Текст книги "Эксперт по убийствам"

Автор книги: Николь Апсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 19 страниц)

Джозефина промолчала, раздумывая, следует ли предупредить Марту, что, если фильм по «Ричарду из Бордо» все-таки будут снимать, Лидию ждет еще один удар. И решила не говорить: волнений сейчас и так хватало и неизвестно еще, поставят фильм или нет. Вместо этого она мягко сказала:

– У Лидии до недавнего времени в жизни не было ничего стоящего, кроме театра. А теперь есть вы, и это ее наверняка радует.

Марта усмехнулась:

– Женщине в наши дни нужны и любовь, и работа. Неужели вы, если бы влюбились, бросили писать?

Джозефина, не ожидавшая такого вопроса, ничего не ответила.

– Простите, это, наверное, прозвучало грубо, и я не должна была так говорить с человеком, которого едва знаю, но я предвижу, что на долю Лидии выпадет много горя, а я ничего не смогу сделать, чтобы его предотвратить. Только не рассказывайте ей о моих тревогах, хорошо? Я ведь все это время уверяла ее в обратном.

– Я ничего ей не скажу. Но отвечу на ваш вопрос: бывают минуты, когда я готова поменять все свое творчество на совершенно другую жизнь. Или по крайней мере бывают минуты, когда я думаю: вот если бы этот человек оказался со мной рядом, жизнь моя не была бы столь одинокой. Так что не стоит недооценивать того, что вы для нее значите.

Марта обдумывала слова Джозефины, пытаясь понять, были ли они совершенно искренни или скорее предназначены ее утешить.

– Может, вы и правы, – наконец произнесла она. – Спасибо.

– И наверное, вы правы насчет «Королевы Шотландии». Я думаю, вы хотели сказать, но из вежливости постеснялись, что из-за моего равнодушия к королеве пьеса получилась посредственная, верно? – Марта залилась румянцем, а Джозефина продолжала: – Не волнуйтесь, вы можете быть со мной откровенны, я и сама считаю эту пьесу не слишком удачной. Моя симпатия к Лидии вынудила меня сказать «да», а надо было сказать «нет». Нельзя писать по заказу – мне по крайней мере такое не по плечу. Я не испытываю к Марии Стюарт ни любви, ни ненависти; она для меня скорее не личность, а персонаж. От этой пьесы я многого не жду – одна надежда, что Лидия будет иметь успех.

– Интересно, как меняются наши представления о людях. Мы как раз сегодня говорили об этом с Лидией. То, что я думала о людях в молодости, и то, что писала о них, не имеет ничего общего с тем, что я думаю и чувствую теперь.

– Так вы уже давно пишете?

– То пишу, то нет. На самом деле до прошлого года писала совсем мало. Я начала писать, когда мой муж ушел воевать. Моя свекровь дружила с Мей Гаскел. Слышали про нее?

– Нет, не слышала.

– Мей основала библиотеку для тех, кто сражался заграницей. Ее сына ранили на войне в Южной Африке, и она послала ему в госпиталь книги и журналы, чтобы скрасить ему жизнь. Это помогло парню продержаться, и потому в первый же день мировой войны Мей решила, что британским солдатам во Франции, чтобы легче переносить страдания, нужны интересные книги. Ей тогда уже перевалило за шестьдесят, но она была энергичной женщиной, да к тому же со связями, и то, что Мей задумала, удалось осуществить. Она уговорила кого-то сдать ей дом рядом с Марбл-Арч и превратила его в книжный склад. Люди со всей страны стали присылать ей книги. То придут грязные пачки всякой ерунды из Финчли, то тридцать тысяч томов из какого-нибудь поместья.

– Поразительно! И вы там работали?

– Да, пару лет, пока Красный Крест не взял это в свои руки. Откликнулось намного больше людей, чем Мей ожидала, и ей понадобились волонтеры. Люди отдавали целые библиотеки. Случались дни, когда из-за грузовиков с книгами мимо Марбл-Арч было не проехать. Мы посылали книги в госпитали по всему миру, не только во Францию, а когда я знала, что посылки идут в полк, где служил мой муж, мне хотелось послать и что-то от себя лично, и я отправляла еще и свои собственные рассказы. Может, они и не всегда к нему попадали, но для меня это была возможность сохранить с ним хоть какую-то связь.

