Текст книги "Эксперт по убийствам"

Автор книги: Николь Апсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 19 страниц)

– Не дури. – Она нежно провела Марте по волосам. – Ты прекрасно знаешь, как я буду по тебе скучать. Но я все еще надеюсь уговорить тебя поехать вместе со мной. Нашли бы какой-нибудь пансион на берегу моря…

– В Манчестере?

– Ладно, неделю в Манчестере можно пропустить, но как насчет Брайтона? Если погода будет хорошая, мы сможем гулять по набережной, а если нет, весь день валяться в постели и за обедом незаметно улыбаться друг другу. И пусть хозяйка дома будет глядеть на нас с неодобрением, несмотря на то что в конце недели ей придется стирать всего один комплект постельного белья, а не два. – Марта рассмеялась, а Лидия все больше входила во вкус своих фантазий. – А на закате дня я приобщу тебя ко всем прелестям гастрольной поездки. К общим ванным комнатам без горячей воды, вонючим актерским гримерным, полупустым зрительным залам и ресторанам, которые закрываются ровно за пять минут до окончания спектакля, так что тебе не остается ничего другого, как плестись на съемную квартиру и довольствоваться чашкой какао из щербатой кружки. Неужели ты позволишь мне пройти через все эти испытания одной, без тебя?

Марта взяла ее за руку, и они влились в поток театралов, шагавших по Сент-Мартинс-лейн к реке.

– Пожалуйста, не пытайся меня переубедить, – сказала Марта теперь уже вполне серьезно. – Меня нетрудно уговорить поехать вместе с тобой, потому что мне этого хочется ничуть не меньше, чем тебе, но я там буду совсем не к месту. – Слова возражения еще не успели сорваться с губ Лидии, как Марта прикрыла ее рот рукой.

– Ты сама знаешь, что я права. Этот театральный мир – твой, а я могу только скользить по его окружности и выдергивать тебя из него время от времени, чтобы ты подышала свежим воздухом. Так лучше для нас обеих. И, слава Богу, никому еще не пришло в голову давать спектакли по воскресеньям, так что в твои выходные мы свое наверстаем. – Лидия лукаво улыбнулась в ответ, и Марта решила, что пора переменить тему разговора: – А что, ваш хозяин и продюсер? Он уже нашел тебе Ботуэлла?

– Пока еще непонятно. Правда, судя по виду, с каким Терри вышел с собрания, не думаю, что ему удалось добиться своего, так что скорее всего играть Ботуэлла будет Льюис, а не Суинберн.

– Боже, какое несчастье! Судя по тому, что я видела сегодня днем, репетиции с ним – сущая тоска, а когда я проходила мимо «Уиндхема», стайка девиц просто с ума сходила по Суинберну. Он, наверное, большая приманка для зрителей, особенно женского пола?

– Может, и так, но мое мнение теперь вряд ли кому-то интересно. На днях Берни без всяких обиняков заявил: я должна радоваться, если в моем преклонном возрасте у меня будет хоть какая-то работа, а не то что главная роль.

– Да брось ты! У тебя же весь этот год был огромный успех; Обри ведь не сумасшедший, чтобы от тебя отказаться и потерять на этом деньги? И ты всегда раньше говорила, что он к тебе прислушивается. Наверное, у него был просто тяжелый день.

– Может быть. Он вообще в последнее время ведет себя странно. И все же я должна признать: то, что сказал Берни, – абсолютная правда. Возможно, мне и удастся уговорить Джозефину написать для меня еще пару ролей, но советую тебе: когда я буду на гастролях, наслаждайся покоем и одиночеством, потому что очень скоро мне придется быть с тобой с утра до вечера, пока мне не станут давать роли пожилых матрон.

– Ну такая перспектива меня не удручает. – Марта раскрыла зонт, защищая их обеих от припустившего дождя. – Кто знает, я, может, скоро и сама что-нибудь для тебя напишу, хотя я еще древнее, чем ты.

– Для вас, писателей, возраст не имеет никакого значения: вы можете писать хоть до самой смерти, и никто вам слова не скажет. И никому в голову не придет упрекать в лени тех, кто не взялся за перо в молодости.

