежа с открытыми глазами, думала о том, что больше никогда не станет ради экономии делить с кем-либо пароходную каюту.
Возбуждение в руках и ногах Флортье перешло в мучительное жжение, а окутавшая ее темнота давила все сильнее. Сердцебиение все учащалось и переросло в бешеную чечетку, от которой у нее заболело в груди и стало трудно дышать. Ночь пугала ее. Но не так, как в детстве, когда ей мерещились в темноте чудовища и прочие злые существа, которые властвовали над ночными пространствами. Теперь она больше всего боялась тихой ночной тьмы с ее тенями, которых не видишь, а только чувствуешь. Тьмы, в которой чудятся разные образы, голоса и запахи. Ведь они тревожат старые раны и не позволяют их забыть.Флортье свернулась калачиком, обняла подушку, прижала к груди и уткнулась в нее носом. Она сможет все забыть, когда-нибудь. И тогда прошлое уже не будет властным над ней, даже ночная тьма не будет казаться ужасной. Когда-нибудь.
Лампочка над койкой давала слабый свет, и большая часть каюты, которую занимала Якобина, оставалась погруженной в темноту. Она лежала, повернувшись к стене, в просторной ночной рубашке с длинными рукавами. Ее волосы были заплетены в одну косу. В маленькой нише на обшитой деревом переборке стояла ваза с букетиком; узкая планка не давала вазе опрокинуться при сильной качке. Но сейчас пароход уютно покачивался на волнах, и вода в вазе слабо колыхалась. Тусклый свет лишил цветы в букете их ярких красок, и сейчас они казались восковыми, полными внутреннего свечения, а иногда Якобина ощущала их сладкий аромат.
Уже давно она не получала в подарок ничего, что было бы ей так дорого. Конечно, это не то, что цветы от поклонника, но ведь Флортье почувствовала ее тоску и огорчение и поделилась с ней знаком внимания господина Ааренса, а это дорогого стоило. Якобина была с детства приучена к самоограничению, но всегда считала себя обойденной вниманием и любовью и теперь сомневалась, сумела бы и она так поступить на месте Флортье. Всякий раз, думая об этом, она испытывала легкий стыд. Но при этом у нее неизменно теплело на сердце.
Якобина тяжело вздохнула и повернулась на спину. Ей очень хотелось точно знать, что дружелюбие Флортье искреннее, что за ним не скрываются ни жалость, ни хитрость. Как когда-то у Тины. Якобина положила локоть на лоб, словно защищаясь от удара, и уставилась в потолок.
В тот день она с большой неохотой пошла с матерью на кофе в дом де Хаансов. С тех пор как Бетье, Иоханна, Йетте и Хенни отвернулись от нее, старой девы, с которой и поговорить-то не о чем, если речь заходила о браке и детях, Якобина и вовсе потеряла интерес к таким встречам. Но часы, проведенные в салоне на Принсенграхт, неожиданно показались ей короткими благодаря Тине Вестервелдт, с ее шелковистыми, светлыми волосами, безупречным цветом лица и стройной фигурой, словно мейсенская статуэтка. Глаза Тины, голубые, как дельфтский фарфор, украшавший дом ван дер Беек, смотрели на мир с живым любопытством, а ее смех и непринужденная болтовня всякий раз вытаскивали Якобину из ее замкнутости. Тина казалась дуновением свежего ветерка среди бархатных портьер и толстых ковров, пахнущих крепким достатком; словно запах кофе и какао, которыми торговало семейство де Хаанс, постепенно просачивался в дом и со временем стал прогорклым, смешавшись с запахом пыли. Якобина и Тина читали одни и те же книги, любили Шуберта и Бетховена и смеялись над одинаковыми вещами. Берта ван дер Беек радовалась, что ее нелюдимая дочь снова отважилась высунуться из своей раковины, и не возражала, когда девушки на прощанье обменялись адресами, переписывались, а Тина после этого часто приезжала в их дом на канале Ньиве Херенграхт. В то лето Якобина расцвела; она была счастлива, оттого что нашла в Тине близкую по духу подругу, которая прекрасно общалась не только с ее родителями, но и с братьями Хенриком и Мартином. Она от всего сердца радовалась, когда между ее старшим братом и Тиной завязались нежные отношения, и осенью с благословения родителей состоялась помолвка.
Якобина еще сильнее прижалась к подушке и натянула до носа простыню, когда вспомнила тот октябрьский день.