– И что же с вашим мужем?

– Он погиб.

– Очень вам сочувствую.

– Увы, наше супружество было не из самых счастливых, и все это кануло в Лету. – Из зала до них донесся шум рукоплесканий, и Марта принялась искать штопор. – Кстати, о смерти: похоже, Лидия уже умерла. А это значит, пора наливать бокалы.

Джозефина уже успела пересмотреть свое мнение о возлюбленной Лидии, и хотя она не собиралась отказываться от слова «мила», которое так разочаровало Ронни, но добавила к нему несколько новых, главными из которых были «страстность» и «искреннее участие». Что же касается разговора о написанной Мартой книге – темы, которой Джозефина прежде предпочла бы избежать, – теперь она чувствовала, что заинтригована и горит желанием ознакомиться с ее творчеством.

– Лидия сказала мне, что ваш роман уже вчерне закончен, и просила меня его прочесть. – Джозефина взяла бокал из рук Марты. – Я знаю, что нет ничего хуже непрошеных советов, но если вам все-таки хочется услышать чужое мнение, я с удовольствием почитаю вашу прозу.

– И с ее, и с вашей стороны это очень мило, но я не считаю, что стоит занимать ваше время своей писаниной. Во-первых, сотни людей, наверное, добиваются вашего внимания, а во-вторых, это ужасно, когда с просьбой обращаются знакомые и свое мнение ты должен высказывать с предельной тактичностью.

– Только не я. Если мне не понравится, я так искажу, но при всем при том это будет не более чем дружеский совет. Роман принадлежит вам, и только вам.

– Что правда, то правда. К лучшему или нет, но это действительно так.

Из коридора послышалось шуршание шелка.

– Знаете, в один прекрасный день я, наверное, всех их шокирую: не стану умирать, и все тут. – Лидия вошла в гримерную и плюхнулась на светло-розовую кушетку. – Представляете выражение лица Джонни, если я вдруг взбунтуюсь и отберу у него лучшую сцену? Уже из-за одного этого стоит рискнуть. – Она с удовольствием отпила глоток вина. – Ну как вы тут поживаете?

– Прекрасно. – Марта сняла с Лидии украшенный цветами головной убор и нежно провела ладонью по ее волосам.

– Твой план познакомить нас поближе удался на славу, – улыбнулась Джозефина. – Теперь вот пытаюсь заполучить рукопись, о которой так много слышала и так мало знаю.

Лидия вопросительно посмотрела на Марту, и та подняла руки вверх:

– Хорошо, хорошо! Я принесу рукопись. Только, пожалуйста, не судите слишком строго – это все, о чем я прошу.

Финальная сцена приближалась к концу, и Эсме Маккракен поставила четыре стула вокруг столика, стоявшего за кулисами, справа от суфлерской будки. Со своего места Эсме могла видеть лишь часть сцены и два первых ряда партера, но ей и ни к чему было смотреть на весь зал – она и так знала, что все зрители как один сейчас не сводят глаз с Джона Терри, одиноко сидящего на сцене перед подносом с нетронутой едой. Она тяжело вздохнула. Бог знает, почему эта дешевая, сентиментальная сцена каждый раз производит такой эффект. Еще минута, и кто-то из зрителей не выдержит того, что уготовано Ричарду в Тауэре, и из зала раздастся придушенное рыдание. Маккракен могла предсказать его почти с той же точностью, что и легкий стук за декорациями – сигнал Бернарду Обри, что пора выходить на сцену. Когда этот сигнал раздался, Обри, одетый в кольчугу стражника, протиснулся мимо нее, обдав запахом спиртного, столь же ощутимого, как и прикосновение его фетрового костюма. Ворча себе под нос, она протерла три винных бокала и стаканчик для виски и поставила их на столик, теперь уже полностью готовый к нелепому ритуалу. Школьники все они, да и только! Как будто у нее нет других дел, кроме как готовить площадку для забавы горстки избранных. Усмехнувшись при виде бутылки клерета – какие выбрасывают деньги, при том, что ей платят сущие гроши! – она поставила ее рядом со штопором. И наконец, завершая аранжировку, Эсме сняла с полки и разместила на подносе хрустальный графинчик, и тот сразу же заискрился в лучах рампы вместе со своим янтарным содержимым. Немудрено, что графинчик был полупустой, – судя по дыханию Обри, он сегодня к нему уже не раз приложился; но это, разумеется, не извиняло его свинского к ней отношения. Эсме оглянулась вокруг – убедиться, что никто на нее не смотрит, вынула из графина хрустальную пробку и плюнула в него.