– О, я-то пишу уже давно: то начинала, то бросала, но не стоит перечитывать написанное в юности, ведь в ту пору из-под пера выходит одна романтическая чепуха.

– А теперь ты всезнающая и циничная женщина, да? Почему же тогда эта женщина на первом свидании ведет меня кататься на санках и соблазняет в снегу, или она же перед каждым представлением оставляет мне у служебного входа цветок, или…

– Хорошо, хорошо, ты права. С тех пор как мы познакомились, я переменилась и из-за этого, наверное, не напишу больше ни строчки. Ведь обычно счастливые люди книг не пишут.

– Значит, вместе с тобой встретим старость без работы и без денег. – Лидия повернулась к Марте и поцеловала ее. – Так как насчет булочки с сосиской?

Паб «Солсбери» славился среди своих почитателей веселой и дружелюбной атмосферой, но многие недолюбливали его из-за излишнего шума. Рейф Суинберн к последним не относился, и потому, когда Терри предложил встретиться перед вечерним спектаклем в «Солсбери», месте, удобном для них обоих, Рейф охотно согласился, ожидая узнать итоги прошедшего собрания. Он не терял надежды заполучить роль в «Королеве Шотландии». Когда Суинберн познакомился с Терри, то сразу понял, что Джон – будущее театра, а Обри – его прошлое. Окончательно решив, на какую из этих лошадок поставить, Рейф стал с интересом наблюдать, как отношения ведущего актера и продюсера постепенно охлаждались, а в последнее время резко обострились. Похоже, на горизонте маячил их разрыв, и Суинберн полагал: если Терри и не придет в восторг от его актерского мастерства, то уж точно соблазнится его внешностью.

Он опоздал на встречу на десять минут, но Терри не оказалось среди тех, кто толпился вдоль длинного полукруглого бара. Посетителями «Солсбери» почти сплошь были актеры, драматурги и агенты, вынюхивающие таланты. Этот театральный контингент из года в год переходил от одного хозяина паба к другому. Ранним вечером заведение обычно набито битком, нос приближением начала спектаклей кружки осушались, и почти вся толпа разбредалась по разным театрам, возвращаясь к прерванной работе. Позже, под закрытие, паб снова наполнялся до отказа, и в теплом тумане сигаретного дыма и пивных паров уже не столь значимыми выглядели успехи и не столь сокрушительными провалы. Но в этот ранний час, перед самым важным представлением недели, в пабе царило нервное возбуждение.

Суинберн заказал кружку пива и примостился на краю одного из расставленных вдоль стен жестких, покрытых материей из конского волоса диванчиков. По подсчетам Рейфа, на покрытых латунью столиках паба лежало семь экземпляров вечерней газеты, и все были открыты на странице с последним репортажем об убийстве на Кингс-Кроссе. Рейф никогда не переставал удивляться тому, что множество людей волнует убийство совершенно незнакомого им человека до такой степени, что они потом неустанно следят за ходом последующих событий. Какую роль гибель девушки, которую они ни разу в жизни не видели, может играть в судьбе этого тучного старика в углу или этой напудренной рыжеволосой девицы у стойки бара? Впрочем, лондонцы – народ переменчивый, и завтра их внимание захватит какой-нибудь новый заголовок; а жизнь вокруг как текла, так и будет течь своим чередом.

Допив в одиночестве пиво, Суинберн начал волноваться, что Терри мог прийти раньше его и, не дождавшись, уйти. Наверное, следует его разыскать. Если он пойдет напрямую к «Новому», они наверняка не разминутся. Рейф уступил свое место хорошенькой девушке, которая, заприметив за столом Суинберна агента, вознамерилась его покорить, и покинул паб. Он дошел до служебного входа в театр – по дороге так и не встретив никого из знакомых – и направился к гримерной Терри. Еще не успев подойти к ней, он услышал за дверью громкие, сердитые голоса. Рейф осторожно подошел поближе, чтобы за гневными выкриками разобрать суть спора, который вели Льюис Флеминг и Терри. Ни для кого в театральном мире не являлось секретом, что эти двое готовы друг другу перегрызть глотку, и сейчас они вели разговор на повышенных тонах, тема которого далеко выходила за рамки их профессии. Суинберн с легкой усмешкой на губах несколько минут прислушивался к их дискуссии, после чего решил, что слышал уже достаточно, и зашагал прочь.