«Зачем нам вообще брать ее с собой?» Тина произнесла эти слова шепотом, стоя в дверях салона, но в просторном холле ее голос взлетел вверх по ступенькам. Наверху, на площадке, стояла Якобина, судорожно сжимая шляпу и перчатки. Она с радостью согласилась на предложение Хенрика осмотреть с ним и Тиной дом, который он намеревался купить для своей будущей семьи. По поручению матери Якобина составляла списки гостей предстоящей свадьбы, которая была намечена на весну; изменяла их, дополняла, переписывала заново. Ответ Хенрика начался с невнятного бормотания, в котором потонули первые слова. «…Ведь больше некого». Якобина сглотнула комок в горле, и кровь прихлынула к лицу. «…Все-таки твоя подруга!» Тина что-то недовольно возразила; потом, вероятно, подняла голову и посмотрела на Хенрика, потому что ее последующие слова, прозвучавшие с ласковым воркованием, были слышны отчетливее. «…Мне ведь пришлось что-то придумать, чтобы ты обратил на меня внимание! Все, кого я расспрашивала о тебе, говорили, что Хенрик ван дер Беек признает только работу и не отвлекается на удовольствия. Если бы я не вцепилась в твою сестру, ты никогда бы не обратил на меня внимания!» Хенрик только засмеялся, польщенный ее словами, и, вопреки своей обычной строгости, громко чмокнул свою возлюбленную.
Якобине стало плохо. Там, на верху лестницы, перед ней разверзлась пропасть и грозила ее поглотить. Оглохшая от горя и стыда, она проскользнула в свою комнату и вызвала к себе служанку, чтобы та сообщила брату о том, что у нее внезапно заболела голова. Тина так никогда и не поинтересовалась, почему Якобина перестала с ней общаться. Наоборот, казалось, она освободилась от тяжкой необходимости поддерживать видимость дружбы, которая на самом деле никогда не существовала, а была лишь средством для достижения цели.
Якобина повернула голову и взглянула на цветы в нише. Она не была наивной и не верила, что все быстро переменится только потому, что она упаковала чемоданы и повернулась спиной к прежней жизни. Но все-таки за этим букетиком ей чудился свет надежды. Там, в большом мире, далеком от кругов амстердамского высшего общества, найдутся один-два человека, которые смогут с ней дружить. И не станут смотреть на нее, как на кувшин с водянистым молоком, которое уже начинает прокисать.Словно устыдившись такого непомерного желания, она быстро села, погасила свет и поскорее забралась под простыню.
4
Плавание продолжалось уже две недели. В постоянно менявшихся оттенках морской и небесной синевы ничто не говорило о том, что Европа осталась позади. Только по усилившемуся жару солнца можно было понять, что пароход привез их на Восток.
Якобина погрузилась в состояние блаженной лени. Ее больше не отвлекали скалистые берега и голые острова, еле заметные в висящей над морем дымке. Устроившись в своем шезлонге, она смотрела на бескрайнее небо и на легкую морскую зыбь. Она часами держала на коленях раскрытую книгу, не заглядывая в нее; последний прочитанный абзац она одолела много дней назад. Иногда ее сознание цеплялось за отдельные мысли, которые неспешно плыли, словно клочки облаков по небу, такие же бесформенные и неопределенные.
Потом переводила взгляд на Катье, Тресье и Лейсье, игравших в куклы.
– Когда мы прибудем в Батавию, – тихонько шепнула Флортье, – она сможет застелить этим весь свой новый дом.
Якобина украдкой оглянулась на госпожу Вербругге, которая сидела под маркизой и усердно вывязывала крючком очередное кружевное покрывало. Кажется, уже восьмое после начала поездки. Не отрывая глаз от рукоделия, она выслушивала советы и рекомендации, которыми ее с эпическим размахом осыпала госпожа тер Стехе, и понимающе кивала. Рядом с дочерью дремала госпожа Юнгхун, запрокинув голову и сложив на животе пухлые ручки. Госпожа Росендаал читала, а фройляйн Ламбрехтс разглядывала с кислой миной морскую даль. Изредка к ним присоединялась госпожа Тойниссен; ее нежное, девичье личико было бледным, под глазами лежали синеватые тени. Ее изматывала морская качка, а пока еще не заметная беременность подолгу держала ее в каюте.
Якобина приняла прежнюю позу, и Флортье тоже склонилась над книгой. Она взяла ее в так называемой «корабельной библиотеке», вернее, в шкафу, набитом растрепанными и покоробленными от сырости книгами. Подогнув под себя ногу, она уныло перелистывала волнистые страницы, а другой рукой накручивала на указательный палец прядь волос. Потом захлопнула книгу и оттолкнула от себя. Та упала с ее коленей на пол. А Флортье со стоном вытянула ноги и устроилась в шезлонге.