Она отошла от столика как раз вовремя. Флеминг, закончив последнюю реплику, уже шагал со сцены за кулисы. Швырнув на ходу Маккракен пергамент с отречением Ричарда от престола, он, следуя традиционной церемонии, распечатал бутылку. И тут же появился Обри, чья эпизодическая роль стражника в кульминации пьесы длилась считанные минуты. Он двинулся мимо Флеминга, но актер схватил его за руку.

– Разве вы сегодня не с нами? – прошептал он язвительно. – А у нас такая веселая компания. Неужели откажетесь выпить с нами за успех?

Обри стряхнул его руку и уже приготовился огрызнуться в ответ, как вдруг замолчал. Маккракен обернулась посмотреть, что отвлекло его внимание, и в двух шагах от себя увидела Лидию, стоявшую у края сцены в ожидании конца спектакля и своего выхода на аплодисменты. Актриса улыбнулась Обри, и тот сразу присмирел. Вынимая пробку из графинчика, он лишь бросил злобный взгляд на Флеминга. В это же время второй актер уже разливал вино по бокалам; от его внимания не ускользнула накаленность атмосферы, но он не имел ни малейшего представления, чем она была вызвана.

И тут со сцены отчетливо зазвучал голос Терри. «Представляю, как смеялся бы Роберт!» – произнес он свою знаменитую финальную фразу с той сдержанной, мрачной насмешкой, что придавала всей сцене особую силу. Занавес опустился. Под гром аплодисментов – еще более звучный, чем обычно, – Терри походкой триумфатора покинул сцену и, подойдя к столику, поднял свой бокал.

– За упокой театра! – произнес он, глядя на Обри, и залпом осушил бокал.

Маккракен, чей бунт никогда не переходил границ дозволенного, замерла, потрясенная его дерзостью, а Флеминг лишь рассмеялся и поставил на поднос нетронутый бокал. Пока остальные актеры собирались вокруг них, готовясь к бессчетным выходам на аплодисменты, Обри налил в стаканчик остатки виски, который осушил до дна, и зашагал к лестнице, ведущей в его кабинет.

Пенроуз, стоя возле служебного входа, нетерпеливо ждал назначенной встречи с Обри, тщетно пытаясь скрыть свое раздражение неумолчной болтовней швейцара.

– Я так много народу не видал лет двадцать пять, а то и больше, – удивленно говорил швейцар, разглядывая толпу в переулке с таким выражением на лице, будто в этом театре аншлаг был только первый раз, а не в течение всего года. – Но раньше публика была другая: все в экипажах и вечерних туалетах, с букетами цветов, черными тросточками с серебряными набалдашниками. А теперь приходят в чем попало и клянчат автографы на фотографии. А все равно похоже на старые времена.

Размышляя о том, как может человек, изо дня вдень и из года в год делая одно и то же, все еще радоваться и удивляться своей работе, Пенроуз в ответ улыбался и кивал.

А на улице действительно огромная толпа поклонников театра ждала своих любимцев. Первым появился Терри и тут же увел за собой целую компанию девиц преимущественно школьного возраста. Потом вышел Флеминг, и Пенроуза позабавило, что его красивая внешность – с чертами несколько более резкими, чем у Терри, – привлекала внимание почти исключительно домохозяек. Инспектор подумал, что надо обязательно сделать комплимент Обри – актерский состав он подобрал на любой вкус, и это, наверное, очень способствует кассовому успеху.