Флеминг ждал, пока Терри выйдет из театра. Все это для нее, твердил он себе и представил жену здоровой и красивой, какой она была прежде и скоро будет опять. Когда наконец знакомая фигура появилась из служебного входа, он преградил Терри дорогу. Тот, приняв его за неуклюжего прохожего, попытался жестом отстранить с дороги внезапную помеху, но тут же сообразил, что ошибся, и лицо знаменитого актера налилось гневом. Несмотря на угрожающий вид Терри, Флеминг заметил, что к его гневу примешивается страх, и сразу почувствовал себя уверенно и спокойно.

– Ты не забыл, что кое-что мне обещал? Пару дней ты уже просрочил, но у тебя еще есть шанс исправиться.

Терри посмотрел на Флеминга так, словно хотел его как следует стукнуть.

– Я же сказал тебе по телефону, что отдал все, что было! Можешь угрожать мне сколько угодно, но толку от этого никакого не будет.

– Неужели? – Флеминг жестом указал на длинную очередь, выстроившуюся у него за спиной, и у Терри, которому показалось, что люди начинают прислушиваться к их разговору, решительности сразу поубавилось.

– Хорошо, но давай вернемся в театр. Я не хочу обсуждать это на улице.

Пока они проходили за кулисами, где Маккракен проверяла, все ли готово к началу спектакля, и дальше, вниз по лестнице к гримерным, Флеминг вдруг почувствовал, что его решимость снова угасает. И тогда он опять представил себе жену, на этот раз в ее узкой кровати, молча сражавшуюся с болезнью, и жадно ухватился за силу ее духа как за спасательный круг. Все будет хорошо, повторял Флеминг, она поймет, почему он это делал и простит его. И когда она поправится, они вместе придумают, как вернуть деньги Терри.

Актеры подошли к гримерной, и Терри, чтобы хоть как-то выиграть время, сделал вид, что не может открыть дверной замок. Он понятия не имел, что ему теперь делать, а недавнее собрание не оставило вообще никакой надежды на немедленное решение его финансовых проблем – где теперь взять столько денег, чтобы отвязаться от Флеминга? Он проклинал Обри за его неуступчивость, поскольку это было проще, чем обвинять самого себя. Если Флеминг сделает то, чем грозит, все пойдет насмарку. Джон подведет всех – родных, друзей, театр. Сплетни и досужие разговоры будут следовать за ним повсюду, пока люди не начнут подозревать самое худшее даже в самых его невинных, дружеских отношениях. Что будет, если от него с отвращением отвернутся все те, кто ему дорог? Что будет, если вмешается полиция и его частная жизнь подвергнется всеобщему обозрению и оскорблениям? С той минуты, как Флеминг так неожиданно и грубо пригрозил ему, он не спал ни одной ночи, а дни проводил в постоянном страхе. Как ему теперь улыбаться и играть на сцене, делая вид, что все в полном порядке, если он думает о будущем не иначе, как с ужасом и отчаянием? Он должен с этим покончить: позора ему не вынести.

Когда они наконец вошли в гримерную, Терри, подняв со стула корону и бросив ее на пол, с наигранной беспечностью уселся напротив Флеминга.

– У тебя нет никаких доказательств.

Льюис рассмеялся:

– У меня их предостаточно. Ты и представить себе не можешь, сколько кротов повылезает из нор, как только все выйдет наружу. Зачем себя обманывать – в добровольных свидетелях недостатка не будет.

Конечно, Флеминг прав. Терри знал: как бы он ни был осторожен, достаточно одного болтуна, и всему конец.

– Сколько тебе в этот раз нужно?

На сегодня пяти сотен хватило бы. А когда начнутся твои новые проекты, тогда посмотрим. Только поторопись – я долго ждать не намерен.