– Мне смертельно скучно, – заныла она, пошевелила ступнями и посмотрела на Якобину, ища сочувствия.
Якобина заморгала и снова опустила взгляд на страницы книги.
– К сожалению, – подчеркнуто медленно, не без едкости проговорила она, – в моем обществе не очень-то интересно.
– Нет-нет, неправда, – весело возразила Флортье. – Но все-таки мне хочется, чтобы ты рассказала о себе чуточку больше. Ведь иначе мне остается только гадать и придумывать всякие небылицы.
Смутившись, Якобина взглянула на нее и тут же отвела глаза. То, что Флортье думает о ней, одновременно радовало и тревожило, а соблазн немного раскрыться вступал в конфликт с желанием проявить осторожность.
– Но ведь и я знаю о тебе совсем немного, – возразила она тихо и чуть более ворчливо, чем намеревалась, и с вызовом, хотя и неуверенно, посмотрела на Флортье.
Флортье отвела глаза в сторону; на ее губах застыла легкая улыбка. Она села, подтянула колени и крепко обхватила их руками. Казалось, она целиком ушла в себя.
Обе надолго замолчали. Их глаза устремлялись на палубу и на море, но потом снова с любопытством и осторожностью смотрели друг на друга. Когда их взгляды встречались, они быстро обменивались робкими улыбками и снова смущенно глядели в морскую даль. Между ними установился странный контакт – они ощущали напряженность и одновременно интерес друг к другу, почти доверие, хотя и неловкое.
Наконец, Флортье не выдержала затянувшегося молчания.
– Тебе не жарко? – выпалила она первое, что пришло в голову, и кивнула на серый шерстяной жакет Якобины.
– Нет, – солгала Якобина. На самом деле блузка прилипла к спине, под мышками тоже было влажно. Ее единственным признанием жары было то, что она расстегнула жакет и отказалась от перчаток. Ведь без жакета она чувствовала себя беззащитной, чуть ли не голой. Всякий раз она с трудом заставляла себя снимать его в столовой, следуя этикету. И хотя у нее зудела кожа головы, она ни за что не согласилась бы снять соломенную шляпку, ведь в приличном обществе это было недопустимо.
– Между прочим, – поскорее добавила она, чтобы сменить тему, – вон там один человек ждет, чтобы ты посмотрела на него.
Флортье посмотрела туда, куда указывала Якобина. Опершись на рейлинг, господин Ааренс делал вид, что любуется морским пейзажем. Но иногда он поворачивался и бросал томный взгляд на Флортье. Потом извлекал из кармана часы, открывал их крышку и пристально изучал циферблат, словно мог по нему определить благоприятный момент для общения с фройляйн Дреессен. Либо давал этим понять, что готов целую вечность ждать от нее какого-либо знака. Затем он с разочарованной физиономией захлопывал крышку часов, убирал их в карман, смотрел на Флортье и снова предавался созерцанию моря.
– Лучше не обращать на него внимания, – шепнула Флортье и сморщила нос. – Иначе у него появятся напрасные надежды!
– Я думала, что ты ему симпатизируешь, – удивилась Якобина.
– Да, симпатизирую, – с таким же удивлением ответила Флортье. – Он приличный и приятный человек. Но у него сейчас нет даже арендного договора! И если даже он арендует участок, пройдут годы, прежде чем плантация начнет приносить доход. А там еще придется строить дом, обустраивать его для комфортной жизни. Я не собираюсь ждать так долго! – Она крепче обхватила колени и задумчиво покачала головой. – И вообще… – добавила она, – я представляю своего будущего мужа чуточку более мужественным. – Ее щеки слегка порозовели от смущения; с этим не вязалась кокетливая улыбка, игравшая на губах.
Якобина ощутила легкий укол, как всегда, когда речь шла о внешности. О ее больном месте.
– Вот как те? – Она показала кивком на четырех рекрутов – те сидели за столом и играли в карты.
Казалось, Флортье не заметила ее едкого тона; во всяком случае, она не придала ему значения. Она хихикнула, а когда один из четверки, долговязый блондин по имени Фриц, заметил ее взгляд, подмигнула ему. Он покраснел, расплылся в доверчивой улыбке, отчего стали видны очаровательные ямочки на щеках, и с подчеркнутой небрежностью бросил карту на середину стола.
– Уже ближе, – мурлыкнула Флортье. Когда она посмотрела на Якобину, в ее глазах сверкали озорные огоньки. – Или как кочегары, которых мы видели во время экскурсии по пароходу – помнишь?