– А сколько раз меня готовы были озолотить, чтобы я только передал записочку, – продолжал швейцар, совершенно не замечая, что Пенроуз слушает его вполуха. – Возьмем, к примеру, мисс Лидию: она всегда пользовалась успехом. Несколько лет назад она тут тоже играла, так один господин приходил сюда каждый вечер, и каждый вечер читал ей стихи. Ужасные были, на мой вкус, стихи, а мисс Лидия слушала и только улыбалась. Что и говорить – настоящая леди.

Тут Пенроуз увидел своего сержанта – тот пробирался сквозь другую толпу, собравшуюся возле театра «Уиндхем»; соседство двух храмов культуры, естественно, удваивало гул и суматоху на Сент-Мартинс-корт.

– Я бы, сэр, лучше сходил в кино. – Фоллоуфилд протиснулся между двумя мужчинами в глубь здания, где было немного тише. – Никаких таких глупостей: посмотрел – и домой пить чай. – Он вежливо поздоровался со швейцаром и тут же увлек Пенроуза в сторону. – Уайт в свою берлогу так и не явился. Мейбрик передал, что Симмонс вернулся домой полчаса назад один, и дома никого больше нет. А вам, сэр, удалось что-нибудь разузнать?

– Пока нет, но, надеюсь, скоро удастся. – Пенроуз рассказал ему о последних новостях и поделился надеждами на предстоящий разговор с Обри. – О чем бы он ни собирался рассказать, мы знаем одно: Обри взял Уайта под свое крыло, и потому через продюсера мы можем выйти на этого парня.

Возле служебного входа снова раздался гомон – появилась исполнительница главной роли. Лидия раздала всем, кто просил, автографы, грациозно приняла букеты и забрала у швейцара пачку оставленных для нее писем и открыток, а Джозефина в это время представила Марту Арчи и Фоллоуфилду.

– Вы, случайно, не знаете, Бернард уже спускается к выходу? – поинтересовался Пенроуз. – Я слышал, что вы собираетесь вместе с продюсером выпить по рюмочке, но мне нужно еще до этого с ним поговорить.

– Я пойду потороплю его, – сказала подошедшая Лидия. – От письменного стола его можно оттащить только клещами. Он просто помешан на своей работе.

Марта и Джозефина обменялись взглядами, в которых безмолвно отразилось «уж кто бы говорил», и тут из переулка вышли сестры Мотли.

– Простите, что заставили себя ждать, но нас в фойе остановила милейшая молодая пара. Они купили билеты в последнюю минуту прямо на улице, – объяснила Леттис, разворачивая фантик последней ириски и с извиняющейся улыбкой отдавая пустую коробку швейцару. – Я в жизни не видела такой счастливой пары. – Она повернулась к Джозефине: – Они просили меня сказать тебе…

Но не успела она договорить, как Арчи бесцеремонно прервал ее:

– Что ты сказала?

Леттис посмотрела на него с удивлением:

– Я тоже очень рада тебя видеть, Арчи. Я говорю, что эта пара была просто на седьмом небе от того, что им наконец удалось попасть на эту пьесу. Они только что обручились и…

– Нет-нет, я не об этом. Что ты сказана насчет билетов?

– Я сказала, что они купили их в последнюю минуту. Кто-то продавал два билета на улице, потому что не мог ими воспользоваться. Его девушка заболела или что-то в этом роде.

– Почему же ты мне не сказала об этом раньше?! – несколько необоснованно возмутился Арчи, и Ронни тут же ощетинилась:

– А потому, что мы нечаянно оставили дома нашу полицейскую форму и приборы для чтения мыслей. Если б знать, что сегодня вечером мы выступаем в роли тайных агентов, то в антракте представили бы тебе полный отчет.

Арчи обернулся к Фоллоуфилду.

– Разве мы не велели Браво дежурить перед входом?! – гаркнул он в сердцах. Потом снова повернулся к Леттис: – Извини меня. Ты могла бы пойти с сержантом Фоллоуфилдом к главному входу и помочь ему найти эту пару?

– Конечно! – охотно отозвалась Леттис. – Мы идем брать преступника. Это потрясающе!