– Однако тебе придется набраться терпения, потому что никаких новых проектов не предвидится. По крайней мере в ближайшее время.

– Как это? Неужели Обри начал терять интерес к своему драгоценному мальчику? – глумливо произнес Льюис, чья профессиональная ревность на миг затмила все остальные его проблемы. – Ну что ж поделаешь, придется тебе поискать другие возможности. Поверь мне, немилость Обри – ничто по сравнению с тем, что тебя ждет, если ты не дашь мне того, что мне нужно.

– Нужно?! – взвился Терри, резко повысив голос. – Неужели свою жалкую страсть ты всерьез считаешь нуждой?! Да ты посмотри на себя! Пьянствуешь ночи напролет, а потом заявляешься на сцену – мою сцену! – и акт за актом отыгрываешь, точно лунатик, а после этого ты ждешь, что я буду оплачивать твою очередную…

– Что?!! – заорал Флеминг еще громче, чем Терри. – Ты думаешь, мне нужны твои деньги для пьянки?! Господи, да ты понятия не имеешь, что выпадает на долю обычных людей! Зарылся в своем маленьком искусственном мирке, и ничто тебя не волнует, кроме собственной персоны и того, достанется тебе еще одна роль или нет! – Льюис схватил с пола брошенную корону и швырнул ее через всю комнату – она попала в гримерное зеркало, вдребезги разбив его вместе с изображением изумленного Терри. – Страдают не только короли. Простые люди – тоже. И может быть, тебе полезно будет хоть раз это почувствовать на собственной шкуре. – Льюис говорил теперь тише, поэта перемена в тоне не принесла Терри ни малейшего облегчения. – Так вот: мне нужны эти деньги. Нужны срочно. И не для бутылки, а для кое-чего намного более важного, и потому положение твое опасней, чем ты думаешь.

– У меня нет пяти сотен. Все, что у меня есть, – это пятьдесят фунтов. Хочешь – бери; хочешь – нет. – Терри протянул Флемингу банкноты. – И вообще играть в эти грязные игры тебе скорее надо не со мной, а с Обри. Вряд ли мои деньги спасут тебя, когда ты окажешься без работы.

– Что?!

– Неужели он еще не сказал тебе? Как только «Ричард из Бордо» сойдет со сцены, тебя тут же выпрут. Он говорит, что не может больше на тебя положиться, поскольку ты растерял все, что в тебе было заложено. Я так никогда в тебе ничего особенного и не видел, но Обри только сейчас прозрел. Так что на следующий спектакль не рассчитывай. И вообще тебе неплохо было бы над всем этим призадуматься.

Терри прекрасно сознавал, что рано или поздно его ложь выйдет наружу, но сейчас он одержал хоть и маленькую, но победу: Флеминг явно был шокирован.

Выхватив деньги, Льюис направился к двери. Но у порога обернулся:

– Пожалуй, не надо нам больше встречаться в такой обстановке. Мало ли что люди могут подумать.

Именно в это время дня Эсме Маккракен чувствовала себя уютнее всего. Большинство ее коллег отправлялись после дневного спектакля на перерыв, а она оставалась в театре, чтобы побыстрее подготовиться к вечернему представлению.

Эсме проверила костюмы и прочие аксессуары – теперь, спустя год, она это делала уже автоматически, – и вот наконец наступило время, которым она могла распоряжаться по собственному усмотрению.

Специально для таких случаев Эсме надевала ярко-синее шерстяное, почти не ношенное, пальто – единственное приличное пальто в ее гардеробе, пошитое портнихой, на которую работала ее сестра. Эсме снимала его с вешалки и натягивала на себя, застегивая сверху донизу на все пуговицы, чтобы прикрыть выцветший черный джемпер и потертую юбку, выскальзывала из служебной двери и заворачивала за угол к парадному входу в «Новый театр», чтобы оказаться на месте, которое, по ее мнению, принадлежало ей по праву. С того места, где она стояла – на верхней ступени перед полированной парадной дверью театра, – Эсме, никем не видимая изнутри, наблюдала за прибывающей публикой и время от времени приветствовала тех, кто обращал на нее внимание. Пока фойе наполнялось атмосферой предвкушения праздника, Эсме размышляла о том, кто придет на ее пьесу, которую Обри обязательно когда-нибудь поставит. Наверняка будет более изысканная публика, чем эта, думала она, пренебрежительно глядя на мужчину в промокшем до нитки макинтоше и мягкой фетровой шляпе. Может быть, так много народу поначалу и не соберется, но это не важно – важно другое: те, кто придет, оценят ее идеи по достоинству, в чем она ни на минуту не сомневалась.