Якобина покраснела и потупилась. Конечно, она помнила. Жару и полумрак железной камеры, красные отсветы огня на стенках котлов, на силуэтах мужчин. Она помнила сильные, покрытые сажей руки с напряженными мускулами и жилами, блестящую от пота кожу в широко распахнутом вороте рубахи и ту, одну, обнаженную мужскую грудь, мощную и темную то ли от густой растительности, то ли от угольной пыли. Только пару минут они с Флортье удивленными глазами и с открытым ртом смотрели на эту картину. Потом капитан Хиссинк заявил, что это зрелище не для юных дам, и повел их дальше, в более безобидные места, пытаясь загладить свой просчет лавиной объяснений.
– Бедный капитан! – воскликнула Флортье, а у Якобины задергались уголки губ, и она поскорее закусила губу. – Теперь он наверняка ворочается по ночам в своей койке и мучается от мысли, что мы пожалуемся на него в пароходство за такое неподобающее зрелище! – Флортье захихикала.
Уголки губ Якобины предательски разъехались, и на ее лице появилась, открытая улыбка. Когда-то она считала, что такая улыбка скрашивает все недостатки ее лица. Но потом ей часто указывали на то, что ее и без того большой рот растягивается еще шире, да при этом обнажает зубы, пусть даже белые и ровные; что это неприлично и неженственно. Она вспомнила об этом, и ее улыбка увяла и исчезла.
– Ну, мужественный или нет… – Флортье тяжко вздохнула и с тоской посмотрела на Фрица и его приятелей. – Какой мне прок от такого юнца? Ведь он еще должен служить и служить со скудным жалованьем, прежде чем сделает военную карьеру. Да они пока и слишком несолидные, не годятся в мужья. Лучше, – в ее голосе зазвучала мечтательная нотка, – лучше выйти за солидного, но еще не старого офицера. – Ее глаза смотрели то на майора Росендаала, но на лейтенанта Тойниссена, которые наблюдали за игрой рекрутов и время от времени что-то им советовали.
– За благородного рыцаря на гордом белом коне, – сухо добавила Якобина и провела пальцем по корешку книги.
– Да, точно! – засмеялась Флортье.
Якобина посмотрела на море. Когда-то она тоже мечтала о чем-то подобном. Теперь она вспоминала об этом и досадовала: это было так по-детски наивно. Она мечтала встретить мужчину, для которого станет любимой и интересной, который не скучал бы с ней и считал ее если не красавицей, то хотя бы привлекательной. И чтобы его глаза блестели при взгляде на нее, и чтобы она преображалась от этого блеска и была не такой бесцветной и скучной для всех окружающих. Якобина долго лелеяла эти мечты, сначала с надеждой, потом с отчаянием, пока они постепенно не истаяли на праздничных обедах, приемах и балах, куда ее смиренно возила мать. Они таяли в те бесконечные часы, когда Якобина стояла сначала с радостной, потом с вымученной улыбкой у стены бального зала. Никто, кроме Хенрика, не приглашал ее на танец. Мужчина ее мечты так никогда и не обрел лицо и имя. С таким же успехом Якобина могла мечтать о луне с неба, и со временем она выбросила все из головы. Разочарование наступало постепенно, с каждым новым молодым человеком в дорогом костюме, которого ей представляли. Все они говорили ей формальные комплименты, глядя сквозь нее. Лишь когда фамилия Якобины сталкивалась в их сознании с банкирским домом «Ван дер Беек», в их глазах появлялся блеск. Она не хотела связывать свою жизнь с мужчиной, которого привлекали лишь ее деньги, и это была единственная жертва, на которую она отказывалась идти ради своей семьи. Семья не простила ей такого своеволия.
– Ты… ты, наверное, считаешь меня легкомысленной дурочкой, – еле слышно проговорила Флортье.
Якобина пожала плечами и ничего не ответила.
– Для меня это единственная возможность изменить свою жизнь, – сказала Флортье, теребя оборку на подоле. – Что ждало меня дома? Кем я могла там стать? Прислугой или прачкой. Либо выйти замуж за кузнеца, крестьянина или лавочника. Но я уже сыта по горло такой жизнью! Хватит с меня! Я много лет чистила картошку и мыла полы. – Тяжело вздохнув, она выпрямила спину, оперлась локтем о колено и, подперев щеку рукой, робко взглянула на Якобину. – У тебя все по-другому. Ты очень образованная, знаешь несколько языков, а я знаю только немецкий и чуточку английский. Поэтому я могу рассчитывать лишь на свое смазливое лицо, а у тебя много других возможностей.
Якобина слабо улыбнулась.
– Поверь мне, – возразила она сдавленным голосом, – у меня тоже небольшой выбор.