Не успели они удалиться, как с лестницы послышались торопливые шаги и в дверях появилась Лидия; лицо ее было бледнее, чем в сцене смерти. Едва держась на ногах, она судорожно ухватилась за перила и изумленно уставилась на ждавшую ее внизу маленькую компанию, явно не в состоянии понять, почему все они так спокойны. Прошло всего несколько секунд, прежде чем Лидия заговорила, но в эту кратчайшую паузу у Пенроуза успело появиться странное ощущение, что ему дали роль в скверной мелодраме и сейчас последует реплика его партнерши, суть которой он и так уже знает.

– Ради Бога, идемте скорее! – вскричала Лидия, подтверждая его худшие опасения. – Он этого не заслужил.

ГЛАВА 10

Тело Бернарда Обри лежало в его кабинете, и Пенроуз молча согласился с Лидией: никто такого не заслуживал. В его позе не было и тени умиротворенности, ничто в ней не указывало на то, что этот человек нашел в смерти покой, который мог бы послужить утешением для живых, и Арчи представил, какой ужас охватил Лидию, когда она увидела это измученное страданием тело. По правде говоря, несмотря на многолетний опыт, он и сам до сих пор неумел относиться к подобному зрелищу безучастно.

На спинке маленького дивана лежал фрак; Обри так и не успел переодеться в него после спектакля. На продюсере был сценический костюм, благодаря чему сцена смерти на первый взгляд казалась розыгрышем, но явные следы отравления на лице и шее, скрыть которые гриму оказалось не под силу, свидетельствовали о гибели всерьез. Может быть, сурьма или ртуть, размышлял Пенроуз, а скорее всего мышьяк, да и на борную кислоту тоже похоже. Судя по всем внешним признакам, ядом могло быть любое из этих веществ, но какое именно, покажет только вскрытие.

Привлекательные, почти не тронутые возрастом черты лица Обри предсмертная агония изменила до неузнаваемости. Его тусклые, неподвижные глаза, казалось, вот-вот выскочат из орбит, и их бессмысленный взгляд вкупе с приоткрытым ртом и отвисшим подбородком, придавшим лицу глупое и уродливое выражение, совершенно не свойственное живому Обри. Верхняя часть его костюма – рубаха, покрытая фальшивой кольчугой из фетра, оказалась разодрана в клочья, а вся грудь и шея расцарапаны до крови скорее всего в отчаянной попытке заглотнуть последние капли воздуха. Одна рука его была прижата к груди, а вторая, с растопыренными пальцами и обращенной вверх ладонью, распростерта в сторону двери – словно умоляя смерть повременить со своим приходом.

Дорогой, но видавший виды персидский ковер, на который повалился Обри, смялся во время его конвульсий, и Пенроуз теперь осторожно ступал по складкам материи, обходя разбросанные повсюду книги и поваленный набок карточный столик. Судя по всему, Обри сражался со смертью с невероятной силой, но и этот высокий крепкий мужчина не в силах оказался совладать с проникшей в его тело отравой.

Пенроуз присел на корточки возле плеча Обри и легким прикосновением дотронулся до его щеки. Кожа была неестественно холодна для человека, которого жизнь покинула совсем недавно: возле носа виднелась коричневая слюноподобная жидкость, вокруг рта перемешенная с рвотой и стекавшая по лицу на ковер; чувствовался зловонный запах мочи и поноса. Даже для Пенроуза, который не раз сталкивайся с жертвами отравления, картина была тошнотворной, почти непереносимой, и он на мгновение отвернулся. Впоследствии, оглядываясь назад, Арчи думал о том, что из-за наряда Обри картина его смерти выглядела еще более отвратительной: фальшивая кольчуга как бы указывала на благородство погибшего на поле сражения солдата, но достоинства в этой гибели не было и в помине.

– Господи, помилуй! – воскликнул Фоллоуфилд, заходя в комнату. – Сэр, да нам теперь от него ничего не узнать.

Уж чего-чего, а этого Пенроузу объяснять не надо было, и хотя сержант выразил свою мысль без должного такта.