Ровно в семь тридцать Бернард Обри, как обычно, вышел из своего кабинета в фойе театра, одетый в безупречно скроенный фрак, сидевший на нем с небрежной элегантностью. Он занял свою излюбленную позицию возле мраморного камина и, как гостеприимный хозяин, приветствовал кивком субботних завсегдатаев, многие из которых после нескольких лет прилежного посещения театра были ему хорошо знакомы. Все еще красивый мужчина, нехотя признала Маккракен, его обаяние с годами не поблекло.

От ее взгляда не ускользнуло, что его обращенная к прибывающей публике приветливая улыбка вдруг потеплела и стала интимнее, и лишь только Маккракен поняла, кому она предназначалась, ее мгновенно пронзило жало ревности. Среди множества лиц Эсме поначалу не заметила Джозефину Тэй, чему не стоило удивляться – ее внешний вид был также бесцветен, как и ее творения. Обри поцеловал Тэй в щеку, та поцеловала его, потом он наклонился к ней, чтобы она могла прошептать ему что-то на ухо, и тут же оба отошли чуть в сторону. Маккракен, рискуя быть замеченной, подошла к ним поближе, и тут она увидела, что Обри сильно переменился в лице, а Тэй как бы в утешение положила руку ему на плечо. Что все это значит? Может, Тэй сказала ему, что больше не будет писать для сцены? Если это так, то час Эсме настал! Душа ее возликовала, но Маккракен вдруг заметила, как одна из сестер Мотли, которая потолще, тащит за собой сквозь толпу к Тэй и Обри молодую пару. Художница, как всегда разодетая в пух и прах, явно не замечала их мрачного настроения и указала на обручальное кольцо девушки. Тэй улыбнулась, поздравляя ее, а Обри отвернулся и зашагал к себе наверх. Зрители один за другим стали подходить к автору, и та подписывала им программки. Маккракен просто тошнило от этой картины. Нет, что бы там ни омрачило настроение Обри, причина была не в отказе Тэй от работы на театр – эта женщина просто упивается своей славой и ни за что от нее не откажется. Вот самодовольная дрянь – она даже любимый ритуал Эсме умудрилась испортить!

Вдруг вспомнив, что спектакль вот-вот начнется, Маккракен поспешила в театр, по дороге злобно расталкивая запоздалых зрителей.

Джозефина уже собралась отправиться на свое место в бельэтаже, как кто-то тронул ее за плечо. С улыбкой наготове она обернулась – на нее в упор смотрел Фрэнк Симмонс.

Джозефина невольно отшатнулась. Он стоял, промокший до нитки, держа в руках шляпу, с полей которой капля за каплей струилась вода, расползаясь темно-малиновым пятном по ковру фойе.

– Мистер Симмонс, что вы тут делаете?! – воскликнула она со смешанным чувством неловкости от неожиданной встречи и сочувствием к его горю. – У вас все в порядке?

– Да, мисс, все в порядке, просто мне надо было хоть ненадолго выбраться из дома. Бетти уехала, и в квартире так пусто; сижу и думаю только об одном: где сейчас моя Элспет. Вот я и пришел сюда. Это, наверное, покажется странным, но здесь я себя чувствую к ней ближе всего.

Он уткнулся взглядом в пол, и слезы, слившись с потоком дождевых капель, казалось, были готовы хлынуть из его глаз. Джозефина, чтобы положить конец этой тягостной сцене, мучительно подбирала утешительные слова, но на ум почему-то ничего не приходило, и они продолжали стоять рядом в неловком молчании; оставшиеся в фойе зрители начинали на них коситься. Тут Джозефина увидела рядом с собой взявшегося неизвестно откуда Арчи и безумно ему обрадовалась.