Арчи разделял его чувства целиком и полностью. Если бы он раньше настоял на своем и они поговорили бы с продюсером во время антракта, может быть, Обри остался жив или, в худшем случае, стало более ясно, что связывает эту жестокую смерть с менее мучительной, но не менее театральной гибелью девушки в вагоне поезда.

– Вызовите дежурную бригаду, – приказал сержанту Пенроуз. – И не прикасайтесь к телефону, пока на нем не проверят отпечатки пальцев. Скажите дежурному, что обязательно нужен патологоанатом, и немедленно. Причем непременно Спилсбери.

– Я прямо сейчас, сэр, пошлю за ним домой машину.

– Домой не надо: сегодня суббота, и вечером он в театре «Савой». Пошлите кого-нибудь туда. Потом опечатайте всю комнату. Велите никому отсюда не выходить, пока я со всеми не поговорю. Нам понадобится домашний адрес Обри и имя его ближайшего родственника. Сможете узнать?

– Конечно, сэр. А вы не знаете, он был женат?

– Мне кажется, был, но, помню, Джозефина как-то упомянула, что брак оказался не очень-то счастливым. Как только закончим здесь, пойдем к его жене. По дороге сюда вы не видели мисс Бомонт? Она обнаружила тело.

– Она здесь, сэр, и с ней вместе мисс Тэй, и какая-то другая леди, и, конечно, ваши кузины. Они все за мисс Бомонт присматривают, но она в ужасном состоянии. Чего уж тут удивляться, – сержант бросил взгляд на труп, – они вроде как были друзья.

– Были… Вы можете отвести всех этих женщин в более приятное место и заказать им что-нибудь выпить? Я, как только смогу, приду к ним.

Хорошо, сэр. Да, еще одна вещь – мы нашли на улице эту парочку, и точно, именно они купили билеты у Уайта. Описали его тютелька в тютельку.

– Держите этого идиота Браво от меня подальше – для его же собственного блага, и пошлите машину проехать по окрестным улицам. Если Уайт причастен к этому делу, он все еще может быть поблизости.

– Хорошо. А вы, сэр, не беспокойтесь о мисс Тэй и ее друзьях: я уж за ними пригляжу.

– Спасибо, Билл, ценю твою помощь. Как только справишься с делами, сразу возвращайся сюда.

Фоллоуфилд с обычным для себя невозмутимым видом отправился по делам, Пенроуз остался в комнате один. Теперь настало его время. Как только сюда заявится Скотланд-Ярд и приступит к своим обычным процедурам, расследование перейдет уже в другую стадию и у инспектора не будет возможности находиться наедине с жертвой на месте убийства. А именно такие минуты были для него особенно ценны – они позволяли ему вплотную приблизиться к разгадке преступления.

Пенроуз ожидал, что своей атмосферой кабинет Обри будет напоминать мужской клуб, но он ошибся. Воздух здесь был пропитан табачным дымом, и мебель – смесь красного дерева, дуба и кожи – вполне могла украсить клубы «Уайт» и «Будл», но на этом сходство заканчивалось. Тут определенно чувствовалась женская рука: на камине и полках стояли вазы с цветами – Арчи отметил, что это были ирисы, – а стены и диванные подушки отличали мягкие, пастельные тона. Обри, похоже, проводил в кабинете немало времени: повсюду лежали книжные издания пьес и романов – большинство из них довольно зачитанные – и фотоальбомы с любительскими снимками актеров и актрис с их же профессиональными сценическими портретами. Два больших, до самого пола, окна говорили о том, что в дневное время в комнате было очень светло.