– Жуткая погода, сэр. Подвезти вас куда-нибудь? – спросил Арчи, и в его голосе прозвучали свойственная ему учтивость и одновременно твердость, которую Симмонс не преминул заметить: он заметно напрягся.

– Очень любезно с вашей стороны, инспектор, но мне лучше прогуляться. Я просто хотел еще раз увидеть мисс Тэй и поблагодарить ее за сегодняшний визит. – Он повернулся к Джозефине и сказал ей что-то так тихо и неуверенно, что она не могла разобрать ни слова. – Что ж, мне пора, – объявил Симмонс уже значительно громче, – не хочу, чтобы вы пропустили начало спектакля.

– О, я уже теперь неплохо знаю эту пьесу, – нервно рассмеялась Джозефина, прощаясь с Фрэнком.

Она благодарно оперлась на руку Арчи, и они направились в зал, а Симмонс и после того, как пара исчезла, еще долго продолжал смотреть ей вслед.

ГЛАВА 9

Пенроуз не собирался идти на этот спектакль, но, учитывая то, что его кузины сидели в другом конце зала, а Джозефина явно не могла прийти в себя после встречи с Симмонсом в фойе, он не решился оставить ее одну. С их мест в бельэтаже сцену было видно великолепно, но они не обращали на нее никакого внимания. Взгляд Джозефины отчего-то остановился на фигурах «Музыки» и «Покоя», паривших на обрамлявшей сцену арке. Пенроуз же сосредоточил свое внимание на зале. Он обвел взглядом все три полукруглых балкона, украшенных расписными панелями, лампами и канделябрами, но вопреки своим ожиданиям ни на одном из них не увидел двух пустых мест. Он подумал, что позже надо будет проверить загороженные от его взгляда задние ряды партера и балконов, но похоже, что и там не имелось ни одного свободного кресла. Да и все самые дорогие места тоже оказались заняты. Кто же использовал билеты Хедли Уайта? Избавился он от них сам или попросил кого-то другого? Не потому ли в фойе так неожиданно появился Фрэнк Симмонс? А может быть, Уайт вообще не покупал никаких билетов, зная заранее, что к началу спектакля Элспет уже будет убита?

Пенроуз посмотрел на часы и с досадой обнаружил, что до перерыва оставалось еще целых полчаса. Джозефина, которой самой не сиделось на месте, заметив нетерпение инспектора, тронула его за руку и кивком показала на выход, убеждая оставить ее одну и заняться неотложными, по всей видимости, делами, но он решительно запротестовал и поудобнее уселся в кресле. Его ощущение, что она была в опасности, ему самому казалось иррациональным, но оно было столь сильно, что Арчи никак не мог от него отделаться и решил все же дождаться антракта. Он искоса посмотрел по сторонам и, к своему облегчению, обнаружил, что его непочтительное отношение к пьесе совершенно никого не волнует. Все лица были обращены исключительно к сцене, а тишина в зале казалась абсолютной, такую можно встретить в Лондоне разве что в местах служения культу.

За последний год Джон Терри приобрел качества и репутацию поистине великого актера, но в этот вечер его блестящая игра взлетела на небывалую высоту. И зрители – а среди них находилось немало завсегдатаев, которым было с чем сравнить, – понимали, что созерцают нечто выдающееся. Некрупного телосложения, Терри на сцене властвовал над всеми; казалось, он был полон решимости доказать, что театральные подмостки принадлежат исключительно ему. Из изящно выписанного Джозефиной образа короля он извлекал малейшую возможность смаковать как сильные его стороны, так и слабости, с легкостью переходя от Ричарда, поначалу бездумно-легкомысленного, к Ричарду, отравленному ядом подозрения и лишенному всех иллюзий. Его игра захватила в конце концов даже Пенроуза, и тот зачарованно наблюдал, как Терри с коварным изяществом отвечает на проявленное к нему вероломство. «Стать экспертом по убийствам не так уж и трудно», – с горечью прошептал он королеве в конце первого акта, и весь зал, включая Пенроуза, потрясенный энергетикой его голоса, замер завороженный.

Пенроузу припомнилось, как он впервые увидел Терри на сцене «Олд Вик» тоже в роли короля Ричарда, но в пьесе Шекспира. С тех пор прошло пять лет, однако Арчи ясно помнил эту постановку, потому что она совпала с редким в те времена визитом Джозефины в Лондон. Они пошли на пьесу вместе, и хотя он получил удовольствие от вечера скорее из-за присутствия Джозефины, чем игры Терри, воспоминание о спектакле все равно осталось ярким. Потом они в жаркий летний вечер возвращались по Ватерлоо-роуд, все еще смеясь над эксцентричным зрителем, который в конце представления с первого ряда галерки заорал на весь зал: «Боже, храни короля». Тогда впервые, с тех пор как умер Джек, Арчи увидел, что у Джозефины пробуждается интерес к жизни. Потом она не раз упоминала, что тот вечер вдохновил ее на «Ричарда из Бордо», правда, в последнее время говорила об этом уже без особой радости. Получается, что зря тогда повел ее в «Олд Вик». К счастью, его мрачные мысли о прошлом были прерваны: на сцену – в резком диссонансе с изящной простотой декораций Мотли – опустился сиренево-розовый занавес из парчи и бархата.

Оставив Джозефину в баре на попечение Леттис и Ронни, Пенроуз отправился к служебному входу разыскивать Обри. Дождь, ранним вечером ливший без остановки, наконец утихомирился, но лужи уже успели заполонить тротуары и мостовые, и свет от викторианских уличных фонарей расплывался и расплескивался от каждого шага. Он встречался с Обри несколько раз, в основном на премьерах, а в последнее время на этом отвратительном судебном процессе, где Элиот Винтнер обвинял Джозефину в плагиате, утверждая, что события в «Ричарде из Бордо» перекликаются с сюжетом опубликованного им двенадцать лет назад романа «Белое сердце». Обри, как постановщик пьесы, выступал свидетелем на стороне Джозефины и произвел на Арчи впечатление человека умного и справедливого. К его мнению об Уайте, несомненно, стоило прислушаться; и не исключено, что он поможет полиции его разыскать. Во всех местах, где Уайт мог появиться, уже расставлены посты, и в вечерних газетах появилось его описание, но пока парня задержать не удалось, и любые предложения Обри о помощи инспектор принял бы с благодарностью.

Арчи представился швейцару, плотному краснолицему мужчине лет под шестьдесят, и тот без промедления позвонил в кабинет Обри и передал инспектору трубку. Пенроуз, не вдаваясь в подробности, сразу приступил к делу, краем глаза наблюдая за швейцаром, принявшим вид полного безразличия.

– Извините, что беспокою вас в субботний вечер, но мне нужно с вами поговорить, и чем раньше, тем лучше. Сейчас вам удобно? Я совсем ненадолго.

Последовала секундная пауза, во время которой Обри выдохнул полной грудью сигаретный дым, и в трубке зазвучал его низкий, прокуренный голос:

– На самом деле, Арчи, беседа скорее всего продлится дольше, чем вы думаете. Я рад, что вы пришли, потому что мне тоже надо с вами поговорить. Я собирался прийти к вам в понедельник, но после этого ужасного происшествия откладывать больше нельзя. Простить себе не могу, что не сделал этого раньше. – Он снова затянулся и выдохнул. – Я должен выйти на сцену во втором акте, и тут ничего не поделаешь – заменить меня сегодня некем, но как только мы закончим, я встречу вас внизу. Я пригласил всех выпить по рюмочке после спектакля, но мы можем еще до этого увидеться и поговорить один на один. То, что я собираюсь рассказать, может вам помочь, а уж мне так поможет наверняка.

– Может быть, начнем прямо сейчас… – начал Пенроуз, но линия разъединилась. Расстроенный и вместе с тем ободренный словами Обри, он вышел на улицу.