Пенроуз подошел к огромному дубовому письменному столу, занимавшему доминирующее положение в кабинете, и в ту же минуту, не сомневаясь ни на йоту, понял, что перед ним орудие, которым убили Элспет Симмонс. Рядом с огромным, в кожаном переплете, журналом для записей, занимавшим чуть ли не полстола, лежал штык, блестящее лезвие которого резко выделялось на темной дубовой столешнице. Арчи этот вид оружия был хорошо знаком: на войне такие штыки являлись для пехотинцев главным орудием ближнего боя. В окопной жизни они ценились так же высоко, как и лежавшая рядом с кинжалом прямоугольная жестяная коробочка, вещь далеко не столь смертоносная, но ничуть не менее памятная для тех, кто пережил лихое военное время. В те годы такие жестяные портсигары посылались солдатам в подарок на каждое Рождество для укрепления их боевого духа. Арчи помнил, как сам получил такой же портсигар на Рождество 1915 года; и он до сих пор хранил его, как и все остальные, кто вернулся с войны, потому что этот кусочек английского металла, не предназначенный для убийства, был им необъяснимо дорог. Точно такой же портсигар – все, что осталось после смерти Джека, – он отдал в свое время Джозефине. Лежавший перед ним портсигар оказался сильно помят. Крышка его была откинута, и на дне виднелась кремовая, с красным крестом, карточка с добрыми пожеланиями к Новому году от принцессы Мэри и друзей из родных краев. Но интерес Арчи привлекло другое: сверху на карточке лежала засушенная, и засушенная давно, головка цветка – ириса. Хрупкая и выцветшая, она, несомненно, была того же вида, что и цветок, найденный рядом с телом Элспет. Форма листьев, тесно обхватывающих цветок, почти точно повторяла форму штыка. И тот, и другой лежали параллельно друг друга и Арчи, скользнув взглядом вдоль обоюдоострого клинка, поднял глаза и обнаружил фотографию; в отличие от других, помещенных в альбом, эта одиноко стояла на полке. Приятное женское лицо в серебряной раме разнилось от всех прочих расставленных по комнате снимков актрис, объединенных неким сходным выражением, – в этом лице не было свойственного им блеска и наигранного смущения. Женщину эту Пенроуз никогда не видел. Может быть, она жена Обри? А может, какая-то другая женщина, игравшая в его жизни важную роль? И почему цветок и кинжал указывают на ее снимок? Возможно, так получилось случайно? Но Арчи в такую случайность не верилось.

Остальные предметы на столе выглядели здесь намного более уместно. В хрустальном стаканчике оставалось с полдюйма виски, а пустая бутылка валялась в окружении порванных конвертов в стоявшей рядом на полу мусорной корзине. Возле набитой окурками пепельницы лежала снятая с рычага телефонная трубка, которая, судя по всему, еще недавно активно использовалась, – на лежавшей вплотную к ней промокательной бумаге пестрело с полдюжины инициалов и телефонных номеров. Пенроуз переписал их себе в блокнот и, надев перчатки, осторожно открыл один из верхних ящиков письменного стола. Ящик был полон официальных бланков Обри, в ящиках справа и слева тоже не нашлось ничего интересного. Инспектор стал открывать один за другим нижние ящики. Первый был заполнен счетами и отчетами, второй – контрактами с актерами и работниками обоих театров Обри; эти бумаги следует потом просмотреть повнимательнее, но он-то надеялся найти хоть какие-нибудь личные документы продюсера, которые подтвердили бы зреющую в голове Пенроуза идею о связующей нити между Обри и Элспет Симмонс. Не об этом ли хотел поговорить с ним продюсер?

Перерывая пачки деловой корреспонденции, Арчи уже почти отчаялся найти что-либо стоящее, как вдруг в самом последнем ящике он наткнулся на пачку писем – все они были адресованы Обри, написаны одним и тем же четким почерком и, судя по отсутствию штемпеля, отданы ему прямо в руки. Арчи, читая их одно за другим, приходил во все большее изумление; он нашел в них отнюдь не то, что ожидал, и они уводили расследование совершенно по иному пути. Инспектор настолько погрузился в чтение, что даже не заметил, как к столу подошел Фоллоуфилд и молча стоял уже с минуту или две, разглядывая оружие и цветок.

– Вы, сэр, наверное, подумали то же, что и я?

– Узкое лезвие, около девяти дюймов длиной и дьявольски острое – именно то, что мы ищем, верно? Но с какой стати штык оказался здесь?

– Значит, вы думаете это не Обри?

– Как бы я ни старался, но просто не в силах себе представить, что Бернард Обри мог проникнуть в железнодорожный вагон с этой вот штуковиной и убить молодую девушку. Особенно учитывая то, что она – его дочь.