Бар «Сальто-мортале» в дни аншлага в субботу вечером всегда набит до отказа. Ронни, которую от стойки бара не в силах была оттеснить никакая толпа, пробиралась к Леттис и Джозефине с двумя бокалами джина, и тут же сама приступила к третьему.

– Черт подери, это Фитч! – сказала она, увидев знакомого рецензента. – Не оборачивайтесь.

Но было уже поздно.

– Сто тысяч дохода за один год! – возвестил критик из «Ивнингстандард», проталкиваясь к ним. – Обри может себе позволить на месяц прикрыть лавочку, а в Инвернессе шампанское льется рекой, верно?

– О, с прошлого февраля веселью просто нет конца, – скрывая неприязнь, ответила Джозефина. – Я вам чрезвычайно благодарна за все ваши рецензии и высоко ценю ваши замечания.

Тут она увидела, как в бар вошла Марта и, привлекая к себе мужские взгляды, пробиралась к ним сквозь толпу. Подойдя, она сообщила:

– Меня послали предложить вам посидеть в тишине и покое, если вам не хочется возвращаться в зрительный зал. Пойдемте в гримерную: как только Лидия умрет, мы разопьем бутылочку.

Джозефина с благодарностью ухватилась за предложенный ей спасательный круг.

– Вы пришли как нельзя вовремя, – сказала она, спускаясь по лестнице. – Не могу разговаривать с театральными критиками: подхалимаж совершенно не в моей натуре, а притворяться я не большой умелец.

– И я, поверьте, тоже. Мы единственный раз поссорились с Лидией, когда я сказала ей: хватит вилять хвостом вокруг постановщиков. Она посмотрела на меня, будто я только что вышла из сумасшедшего дома, а потом спросила, много ли я таким подходом добилась от издателей. – Марта улыбнулась, глаза ее потеплели, и выражение смуглого красивого лица смягчилось. – У вашей подруги злой язык, и мне это в ней нравится.

Джозефина взглянула на Марту с удивлением:

– Не исключено, что она то же самое скажет о вас. Насчет ее языка. Не знаю, но по поводу виляния хвостом она, конечно, права: актрисе без лести не прожить.

К тому времени как они оказались в гримерной, Лидия уже ушла на сцену для короткого выхода во втором акте, но Джозефина не чувствовала той неловкости, что обычно возникает между людьми в отсутствие общего друга. В отличие от их первой встречи Марта была весьма разговорчива. Не размениваясь на пустую болтовню, как нередко случается при беседе с едва знакомыми людьми, она с жаром говорила о Лидии. Из ее эмоциональной речи Джозефина поняла только одно: Марта по-настоящему тревожится за свою возлюбленную.

– Вас не устраивает ее работа? – Пытаясь понять суть ее беспокойства, она перебила собеседницу, сознавая, что скоро вернется Лидия и тогда не удастся поговорить с Мартой откровенно.

– Нет, дело не в этом. Меня волнует ее жизнь. Я никогда не просила ее бросать работу – совсем наоборот. Меня беспокоит, что с ней будет, если она останется без работы. В последнее время Лидия испытывает какие-то разочарования, и чем больше она притворяется, что они ее не трогают, тем больше я уверена, что они ее больно задевают.

– Когда подобного рода работа подходит к концу, неизбежно ощущение некоей неприкаянности. Но это пройдет, как только Лидия отправится на гастроли и начнет репетировать новую роль.

– Возможно. – Марта внимательно посмотрела на Джозефину, как бы оценивая, насколько она может быть с ней откровенна. – Скажите, а вы стали бы писать пьесу о королеве Шотландии, если бы Лидия не попросила вас об этом?

– Не думаю. Играть эту женщину на сцене, наверное, привлекательно, но у меня к ней никогда не было особой симпатии.

Марта кивнула:

– Знаете, я иногда думаю: лучше бы вы этого не делали. Нам всем в жизни нужна какая-то цель, и Лидия годами мечтала, что когда-нибудь сыграет эту королеву на сцене. Теперь ее мечта сбылась, но спектакли по новой пьесе могут закончиться уже к Новому году. А что она станет делать потом? Мне кажется, Лидия то и дело оглядывается в прошлое и считает, что лучшие годы позади.