– Его дочь? Откуда вам такое известно?

– Мне это неизвестно, но я пытаюсь найти логическую связь между двумя смертями. Мы знаем, что во время войны Уолтер Симмонс получил Элспет от своего приятеля, так что теперь мы должны узнать у Элис Симмонс, служил ли Обри с ее мужем или был хоть как-то с ним знаком.

– Обри на войне минировал туннели, сэр. Мисс Бомонт мне только что об этом рассказывала. Потому он и пошел переодеваться наверх: он ненавидел подвальные помещения даже в своем театре, все из-за того, что ему пришлось долго находиться под землей во время этой ужасной войны. Мы можем спросить Фрэнка Симмонса, знали ли эти двое друг друга, – я думаю, Уолтер Симмонс о своих друзьях и о войне скорее говорил с братом, чем с женой, и не надо ждать, пока миссис Симмонс приедет из Беруика.

– Это верно, но я бы не хотел сейчас посвящать Фрэнка в наши дела. Лучше, когда Элис вернется, мы поговорим с ней наедине. И еще, я хочу, чтобы она взглянула на почерк Обри: если он посылал Уолтеру каждый год письма и деньги, Элис может распознать его почерк. Занятно – выходит, у Обри была клаустрофобия. Интересно, кто об этом знал?

– Похоже, его фобия не являлась большим секретом, и уж сотрудники театра наверняка о ней знали. Но допустим, Обри – отец Элспет, я не понимаю, почему их надо было убивать.

– Не понимаете? Обри был хозяином Хедли Уайта, так что почти наверняка он слышал про Элспет. Возможно, он даже с ней познакомился и понял, кто она такая. Что, если Обри хотел признать ее своей дочерью и поближе с ней познакомиться? Фрэнку Симмонсу это могло не понравиться – он наверняка решил бы, что теряет племянницу. Мне показалось, что когда мы их навестили, они были в ужасе, что лишились Элспет. И такое совершенно естественно, когда ребенка берут на воспитание нелегально – тут семейное счастье зиждется на очень шаткой основе, и потому ценно вдвойне; кто знает, на что способны решиться опекуны ребенка, чтобы его не потерять? А Хедли Уайт… Обри могло не понравиться, что его дочь встречается с работником сцены. Согласен, что у Хедли намного серьезнее основания для убийства Обри, чем для убийства Элспет. Но грань между любовью и чувством собственника очень хрупка, и если Хедли решил, что лучше убить ее, чем потерять, он далеко не первый.

– И к тому же он тут вечером околачивался.

– И он, и Фрэнк Симмонс, оба они были здесь перед спектаклем.

– Но Симмонс не мог бы попасть в эту комнату, а Уайт мог. Никто бы не удивился, увидев парня в театре, даже если у него и выходной.

– А помните, Фрэнк Симмонс сказал, что в театре работает его приятель, который помог ему собрать памятные сувениры? Ведь он мог и пропустить Симмонса потихоньку.

– А что Обри вам все-таки сказал, сэр?

– Что ему надо что-то мне рассказать, и намекнул, что, если бы он мне об этом рассказал раньше, Элспет, может быть, осталась в живых. Он как-то так выразился: «Простить себе не могу, что не сделал этого раньше». – Арчи помолчал. – Если я прав насчет связующей нити между ним и Элспет, мы не можем исключить самоубийство. Джозефина говорит, он очень расстроился, когда узнал, кого убили, и я предположил, что Обри переживает из-за Хедли, но, возможно, тут кроется что-то еще. Если многие годы ты мечтал встретиться со своим ребенком и вдруг его убили – это ужасно, но если ты знаешь, что мог спасти его, то это почти невозможно пережить. Но уйти из жизни таким способом… Посмотрите на него, Билл, – можете себе представить, что он перенес в свои последние минуты?

– Нет, не могу, но, я думаю, самоубийство исключено.

Пенроуз вопросительно посмотрел на сержанта.

– Мисс Бомонт сказала, что, когда она сюда пришла, дверь была заперта снаружи.